Ищу девушку с симпатичным лицом

На  лавочке сидел  мужчина, с бородой  он  был похож на старика, хотя, присмотревшись  можно было понять, что ему вряд ли больше пятидесяти. Одежда на нем была странная: чистая удобная, но диковинная. Такую в Москве уже никто не носил. Жилетка с накладными карманами и овечьей опушкой, широкие штаны навыпуск желто-оранжевого  цвета, сапоги с узкими загнутыми вверх носками. Единственное, что оживляло общую картину, дорогая курительная трубка и смартфон, который он доставал, чтобы изредка посмотреть время. Мужчина никогда никому не звонил. Ему тоже. Шагал себе и шагал с толстым кожаным портфелем.  Он ходил уже целый месяц и периодически развешивал объявления на Варварке, Ильинке, Тверской, заходил даже в Столешников переулок. Не забыл побывать на Большой Лубянке и Пятницкой.
Объявления его беспощадно срывали.  Дворники, что из русских ругались.  Те, что со Средней Азии, молчали; но, выждав время, тоже удаляли, когда он уходил. Он ни на кого не обижался, не протестовал. Спустя день, два, он возвращался и клеил свежие.
Сегодня было очень холодно и промозгло. Когда он повернул на Никольскую улицу, поднялся ветер, и стало продувать как в трубу. Мужчина пожалел, что не надел свое  старомодное, но теплое пальто. Оно бы не помешало в такую погоду.  Запыхавшись от ходьбы, он  присел на скамейку, раскурил трубку и неторопливо достал вязаный, очевидно женщиной, вручную, шарф. Расправив, его он  тщательно обмотал им шею, и под подбородком заколол английской булавкой. Закончив попыхивать трубочкой, мужчина, набравшись сил, двинулся дальше.
Уже начинало смеркаться, когда ноги его привели на Остоженку. Он достал одно из последних объявлений, и привычно смазав клеем, прикрепил  в намеченное место на столбе. Когда он его разглаживал, черный чугунный столб, ледяным боком студил ладонь, забирая остатки тепла, и вдруг как будто устыдившись, зажег наверху тускло-желтый, кисейный фонарь. Свет зонтиком осветил круглый пятак и его крупную нескладную фигуру, и коричневый на замках портфель на мостовой, и бетонную урну с ржавым ведром внутри.
—  Вот так братец! — сказал он, поднимая голову к фонарю, и обращаясь к нему, как делают люди, которые живут годами одни и страдают от дефицита общения, — так-то лучше будет. Это ты правильно решил.
Руки его скользнули в портфель. Но объявлений больше не было. Тогда он еще раз прогладил ладонью наклеенный листок и наверно в сотый раз пробежал текст глазами.
«Немолодой художник ищет стройную модель с симпатичным лицом, для работы над картиной без оплаты». Последняя фраза «без оплаты» была подчеркнута жирным красным фломастером.
—  Да! — сказал он вновь сам себе, и тяжело вздохнув, неторопливо вытащил из кармана пузырек с клеем. Проверил на свет, что в нем осталось,  и плотно завернув крышку, аккуратно вернул его в портфель.
В этот момент, к столбу подошла молодая женщина и начала читать объявление. Черный пуховик, покоящийся на ее узких плечах, придавал ей стройности. Обычно люди при расклейщике не читают, он это точно знал. Ждут, когда хозяин объявления отдалится на 10-15 шагов, тогда подходят и лениво пробегают глазами.  Молодая женщина не подчинилась этому неписаному правилу. Она читала долго. Хотя читать там было три секунды, а мужчина стоял и смотрел на нее и не торопился уходить.
—  Это вы наклеили? — сказала она, не поворачивая к нему головы.  Она прекрасно видела, что именно он сделал это, но женщина спросила, видимо, чтобы просто спросить.
—  Допустим, – односложно ответил он.
—  Вы художник?
—  Да. Живу здесь рядом.
—  Хороший?
—  Можно и так сказать.
—  Нескромно! - без эмоций сказала она.
—  Как есть.
—  И что есть желающие за просто так… бесплатно...
—  Пока нет, но будут. У меня все прилично без этих… сантиментов…, — он неопределенно взмахнул рукой.
—  Ничего у вас не получится.
—  Может и не получится. Посмотрим. Просто меня обокрали, раньше я немножко платил.
—  Сочувствую, но зря надеетесь, никто к вам не пойдет. Сейчас не то время.
—  Это еще не известно.
—  Известно… Известно. … Еще ху-у-уденькую,— она начала коверкать слова, растягивая их, — и  с с-и-и-импатичны-ы-ым лицом?!
—  Такая и нужна.
Все это время она говорила к нему спиной и, наконец, повернулась, и он увидел, что она не так уж молода. На вид ей можно было дать лет около 35-ти, а может, чуть больше.
—  Ну, как? — сказала она с полуулыбкой, поймав на себе его изучающий внимательный взгляд.
—  Что как?
—  Я бы вам подошла? — промолвила незнакомка с вызовом в голосе.
—  Вам-то это к чему?!
—  Раз спрашиваю, значит интересно?
—  Так без денег же…?!
—  И все же?
—  Вы не шутите? — с нотками недоверия спросил мужчина, подаваясь вперед и пытаясь рассмотреть выражение лица своей собеседницы.
—  Вы на вопрос не ответили…?
—  Ну конечно, конечно… вы бы меня выручили, — с растерянностью проговорил художник и в глазах его вспыхнул огонек надежды.
—  Вот уже повелись, а я возможно несерьезно сказала, характер у меня такой. Неласковый ко всем вам, мужчинам, вместе взятым.
—  Я так и знал, — прошептал он упавшим голосом, как бы снова уходя в себя и отстраняясь от нее.
—  Ничего то вы не знали и не знаете… и не можете знать... а  борода вам, кстати, не идет, —  безапелляционно заявила его собеседница.
—  Я привык, — уклончиво сказал мужчина.
—  Не идет. Она вас старит.
—  А что я еще не знаю, из того, что вы говорили.
—  Это вас не касается.
—  Заикнулись, так уж говорите, будьте добры.
—  Первому встречному?
—  Да хоть бы и так, что вам терять! Я вас не знаю, вы меня. Ничем не рискуете.
—  И то правда... —  она задумалась на секунду, — вот хожу я, слоняюсь по улицам, лишь бы дома не находиться.
—  Что так? —  без энтузиазма  поинтересовался он.
—  А вот! С мужем 16 лет вместе прожили и ага!
—  Разошлись?
—  Хуже.
—  Бросил?
—  Еще как, с рукоприкладством.  Стыдно! Пришлось на работу не выходить. … Уволили.  А куда я в таком виде на кассу. Да еще обнес до нитки.
—  Давно это случилось?
—  Да месяц уж как. Дети дома. Думают их мама на работе, а я вот не знаю, куда себя деть. Хожу, хожу. Все думаю …, думаю… в чем виновата... за что мне такое.
—  Я тоже много хожу, — с теплом в голосе произнес художник, — в этом мы с вами побратимы, наверное.  Когда вы так говорите у вас беззащитное лицо.  Наверно в такие минуты вы настоящая, а насчет остального, хочется думать, просто бравада. Я бы смог сделать хорошую картину.
—  Сколько это обычно занимает времени?
—  Неделю, может больше.
—  Мне детей кормить надо, устраиваться.
—  Сколько их у вас?
—  Трое.
—  Трое!!!!? — с удивлением воскликнул он, и сразу осекся, почувствовав, что сказал лишнего.
—  Теперь то я понимаю, рискнула, —  сказала незнакомка, не обращая внимания на его реплику, —  а тогда подружки третьего ребенка уговорили завести за кампанию. Обе были беременные, говорят, давай и ты Натаха, вместе гулять будем, вместе в садики водить. Я повелась. В итоге у обеих с беременностью не сложилось, а я  третьего завела. Оленьке уже три…,я не жалею, ну, то есть жалею, но не сильно, забавная она у меня. Старшей Насте, моей любимице и помощнице, пятнадцать, Сереже двенадцать.
—  Так вы мне и полжизни расскажите.
—  Может быть! — сказала она задумчиво, — как будто не со мной  это случилось … и не я это вовсе. Ведь еще совсем недавно была как Настенька, школа, учебники, грамоты. Первый поцелуй - как гром среди ясного неба.  Юношеская влюбленность. Летала как на крыльях. Жизнь впереди представлялась такой прекрасной, до такой степени хотелось скорей встать взрослой.
—  Пойдемте, я хоть чаем вас напою, а то вы колючая как ежик и замерзли наверно, — сказал художник просто и естественно, и добрая улыбка тронула его лицо.
—  Вот еще! Что удумали!
—  Соглашайтесь. У меня и у вас куча свободного времени.  Я уже несколько лет живу один в мастерской, нам никто не помешает. Как только надоест, сразу уйдете.
—  Вы в своем уме! Я вас впервые вижу. Наверно, даже если бы захотела, то все равно это невозможно исходя из правил приличий.
—  Воля ваша. Но все-таки подумайте. В художественной среде это не является зазорным или предосудительным. Рядовая работа, обычно почасовая. Мне кажется вы не серая безликая мышка. У вас очень живое, неравнодушное лицо. Маленькая горбинка на носу, но она не портит вас. Посмотрю на свету. Наверно все должно получиться. Только у меня, предупреждаю — денег нет.
—  Это не обсуждается. Безусловно, нет. Я, конечно, разоткровенничалась, это факт. Вам меня стало жалко. Но это лишнее. Я не одинока. У меня есть родственники, подруги, которым можно поплакаться в жилетку Наконец, Настенька, которая уже совсем взрослая девочка. И что на меня смотреть? Не знаю, неудобно. Все-таки, это не очень хорошая затея.
—  Не думайте об этом. Вас Наташа я понял, зовут, а меня Алексей, Алексей Ефимович Красков. Я вон в том доме живу.
—  Да?! ... А я вот в этом, — она показала на соседнюю 17-этажку, — очень приятно, значит мы почти соседи.
—  Ну, как… вы решились?
—  Вы знаете не сегодня.
—  Визиток у меня уже давно нет, закончились, но я оставлю вам адрес, вы можете зайти завтра или послезавтра в любое удобное для вас время? Или все-таки сегодня.
—  Ну что с вами делать, — промолвила молодая женщина со вздохом, — я такая доверчивая, и вы производите такое благоприятное впечатление. Была не была.   Загляну на секунду, только на секундочку… просто интересно посмотреть, как художники живут.
Мастерская встретила их уютным теплом. Обычно ее наполняли запахи желатинового клея, грунта, свежего дерева, лака и  красок. Но не в этот раз. Он давно не писал. Вначале его обокрали, потом он болел, а потом остатки денег, что были на карточке, растворились почти без следа.
Они пили чай с киевскими сухариками и разговаривали. О чем говорили? Каждый о своем. Так бывает вроде общий разговор, а люди говорят о своем. Потом Наташа подошла к окну, открыла легкие шторы и долго стояла, молча, глядя в черную непроглядную темень ночи. Фонари в старом парке частично перегорели, и светили только оставшиеся три, складываясь в нелепый длинный треугольник. В комнате установилась долгая задумчивая тишина. Наконец, она вернулась  к столу, перевернула вверх дном чашку и положила ее на блюдце, а сверху увенчала композицию мельхиоровой потемневшей ложечкой. Все это она делала, молча, сосредоточенно. И Алексей смотрел на эту ложечку, как на живое существо. Она как черточка в тексте, как косой слеш перечеркнула этот вечер.
…………
И вдруг он заговорил. Заговорил не дежурно и монотонно, как  до этого. Не как с моделью, а как-то просто доверительно и молодая женщина начала взглядывать на него удивленно, поднимая брови и все больше и больше оттаивая. Лед отчуждения топился в том вареве слов, которые он с жаром выбрасывал на нее, и холодок непонимания и недоверчивости уменьшался на глазах, и он видел уже другую женщину. Другого человека, …скорее всего, и, прежде всего, именно женщину. Он воспринимал ее как близкую и родную по духу. Он говорил немного несвязно, нелепо и порой даже смешно, но она его понимала…, понимала так, что даже ему порой не надо было заканчивать фразы. Это было лишним.
Они неожиданно настроились на резонансную волну. Он брал ноту «Ля» и она отвечала «Ля», он брал ноту «Си», и слышал в ответ «Си», а как иначе. Ну а если посложнее…. Возьмете «Ля-Бемоль» и она с легкостью брала «Ля-Бемоль» "Ну нет,  подготовлю я вам ловушку…  Уж это вам не разгадать"—  думал Алексей… "Это знаю только я".  Он выдавал очередной ребус. Она, и правда на секунду, две задумывалась, и все-таки, опять клала его на лопатки.  Наконец, Алексей опустошенно выдохся, и смешно непонимающе заморгал глазами. Они посмотрели друг на друга, и дружно рассмеялись. И этот смех подвел черту тому холоду и отчуждению, что бывает у незнакомых людей.
—  Еще  чаю? — спросил он, и, не сомневаясь в ответе, и пошел ставить воду вновь.  Наташа не обманула его ожиданий  и, вернув чашечку в нормальное положение, весело наигрывала ложечкой, призывая поторопиться.
—  Так! Так! ... значит вы не Бука…? — толи спросила, толи утвердительно заявила она.
—  Какой еще Бука?
—  Ну, есть такие, знаете ли, … ну такие…—  она повертела неопределенно рукой у виска.
—  Ничего я не знаю…. Вы еще Буку с собой привели…?
—  Я, не приводила…. Но вроде как он был здесь, … сидел недавно и испарился наверно…
—  Это вам показалось!
—  Да был, … я точно знаю.
—  Ну, хорошо, … я вместо него, идет…?
Молодая женщина ничего не ответила и вдруг надолго замолчала, рассматривая носки старых тапок, что дал ей художник.
—  Что случилось, — промолвил с беспокойством Алексей, уловив перемену в ее настроении.
—  Устроилась я тут! —  сказала она чуть слышно, как бы самой себе, — тепло, тапочки, сухарики... Все как-то очень гладко, знаете ли...
—  И что?
—  Да так! В нашей маленькой девичьей компании есть такое выражение: "Если девушка дала тебе ключ от сердца, не спеши радоваться, завтра она может сменить замок" .
—  Грозно! … или я что-то не понял? Или у нас девичья кампания намечается? — пытаясь свести все к шутке, сказал художник, явно не желая вновь скатываться в меланхолию.
—  Это к слову, мы с подружками порой судачим по-женски, так ни о чем, … а смысл вы поняли…
—  Отдаленно!  Но если честно, мне с вами легко общаться, говорить, рассказывать,  и чувствовать, что тебя понимают! У меня давно не было такого состояния. Я чувствую себя другим Наташа.
—  Это радует.
—  Мне просто с вами хорошо.
—  Мне тоже, но у вас может наступить, … как это …помните статья  Сталина: «Головокружение от успехов».
—  Вы о вопросах колхозного строительства?
—  О них самых.
—  О перегибах на местах?
—  Точно… но с вашей стороны.
—  Учту. … Буду вести себя сдержанней, а то я разболтался. Вы за мной приглядывайте, пожалуйста.
—  Вот, вот учтите.
Она  прихлебывала чай и посматривала на него.
—  Значит, вы работаете кассиром? —  перевел он разговор на другую тему.
—  Работала, —  поправила она.
—  Тяжело?
—  А как вы думаете?
—  Когда у вас запланировано… ну это …устройство.
—  Еще место найти надо, мое то уже заняли. Собиралась завтра, послезавтра начать  что-то в этом плане делать.
—  Следовательно, на меня, то есть на картину,…. у вас времени, наверно, не останется?
—  Так вопрос не стоит. Думаю еще неделю, я не буду загружена.
—  Значит, вы мне не отказываете…?
—  Как вам сказать Алексей… как вас там? Она сделала паузу,… морща лоб, вспоминая отчество…
—  Просто Алексей. Этого достаточно.
—  Хорошо. Я обещаю, что еще раз выберу минутку, заскочу к вам, может быть, если удачно сложится то и завтра…
—  Мне хочется в это верить.
—  Я не обману, подайте мне, пожалуйста, пальто.
—  Я на батарее его сушил. Оно теплое.
—  Спасибо, — сказала она, и легкая улыбка тронула ее губы.
—  Дойдете, или вас проводить?
—  Ну что вы… тут пара шагов.
—  Тогда до встречи.
Закрыв за ней  дверь, он подошел к окну и стал смотреть вниз. Хлопнула подъездная дверь. Молодая женщина вышла и, поправляя шапку, оглянулась на его окна. Они встретились взглядом, и она приветливо помахала ему на прощание рукой в белой варежке. Алексей ответил и не стал уходить, ждал пока она не пройдет весь двор и не скроется за рядами металлических гаражей-ракушек которые кончались аркой. И даже когда она скрылась, он долго не уходил и смотрел вниз.
Наконец, выходя из состояния задумчивости, Алексей почти на автомате, взял тряпку, подтер за собой и неожиданной гостьей, мокрые следы и прошел к железной перегородке, с укрепленным на ней мольбертом и чистым холстом. Эта перегородка разделила на две части и мастерскую, и его жизнь. Половина мастерской и доля окна отошли к его бывшей жене Ольге, и  добротное помещение превратилось в две высокие как пеналы,  узкие комнаты, с общим санузлом.  Ольга писала картины с той стороны, он с этой и любой звук, даже падение кисти или негромкий разговор были слышны.
После развода Ольга нашла себе другого. И этот  другой часто приходил  на ее половину.  Он был несдержан, Ольга не препятствовала и  их любовная история, невольно, достигала его ушей. Это было тяжело. Все-таки если долго жил с женщиной в браке, слышать и представлять, как и что творится в шаге от тебя, было невыносимо мучительно и неприятно. Алексей порой терпел, порой собирался и уходил побродить по городу. «Что им  квартиры не хватает?» — думал он отрешенно. «Неужели она специально дразнит его, доказывая какую-то несуществующую свою правоту»!
Сегодня ее не было. Последнее время она стала редко появляться. Было очень тихо, только вода в трубах немного урчала и где-то совсем далеко, плакал ребенок. Наконец и плач прекратился. Художник любил такие минуты тишины. Он вдруг вспомнил  молодость, погранучилище в Алма-Ате, госпиталь, юных приветливых медсестричек, которых так же как и их прислали с медицинского училища. Вспомнил  Тянь-Шань и Памир, тяжелые переходы в Таджикистане. Было нелегко, но наверно это было лучшее время в его жизни. Или оно наступило, когда он начал серьезно рисовать? Живопись цепляла его, увлекая  а собой, и он отдавался ей, самозабвенно забывая о времени суток и даже элементарно поесть. Первые выставки, короткие строчки в местной прессе.
И именно тогда он встретил ее, ее тоже звали Наташа. Наверно у художника должен быть человек, который, безусловно, верит в него. Как скажем у Ван Гога его брат Тео. Иначе художник не состоится. Наташа верила в него беззаветно.
Алексей порылся на полке и достал  серую коробку из рыхлого картона, вынул из нее перевязанную пачку пожелтевших писем. Конверты как живые существа веером скользнули на стол, как бы призывая их открыть. Он помнил эти письма, некоторые строчки почти наизусть.
Здравствуйте Алексей.
Была на Вашей  выставке на Крымском Валу. Впечатлений масса! Картины, даже зарисовки нестандартны, —  действительно щемит от столь редкой сегодня истинной интеллигентности!!! В них ненавязчивое благородство, неповторимая мягкость и чувственная глубина! Умеете Вы выражать сокровенное в своих работах. Тихо просто даже где-то застенчиво. Но это —  особенно дорого. С первого момента не покидает давно забытое ощущение мягкости —  ком в горле —  простите за повтор!  Мы давно разучились быть мягкими и бережными друг к другу, (наверное, по-другому сейчас просто не выжить!), и запрещаем себе, открывать душу, но от того особенно ценна Ваша ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ. И так хочется назвать ее просто —  НОСТАЛЬГИЯ... А было ли ТАКОЕ???!!!! Спасибо Вам огромное!!!! Вы вдруг заставили поверить, что это БЫЛО, ЕСТЬ и БУДЕТ... если в ком-то еще жив человек. Тысячу лет не встречала ничего подобного.
Благодарю Вас сердечно! Ваша Наташа.
Доброго дня Вам, дорогой Алексей, и теплого вечера!
Смотрела новые работы, действительно, с величайшим волнением! И вновь переживала молодость... Все так близко и реально! А как же иначе? Как же без реалий??? Живу Вашим творчеством. Работы с натуры Великолепны и свежи. Все узнаваемо. Как будто иду по памятным местам. Вот потому  меня так и зацепило.
А насчет критики, о которой Вы просите… Вот чего мне хотелось бы в последнюю очередь, а, точнее, не хотелось бы совсем (!!!) —  критиковать! Да и как можно критиковать то, что выстрадано и идет из души?! Ведь "каждый пишет, как он дышит"! Уверена, у Ваших картин  будет уйма благодарных поклонников из числа тех, кто истосковался по настоящему искусству!
С искренним уважением, Наташа.
"Наташа… Наташа… впечатлительная и непосредственная, открытая и увлекающаяся. Впрочем, какой должна быть настоящая художница? А она была самая настоящая из тех девушек, которых он когда-либо знал. Что же случилось потом. Кто виноват. Конечно, все подстроила Ольга. Его бывшая, он догадывался об этом тогда, и почти уверился сегодня. … А творчество?  Картины? Казалось еще один шаг, одно усилие и все будет, как он мечтал. Но это только казалось.
Развалился Союз. Тихо сгинули в небытие  кучка старцев из Политбюро, и страна проснулась в новом обличье. Никому не стали нужны литераторы и художники, народу вдруг не стало хватать денег не только на одежду, а и порой на еду.
 Все что раньше выбрасывалось или отвозилось за ненадобностью на дачу, теперь аккуратно доставали с чердаков, чинили, стирали,  и заботливо выгладив, одевали. Пенсионеры бросились собирать бутылки, появились на улицах, откуда ни возьмись бомжи, ночлежки.
Страна нищала, а им, в который уж раз вещали, что это временно, … что так и должно быть, а светлое будущее с изобилием уже на пороге и стучится в их дверь. Если у человека нет денег, купить одежду, он не будет тратить деньги на искусство. Возможно, это привело к семейному, а потом и творческому  кризису. Все развалилось вдруг. Это как в доме —  четыре стены, поддерживают друг друга. Стоит одной стене разрушиться,  непременно рухнет и соседняя, а потом и весь дом".
Он достал еще один красивый конверт, который был не похож на остальные. Это было ее последнее письмо из Америки.  Повертел, не хотел читать,  но синие  неровные  строчки  самопроизвольно запрыгали перед глазами.
Здравствуйте Алексей.
Проездом была в Москве. К Вам не заглянула по понятным причинам. Удалось зайти в подвал к Кожемякиной. Там увидела Ваши новые работы. Тысячу лет не испытывала ТАКОГО ТРЕПЕТА!!!! Давным-давно запретила его себе... так легче... Но Вы рушите запреты. УДИВИТЕЛЬНО. НЕОЖИДАННО. Спасибо Вам, Алексей! За удовольствие от Ваших картин. Особенно впечатлилась «Одинокой женской трапезой»  Сиротливые женщины на берегу моря, вино, фрукты и карточная игра на двоих. Женщины без мужчин. Боль в каждом движении.  Все так, как умеете только Вы! ВСЕ ТАК !!!
Давно не видела Ваших глаз. Не знаю, чтобы отдала. … Как чудесно если бы Вы вот сейчас открыли эту дверь и зашли. Все улетело. Жаль. Чего-то жаль. Извините минутная слабость.
Не хотела торопиться с другими работами, не все посмотрела. Кожемякина просила остаться на чай, да где уж там. Неудобно и нетактично оборвала ее и ушла. Не знаю от чего, захотелось плакать... а при ней не могла. Буду вспоминать о Вас. Спасибо!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Р.S. Как может быть до Вас дошли слухи, я выхожу замуж, мне тридцать семь, врачи говорят последний шанс родить. Он добрый. Мне больше ничего не нужно.
Целую. Нежно. Только в щечку.
Ваша Наташа, …, то есть уже не Ваша…
Алексей вернул на место конверты, горестного чувства безысходности и надломленности как прежде не было. Была только легкая печаль, в дымке времени.  На глаза ему попалась коробка с красками, он взял ее и ощутил, как руки жжет от нестерпимого желания работать. Эта забытая жажда творчества,  которая вдруг вновь посетила его. Он чувствовал, что у него обязательно все получится, не может не получиться.
   Казалось, что какая-то незримая полоса в жизни у него закончилась и наступает новая. Неизвестно, будет ли она хорошей или плохой —  но точно, она не будет похожа на ту жизнь, которой он жил последние три года. Даже не жил, а прозябал и казнил себя за это, но ничего изменить не мог, а может даже и мог, но больше боялся, а где-то даже ленился. Но вот теперь само собой случилось нечто, такое, что растревожило его душу и покой и от этого сладко ныло под ложечкой.
   Он боялся даже думать, боялся неосторожной мыслью спугнуть то неведомое призрачное,  что  незримой ниточкой  возникло у него в сознании. Какой-то  небесный художник вновь вручил ему красочную многоцветную палитру. Просто хотелось жить, писать, творить. Все непременно получится. Теперь он в этом уже не сомневался.