Порочный круг

Зыбко и непрочно всё в этом мире:
Завтра рухнут нынешние устои,
Станет ложным то, в чём сегодня видят
Истину люди.

За расцветом вечно идёт упадок:
Духа вырождение, крах империй
И грызня за власть посреди безвластья –
Смутное время.

Как и прежде, слепо бредём по кругу;
Как и раньше, путь отыскать не можем,
И закрыто будущее туманом
Суетной жизни.


Вечер накануне декабрьских ид выдался ненастным. Северо-западный ветер, упорный и неутомимый как римские легионы, настойчиво штурмовал стены виллы и выстуживал их, проникая в мельчайшие щели. У входа временами вполголоса тоскливо завывал сторожевой пёс. Гай Рутилий кутался в шерстяную тогу. Его знобило от холода и простуды. Когда порывы ветра гулко осыпали крышу крупными дождевыми каплями, Гаю казалось, что он, как десять лет назад, стоит среди каменистой месопотамской пустыни, прикрываясь от града парфянских стрел поднятым над головой щитом. Ключница, немного разбирающаяся в лечебных травах, приготовила отвар, от которого на время полегчало.

Чтобы чем-то заняться, Гай нашёл в кабинете на полке шкафа для рукописей нужный футляр, вынул свиток и стал читать отцовское письмо, написанное больше двадцати лет назад:

«Аппий Рутилий Дигн сыну Гаю.

Приветствую тебя, мой мальчик!

Собираясь на днях отправиться на войну, решил написать тебе, прежде чем уеду. То, что хочу сказать, вряд ли будет интересным в твои двенадцать лет. Но, если я не вернусь из Азии, откуда вновь угрожает Митридат, казалось бы, давно побеждённый, прочти это письмо лет через десять. Может, тогда мои рассуждения не покажутся скучными и пустыми.

Молодёжь всегда смотрит свысока на стариков, чьи достижения кажутся ей ничтожными, а жизнь – впустую потраченным временем. Между тем, новое поколение, уверенное в правильности своего пути, не замечает, что идёт по кругу след в след с предками, повторяя большинство их ошибок. Чтобы избежать этого, нужно понимать прошлое и уметь видеть его отражение в делах сегодняшних. Поэтому я и хочу поведать о тех событиях, что случились на моих глазах и в большой мере повлияли на мою жизнь. Наберись же терпения и заранее извини меня за язык, которому так не хватает ясности и убедительности, свойственной речам моего друга Марка Туллия Цицерона.

Спокойные для отечества годы не всегда для него полезны. К такому выводу пришёл я, размышляя в дни недавних смут о причинах наших несчастий, когда понял, что их корни уходят во времена побед и могущества.

Как известно, ещё в далёкое время римский народ сверг нечестивого царя Тарквиния, объявив, что отныне царскому правлению предпочитает республиканское – менее зависимое от дурных качеств облечённых властью людей. Даже скверный от природы или воспитания человек, стремясь добиться избрания на государственную должность, старается быть умеренным и достойным в поступках. Если же, достигнув желанной власти, он перестанет обуздывать порочную натуру и за год полномочий причинит отечеству более вреда, чем пользы, разве изберут его снова в будущем?

Так всем казалось раньше, а многим кажется и теперь. Увы! Продажность, яд которой незаметно проник всюду настолько, что без неё трудно представить нынешнюю жизнь, сделала то, что не по силам оказалось ни Ганнибалу, ни Филиппу с Антиохом, ни другим внешним врагам.

Стойкость, честность и самоотверженность – вот качества, позволившие римлянам одержать победы над Карфагеном, Сирией, Македонией. После этого в мире не стало державы обширнее римской, раскинувшейся на всех трёх частях земного круга – в Европе, Азии, Африке. Казалось – достигнуты стремления наших предков, но обманчивыми и сомнительными оказались плоды успехов.

Когда теряются великие цели, на свет выползают все мыслимые и немыслимые пороки. Вместо того чтобы добывать новую славу отечеству, все принялись восхвалять старые победы, за роскошной трапезой поглощая невиданные ранее яства и вливая в себя изысканные вина. И вот уже доблестные дела подменены пьяным бахвальством, а неумеренное прославление прошлых побед обернулось будущими поражениями.

Годы мира и благополучия изменили римский народ. Почивая на добытых лаврах, никто не заметил, как место суровых и честных граждан заняли изнеженные рабы своего чрева, предпочитающие умеренности роскошь и выше всех искусств ценящие искусство лести и подкупа. Рим протух, как грязная вода в застойном пруду.

Бесславная война в Африке с ничтожным Югуртой показала, до каких пределов дошла коррупция сената и магистратов, а также всеобщая распущенность и безразличие к плачевному состоянию государства. Разве можно ждать великих дел от людей, вместо доблести стремящихся к роскоши и стяжательству; завидующих живущим богато, а не живущим достойно?

Римляне должны быть даже благодарны Югурте – этому нумидийскому выскочке, чья наглость и безнаказанность открыли ещё способным испытывать стыд гражданам, как низко пало их общество.

После того как доблестный Гай Марий завершил войну, так позорно начатую предшественниками, он попытался навести порядок в римской державе, но на гражданском поприще неустрашимый воин и энергичный полководец оказался нерешительным, а временами даже робким. Пытаясь быть мягким и снисходительным, он старался угодить толпе, но при этом снискал ненависть знати. Эту ненависть использовал Луций Сулла. Выдвинутый когда-то Марием за воинскую доблесть, он сумел возвыситься благодаря вражде с бывшим покровителем и вырвал власть из его рук.

Прискорбно было видеть, как Марий и Сулла, забыв о благе государства, все способности и энергию тратят на ожесточённое соперничество, перешедшее вскоре в невиданную гражданскую войну.

Смута охватила провинции. Митридат захватил земли в Азии и вступил в Грецию. Пираты без боязни владели морем. Серторий объявил Испанию независимой от Рима. Из диких горцев, считающих разбой почётным занятием, он создал армию не хуже римской. После долгой войны с лучшими полководцами Рима Серторий не был побеждён в бою, но был погублен изменой ближайших помощников. 

Нет худшей напасти для отечества, чем гражданская война. Да упасут тебя боги, сын, от участия в такой войне – всегда неправой, на чьей бы стороне ты ни оказался…»

Гай перевёл глаза с письма на маленькое слюдяное оконце под деревянным потолком. Сквозь него не пробивалось ни капли света. В декабре рано темнеет.
 
«С той Митридатовой войны отцу удалось вернуться, - думал Гай. – А погиб он через десять лет в Парфии, где мне впервые довелось увидеть войну. Каким глупым мальчишкой был я до самой его гибели. Как не хватает мне сейчас бесед с тобой, отец. Не послушав твоего совета, я ввязался в гражданскую смуту и два года воевал против Цезаря. Всё кончилось под Фарсалом. Цезарь помиловал воевавших с ним, предложив перейти на его сторону или оставить службу. Я выбрал второе. Не Цезарь, а боги наказали меня: вернувшись в Рим, я узнал, что жену и сына в моё отсутствие уморила заразная болезнь. Из Рима я тут же уехал. Четвёртый год живу здесь – в поместье недалеко от кумской гавани. Многое случилось за это время. В марте прошлого года убили Цезаря. Главные убийцы – Брут и Кассий – не найдя поддержки римлян, бежали на восток. Запахло новой войной, но ни заговорщики, ни их злейший враг Марк Антоний не спешат вступать в большую драку. А сенаторы как всегда важно надувают щёки, лавируют меж сильными и притворяются, что вершат судьбу страны. Хорошо, что теперь мне ничего не нужно в Риме – этом змеином гнезде, где каждый уверяет тебя в дружбе, выжидая удобный момент для ядовитого укуса… »

Вздохнув, Гай вернулся к письму:

«…С царских времён не было такого беззакония, что творилось при Сулле. Даже те, кто сначала приветствовал его дела, надеясь на восстановление порядка и наказание виновных в развале страны, очень скоро ужаснулись и прокляли диктатора. Лишь подлые льстецы, ищущие личной выгоды от близости к правителю, остались в его окружении. Думаю, Сулла искренне считал, что поступает во благо Риму. Однако, его буйство и непредсказуемость, невоздержанность в пороках, особенно в пьянстве, дали плачевные результаты, на исправление которых ушли многие годы.

Когда римляне привыкли к порокам Суллы, он сумел ещё раз удивить их, неожиданно отказавшись от власти. Но республика не стала прежней. Сулла удалился от дел, а Рим остался в руках олигархов – тех самых, что за время его правления научились влиять на всесильного и, казалось бы, независимого диктатора.

Греческие философы утверждают, что в каждом государстве формы власти неизбежно сменяют друг друга. Монархия сменяется аристократией, аристократия – демократией, а затем снова приходит черёд монархии. Но перед сменой монархия вырождается в тиранию, аристократия в олигархию, а демократия в охлократию. Правда, для нас эта теория не вполне годится. Рим видел монархию, видел аристократию, а демократии в нём не было, даже когда утверждалось, что она есть. Для нас это греческое слово – пустой звук, понимаемый каждым по-своему. Популяры используют его как приманку для плебейских толп. А пока они говорят о демократии, тирания сменяется олигархией, правящей до прихода нового тирана, и непонятно, как выйти из этого порочного круга».

Стук колотушки в ворота оторвал Гая от чтения. Пёс заворчал, но почти сразу умолк. «Кого принесло в такую непогодь?» - с досадой подумал Гай, отложил письмо и вышел из кабинета в атриум. Привратник уже впустил гостя. Навстречу Гаю шёл давний приятель Марк Сервилий. С дорожной накидки на мраморный пол стекала вода. Гость насквозь промок, но выглядел скорее разгорячённым, чем продрогшим.

После дружеского приветствия Гай повёл Марка в спальню переодеться. Пока тот менял мокрую, забрызганную дорожной грязью одежду на сухую и чистую, хозяин полюбопытствовал, какая причина заставила его двинуться в путь среди ненастья и куда он направляется.

- А ты совсем одичал в деревенской глуши, Гай, - рассмеялся Марк. – Неужто не слышал, что в Риме новая власть? Два цезарианских пса – Антоний и Лепид вместе с волчонком Октавианом объявили себя триумвиратом – коллегией с особыми полномочиями для устройства республики и наказания убийц Цезаря. Их легионы вошли в город. Сенат и пикнуть не посмел. На форуме, как когда-то при Сулле, висят списки врагов отечества и римского народа. В них есть и моё имя. Ведь это мой родственник Публий Каска нанёс Цезарю первый удар. В Риме паника. Убивают всех, объявленных врагами. Тех, кому удалось выбраться из города, преследуют по всей Италии. Неделю назад Антоний на форуме показывал отрубленную голову Цицерона. Если я не скроюсь, мою голову ждёт участь не лучше. Такие в Риме дела, Гай. Убили одного диктатора, а взамен получили трёх. Кстати, не забывай, что я не только промок, но и проголодался и не собираюсь отказываться от угощения. А ещё скажи конюхам, чтоб моего коня хорошо вытерли, накрыли попоной и дали воды и овса. Завтра он мне нужен свежим.

Гай отдал нужные распоряжения, и друзья перешли в триклиниум, куда пожилой раб вскоре принёс ужин. Марк Сервилий яростно набросился на еду. Гаю есть не хотелось. Вернулся озноб. Слегка кружило голову. Пришла пора выпить зелья ключницы и ложиться спать.

- Завтра на рассвете мне нужно быть в гавани, - вгрызаясь в свиной окорок, оживлённо говорил гость. - С моряками я договорился. Меня переправят на Сицилию. Оттуда буду пробираться в Македонию, где Брут и Кассий собрали войско. Триумвирату – этому трёхглавому Церберу – недолго творить беззаконие. Говорят, даже бывшие легионеры Цезаря охотно идут к Бруту. Едем со мной, Гай. Мы с тобой воевали с Цезарем, так повоюем и против его последышей. Мы снова нужны республике, Гай.

- Нет, Марк, - покачал головой хозяин. – Один раз я совершил глупость, пойдя воевать против Цезаря за эту самую республику. С меня хватит. И тебе не советую. Лучше пережди смуту где-нибудь подальше от Рима.

- Как ты можешь говорить так? – чуть не поперхнулся Сервилий, - и это после моих слов о беззакониях триумвиров? В своём ли ты уме, Гай? Не думал, что неудача в войне с Цезарем так тебя изменит. Твой отец поддержал бы меня. Он был настоящий воин и гражданин.

- Отец ещё двадцать лет назад предостерегал меня от участия в гражданских войнах и сам никогда в них не участвовал. Перед твоим приходом я перечитывал его старое письмо. По молодости я не придавал  значения отцовским словам, теперь же понимаю, как он был прав: не надо питать огонь гражданской войны. Не полководцы воюют между собой, а потерявший разум народ сам себя истребляет. В этих войнах цари и диктаторы используют людское безумие. Кто более ловко сумеет распалить его, тот и получит власть.

- Нет, ты не понимаешь! - с жаром убеждал Марк. - В этой глуши ты просто не видишь, как упали нравы, сколько развелось подлецов и негодяев. Гражданская война сейчас просто необходима. Она очистит общество. Без жертв невозможно обновление республики.

- Обновление? Сулла тоже стремился обновить республику и для этого стал тираном. Война – не способ исправления нравов. В любое время при любой власти есть подлецы и негодяи, но всегда находятся и достойные люди. В мире нет ничего нового. Всё, что у нас происходит, несколько раз было у греков, а через одну-две тысячи лет повторится у каких-нибудь северных варваров.

- При чём тут греки и варвары? Гибнет республика! Рушится свобода и за неё надо бороться! Ты что, за тиранию? За новых царей? Опомнись, Гай! Разве не с тобой в армии Помпея мы воевали за республику?

- А разве Помпей воевал с Цезарем за республику, а не за собственную власть? Разве не ждала римлян в случае победы Помпея диктатура не лучше, а, скорее всего, гораздо хуже цезарианской?
Да, Цезарь был тираном. Но разве диктатура Цезаря была хуже войны, охватившей страну после его убийства? Может, дело не в том, у одного человека власть или у трёхсот? Дела триумвиров мне противны, как и тебе. Но откуда ты можешь знать, что Брут и Кассий после победы окажутся лучше?

- Я не знаком с Брутом, но знаю Кассия. Он достойный гражданин, храбрый воин и доблестный полководец. Да и ты его знаешь. Десять лет назад мы с тобой и твоим отцом под началом Кассия бились с парфянами в злополучном походе Красса. Я был центурионом, а твой отец военным трибуном. Кассий после разгрома под Карами спас остатки войска, вывел из пустыни, а потом защитил от парфян Сирию.

Если бы Красс прислушивался к советам Кассия, а не к собственному тщеславию– всё сложилось бы иначе. Парфяне были слабее нас. Мы должны были победить. Твой отец мог не погибнуть, а вернуться с почётом и славой.
Потом, когда мы сражались против Цезаря, Кассий командовал нашим флотом. У сицилийских берегов он потопил вражеские корабли, принеся Помпею половину победы. А тот на суше вместе со второй половиной упустил из рук всё. Не зря после Фарсала Цезарь простил Кассия и приблизил к себе. Тиран разбирался в людях и ценил достойных. Он понимал: таких людей лучше видеть среди друзей, чем среди врагов.

- Думаешь, Кассий восстановит старые порядки? Думаешь, откажется от неумеренных почестей, от соблазна сделаться полновластным правителем? Даже если он, чтобы не походить на Цезаря, не назовёт себя пожизненным диктатором, найдётся другой титул для прикрытия непомерной власти. Цезарь с отвращением отвергал царский венец, но власть имел царскую. Помпей мог не занимать никакой должности, довольствуясь всего лишь не дающим реальной власти званием первого сенатора, но за двадцать лет сенат не принял ни одного решения без его одобрения.  Так за какую республику ты зовёшь сражаться?
У народа только один способ выиграть гражданскую войну: не допустить её, не позволить сделать себя орудием властолюбцев. Победит ли Антоний или Кассий– один из них просто займёт место Цезаря, сколько бы ни говорил он о справедливости и спасении республики. Я больше не верю в республику, Марк.

- Если ты не согласен со мной во всём, то выдай меня и получи у Антония награду!

- По-твоему, я способен так поступить?

- Я уже ничего не знаю и ни в ком не уверен. В последние дни я видел, как рабы выдают господ, вольноотпущенники – тех, кто дал им свободу, а жёны – мужей.

- Жаль, что ты ничего не понял, Марк. Я был и остаюсь твоим другом, но больше не собираюсь завоёвывать для кого-то власть под лозунгами пустых идеалов. Ни один тиран не творит свои дела в одиночку. Беда не в том, что тираны приходят к власти, а в том, что у них всегда находятся сторонники, готовые ревностно служить им, не останавливаясь перед любыми преступлениями. Кто-то старается нажиться и выслужиться, но многие искренне верят в то, что действуют на благо отечества.
Не надо воевать за справедливость. Надо самому быть справедливым. Надо оставаться честным среди бесчестья и неподкупным среди всеобщей продажности. Надо соблюдать умеренность среди алчущих роскоши и наслаждений.
Давай прекратим бесполезный спор, Марк. Уже поздно, а тебе рано вставать. Да и мне с моей лихорадкой неплохо бы заснуть…

* * *

Центурион Авл Марций зло хмурился. Разбитое лицо опухло и саднило. Болью отдавалось каждое движение руки, из которой этот безумец сумел выбить меч. Никогда центурион не переживал такого позора: опытный вооружённый воин позволил избить себя безоружному аристократу.

Семь дней Марций с тремя солдатами вылавливал на дорогах Кампании сбежавших из Рима врагов народа. Каждый день внимательно расспрашивал десятки людей, запугивая одних, а другим обещая награду. Два дня назад ему удалось взять след Марка Сервилия. Донесли, что он направился к поместью некоего Гая Рутилия Дигна. Сегодня утром центурион нагрянул туда в уверенности, что застанет преступника в постели.

В атриуме, несмотря на раннее время, оказался сам Гай Рутилий да ещё старый раб, отчерпывающий медным ковшом на длинной ручке воду из бассейна в деревянную бадью. Узнав, что у него ищут врага римского народа, Рутилий сначала высокомерно заявил, что Сервилий не преступник, а его друг, и что настоящие враги народа сейчас властвуют в Риме, посылая оттуда своих псов в погоню за честными людьми. Потом он сказал, что Марка Сервилия у него нет, но, если бы тот искал спасения в его доме, то он – Гай Рутилий Дигн – никогда бы не запятнал свою честь выдачей доверившегося ему человека.

Наконец терпение центуриона иссякло. Марцию надоело слушать вызывающие оскорбительные речи. Он вынул меч и шагнул вперёд с намерением обыскать комнаты. И тут этот болтливый безумец выхватывает у раба ковш, выбивает меч из руки Марция и ударом в лицо сбивает с ног. При воспоминании о пережитом унижении центурион тихо застонал, до скрипа стиснув зубы.

Потом Рутилий подобрал меч и бросился на застывших от неожиданности легионеров. Успокоить его удалось, только проткнув копьями.

Пока Марций приходил в себя и, бранясь, останавливал кровь из сломанного носа, солдаты обыскали дом, но нашли только рабов, испуганно лепечущих, что гость недавно уехал. Неубранное ложе в гостевой спальне ещё не остыло. Марций рассвирепел. Он понял, что его провели. Рутилий наглыми пустыми разговорами заставил поверить, что защищает укрывающегося в доме преступника, когда тот уже мчался в гавань. Тянул время, сволочь!

В ярости центурион приказал поджечь дом. И зря. С этим солдаты провозились ещё какое-то время, вместо того чтобы догонять Сервилия.

Прискакав в гавань, Марций ещё успел увидеть среди свинцовых волн с белеющими на гребнях пенными барашками, парус удаляющегося к Сицилии судна…

Сейчас, успокоившись и смирившись с тем, что вместе с Марком Сервилием уплыла из рук награда за его голову, центурион подумал, что Гай Рутилий Дигн достоин уважения. Не часто видишь, как аристократ, презирая смерть, один бросается на четырёх солдат ради спасения другого человека, к тому же объявленного вне закона. А за последний месяц Марций вдоволь насмотрелся, как дрожит и пресмыкается заносчивая знать. Этот Рутилий наверняка раньше был воином. Хорошим воином. Тебе повезло с другом, Марк Сервилий! Что ж, пока живи. В моём списке хватает других имён. Центурион натянул повод и повернул коня к замеченной по дороге в гавань таверне. После пережитого стоило хорошо поесть.

* * *

Под Филиппами шёл пятый час битвы. Не в силах сдержать натиск легионов Антония, Кассий отступил на холм, оставив лагерь на разграбление неприятелю. Сквозь пыль, поднятую конскими копытами и ногами десятков тысяч легионеров, не было видно, что происходит на правом фланге, где Брут атаковал армию Октавиана. Для выяснения обстановки Кассий послал к Бруту Марка Сервилия. Не успев далеко отъехать, Сервилий встретил конный отряд. Это были посланцы Брута, разыскивающие Кассия с радостной вестью, что Октавиан разбит, а неприятельский лагерь захвачен. Вместе с ними Сервилий поскакал назад, показывая дорогу. Увидев приближающихся всадников, Кассий принял их за воинов Антония, спешащих взять его в плен, и приказал себя убить.

А ещё через двадцать дней Марк Сервилий пал в последнем сражении Брута с триумвирами, как и тысячи граждан, пожелавших умереть раньше, чем погибнет республика.