Дневник Узника Ортопорта Часть 3

Ёпт!...Я совершил  побег из Шоушэнка. Херня дело.
Начмед обьявил в розыск. Мобильный был перехвачен сигналом радара, а я??? Я жив. Не беспокойтесь, друзья, Я ЖИВ!!!
Я ПОБЫВАЛ В ГОСТЯХ У КОГДА_ТО ЛЮБИМОЙ ДЕВУШКИ, КОТОРАЯ СЕЙЧАС СОЛИДНАЯ МАМА ТРОИХ ДЕТЕЙ, живущая в капитальном, двухэтажном особняке с бассейном!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! И это в Хойниках, в маленьком белорусском городке. Ну да. Машины. И не одна!
Вот. Я спал на огромной кровати, наевшись бутербродами. Никакого сексуального контакта! НИКАКОГО. Бац! И тишина…
Еду в поезде. В вагоне полумрак. Светится  экран монитора. Пишу, откинув маленький столик с кресла, что передо мной. Вагон фирменный. Тишина. Только постукивают на стыках колёса. Люди тихонько покашливают и подрёмывают. Сегодня приезжаю в Минск. Как меня там встретят??? Ведь я беглый. Поднялся утром позавчера, посмотрел в окно, на деревья и траву, попил чаю, собрал рюкзак и , когда выпустили всех на  улицу прошёл вдоль забора и маханул. Через ограду  за моргом.


Ну, Вот. Я в России. Как я сюда попал? Молча, на попутном автомобиле. Сначала мне взяли билет до Гомеля. После этой пресловутой  «Бардовской осени», которую судил этот вялый, протухший Алесь Камоцкий. Да, ладно. Бог ему судья. В общем спел я песенку, хлебнул для храбрости пятьдесят грамм армянского
Коньячку и уехал в ночь…Утром был Гомель. Там я связался по скайпу с Питером, узнал точный адрес человека, сказал: « - Жди…»
и исчез с экранов радаров …

Тачка шла на полной скорости к границе. Лобовое стекло пересекал шрам длинной, разлапистой трещины. Я интересовался, проверяют ли на границе документы. «- Так проедем», сказал лысый в шортах шофер. И действительно. Мы на полной скорости обрулили трейлер на таможне и оказались на территории России. Я не запомнил точного название деревеньки - пропускного пункта. Да и неважно это. У меня оставались десять тысяч белорусских денег. Я вошел в придорожное кафе и попросил продать мне хлеба. На что получил отказ. Пытался голосовать, написав ручкой на тетрадном листе - «СМОЛЕНСК.ПИТЕР». Одет был в чёрную рубашку, тёмные джинсы, кожакный пиджак и белые кроссовки. То, что меня мамаша объявит в розыск, я в этом не сомневался. Моей главной задачей было уехать подальше, подальше от этого чёртового интерната, начмеда, этого города, который стал для меня настоящей тюрьмой.
И Я СДЕЛАЛ ЭТО!!!
Пьянящее, ни с чем не сравнимое чувство свободного полёта.
Ночь. Сижу на Смоленском вокзале, в буфете. Пью «КЛИНСКОЕ», баночное из холодильника.  Впереди ночь и ещё полдня до электрички на Питер.  Куда? Зачем? Почему? - НЕ ДУМАЮ.
По х…Побрился и привёл себя в порядок в платном туалете. Вход 20 рублей. Это при том, что доллар 33 рубля, банка «КЛИНСКОГО» стоит 42 рубля, а в моих карманах полновесных 8 рублей. Вскипятить чашечку кипятку я плачу 5 рублей, а плавленый сырок
«Дружба» стоит 9 рублей. Вообще. В общей сложности с Брянска до Смоленска я заработал и потратил 300-350 рублей. 10 у.е за двое суток пути. Анахорет, блин, какой-то! Опьянел от пива. Надо пойти кимарнуть на креслах в зале ожидания. Что ждёт меня сегодня? Одному Богу известно.
Пытался заснуть на лавочке. После дождя было сыровато. Внезапно накатил приступ желания мягкой интернатовской постели и тёплого интернатского одеяла. Мгновенный такой приступ. Пошёл на вокзал. Лег на два кресла, ноги вытянул на третье. Слава Богу милиция вела себя по доброму. В 5.45 утра спустился в туалетик. Подсоединил нетбук к розетке.  Смотрел «СТАЛКЕРА», Тарковского.  Вскипятил  чайку. Пишу, поставив  нетбук на сумку, сам стою на корточках, гитарка стоит в углу.
Оказалась совсем простая вещь. Питерское направление это Витебск. Еду в мягком вагоне. Заставили взять билет.
«- Белорусская инвалидность в России недействительна!» Орала мне в лицо толстая контролёрша, стоящая на пропуске турникета. Подошёл к кассе. Мужчина давал 500 рублей и брал билет до Орши.
Я ему объяснил в чём  дело и получил от него 100 рублей. Цена билета по маршруту Смоленск  - Рудня , 90 рублей. Десять рублей сдачи хотел отдать. Мужик отмахнулся и исчез в толпе.
Итак. Маршрут. Гомель-Берёзки-Брянск-Рославль-Смоленск-Рудня-Витебск-Минск (? ) подходит к своему логическому завершению.
Возвращаться в интернат не входит в мои планы. Посмотрим, как дальше будут развиваться события. По  географии у меня в школе было три балла. Помню даже фамилию географички: Булова.
Хотела ставить мне 2. Так вот. Маршрут на Питер лежит через Витебск и Оршу. Теперь я это хорошо понял.






Слушаю ирландскую певицу  ENYA. Сижу на крашеной, облупившимся кобальтом синим, спектральным, скамейке.
Вот и приплыли. Подышал свободой? Теперь сиди и смотри на двух бедолаг на соседней скамейке. Взгляд у обеих остановившийся, ладони трутся о ладони. Господи, что их ещё греет в этой жизни.
Поел, поспал, посидел, покурил, сходил в туалет.
«- Нужно научится ни о чём ни думать» - , говорит один.
«- Нужно приспосабливаться к обстоятельствам» -, говорит другой.
Умные люди. Приспособились. Я вот только до сих пор мучаюсь.
Но ничего. И я стихну. Как сказал один бывший мент-санитар:
«-  И не таких обламывали…»
В психушке было легко. Знал когда и где можно  курнуть, где промолчать, где о чём нибудь попросить. Кормили лучше, чем в интернате. Я то всё равно каши отдавал соседям. Питался  в основном хлебом. Чай заваривал один раз в день. После тихого часа.
Кипятили мне полное ведёрко. Заваривал такую порцию, чтобы почувствовалась. Тумбочка стояла в углу. Стул рядом и спинка кровати, на которую вешалось полотенце, в качестве занавеске.
Сидел пил чай, закусывая его маленькими  кусочками хлеба.


Как говорится, это была «ВЫСШАЯ БЕДА». А вообще психушка по сравнению,  например с тюрьмой  в чём-то выигрывает, но в основном проигрывает. Всегда могут назначить уколы. А это страшней  ада. Лечат в основном от возмущения. Возмущения режимом, властью, отношением персонала. Любые внутрисоциальные  отношения в психушке искусственно погашены.
За счёт таблеток и уколов. Также очень грубая дискриминация по отношению к курильщикам. Курят, в общем, ни когда возникает потребность, а тогда когда разрешат. Исключением является улица.
Вообще. Вся моя жизнь, все мои поступки, всё моё мировоззрение
видно находится за чертой, обозначенной параметрами  «НОРМА».
Больно? Очень, очень больно, друзья мои.






Возникает из напевной туманности бытия -
Звук. Звучит музыка. Как? Тихо, тихо, ласково…
Девочка хромая с перекошенным лицом. Стук -
Ложки о миску. Медсестра кормит безногую бабушку.
Счастье с переломленным хребтом. Лучше ненастье, чем жара.
Зима будет потом.
Лёд, снег, чашка с горячим, чаем возвратит к искусству
 Жизни,
 Которое мне недоступно.
Искусство, как факт  ВЫЖИВАНИЯ И СМЕРТИ - да.
Музыка играй, пой, трогай душу…
Строка бежит ручейком.
Смотри -
Слушай.




Воздух - стена
Небо - Луна
Клетка
Окна
Мама - одна

Неба огни
Звёзды видны



























Я асоциальный элемент
Я асоциальный элемент

В своей державе,
Где каждый пятый - мент
Где каждый третий - стукач
Я палач

Я казню себя
Я постоянно казню себя
Я живу не любя
Я живу никого не любя

Чай, сигареты и водка
Мои лучшие друзья

Когда я сдохну
Я пожалею лишь об одном
Когда я сдохну
Я пожалею лишь об одном

О том, что на столе осталось недопитой
Бутылка с вином








Я давно перестал замечать приметы
Я не знаю размер периметра чашки с чаем
На вопрос: « - Как жизнь?» - нет ответа
Мы уже дороги не выбираем
Мы давно забыли кто и откуда
Мы давно, как рыбы, пойманы в сети
А Христос распят и кругом Иуды
Веселятся лишь беззаботные дети
И ножом кухонным не достать до сердца
И не вскроешь вены лезвием бритвы
Отсчитай мне мои двадцать сестерций
И я выпью сто грамм в честь проигранной битвы

Вот. Примерно так.
Время тянется убийственно медленно.
Заколочен вход на чердак.
А взломаешь дверь -
Погибнешь немедленно…
И в который раз ты глядишь на небо
И в который раз ты плачешь ночами
У Луны и Солнышка нет ответа
Потому и глаза у тебя печальны
Ни родных, ни дома, ни картин, ни песен
Всё осталось где-то за поворотом
И твой мир как башмак сжат и тесен
Выступает ночью холодным потом
И свобода там, за оградой морга,
И мечта умерла протянуть подольше
Только скоро зима и не надо торга
У вокзальных касс за билет до Польши…






Я - один.
И, Слава Богу.
Тишина в окне.
Черный кот через дорогу
Может ты ко мне?

Может ты, котяра, хочешь
Промурлыкать суть,
Может быть, поставить точку?
Вечным сном уснуть?

Нет, помучится придётся
И тебе и мне
Сон виденьем обернётся
При большой Луне



















Всё нормально, в городе дождь
В летнем кафе заливает столики
Пьём кофе с бальзамом, чтожь?
Грешным делом мы - алкоголики…

Сели в кафе таким особым образом, чтобы видеть небо.
Лохматые серые облака улетали куда-то ввысь.
Скоро осень. Конец лету. В переходе одинокий барабанщик бил в барабан, положив шляпу на бетон. Никто ему не кидал.
Прошли мимо кальянной. Пахнуло ароматным табаком.
Две дамы вели светскую беседу.
« - А ты знаешь, за что N получил срок?» ,- спросил Сергей.
« - Нет…»,- ответил я.
« - Он изнасиловал двух девочек. Одной было семь, другой девять».
« - Понимаешь?»,- добавил он. « - Нет, не понимаю. Он произвёл на меня достаточно благообразное впечатление. Кипятил мне чай».
« - Лёша, одной было семь, другой было девять».
Идём. Курим. Молчим.
На улице Карла Маркса сделали пешеходный отрезок.
Бродят на ходулях клоуны с белыми лицами.
Выступает группа с психоделической  программой.
Кто-то сидит прямо на асфальте.


Праздника в душе нет.
« Одной было семь, другой было девять».

















Утро.
Глоток остывшего за ночь, кислого чая.
Молитва. Сигарета. Безмыслие.
Планов не строю. Мечтаний нет.
Я себя строю.
На старости лет.
Да, видно не достучаться мне до счастья.
Хотя, кто знает, что такое это счастье?
Бог Мой, мне некуда спешить.
Ночью шел дождь.
Капли падают одиноким звоном.
Серый рассветный свет в окне, одинокий собачий лай.
Впереди неделя одиночества среди поломанных людей.
Пишу  картину. Маслом. «Инвалидская Богоматерь».
Молюсь ей.
« Богородице, Дево радуйся,
Благодатная Мария, Господь с тобою.
Благословенна ты в  женах
И Благословен плод чрева твоего.
Яко же Спасителя родила еси
Душ наших.»
Красивая молитва. Пою её уже неделю.
Спасает. Учу «Символ Веры».
Эта посложнее.  Но тоже сильная.
Был в отпуске. Нарисовал портрет девушки - барменши.
Познакомился с художницей Галиной. Ей 77 лет.
Читала мне свои стихи, рассказывала о внуках.
Улыбалась. Оказывается, старость может быть красива.
Я это знал, конечно, и раньше. Но так, увидеть и почувствовать вживую - дорогого стоит. Всё. У нас подьем. Хлопают двери.
Слышен голос санитара. Наваливается новый день.
Дай Бог, чтобы он был добрым!



Когда-то я хотел сочинять сказки, истории. Создавать сюжеты и разрабатывать фабулы движения персонажей. Когда-то меня могла цеплять искусственно созданная на листе бумаги реальность.
Теперь я нем.
Теперь мне интересно положение облаков на небе, пение законной птицы, крепость чая, состояние моих мыслей.
Когда-то я все время находился в движении. Я с лёгкостью менял города, я был бодр, ироничен, иногда весел.
Теперь я смотрю в стену.
Когда-то я со всеми спорил, махал руками, переходил на крик.
Теперь стою на одном месте.
Может быть, я стал вещью?
Эдакой «вещью в себе».
Может быть.
Вчера я грелся на вечернем солнышке.
Сегодня замерзаю у сырого, утреннего окна.


Вчера я ел солянку на ужин.
Сегодня остался чёрствый хлеб, яблоко,  и блок сигарет «АСТРА».  В наушниках Брайн Ино.
В душе спокойствие.
В  чашке чай.
Это мой теперешний мир.
Где ты, мой далёкий друг?
Где наши беседы у камина при зажжённых свечах с бокалом терпкого вина и ароматным табаком?
Где ты, моя одинокая любовь, с кем делишь ложе?
З окном серое небо.
Сколько мне ещё предстоит околачиваться в этом бренном мире?
………………Одному Богу Известно…………………………….







ЧЕЛОВЕЧЕК НА КОЛЁСИКАХ.


Жил когда-то, примерно в конце девяностых, в Новобелице, психбольнице, что под Гомелем, маленький человечек.
Имени его не помню.
 Меня самого тогда кололи нещадно.
Ног  у него не было, инвалидной коляски тоже Господь не выделил.
А передвигался человечек на деревянной дощечке.
К ней  были прибиты закреплённые по бокам подшипники.
 Да  и ездить ему нужно было от палаты, к коридорной розетки.
В туалете я его никогда не видел.
 Мочился он прямо в палате, засовывая свой конец в горлышко большой, пластиковой бутылки.
У человечка было худое,  измождённое лицо цвета старого пергамента, посеченное многочисленными морщинами.
 Он ни с кем не общался.
В курилке «припарковывался» в самом углу.
 Сидел, курил и смотрел в одну точку, молчал,  сгорбившись и подперев подбородок левой рукой.
 Я как-то пытался заглянуть к нему в глаза.
Он быстро их отвёл, опустив  голову. Я успел заметить чёрные колючие зрачки без бликов.
У него единственного в отделении был кипятильник.
Первый раз я увидел его, выкатившимся из-за поворота коридора.
 Литровая,  стеклянная банка была зажата между обрубками ног. Подшипники издавали лёгкое жужжание, да постукивали две деревянные ручки, которыми он отталкивался от пола.
 Человечек ставил банку под розеткой, доставал кипятильник,
 воду предварительно ему кто-нибудь наливал,
хотя я не разу не видел, как он у кого-то, что-то просил,
втыкал кипятильник в розетку, и, как только вода начинала закипать, вываливал в банку ровно полпачки  дешевого чая,
 доводил его до кипения, потом вываривал  до состояния красно-бурой каши.
 Пил он из маленькой чашечки, в курилке, совершенно один.
 Он не реагировал  ни на какие окрики или попытки с ним познакомиться.
 Он сидел, курил и смотрел в одну точку.
Потом ехал в палату. 
Койка у него была у окна.
 Он садился на неё ко всем спиной и зашивал сносившиеся ботинки, которые ему постоянно приносили.
 За каждую пару обуви он получал пачку чая.
Судя по количеству старой обуви,
которой был завален пол под его кроватью,
работой он был обеспечен на  месяц вперёд,
и чай у него был ВСЕГДА.
Человечек менял его на сигареты, или что-либо из еды, которую приносили больным. Считал спичечными  коробками. Пачка сигарет -  шесть коробков. Соевая сосиска -  семь. 
Как-то ночью я проснулся от запаха табачного дыма.
Я повернулся к окну. 
На фоне брезжащего, утреннего, серого света сидела горбатая, маленькая фигурка человечка.  На подоконнике поблескивала бутылка водки…
Плечи  человечка подрагивали.
Человечек  курил и тихо плакал.
Потом он пропал.
Кто-то мне сказал, что его перевели в интернат.
Если бы нас снова свела судьба,
 я уверен, что он бы стал моим другом.