Минута молчания

Сел я на лавочку передохнуть, мозгую куда дальше пойти. Вроде свободен, и туда могу, и сюда, но нигде меня не ждут, родственных чувств не испытывают, дружить не хотят, при встрече, даже притворно, не радуются. Лишь солнышко весеннее греет как и раньше, ласково, по-родительски, так же как и в дестве деддомовском, юности интернатовской, взрослости бродячей. Воробьи чирикуют, синицы пищат, все чем то заняты, все пристроены, как будто поручение чье то выполняют, а нет, вон собака бежит бездомная, взгляд рассеянный, виноватый, беды ожидающий. Я как она, только гораздо старше, ростом выше, разумнее. Эх, куда пойти? Чем заняться? Чье, лишь бы не глупое, поручение исполнить?
Подошли двое молодых ребят. Мнутся, волнуются, переглядываются, лица улыбками перекошены, видно, хотят обидеть, унизить, поиздеваться. Что с них взять, молодые, кипучие, любопытные - опасные люди. Спрашивают: как пройти туда, сколько время, как жизнь. Пытаются меня отвлечь, успокоить, подружиться. Плохо это, не к добру, аж мурашки по коже запрыгали. Отвечаю им мягко, аккуратно, слежу за словами и интонацией, смотрю украдкой по сторонам, как назло никого нет в этот ранний час в этом, заброшенном ныне, парке моего детства. Думаю, ладно ребята, поругайте, побейте, и идите своей дорогой, довольные, уставшие, успокоившиеся. А они возвышаются надо мной, смотрят так, как будто облизываются, хлопают по плечам, обнимают по-дружески, как будто проверяя размер и плотность моих мышц. Зовут прогуляться в чащу под нелепым предлогом, но как я могу пойти? Отказываюсь, застенчиво, боясь вызвать обиду, непонимание. Обещают купить пиво, еды, даже одежды! Страшно становится безумно, ноги подкашиваются, кишечник опустошить себя пытается, терплю. Тащат, руки сильные, спортивные, впиваются в меня как железные хомуты, как их преодолеть? Как тут вырваться? Не сопротивляюсь, силы берегу, чувствую они мне понадобятся. Знаю, просить бесполезно, но прошу, на родном и им и мне языке, умоляю, унижаюсь, заикаюсь, слезы пошли. Вижу, нравится им это, чувствуют себя господами, повелителями, рабовладельцами, приятные чувства, даже завидую. Ставят на колени, раком, становится легче. Может быть им только это и нужно? Ребята крупные, скорее всего у них крупные, толстые, но я потерплю, а потом все добреют, теряют интерес, отпускают. Сам спускаю штаны. Хохочут, шепчутся, знак добрый...
Сильный, звонкий удар по голове, аж уши заложило, и уколы в ноги в ягодицы, в поясницу. И вот она, боль, с двух сторон, с низу и сверху, как будто плотины прорвало, нарастает с бесконечной массивностью, словно нет ей конца и края. Чистая боль, резкая, а тело влажное, липкое. Ум занят, с болью борется, дыхание затаилось, ждет, язык потерялся, тишина оглушающая. Отхлынула первая волна, дыхание забилось, затрепыхалось, пытаясь наверстать упущенное, ум проясниться пытается, вспомнилось как свинью резали. Сразу визги оборвались или затухали не могу вспомнить. Гул далекий не дает. Это ребята по голове чем то тюкают, убивают наверно. Руки мои на защиту поднимаются, но что они могут? Они и в молодости ни силой, ни ловкостью, не отличались. Горит все огнем, жгут меня наверно, от тела избавляются. Мертвый я, думают, а ведь нет еще, живу. Уже и не больно, то есть больно конечно, но не больше, чем когда в школе Толстого читать заставляли. Тупо больно, душевно, бессмысленно. Зачем мне его читать? Почему меня убивают? Знаю почему, сам убивал, в детстве, воробьев из рогатки, голубей бумерангом, дождевых червей иголкой. Наказывали меня за это, а этих за меня накажут, но не был я виноват, и эти не виноваты. Да и не больно уже совсем. Темно только.
Пришел в себя я в больнице, перенес там кучу страданий, потихоньку все вспомнил. Рассказали, что нашел меня какой то собаковод. А тех ребят поймали, они несколько человек убили. Увидел я их в суде, не смотрели на меня, извинялись, раскаивались, хотя и не искренне. Одет я был плохо, но слово мне дали, спросив, какое на мой взгляд наказание заслуживают подозреваемые? Встал я, а во мне мысли побежали, как те муравьи из детства, когда я два муравейника вместе смешал:
"Такое же как и любое другое живое существо на земле. Все убивают, какая разница под каким предлогом, с каким мотивом: любопытство, голод, злость, месть, страх... убийство остается убийством, боль болью, страдание страданием. Все вокруг виновны или никто не виновен. Но люди, лучшие из людей, правители, изобретают, придумывают законы для того чтобы жилось легче, безопаснее, справедливее для всех, и по этой же причине эти законы нужно соблюдать, а для этого приходится наказывать за их нарушение. Значит эти ребята виновны не в том, что сделали мне плохо, а нескольким бесконечно плохо, а в том что нарушили определенную статью закона. И в ней, скорее всего, написано какое за это определено наказание, зачем, тогда, меня об этом спрашивать? С другой стороны у правительства не получается создать законы и условия при которых я мог бы вести счастливую жизнь, ибо при действующих она ужасна. Как я, тогда, могу быть уверен в том, что законы этого правительства правильные, справедливые...?" Меня поторопили, но я молчал и думал: 
"Эти ребята и их ужасные поступки не одно и тоже. Я обижен на эти поступки. Я ненавижу и презираю их, а не людей. Человек больше, чем то, что он делает. За поступками, стоят мысли, за мыслями, стоит ум, а за умом... инстинкт? общество? случайность? Я опять уперся в детерминированный хаос. В тот самый хаос, что случается внутри ванны наполненной шариками от настольного тенниса после того когда туда попадает брошенный камень. Никакой случайности, можно высчитать вектор и модуль скорости последнего пришедшего в движения шарика в цепочке столкновений. Люди и их поступки, правительства и их законы, смерть, боль... все это лишь взаимодействие частиц подчиняющихся законам материи, пространства, вселенной. Так она устроена. Значит она и виновата в том, что живые должны убивать и причинять боль живым, чтобы оставаться живыми. Она виновата в том, что существуют умы неспособные побороть желание насладиться мучениями других. Она виновата в том, что такие желания вообще возникают. Она виновата в том, что эти ребята нанесли мне восемнадцать ранений разными острыми предметами. Вот её и судите, и приговорите к высшей мере наказания, и убейте, исполнив приговор. Но убив её вы убьете себя, ибо мы все её часть".   
Я молчал целую минуту не зная, что сказать, как сказать. Меня попросили сесть, и все посмотрели на подозреваемых, как будто говоря:" Вот видите, что вы с человеком сделали?".