Мечты сбываются не вовремя. Симферополь, 1981

Ехать на курсы повышения квалификации директоров школ при Крымском госуниверситете мне не хотелось. Южная зима, слякоть, скучные лекции старых профессоров…
Лекции, действительно, были не очень, но я познакомился там с одним интересным парнем, директором школы из Николаева Владимиром Доценко, и мы наловчились неплохо проводить лекционные часы: садились назад, чтобы не очень светиться, и спокойно, в свое удовольствие, играли в шахматы. Слава Богу, дорожный комплект я догадался захватить из дому. Хорошее было время.
На курсах нас было человек тридцать, в основном, из Николаевской, Херсонской и Крымской областей. Женщин и мужчин, примерно, поровну.
Наши дни делились на две части: будни, что проходили с 14 до 19 часов на опостылевших лекциях, и  праздники -  все остальное время.
Директора школ, в основном, люди среднего возраста, хорошо знали, зачем едут на трехмесячные курсы, надолго отрываясь от семей и насиженных мест. Страсти кипели нешуточные, вполне сопоставимые с времяпрепровождением в домах отдыха или на курортах. Разве что, более длительные…
Честно говоря, одна пылкая руководящая красавица разбила там, походя, и мое сердце, но, увы, как в омут, бросилась не в мои объятия, так что, хотел я того или нет,– попасть в поле ее зрения мне так и не удалось. Кстати, шахматы неплохо снимают любовное томление. Проверено на себе. Жаль...
Даже сейчас, через много лет, я вспоминаю те курсы с невольным удивлением: как же опрометчиво, бездумно, вроде с цепи сорвавшись, зрелые люди, занимавшие в обществе достаточно высокое положение, бросались навстречу друг к другу.
Причем, все происходило совершенно открыто, без какого-либо стеснения, как нечто само собой разумеющееся, будто по-другому и быть не может…
Тут и там уступали свои комнаты «на часок», сплошь и рядом две пары ночевали вместе, - в развеселой атмосфере курсов витало пьянящее ощущение бардака и вседозволенности. О нравственности директоров школ – воспитателей учителей! – говорить здесь не будем: просто люди, выпав на какое-то время из своей основной социальной роли, впадали в беззаботное студенчество.
Конечно, долго так продолжаться не могло. Все понимали, что рано или поздно, должно что-то произойти. Нечто такое, что мигом прекратит вакханалию, отрезвит всех, вернет людям человеческие лица. Я, например, лично ждал, что в любой момент сюда нежданно заявится кто-нибудь из оставшихся дома супругов и закатит такой небывалый скандалище, что чертям тошно станет.
Но шли дни и недели, многие уже стали уставать от разгула, а ничего не происходило и все продолжалось по-прежнему.
                ***
ЧП пришло, откуда его никто не ожидал. Однажды, холодным зимним вечером, одна такая парочка влюбленных курсантов – самая, между прочим, яркая! – возвращаясь с концерта в университетское общежитие, попала в беду. Здесь надо сказать, что общежитие наше располагалось на одной из бурно обустраивавшихся в то время окраин Симферополя, вокруг – заброшенные пустыри, ограды строящихся объектов, кромешная темнота, лишь яркие звезды на небе.
…Владислав и Ирина на курсах внешне выделялись. Он – высокий рыжий здоровяк, из тех, кто по жизни идет уверенно, считая, что весь мир – на правах победителя – должен принадлежать только ему, директор сельской восьмилетки из Николаевской области. И его землячка Ирина, руководитель одной из крупнейших николаевских школ, особа в городе уважаемая и широко известная, депутат горсовета и член бюро местного райкома партии, склонная к полноте  чувственная брюнетка со слегка заметными усиками на молочно-белом холеном лице.
Не удержусь и  повторю: это была заметная красивая пара.
…Тем злополучным вечером они медленно шли по утоптанной снежной тропинке, изредка останавливаясь у дощатых заборов, чтобы в очередной раз обняться и прильнуть друг к другу. В такие моменты Владислав расстегивал свое пальто, меховую шубку спутницы и крепко к ней прижимался, остро ощущая волнующую прелесть крупного женского тела и жарко томясь захлестывающим мутное сознание желанием. Ее дыхание тоже было неровным, все слабее отрываясь от глубоких долгих поцелуев, она жадно хватала ртом холодный воздух…
Какое-то время за ними, наверное, следили. Подонки выбрали момент, когда они были так охвачены страстью, что ничего вокруг уже не замечали.
Его чем-то ударили по голове, и он упал, потеряв сознание. Затем чьи-то грубые безжалостные руки сорвали с плохо соображающей, доведенной до любовного экстаза женщины, шубу и кофточку, стали рвать на ней юбку и белье, умело и быстро забили в рот матерчатый кляп, как оказалось после – ее же влажные трусики. А через мгновение, потеряв от шока всякую волю к сопротивлению, она, уже голая, оказалась на своей разметанной на снегу шубке, под сопящим, судорожно  пляшущим на ней чудовищем.
Что было дальше, она не помнила. Тошнотворный спиртной перегар, глумливый похабный смех, жуткое ощущение шарящих по ее телу грязных рук…
     С нею, настроившейся тем дивным вечером на сладкую волну чувственной любви, происходило невообразимое: провальный звериный напор, сильная боль в сжимаемых, как в тисках, пышных бутонах расползшихся по сторонам мягких грудей, попытки грубого втискивания вонючих мужских гениталий  в безвольно распахнутый кляпом рот, - в какой-то момент ей вдруг показалось, что ее раздирают на части…
Когда этот кошмар прекратился и негодяи ушли, предварительно вырвав шубу из-под неподвижно лежавшей женщины, она от холода стала приходить в себя, с трудом поднялась, медленно подошла на негнущихся бесчувственных ногах к лежащему без всяких признаков жизни Владиславу, долго и безуспешно пыталась поднять его, затем замерла на какое-то время, тупо глядя перед собой, и наконец побрела домой. Двести метров от места трагедии до общежития Ирина преодолевала больше часа. Вызвали милицию и скорую помощь, но Владиславу уже ничего не могло помочь. Экспертиза установила наступление смерти в момент удара: били с такой силой, что у несчастного, несмотря на меховую шапку-ушанку, был провален нижний свод черепа.
В последующие дни слушатели курсов притихли. Разгул как-то сам по себе прекратился, директора школ вдруг поняли, что приехали сюда учиться. В деканате выделили отдельную комнату для двух следователей, они по очереди вызывали курсантов на допросы.
Шаркая ногами, бродил по коридорам, пытаясь дознаться, что все-таки произошло с сыном, прибывший в Симферополь с несколькими односельчанами отец погибшего.
Ирина, с сотрясением мозга, повреждениями половых органов и множеством ушибов, попала в больницу. К ней приехал и несколько дней не отходил от ее кровати  супруг из Николаева, солидный дяденька, начальник цеха судостроительного завода. Декан факультета переподготовки кадров доцент Новиков попросил меня отвезти ей в больницу справку-диплом об окончании курсов, чтобы она могла дома отчитаться и получить зарплату за время, проведенное в Симферополе. В палату меня не пустили. Пожилая медсестра сказала, что больная никого не желает видеть и забрала справку. Когда Ирину выписали, она уехала с мужем, не заходя на факультет и ни с кем не попрощавшись.
На парткоме университета был заслушан вопрос о морально-нравственной обстановке, сложившейся на курсах повышения  квалификации руководящих кадров народного образования Юга Украины. Несколько человек из самых отъявленных гуляк и прогульщиков получили выговоры. Материалы на них были немедленно отправлены в райкомы партии по месту работы и жительства.
Курсы продолжались. В общежитии теперь каждый вечер дежурили закрепленные от факультета кураторы, а вскоре общественность всколыхнуло другое событие: на факультете романо-германской филологии, самом элитном и престижном в университете, где учились, в основном, детки крупного местного руководства, была вскрыта четко отлаженная система взяточничества и даже арестованы одновременно шестеро преподавателей во главе с деканом.
Профессорско-преподавательский состав был подавлен. Ректор чуть ли не каждые полчаса выходил со своими заместителями и деканами в парк, предпочитая вести служебное общение  на свежем воздухе, медленно прогуливаясь. Поговаривали, что это было вызвано разумными мерами предосторожности: опасением наличия в помещениях звукозаписывающей аппаратуры. Студенты шушукались, искоса поглядывая на своих незадачливых наставников…

                ***
Недели за две до окончания курсов в моей жизни произошло знаменательное событие, прямо связанное с названием этой книги. В один прекрасный день я узнал, что обладаю некоторыми особыми способностями. Сразу оговорюсь: я и до этого не сильно жаловался на работу своего мыслительного аппарата, как говорится, каждый еврей вполне доволен своей головой и не очень – своим положением. Правда, здесь все произошло несколько иначе. Если можно так выразиться, я получил этому факту весомое подтверждение.
Мне почему-то запомнился и день накануне, когда мы с Володей Доценко увлеченно играли в шахматы на лекции по психологии. И по установившейся в аудитории тишине вдруг поняли, что что-то не так, встрепенулись, но спрятать шахматы не успели – профессор Додонов, заведующий кафедрой психологии, уже стоял рядом.
Обиженным хриплым фальцетом старый преподаватель заявил, что отвлекаться посторонними делами на его лекциях – дерзкий вызов, что сам он тоже любит эту игру, но почему-то не позволяет себе такого удовольствия на работе, а разве курсы для нас – не та же работа? А после, пройдя к доске, поделился со слушателями непреходящей болью: оказывается, прошлым воскресеньем на университетском шахматном турнире ему пришлось уступить законное многолетнее первенство наглецу-второкурснику, причем, что особенно обидно, жалкому троечнику…
     В заключение, уважаемый лектор с издевкой  – «ежели вы такие умные!» - предложил нам с Володей пройти на следующий день на его кафедре квалифицированное тестирование на предмет определения коэффициента интеллектуальности «IQ». 
Отказаться от такого предложения, сделанного перед всем курсом, было практически невозможно, все равно, что признать себя добровольно умственно неполноценным. Завкафедрой психологии лично оказался неплохим психологом: мы, естественно, были вынуждены согласиться. А уже к вечеру, выяснив, на всякий случай, что это за тестирование, очень расстроились.
Оказывается, тесты Айзенка по определению коэффициента интеллектуальности давно общепризнанны, и именно на их основе выявляются сегодня способности  к учебе у поступающих в ведущие университеты большинства развитых стран. Неудачники, набравшие менее 90 баллов (при потолке – 160 !), лишены и малейшего шанса получить высшее образование по причине отсутствия природных данных для элементарной умственной деятельности. Рыдай, жалкий паяц!
Ночью перед испытанием мне не спалось. Лезла в голову всякая чепуха, а больше всего угнетало, как будет интерпретировать мой неминуемый провал дома, в родном Белозерском районе, находящийся на этих же курсах земляк, остроумнейший Коля Кравченко, директор соседней школы…
И только к утру, твердо решив под предлогом плохого самочувствия отказаться от предстоящей рискованной процедуры, я, наконец, с облегчением заснул. А в 9 уже проснулся - меня тряс за плечо жизнерадостный Коля Кравченко, дружески напоминая, что на кафедре психологии нас ждут сегодня «великие дела»…
     Вначале я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь, затем нарочито небрежным тоном заявил, что плевать хотел на всякие тестирования, плохо себя чувствую, очевидно, простудился накануне, так что, пусть он меня лучше оставит в покое.  Коля внимательно выслушал, понимающе улыбнулся, участливо заметил:
  - Я так и знал, старик, выздоравливай! – и, насвистывая что-то залихватское, аккуратно притворил за собой дверь.
Надо ли объяснять, что после этого, ровно в 11, мы с Володей были на кафедре. Не буду описывать, как все происходило. Тестирование проводится в течение фиксированного времени, кажется, 30 минут. Так как брошюрка с тестом была на кафедре одна, нас с Володей усадили рядом. Неожиданно на «огонек» заявилось еще несколько любопытствующих коллег - директоров, слушателей курсов. Естественно, среди них был вездесущий Коля Кравченко. Меня не покидало тревожное предчувствие…
Немолодой лаборант четко проинструктировал: время ограничено, отвечать нужно в темпе, если что-то не получается, тут же переходить к следующему вопросу. Итак, время пошло, вперед!               
Уже к концу первой страницы я стал отрываться от Володи. Чтобы не задерживать меня, ему предложили подождать. Дальше с тестом работал я один. Через полчаса лаборант дал сигнал остановиться, забрал мои ответы и передал брошюру Владимиру. Коля Кравченко выглядел несколько разочарованным, остальные с интересом наблюдали, что будет дальше. На кафедру зашел профессор Додонов, поздоровался со всеми, взял у лаборанта мои ответы, быстро проглядел. Его лицо стало подчеркнуто равнодушным. Он сел за стол и с помощью карандаша и линейки стал строить диаграмму тестирования. Рядом толпились директора. Коля Кравченко, шумно сопя,  нависал над Додоновым, как утес над морем; я, затаив дыхание, стоял в стороне. Несколько раз я ловил на себе беглый взгляд лаборанта. Мне почему-то показалось, что он удивлен.
- Ну что ж, - снимая очки, сказал профессор, - поздравляю, коллега… Если учесть, что мой айк-ю – 145, высший на кафедре, то ваш – 160 – совсем не плохо…
На Колю Кравченко, который через полтора года станет моим заврайоно, было больно смотреть: он выглядел, как человек, потерявший в один день всех своих родственников. Другие директора пришли в совершеннейший восторг, обнимали меня и хлопали по плечам. Не подкачал и Доценко: его 130 единиц тоже выглядели вполне убедительно. Когда мы выходили, профессор дал мне знак задержаться.
- Я хочу объяснить вам, что означает ваш результат, - сказал он. – Прежде всего, к этим 160-ти  единицам смело можете добавить еще пяток, с учетом того, что тестировались вы впервые, да еще и, как я понимаю, в обстановке повышенного внимания, весьма близкой к ажиотажу. Так что, в вашем случае мы имеем уже свыше 160,  или - то, что принято скромно называть гениальностью... Вот так, ни больше и ни меньше.
  Профессор несколько отстраненно оглядел меня, чуть помолчал, а затем продолжил:
        - Проще изъясняясь, молодой человек, вам природа подарила уникальную  возможность решать, практически, любые задачи неограниченно широкого диапазона умственной деятельности. Неплохо звучит, правда?
    Только никакой эйфории: если вам уже хорошо за тридцать, а вы с таким мыслительным аппаратом всего лишь директор деревенской школы – не многого же, согласитесь, удалось вам добиться в этой жизни!
Мне почему-то вдруг захотелось перебить профессора и поправить: не деревенской школы, а райцентровской, но слава Богу, я тут же сообразил, как это будет мелко выглядеть. А Додонов продолжал:
       - То, что вы сегодня о себе узнали, будет теперь вас преследовать всегда. Потому что, чего бы вы дальше ни добились, каких бы сельских высот ни достигли, - все это будет абсолютно неадекватно вашим возможностям. Честно говоря, я вам не завидую. Иметь такой потенциал и разбазаривать его ни на что… Использовать вас в роли директора школы – все равно, что забивать в стену гвоздь цветным телевизором!
Ну да что это я… Не обижайтесь на меня, голубчик, пожалуйста, стройте впредь свою жизнь хотя бы в каком-то соответствии с вашими природными задатками. И знайте: за три последних года, что мы используем этот тест, только в одном случае результат был подобен вашему. Называть имя того человека не буду. Он – позор нашего университета, ученый-невозвращенец, решивший свой потенциал реализовать на Западе.
… Перечитал этот отрывок и грустно задумался: как же редко я вспоминаю теперь тот день, а ведь он казался мне тогда лучшим в жизни! Хорошо помню, как возвращался вечером по чужому холодному городу в общежитие, смотрел на снующих по своим делам прохожих, и мне ужасно хотелось кричать во весь голос:
  - Люди добрые! Видели ли вы когда-нибудь живого гения?! Не спешите, остановитесь, глядите – вот я иду! Вот он я, вот, вот, вот!
И послесловие. У меня еще было несколько бесед с Додоновым. Один раз я его даже пригласил поужинать в ресторан и был очень рад, когда он согласился. Был четверг, мы ели рыбные блюда в ресторане «Океан», и он  немного рассказал о себе.
     Семья из четырех человек, верный многолетний друг – жена, неудачно сложившаяся личная жизнь единственной дочери, больная диабетом внучка.
Он предложил мне место на кафедре, сказал, что с его связями и под его научным  руководством защита кандидатской через пару лет гарантирована.
Я обещал подумать. Но решиться так резко изменить свою жизнь - и работу, и место жительства – не смог. Думаю, так сказать, до сих пор…
На память о профессоре Додонове у меня осталась прекрасная монография «Эмоция как ценность», изданная Политиздатом в 1977 году. Значительно позже я узнал, что по индексу цитирования (ссылок на труды наиболее известных ученых) в зарубежной научной литературе Борис Игнатьевич Додонов в Крымском университете, известном своими высококвалифицированными научными кадрами, уверенно лидировал среди многих профессоров и академиков. А его классификация типов эмоциональной направленности личности под названием «Шкала эмоций по Додонову» теперь принята во всем мире. Так что, повезло мне когда-то на знакомство с такой неординарной личностью, хотя и какой-то особой роли в моей жизни это, увы, не сыграло. Вероятно, потому, что я – теперь уже не стыдно в этом признаться! – в своей самореализации не сумел оказаться на высоте своих способностей. Быть – был, но не состоялся…
                ***
     Сегодня я ни о чем не жалею. Ни о том, что не решился тогда принять предложение серьезного ученого, ни  о давным-давно вычеркнутой из моей жизни тягостной странице влечения к пренебрегшей мною женщине, желанное тело которой в тот далекий зимний вечер ласкал безвременно ушедший из жизни счастливчик. Правда, история эта имела свое, неожиданное для меня продолжение.
Несколько лет назад на съезде одной общественной организации в Киеве, (читатель, зная о моей национальной принадлежности, может сам догадаться, какой), я обратил внимание на немолодую статную женщину со следами, как это принято говорить, былой красоты. Она была в модных свободных одеждах, скрывавших хорошо развитую грудь; скромный маникюр подчеркивал изящество ухоженных длинных пальцев, украшенных модной россыпью современной бижутерии. Несколько раз я замечал, что и она исподволь внимательно разглядывает меня. В какой-то момент я даже испытал странное чувство встречи с когда-то знакомым человеком.
     В тот же день вечером мы сидели в ней вместе в гостиничном ресторане. Честно говоря, я был в некотором смятении: не верилось, что она – это она, а я – здесь, рядом с ней, и мы говорим обо всем, и то, что давно ушло, может нахлынуть так внезапно и сильно…
Не знаю, куда бы могла завести нас эта встреча, если бы не одна ее фраза, брошенная мельком, но мгновенно меня отрезвившая:
     - А знаешь, Виталик, - сказала она, - ведь тогда, на курсах в Симферополе, ты нравился мне больше всех, и я понимала, что это взаимно. Но ничего не хотела в своей жизни менять, была настроена только на легкий флирт: мои отношения с покойным ныне супругом, а он был старше меня на 15 лет, зашли тогда в тупик. И как была счастлива, что удалось вырваться из дому на целых три месяца! А тебя я боялась. Вернее, опасалась себя: что не смогу с собой совладать…
Я и Владика, беднягу этого, выбрала только потому, что с ним было легко и бездумно. Добрый деревенский мачо – идеальный партнер, чтобы закрутить дым столбом… А тебя потом не раз вспоминала – благодарила Бога, что в тот ужасный вечер была не с тобой. И даже ловила себя на мысли: если все, что с нами тогда случилось, было мне суждено – то я спасла тебя!
…Из Киева я уезжал с чувством, что мне, кажется, сильно повезло: удачно пройти по минному полю в опасной близости от того, что может внезапно бесповоротно взорвать твою жизнь. В равной степени – швырнуть вверх или разбросать по сторонам, а скорее всего – вогнать вниз. Даже теперь, через столько лет, в этой женщине было нечто роковое.
***
* Кажется, Моэм говорил, что умные мужчины не женятся на милых женщинах. Добавлю от себя – дураков этих  почему-то влечет исключительно к роковым…

* Кто-то спросил: - Что есть женщина в жизни мужчины: жена? Любовница? Друг? Кормилица-служанка? Источник наслаждения или причина всех несчастий?
   Отвечу проще: судьба или не судьба…

* Счастье не в тех, с кем нас тянет спать, а с теми, кто мечтает с нами просыпаться. Скажи себе честно: нашел ты такую?

* Годы пройдут, пусть несчастья нас минут, но кто одинок – тот не будет покинут…

* Если бы я писал Талмуд, то обратился бы с болью ко всем, кого женщины не любят, но кто мужскую любовь не приемлет принципиально. Нам с вами, братья, в этом холодном мире остается одно: научиться пылко и преданно любить себя!

     И еще совет из грустной практики пилигримов:

Бесцельные поиски твердой почвы
Рождают стремление стать всех ниже
И к цели идти исключительно ночью
Чтобы в слиянии с тьмою выжить…

                ***