На круги своя

Интеллигентная скромная чета Айрумянов, преподавателей известных в городе вузов, не хватала звезд с неба, не нажила огромных материальных богатств, но жила достойно и дружно. Не особо суетясь, любовно пестуя, вырастила детей – двух обаятельных девочек-“очаровашек” и сынка, которые были гордостью и украшением образованной, добропорядочной и уважаемой всеми семьи. Соседи, коллеги по работе и просто друзья почти на полном серьезе предупреждали родителей со школьных лет детишек: “Смотрите, следите за девочками, как бы не украли в пятнадцать лет!” Старшие Айрумяны лишь отмахивались и отшучивались, хотя и чуть ли не до шестого класса водили их в школу за руку – “чем черт не шутит, еще хулиганы привяжутся…” Как-то в одном из застолий захмелевший начальник Айрумяна-папы, хорошо знавший всю семью своего сотрудника, как бы невзначай кинул: “Слушай, Паргев, ты так дрожишь над своими девочками и держишь их с женой в ежовых рукавицах, что они сами сбегут из дому когда-нибудь!” Все за столом рассмеялись, одобрительно кивая головами: “Да, так оно в жизни и бывает – чем  больше следишь за каждым шагом детей, тем сильнее они стремятся к свободе!”. Родитель лишь улыбнулся шефу: “Мои не убегут, Ваче Овакимович…”
...Шли годы. Девочки, одна за другой, выросли в настоящих красавиц, стали студентками университета, самозабвенно предаваясь учебе, пропадая после лекций целыми днями в библиотеках.
Старшая, Седа, как-то вернулась с занятий домой смущенная и взволнованная. Мать сразу смекнула – с доченькой произошло что-то важное. Увела ее на кухню, подальше от отцовских глаз, и попыталась выведать что к чему. Особо “лезть в душу” не надо было – девочки всегда были откровенны с родителями,  делились всеми своими новостями, радостями и огорчениями. Так Анна Норайровна узнала, что за ее ненаглядной доченькой уже пару-тройку месяцев стал ухаживать какой-то парень. Вроде настроился весьма серьезно – хочет прийти к ним домой познакомиться с родителями. Мать, видя взволнованные глаза и порозовевшие щечки дочери, не могла отказать ей сразу, хотя вовсе не понравилось, что “претендент” без высшего образования и даже не студент, а семья - “простая”…
- Он очень хочет познакомиться с вами…, - наседала Седа, просительно заглядывая в глаза матери.
- Ну… мы можем принять его, конечно, - мямлила Анна Норайровна, - но я не уверена, что отцу он будет по сердцу… Ты же знаешь, какой он…
- Какой, мам?! – не унималась девушка. – Мне он понравился… Скромный, внимательный, чувствуется, что любит… Прямо дрожит надо мной…
- Хоть хорош собой? – недоверчиво и заговорщически прошептала женщина, косясь на дверь зала и боясь, как бы муж не слышал.
- Да, вполне…, - потупилась Седа.
- Ну ладно, доченька, я поговорю с отцом, может в следующее воскресенье и приведешь своего “ненаглядного”, я что-нибудь испеку…
…“Переговоры” с мужем у Анны Норайровны состоялись достаточно успешно – “добро” Паргева  Нерсесовича было “со скрипом” получено, а воскресенье не заставило себя долго ждать…
…Немножко провинциальный на вид юноша довольно привлекательной наружности, среднего роста, сильно смущающийся от встречи и явно волнующийся за ее результаты, скованно сидел напротив родителей приглянувшейся ему девушки. Седа тревожно, вся “на иголках”, следила и за родителями, и за Хачиком. Разговор за столом, с  десертом и коньяком, был самым непритязательным и учтивым – о погоде, последних новостях городской жизни и т.д. Ответы юноши вроде были адекватными темам, и Анна Норайровна снисходительно и с улыбкой кивала головой, но когда отец Седы, будучи подкованным и эрудированным человеком во многих областях знаний, решил немножко “углубиться” в иные сферы – стал говорить об искусстве, науке, истории и политике – то крах Хачика оказался неминуемым и навсегда вычеркнул беднягу из родительского списка “достойных” претендентов на руку дочери… 
Распрощавшись спустя час с “горе-женишком”, Айрумяны устроили настоящий разнос бедняжке Седе.
- На кого ты клюнула, дурочка! – возмущался отец, чуть ли не переходя в крик, - это же полуграмотный плебей, да он и школу, видно, не кончал… Отпетый дурак с бессмысленным взглядом, он и книг, наверное, никаких не читал, кроме телефонного справочника… И как только он решился прийти сюда!? Где тебя подцепил этот самоуверенный наглец!? Не почувствовал, что “шапка не по Сеньке”?
Седа была в шоке и не могла выговорить ни слова.
- Да, доченька, - поддакивала мать, - как ты вообще могла подпустить такого примитивного парня к себе… Ты, такая начитанная и образованная девочка, испортила все глаза  на книгах и привела в дом какого-то… Кстати, чем он занимается? Ты бы хоть это узнала, а потом уж привела бы представлять его нам с отцом…
Девушка разрыдалась и вся в слезах кинулась к себе в спальню. Оттуда послышались лишь сдавленные всхлипывания: “Он завтра позвонит… Что я ему отвечу!? Вы позорите меня перед ним и его родителями! Я же была у них дома и понравилась им!”
Родители переглянулись и онемели – в квартире на миг воцарилась мертвая тишина.
- Ах вот оно даже как?! Не бери трубку завтра и вообще прекрати все отношения с этим оборванцем! Слышишь! – закричал отец, опомнившись от услышанного из уст горячо любимой своей девочки.
Анна Норайровна никогда не видела мужа в таком гневе и попыталась успокоить его: “Паргев, иди к себе в кабинет, займись своими делами, а все сама устрою…”
- Как, как ты это себе представляешь!? Надо было пресечь все это на корню и не доводить дело до прихода его в наш дом! – кипятился доктор философских наук. – Дура, дура отпетая… Вырастили на свою голову!
- Дело не дойдет до его завтрашнего звонка! – твердо процедила мадам Айрумян. – Я сейчас же позвоню его родителям и прямо выложу им, чтобы их сынок не питал никаких иллюзий насчет Седы! Мы, мол, категорически против!
Девушка, видимо, услышала нарочито громко вынесенный вердикт матери, и плач ее разнесся по всей квартире…
Отец не выдержал и помчался к дочери: “Седочка, душечка, успокойся, ты еще совсем юная, тебе всего двадцать лет, не понимаешь всей несерьезности вашего взаимного увлечения! Одумайся, вспомни, из какой семьи ты, и из какой – он! Из разговора за столом я убедился, что ты не можешь быть счастлива с ним, в окружении этого простонародья! Неужели это не доходит до тебя!”
Юная страдалица зарылась в подушку и, наконец, умолкла – словно задумалась над словами горячо любимого отца.
- Вот и славненько, доченька. – отлегло от сердца Паргева Нерсесовича. – Утро вечера мудреннее. Подумай над моими словами этой ночью… Мы с матерью правы… Спокойной ночи…
…После резкого разговора Анны Норайровны с матерью юноши по телефону и обмена колкими “любезностями”, ситуация вроде была улажена. Хачик, видно, также получивший дома взбучку от родителей за “своеволие” и “непонимание реальностей”, отстал; Седа, послушавшись родителей, запретила ему звонить и тем более заходить к ней в университет.  Добрая девушка, хотя и затаила в душе первое и искреннее чувство к юноше, не хотела более травмировать родителей, которых очень любила и уважала.
…Успешно окончив университет, Седа с помощью отца устроилась на работу почти по специальности, правда с небольшой зарплатой, но в приличном госучреждении. Пролетела пара лет. Редкие и мимолетные знакомства девушки не давали “искомых” результатов: супруги Айрумян были слишком требовательны к “исходным параметрам” потенциальных женихов для своей “ненаглядной” -  чтоб  и красивым был, и образованным, и из хорошей, обеспеченной семьи и т.д. и т.п.  Увы, такие не заглядывались на скромную девушку из скромной семьи… Родители терзались, Седа тоже постепенно из веселой, говорливой девчушки превращалась в угрюмую, вечно недовольную чем-то девицу…
…Однажды, спустя еще год, осенью, она призналась матери, что есть претендент, который, правда, не соответствует родительским “критериям”, но сильно привязался к ней, и она больше не собирается слушать отца с матерью и если он даже им не понравится, выйдет за него вопреки их воле. Анна Норайровна на этот раз промолчала, отцу ничего не сказала, и решила поставить мужа-профессора перед фактом: парень зайдет как бы невзначай к ним, а там видно будет… Ей уже действительно было жаль дочь – годы идут, девушка, как говорится, “в соку”, того гляди “перезреет” и в девках останется – и все благодаря их “заботам”…
Встреча родителей с новоявленным женихом Размиком и его мамашей убила их наповал: этот “фрукт” оказался не только хуже прежнего, смазливого на лицо “кандидата”, но и чисто внешне отпугивал грубой деревенской наружностью, вульгарными жестами и жаргоном, а мамаша своими откровениями  с “будущей родней” показала себя отпетой дурой из глухой горной деревушки…
“Рафинированные” Айрумяны – философ  и филолог – то бледнели, то краснели, не зная как быть с этим  “влюбленным”… Седа, поняв, что и этот не понравился маме с папой, под каким-то надуманнным предлогом вывела его из дому на прогулку, дабы не накалять обстановку…
Вернулась она поздно, за полночь, вся словно побитая собачка, без настроения,  и, ни слова не говоря, прошла к себе. Мать с отцом засеменили за ней. О чем они там в комнате Седы так долго говорили, можно только догадываться… Шума, криков и плача на этот раз не было, но – ясное дело – опять уговоры и доводы не делать глупостей и терпелево ждать своего женского счастья, которое где-то заблудилось и никак не постучится в их дверь… 
Девушка на этот раз проявила волю и решила окончательно – выйдет за Размика! Айрумяны выступили против родства с такими “питекантропами”, как выразился  сгоряча отец, и отказались делать свадьбу: “Меня же засмеют и родственники, и соседи, и друзья, да весь свет!”, - в возмущении разводил руками Паргев  Нерсесович, нервно шагая взад-вперед по комнатам. – Мне не жалко для дочери никаких средств, ни денег, ни золота, ни хорошего приданого, но породниться и всю жизнь сидеть за одним столом с этими уродами – выше моих сил… Увольте! Ты совершаешь глупость, доченька… Ты сбежишь от них через пару месяцев… Попомни мои слова… Выходишь за него – ради бога, я больше не препятствую – тебе уже давно не восемнадцать, но свадьбы не будет!”
- Тогда я завтра же уйду к нему! – решительно отчеканила Седа, сжимая побелевшие кулачки. – Мне не нужно ни вашего благословения, ни вашего приданого… Мне нужен любящий муж, а Размик именно такой! Ну и что – “малообразованный”, “неотесанный”, зато чистый и честный, трудолюбивый и заботливый…
Супруги переглянулись: дочь впервые за все эти годы проявляла характер и, кажется, не на шутку…
…Айрумян сдержал свое “мужское слово”: не сыграл свадьбы. Дочь “в отместку” тоже поступила по-своему: собрала чемоданчик со своими вещами и в ближайшее же воскресенье после  сурового отцовского вердикта Размик вместе с парой друзей заехал за ней и забрал к себе домой… Все близкие, знавшие о “бурном романе” Седы, онемели от неожиданно смелой выходки девушки – всегда такой милой, кроткой, послушной родительской воле…
…Избитая истина “с милым и в шалаше рай” не сработала: спустя несколько месяцев Седа опомнилась и била себя по голове за сумасбродную выходку! Муж оказался деревенским чурбаном и тюфяком, беспрекословно подчиняющимся воле матери. Почти сразу же после скромно справленной у них дома свадьбы стал груб и заносчив с молодой женой, порою вполне всерьез намекая, что даже приличного приданого ей не дали…
Девушка в таких случаях обычно помалкивала, но когда во время одной из очередных неприятных и нервозных перепалок Седа гневно заявила, мол о каком приданом может идти речь, когда ее родители вообще не признают ни его, ни его семью, ни их брак, и зареклись когда-либо переступать их порог, мужчина в сердцах впервые залепил жене увесистую оплеуху и, хлопнув дверью, ушел на работу…
То, чем он занимался, “работой” можно было назвать с большой натяжкой: Размик был доставщиком в пункте химчистки, получая жалкие гроши и редкие чаевые, которых едва хватало на скромную еду и транспорт… Если бы не его энергичная и еще не старая мать, занимавшаяся сбором и продажей втридорога целебных трав, семья бы не выплыла…
…Звонкая пощечина мужа словно окончательно встряхнула Седу – она быстро оделась и вышла из дому, не зная, куда себя деть. Надо было развеяться и привести обуревающие ее чувства в порядок…Родители отказались принимать ее у себя, брату и сестре также было запрещено общаться с “ослушницей родительской воли”, да они и сами были возмущены поведением старшей сестры, опорочившей, по их мнению,  всю семью своей дурацкой выходкой…
…Недолго покружившись по чахлому и замусоренному скверу близ дома, она, наконец, здорово продрогнув, решилась позвонить матери и сообщить о своем твердом решении уйти от мужа.
Анна Норайровна, услышав взволнованный и чуть ли не плачущий родной голосок доченьки, от неожиданности чуть не выронила трубку.
- Седа? Ты? Что случилось?
- Мама, мамочка, извини меня, - приглушенный плач разрывал сердце любящей матери, тяжело переносившей вынужденную разлуку с любимой старшей дочерью.
- Я хочу видеть вас с папой… Я больше не могу так жить…
- Седочка, девочка моя, давай приезжай, поговорим, - только и смогла выговорить мать и, чтобы не разрыдаться в трубку, дала отбой.
“Я же знала, что так и будет, - всхлипывала Анна Норайровна в кресле, обхватив голову руками и покачиваясь, как древняя старуха, из стороны в сторону. – Что я скажу Паргеву… Что?! Он же на порог не пустит ее! Горе мне…
… Седа, вся раскрасневшая, тяжело дыша, ворвалась в родной дом и уже в дверях повисла на шее матери. Она горько рыдала, что-то лепетала, уткнувшись в грудь мамы…
Мать и дочь прошли в комнату и сели на диван.
- Если папа не примет меня обратно, я покончу с собой… - наконец, немножко успокоившись, прошептала она, глядя прямо в глаза матери.
- Господь с тобой, что ты мелешь, девочка моя!
- Да-да, так и сделаю, повешусь как раз на их проклятом ореховом дереве, в проклятом дворе их проклятого дома, чтобы и им стыдно было, и вам…
Анна Норайровна вся сжалась от ужасных и решительных слов доченьки, которую всю жизнь знала как добрую, отзывчивую, чистую помыслами девушку.
- Ну все, хватит глупости молоть! – решительно встала она и заходила по комнате. – Я поговорю с отцом сегодня же… Если ты решилась окончательно порвать с этим плебеем, что же, я настою, чтобы папа принял тебя… Как будто ничего не случилось… А если будет упрямиться, я пригрожу ему своим разводом – мол, решай, если моя дочь не войдет сюда, то уже я выйду отсюда!
На этот раз опешила Седа: “Что ты мелешь, мам?…”
- Да, а что же останется делать, если он наотрез откажется принять тебя?! – парировала мать. – Ведь имеет право: предупреждал тебя, убеждал, наконец поставил ультиматум – или он, или мы… Ты выбрала его! А теперь идешь на попятный, да еще всего спустя полгода! Как его не понять!? Ах, уже полгода прошло… Ты часом не беременна? – опасливо взглянула прямо в глаза дочки мать.
Седа понуро опустила голову и всхлипнула: “кажется…”
- О горе мне, горе, девочка моя… - всплеснула руками Анна Норайровна. -  Давай так, детка, поступим… Ты сейчас, как ни в чем не бывало, возвращайся домой к этим… Придет отец, я изложу как надо твое положение и решение разводиться… Посмотрю на его реакцию… Если все пройдет, как мы задумали, мы созваниваемся, я приезжаю за тобой, собираем вещички и – в родной очаг… Да-с, неожиданный и печальный поворот событий… Хотя мы его пророчили тебе… Но ведь уже свыклись с реальностью…
Девушка устало встала с дивана и нервно прошлась по комнате, не зная, как все обернется.
- А теперь уходи поскорее, вдруг отец сегодня раньше времени вернется с работы… Но если, как говорят, утро вечера мудреннее, наладится с мужем, то терпи… Пока потерпи… развестись всегда успеешь…
- Никогда! –  зло рявкнула Седа в дверях и, быстро одевшись, ушла.
Мягкого по натуре и податливого Паргева жена уломала, пригрозив, что если он не согласится принять родную дочь, она уж сама разведется с мужем и уйдет с ней жить отдельно по найму, так как “девочка” у этих плебеев в невыносимых условиях и готова чуть ли не повеситься.
- Ты что, хочешь, чтобы родная кровинушка наложила на себя руки?! Она в отчаянии!
Муж с посеревшим лицом тяжело опустился в кресло и только развел руками: “Делать нечего, придется принять… Ох, дура, дура…Всю жизнь себе испортила!”
Через неделю, после трудного, шумного и резкого, разговора с мужем, умолявшего ее не идти на такой шаг,  Седа тем не менее собрала вещи и позвонила матери…
Анна Норайровна заехала к ней на такси и привезла домой.
К пришедшему вечером с работы отцу Седа подошла боязливо и, всплакнув на его плече, кротко повинилась и попросила прощения за свой необдуманный роковой шаг… Отцу ничего не оставалось сделать, как поцеловать ее в волосы, успокоить и простить…
…Через месяц, устроившаяся на работу в частный офис одного из своих бывших одноклассников, Седа ничем уже не напоминала ту опустившуюся от полудеревенского быта в семье мужа, издерганную и ставшую чуть ли не истеричкой, молодую женщину… К счастью, беременности, которой так опасались и она, и мать, не оказалось – у девушки были просто задержки на нервной почве от стычек со свекровью и наглевшим на глазах супругом… Теперь она стала по-прежнему веселой, общительной, следящей за собой милой девушкой – на  лице вновь заиграл румянец, а красивые лучистые глаза, всегда пленявшие парней – и дворовых, и университетских – вновь светились жизнью…
Неудачное кратковременное замужество кануло в Лету и, несмотря на неоднократные звонки уже бывшего муженька и просьбы образумиться и сойтись, Седа была непреклонна.  Недолгая супружеская жизнь обернулась столь быстрым разочарованием во всех отношениях, что она какое-то время и слышать не хотела о новых предложениях знакомых и незнакомых мужчин выйти замуж…
Прошла еще пара лет. Седа ходила на работу, по вечерам обычно сидела дома перед телевизором или за книжкой, иногда встречалась с подругами по университету или по работе… Редкие вылазки “на люди” – на концерты или в театр, в гости не больно расширяли круг ее знакомств… Встретившиеся за это время “претенденты” норовили сблизиться для мимилетной  “любовной связи” с разведенной женщиной, но никак не для серьезных отношений и создания семьи… Таких Седа отшивала после нескольких встреч, ничего путного не обещавших и свидетельствовавших лишь об истинных намерениях “самцов”... И снова сидела дома перед мерцающим экраном телека или в общении с подругами…
Анна Норайровна постепенно стала тревожиться за судьбу дочери: годы шли, Седа так и не находила “достойную партию”, а ведь она так мечтала о внученьках… Ах судьба-злодейка! “Сколько вокруг уродин с завидной судьбой – удачно выходят замуж за образованных, обеспеченных парней, их увозят в Америку, в Европу, на худой конец в Россию, живут как у Бога за пазухой, а моя красавица… Вот как с ней судьба обошлась, словно порчу на нее навели… Чтоб рука отсохла у ее недоброжелателей!”, - думала не раз, удрученно вздыхая, постаревшая от невеселых дум мать, абсолютно не задумываясь, что и ее вина есть в сложившихся обстоятельствах.
… Как-то весной, после затяжной и холодной зимы, Седа пришла домой в каком-то приподнятом настроении, лукавая и загадочная. Открывшая дверь мать была немножко удивлена: обычно дочь возвращалась с мрачным лицом, уставшая и разбитая от обслуживания нескончаемого потока клиентов в ксерокопировальном офисе, куда устроилась после тщетных поисков достойной работы по специальности. А тут – такая метаморфоза… В руках – букетик фиалок, игривая улыбка на губах…
На удивленный взгляд мамы она рассмеялась и, пройдя в комнату, плюхнулась в кресло.
- Ты не поверишь, с кем я сегодня случайно встретилась в метро! – усмехнулась Седа. – Поистине мир тесен…
- Ну, не тяни, говори…, - вся в ожидании присела на диван напротив дочки Анна Норайровна.
- Ты помнишь Хачика?
- Какого еще Хачика? – недоуменно поморщилась мать.
- Ну того самого, моего первого “жениха”, который приходил к нам чуть ли не свататься и кого вы так ловко “послали подальше”…, -  усмехнулась невесело Седа.
Анна Норайровна брезгливо скривила губы: “Ах тот… Сын то ли кочегара, то ли штукатура, что ли?… Фи! И чему обрадовалась? Этому недотепе?”
Дочь, пропустив мимо ушей презрительную реплику вмиг сникшей матери, продолжала.
- Ты знаешь, он до сих пор неровно дышит ко мне…
- Он, что, на эскалаторе тебе признался в этом, - съехидничала мать.
- Нет, мам, он меня буквально упросил уделить ему хотя бы полчасика… Посидели в кафе, окунулись в прошлое. Какие у него были по-прежнему влюбленные и мечтательные глаза…
- Ты ему сказала, что уже совершила однажды глупость, была замужем?
- Да, поведала ему все-все, - воодушевленно затараторила Седа. – Ты представляешь, он даже не изменился в лице, сказал, что для него это не имеет значения, что до сих пор видит меня во сне, и если я соглашусь, не колеблясь снова придет просить моей руки!
- А он, что, не был до сих пор женат? – недоверчиво спросила Анна Норайровна. – Ему ведь тоже поди давно за тридцать…
- Говорит, что не нашел никого по сердцу… Холостой…
- Явно врет… Наверное, в разводе, и дети есть…, - недовольно поджала губы Анна Норайровна.
- Ну так и я давно не красна девица…, - отпарировала Седа.
Мать, вздохнув, развела руками: “Что сказать, девочка моя, решай сама…Тебе надо создавать семью, заиметь ребеночка – счастье женщины в этом”.
Вечером в спальне родители долго не могли заснуть, все шептались о судьбе дочери. Препятствовать ходу событий было бы уже глупо: “Значит, такова воля случая… Если бы знали, что так все обернется, не помешали бы тогда… Да и возраст уже поджимает, через пару лет и ребенка труднее будет родить…”
Наутро мать за завтраком, как бы невзначай, кинула Седе перед уходом на работу: “Ну, доченька, если ты для себя решила вопрос, мы с папой согласны, так и быть, хотя… по-прежнему считаем, что он тебе никак не пара…”
Седа хмыкнула и, осуждающе посмотрев прямо в глаза любимой мамочке, взорвалась: “Брось! Разговоры о “паре – не паре” просто смешны уже… Казалось бы, вам давно пора было избавиться от ложных и завышенных амбиций… Из-за них-то и сложилась у меня так судьба… Скажешь нет?! Для вас с папой все мои лучшие годы всякие “причины” были – один женишок рожей не вышел, другой – без высшего образования, третий – деревенщина, десятый – нищий… “Мы такие – они сякие”… Противно до тошноты!
- Да-да, детка, ты права…, - пытаясь прервать поток слов ожесточившейся дочери,  засуетилась Анна Норайровна, торопливо укладывая на перерыв дочке в полиэтиленовый пакетик бутерброд с бастурмой. – Времена настали совсем другие… Какие амбиции, Бог с тобой… Зови своего “верного воздыхателя” в это воскресенье к нам, посмотрим, что с этим получится…
…Возмужавший уже Хачик на этот раз подготовился основательно: пришел не с пустыми руками и не один – с матерью и младшим братом. Отец, который хорошо знал и принимал у себя дома годы назад Седу как почти будущую, очень понравившуюся ему невестку,  уже умер от рака…
Супруги Айрумян радушно и гостеприимно приняли гостей. В непринужденной беседе со “сватами” обговорили детали предстоящего скромного свадебного стола. Устраивать “пир на весь мир” было бы глупо: душевная боль от потери отца и мужа для семьи Маджарян еще не совсем утихла, да и по сути второе замужество дочери Айрумянов также не располагало к особому афишированию события… По обоюдному согласию собрали всего по несколько родственников и самых близких друзей с каждой стороны. Поели-попили, повеселились под магнитофон, и Седа перебралась к Хачику в многоэтажку в одном из спальных районов города...
…Иногда молодожены, разметавшись в широкой супружеской кровати, уставшие от ласк и любовных утех, сокрушались лишь потерянным по вине родителей годам, но и радовались, что запоздавшее счастье не обошло их, а всему “виной” – вечернее гулкое метро…
Айрумяны же, оставшиеся в просторной квартире одни, лишь с младшей дочкой, все чаще покидающей их и убегающей в кино или на различные концерты с подругами и приятелями, порою, сидя за чаем перед телевизором, грустно улыбались друг другу, и взгляды их, встретившись, словно говорили: “Если бы мы знали, что так обернется с Седой… Это могло ведь случиться еще десять лет назад… Неужели действительно судьбы пишутся на небесах и все возвращается на круги своя?”



*   *   *