Мелочи жизни

Фарс



«Мамаша! Мамаша!
Что они все под зонтиками как дикари?»
С.Д.


Иду я, значит, как-то по улице. Смотрю, ручка валяется в грязи. Думаю, возьму - раз ничейная.
Принес домой, помыл, почистил. Попробовал - пишет!
Взял бумагу, сел за стол.
Думаю, вот теперь я - настоящий писатель.
Только о чем писать?
Надо, наверное, писать о том, что видишь. А что я вижу? Разбросанные по комнате вещи, пылящиеся книги в шкафу. Ах, вот! Моя коллекция. Буду писать о моей коллекции.
Собирать ее я начал давно. Помню, классе во втором или первом, зашел ко мне одноклассник  Алёша Вишняков.
Вишняков был отличник и интеллектуал. От корки до корки он прочитал все пять томов Детской энциклопедии. И потому говорил исключительно определениями.
Комната моя ему не понравилась.
- Что это за хаотическое нагромождение вещей?- спросил он, указывая на беспорядок. - Дисциплина есть основа характера. А у тебя что? Содом и Гоморра!..
Я стыдливо потупил глаза.
- Нет, - говорю, - просто комната…
Алеша обратил взор на книги.
- Хм, - сказал он, - ты хоть одну из них трогал?
- Трогал, конечно, - говорю, - мне же без них до верхней полки не достать!
- Нет, в смысле читал?
- А вот это не приходилось…
Алёша презрительно фыркнул:
- Александр, вы серы, как асфальт.
Внезапно его взгляд упал на свободную от книг полку, куда я складывал случайно найденные и не имеющие никакого применения вещи.
- А это что? - строго спросил он.
Я растерялся.
- Это, - говорю, - моя… коллекция.
- Коллекция? - недоверчиво переспросил Алёша.
- Да… Коллекция…
- И что же ты коллекционируешь? - не унимался мой друг.
- Да так… разные… мелочи.
- Можно коллекционировать марки, монеты, фотографии… Но мелочи?
- Ну да, мелочи, - я все больше воодушевлялся, - знаешь, где-нибудь что-нибудь, бывает, найдешь и тащишь домой, а зачем тебе это нужно - не понимаешь. Вот и коллекционируешь - мелочи…
- Уж лучше б ты собирал мертвых рыбок,- презрительно отозвался Вишняков.
Недавно я его, кстати, встретил. Иду, значит, из института. Вдруг вижу - Вишняков. Он меня узнал, замахал руками.
- Я тут припарковался, - говорит, - цветов купить приятельнице. Так что пошли вместе в цветочный, а потом я тебя подвезу.
- Пошли, - говорю.
С выбором букета Вишняков не церемонился. Взял самый большой и красивый.
- Моей девушке, - говорит, - других не полагается.
Сели в его автомобиль. Красивый такой, черный, сверкающий.
- А ты водишь? - спрашивает Алексей.
- Вожу. Только нечего. Хотя мне дед вроде «Москвич» обещал.
- А самому заработать? - спросил Вишняков.
- Да как-то времени нет. То друзья, то учеба. Безделье опять же таки.
- Ты все в своем духе. Я же тебе говорил: надо организовать режим.
- Обязательно, - говорю, - организую…
И тут Вишняков меня удивил.
- А как, - спрашивает, - твоя коллекция?
И я действительно спохватился: а как?
Пришел домой, смотрю: разрослась, разветвилась…
Вот о ней я, пожалуй, и напишу.
Авось, получится.

Неиспользованный одноразовый шприц

Было это в классе  седьмом-восьмом. Намечался день рождения нашего одноклассника, Андрея. Праздновать решили у него дома, благо родители на выходные уезжали.
В назначенный субботний день мы собрались возле его дома. Мы - это Миша Романенко, Арсен Чахатян, Федя Хвостов и Саша Рубайлов.
Миша Романенко был тогда вытянутым белобрысым мальчиком с ангельским лицом и математическим складом ума. Благодаря этому последнему качеству, Миша был ответственным за все организационные вопросы.
Арсен Чахатян, напротив, отличался черными, как смоль волосами, коренастым телосложением и совершенно половозрелой щетиной. Благодаря безрассудному мужеству в нашей компании он был чем-то вроде тарана.
С русским языком Арсен обращался легко и непредсказуемо.
На разборках он гордо заявлял:
- Пальцем тронешь - будешь иметь дело с моим братой!
- С твоим братом, - поправляли мы, - или с твоей братвой.
- Да, да, - повторял Арсен, - с моей ботвой!
Федя Хвостов не отличался ни интеллектуальностью, ни агрессивностью. Его интересовали жизненные блага: еда, машины, девушки. На основании высокого роста и курчавых волос, Федя считал себя аристократом, хотя на «голубую кровь» обижался:
- Что я вам педераст, что ли?
Саша Рубайлов был тогда длинным, угловатым парнем, застенчивым и мнительным. А сейчас это я.
Мы стояли на остановке и думали, как нам быть.
Дело в том, что никто не купил Андрею подарка.
- Федя купит, а я присоединюсь, - подумал Арсен.
- Миша купит, и я с ним пойду, - подумал Федя.
- Санек что-нибудь да купит, - подумал Миша.
- Они, наверное, уже давно приготовили что-нибудь грандиозное, - подумал я.
В итоге мы стояли на остановке, судорожно соображая, что делать.
- Вы хоть деньги взяли? - спросил Миша.
- У меня есть рублей пятьдесят, - сказал Федя.
- У меня сотня, - сказал Арсен.
Я стыдливо промолчал.
- Понятно все с вами, - устало сказал Миша. – Значит, нам нужно купить что-нибудь недорогое и в то же время оригинальное.
- Может быть, пачку сигарет? - предложил Федя.
Мы посмотрели на него с укором.
- Послушайте, - сказал Миша, - надо напрячь мозги. Закуска у Андрея, наверное, будет. Но спиртное - на нашей совести. Значит нам нужно так рассчитать деньги, чтобы хватило и на бухло, и на подарок.
- Так давайте бухло и подарим! - воскликнул Арсен.
Предложение принимается! - решил Миша. - Кто «за», прошу голосовать.
Мы подняли руки.
- Стойте! - неожиданно сказал Федя, - я вспомнил!
- Что вспомнил? - спросили мы.
- Я вспомнил, какой гениальный подарок мы можем преподнести. Вы когда-нибудь слышали об алкогольных арбузах?
Мы напрягли внимание.
- Значит, так. Покупаем арбузы, шприцы и водку. Набираем водку в шприцы и накачиваем ею арбузы. Потом, значит, приходим к Андрею и говорим: принимай, мол, в подарок, эти арбузы. Он, конечно, благодарит из вежливости, а сам думает: вот, блин, козлы, лучше б бухла подарили. А потом пробует арбузы и пьянеет от счастья. Гениально?!
Идея понравилась. Пошли к армянам в овощной. Арсен как-то договорился, и нам дали два арбуза почти за бесценок. Затем направились в магазинчик у остановки.
На его двери висела потертая бумажка:
«Лицам сомнительного возраста спиртное не продаем».
Мы растерялись. Положение опять спас Арсен.
- Не знаю, как у кого, а у меня возраст вполне определенный, - сказал он и смело зашел в магазин. Мы потрусили за ним.
За прилавком стояла молоденькая продавщица.
- Две бутылки водки! - уверенно выпалил Арсен.
Продавщица нахмурилась.
- Разве вам есть восемнадцать?.. - спросила она.
Арсен провел рукой по щетине и прохрипел:
- Де-эвушка…
Продавщица умолкла и послушно достала алкоголь.
- Надо все-таки поесть чего-нибудь взять, - сказал Миша, - скажите, а у вас творог свежий?
- Не знаю, - простодушно ответила продавщица, - я здесь только третий месяц работаю.
- Ладно, обойдемся без творога… - хмуро пробормотал Миша.
Мы вышли из магазина.
По дороге к Андрею зашли еще в аптеку.
- У вас одноразовые шприцы есть? - спросил, просовывая голову в окошко, Федя. - Дайте штуки три.
Аптекарша посмотрела на нашу компанию. В руках у Арсена звякали бутылки. Фармацевт потянулась за нашатырем.
- Но вас ведь четверо, - сказала она слабеющим голосом. - Умоляю: будьте осторожны.
- Что Вы, женщина, мы ведь не презервативы покупаем… - заверил ее Арсен.
Аптекарша потеряла сознание.
К Андрею мы пришли в полной боевой готовности.
Позвонили в дверной звонок и, когда дверь отворилась, с шумными поздравлениями внесли арбузы. Андрей изобразил благодарность.
Гости уже собрались. Здесь была почти половина нашего класса, и кроме того, достаточно ребят из классов других. В гостиной накрыли широкий, длинный стол, на котором стояли, правда, в основном напитки.
Когда мы сняли куртки и обувь, Миша сказал:
- Нам необходимо помыть руки, а заодно и арбузы!
- Да, конечно, - отозвался Андрей, в то время как мы заговорщически переглянулись.
Мы гуськом прошли в ванную. На кухне возились, приготовляя салаты, несколько девушек. Одну из них звали Алина. Она училась в параллельном классе и к несчастию ничего не знала о моем существовании.
Зато я знал о ней все. Как она одевается и как смеется, какой у нее любимый цвет и как зовут ее собаку, почему иногда ее волосы распущены, а иногда собраны в изящный пучок, какую музыку она слушает и какие фильмы любит…
Федя не удержался и зашел поприветствовать девушек. Я вцепился ему в рукав.
- Федька, молю, познакомь меня с Алиной…
- С Алькой-то? Да запросто…
Изящным комплиментом Федя заставил Алину подойти.
- Какой, - говорит, - у тебя сегодня наряд ажурный…
Алина расплылась в счастливой улыбке.
- Ах, да, - сказал Федя как бы невзначай. – Вы, верно, не знакомы? Это Александр, мой боевой друг. Он, между прочим, пишет (Федя был осведомлен о моих литературных опытах). В жанре сортира.
- Сатиры… - поправил я, густо покраснев.
- Какая разница, - покровительственно заметил Федя.
- Очень приятно! - сказала Алина.
Из ванной высунулась голова Романенко:
- Вы че там, опухли что ли? Нас арбузы ждут!
- Мы скоро вернемся, девочки, - пообещал Федя, скрываясь в недрах ванной комнаты. Я последовал за ним.
Когда мы вошли, Миша плотно закрыл дверь и задвинул щеколду.
- Операция проходит под грифом секретно, не вздумайте ничего раньше времени разболтать, - сказал Миша серьезно.
- О’кей, - отозвался Федя.
- Саня, тебя тоже касается.
- Молчу как рыба, - заверил я.
Мы достали арбузы, шприцы и бутылки. Откупорили одну из них.
- Может, здесь уже начнем? - спросил Федя, глотая слюну.
- Сначала дело, - коротко ответил Миша.
Арсен распаковал шприц и, оттянув клапан, набрал в него водки. Затем он бережно, как начинающий врач, вонзил иглу шприца в арбуз и с чувством ввел в плод спиртное.
- Вот это да!.. - восхитился Федя.
- На каждый арбуз по пять инъекций, - сказал Миша. - Мы с Арсеном вводим, Саня ассистирует, Федя на шухере.
Работа закипела. Через пять-десять минут оба арбуза получили приличную дозу алкоголя.
- Теперь нужно подождать пока они настоятся, - сказал Арсен.
- Может, тогда дерябнем? - предложил Федя.
- Возражений не имею, - согласился Миша.
- Жаль стаканчиков нет , - загрустил Арсен, - и закуски…
- Ничего, мы по-простому, по-народному, - откликнулся Федя, поднося бутылку ко рту.
Через секунду послышались его утробные звуки.
Бутылка пошла по кругу.
Здесь стоит сделать отступление.
Дело в том, что я вообще не пью спиртного. Не из нравственных соображений, но в силу того, что мой организм реагирует на алкоголь невероятно плохо. Я сильно краснею, начинаю дрожать, у меня поднимается температура, а обычная стеснительность возрастает вдвое.
Поэтому, чтобы не насиловать свой организм, но и не быть белой вороной среди товарищей, я разработал специальную систему, которой мог позавидовать любой иллюзионист.
Я брал два стакана: в один наливал водку, в другой - запивку. Оба стакана были полны не до краев. Отпивая из стакана с водкой, я ужасно морщился, делая вид, что мне срочно необходимо запить, брал стакан с соком или газировкой и незаметно выплескивал туда все, что набрал в рот. Затем, когда стакан наполнялся, я тайно выливал его, либо оставлял на общем столе.
Если же пили из горла, дело было куда проще. Достаточно было поднести бутылку ко рту, жеманно закрыть глаза и сделать вид, что глотаешь.
Так было и в этот раз. Когда пришла моя очередь, я спокойно взял бутыль и стал исполнять свой фокус.
- Хороша, да? - воскликнул Федя, дружески толкая меня рукой.
От неожиданности я набрал полный рот водки и под общий смех принужденно ее сглотнул.
Меня обдало огнем и иглами, будто я проглотил горящего ежа. В мгновение затрепетали внутренности, на лице появилась краска, а перед глазами поплыл туман.
- Прошибает! - довольно заметил Федя.
Мы допили бутылку, еще немного посидели и решили выходить.
- Арбузы теперь в самом соку, - экспертски заверил Арсен.
К этому времени я окончательно потерял способность к действиям и размышлениям. По венам растекся свинец, голова ныла, и хотелось только упасть и провалиться. Тем не менее, вида я не подавал.
- Надо спрятать улики, - сказал Миша, - бутылку я выкину, шприцы рассуем по карманам.
И он отдал каждому из нас по шприцу.
Я с трудом приподнялся и засунул шприц в задний карман джинсов.
- Отлично! - сказал Миша. - Теперь берем арбузы и ставим их на стол.
Он отодвинул щеколду, и мы вышли. Возглавлял процессию Миша, далее шли Арсен и Федя с арбузами, в конце плелся я.
Мы вошли в гостиную, и Федя произнес речь:
- Дорогие друзья! В этот знаменательный день… Э-э-э… Короче, Дрон, с днем рождения! Давайте кушать арбузы.
Все зааплодировали, и плоды были водружены на стол. Я почувствовал головокружение и под общий гам прокрался вон из комнаты. Я решил выйти на балкон и хоть чуть-чуть продышаться.
На балконе курили двое незнакомых парней.
- Лишнего хватил? - спросил один из них, когда я неуклюже ввалился на лоджию.
- Угу, - отозвался я и припал к окну.
Парни спокойно докурили и пошли на вечеринку.
Я же остался любоваться пейзажем.
В небольшом пыльном дворике на качелях резвились чьи-то дети. Степенные домохозяйки прогуливались с собаками. Где-то среди ветвей каркали вороны.
- Красота, - подумал я.
Дверь балкона приотворилась, и на него зашла аккуратная девушка. В темноте я ее даже не сразу разглядел.
- У тебя нет зажигалки? - спросила Алина.
- Нет, - говорю, - только шприц.
Алина посмотрела на меня удивленно.
- Это ты, Саша?
- Да, - говорю, - писатель в жанре сортира…
Алина взглянула на подоконник.
- А, вот тут лежит.
Она взяла с окна зажигалку, достала сигарету и закурила.
- Красиво! - говорю.
- Что красиво?
- Красиво, - говорю, - у тебя курить получается.
- А-а-а… Спасибо.
Алина смотрела куда-то вдаль.
- Куда смотришь? - спрашиваю.
- Да никуда, у меня все равно зрение плохое.
- Зато взгляд хороший.
Алина оглянулась в мою сторону.
- А ты чего здесь стоишь?
- Не знаю, - говорю, - протревз… протрезв… трезвею, короче.
- Понятно, - хмыкнула Алина.
Вдруг мой живот издал непонятный и жалобный плач, и я отчетливо хрюкнул.
Алина засмеялась.
А я смутился до ужаса.
- Ты не смотри, - сказал я, запинаясь, - ты не смотри, что я такой свинья. Это меня заколдовали. На самом деле, внутри я хороший. Внутри я принц на белой свинье… То есть коне. Серьезно, принц. Натуральный.
- Саша, ты бредишь? - спросила Алина взволнованно.
- Очевидно,  да.
- Мне пора, - сказал мой ангел, - приходи к нам в гостиную.
- Обязательно, - говорю, - приду.
А самому так плохо, что глаз вон.
Алина положила окурок в специально приготовленную баночку и вышла.
Где-то далеко заиграла скрипка. Или виолончель. Где-то очень далеко, наверное, в моем сердце. И зачем, правда, я здесь такой дурной и нелепый?
На балкон зашел Миша Романенко.
- О, Санек! - воскликнул он. - И ты тут. Курить что ли начал?
- Да нет, - говорю, - воздухом дышу.
- А я тоже подышать вышел. Хорошо!..
Вот, счастливый человек, думаю.
- Миш, скажи, для чего мы живем?
- Как для чего? Это же очень просто.
- Ну?
- Конечно, чтобы бухать.
Я поднял брови.
- Сейчас объясню. Смотри, разве мы бухаем, чтобы жить?
- Да нет, - говорю, - наоборот, так и помереть не долго.
- Значит, мы живем, чтобы бухать. Что и требовалось доказать. 
Я подивился ясности его ума.
- Спасибо, - говорю, - ты меня выручил.
- Главное, ребята, душою не трезветь… - продекламировал мой товарищ.
Мы постояли немного молча, вдыхая и выдыхая воздух.
- Пошли, - сказал Миша, - в гостиную.
Я согласился.
В гостиной веселье шло полным ходом. Свет был выключен, играла музыка, ребята танцевали. Я сразу разглядел Алину в обнимку с каким-то мужиком. Федя сидел на кровати рядом с девушкой и томным голосом ей говорил:
- Катя, ты - любовь всей этой жизни!..
- Да? - отвечала Катя - а кто на прошлой неделе Настьку тискал?..
Федя подумал и сказал:
- Ну хорошо, ты любовь всей этой… недели!
Миша тут же принялся танцевать. Где-то рядом в национальной пляске бесился Арсен.
Я присел на диван в уголке, облокотился на светильник и тут же заснул.
Воспрянув ото сна, увидел, что гостей стало значительно меньше. Вечеринка приближалась к концу, и многие разошлись по домам. В гостиной устало танцевали всего несколько человек. Другие оставшиеся мирно спали на диванах. Я прошел в кухню взять чего-нибудь попить.
Там, склонившись над салатом, сидел Федя. Увидев меня, он несколько приободрился.
- Оля-ля! - сказал он, сделав неопределенный жест рукой. После чего сполз под стол и запел дурным голосом:
Ах, какое блаженство,
Ах, какое блаженство,
Знать, что я - совершенство,
 Знать, что я - идеал!..
Тут, пошатываясь, зашел Миша и перекрестил Федю три раза.
- Все, пора по домам. - сказал он.
Я хотел узнать только одно.
- Миш, ты тут самый трезвый. Скажи, а Алина уже ушла?
- Да, с каким-то ухарем из «А» класса. А ты что их проводить собирался?
- Да нет, - говорю, - просто… Она зажигалку забыла…
- А ну так это в школе отдашь.
Я пожал Мише руку.
- С Андреем бы попрощаться…
- Лучше не стоит, - предупредил Миша, - ему сейчас не до того.
Я махнул рукой и вышел.
До дома пошел пешком. Светила какая-то мутная луна, и звезды мерцали так слабо, что были похожи на подъездные лампочки.
- Вот, - думаю, - никогда мне до них не достать…
Давно уже все это прошло. Я перестал делать вид, что употребляю спиртное. Арсен возглавил овощной магазин. Миша заканчивает физмат. Только Федя, пожалуй, не изменился. Разве что потолстел…
И где теперь Алина? Где та любовь? А вот одноразовый шприц - он у меня на полке.

Две одинаковые гильзы

Прежде, чем рассказать эту историю, мне хотелось бы вспомнить несколько иной эпизод. В 1941 году, когда немцы подошли к Москве и начались бомбардировки, моя бабушка, жившая в подмосковной Балашихе, вместе с соседками побежала спасаться в ближайший лес. Достигнув неприметной опушки, они остановились, устало переводя дыхание.
Вдалеке послышался гул разрывающихся бомб. Непривыкшие к бомбежкам люди в ужасе попадали на землю.
Но не все. Одна женщина присела на пенек и дрожащей рукой раскрыла захваченный из дома зонтик. Так она рассчитывала спастись от бомбовых ударов.
Этот случай, мне кажется, символичным. Все наши попытки укрыться от истории и жизни - не более, чем зонтик против бомб.
Это я впервые почувствовал в 1993-м. Мы с родителями, как и сейчас, жили на ВДНХ. Из окон было видно, как зелеными вереницами к телецентру тянется бронетехника.
Через некоторое время послышались крики и выстрелы. Родители, правда, не обращали на них особого внимания. Они мирно ужинали (кажется, картошкой с грибами) в то время, как неожиданно зазвонил телефон.
На связи была моя бабушка.
- Вы живы? - взволнованно спросила она.
- Вроде да, - ответил папа.
- Что у вас там происходит? - не унималась бабушка.
- А что у нас происходит? - удивился папа.
- Включите телевизор и все узнаете! - сказала бабушка и повесила трубку.
Родители послушались ее совета. Лицо диктора, отразившееся на экране, нервно подергивалось.
- Трудно, конечно… в такой ситуации… Но мы верим… верим… - говорил он, запинаясь и не до конца еще понимая, что хочет сказать. Затем картинка пропала, а ей на смену пришли помехи и темнота.
Вновь перезвонила бабушка.
- У вашего подъезда танки, ожидаются бои, а вы и в ус не дуете? - спросила она.
В это время за окном застрекотали.
- Вороны? - спросила мама.
- Скорее пули, - ответил папа.
В разговор вмешалась бабушка. Она крикнула так громко, что даже я, находясь в соседней комнате, ясно расслышал ее указания:
- Закройте все окна и двери. Задвиньте шторы. Уложите ребенка. Не выходите из дома! - выпаливала она как пулемет.
- Так точно! - ответил папа. - Приступаем к исполнению. Конец связи.
В трубке послышались гудки.
Первым делом родители вышли на балкон.
- Как красиво! - сказала мама, указывая на взмывающие в воздухе огоньки.
- Трассирующие пули, - уточнил папа.
- Какой ужас! - испугалась мама. - Надо срочно закрыть окно.
- Пуля проходит стекло не моргая, - объяснил папа.
Тогда мама открыла шкаф и достала большое махровое полотенце. Затем, крыльями расправив руки, повесила его на бельевую веревку, пересекавшую балконное пространство.
- Теперь мы в полной безопасности! – констатировал папа. – Можно идти  поздравлять Энштейн.
Елена Николаевна Энштейн - наша соседка и моя первая учительница, накрыла большой стол и готовилась отмечать свой профессиональный праздник - День учителя.
Родители уложили меня в кровать и погасили свет.
- Закройте форточку, - сказал я сонным голосом, - а то там слишком громко стреляют…
На следующий день, гуляя по двору, я нашел небольшую помятую гильзу.
- Смотри, - показал я находку другу, - как думаешь, это что такое?
- Не знаю, - сказал друг, - давай съедим.
- Ты что! - возмутился я. - Такую ценную находку! А вдруг это инопланетный корабль…
Я принес гильзу домой, а вечером показал папе.
- Как думаешь, можно на этом путешествовать по Галактике? - поинтересовался я.
- Разве что блохе, - отозвался папа. Затем он пошарил в кармане брюк и вынул точно такую же гильзу.
- Вот, в твою коллекцию, - сказал он.
Тут уже прибежала мама.
- Что это у вас за коллекция? И почему у тебя на щеке помада?! - обратилась она к папе.
- Сейчас расскажу, - пообещал папа, сел на подставку для обуви и действительно все рассказал.
После окончания рабочего дня к нему подошла женщина, работающая в соседнем отделе.
- Слушай, - сказала она, -  мне сегодня надо  тетю с Украины встретить. Ты не мог бы помочь довезти вещи до дома? Сало, горилка, пообедаем…
- Пообедаем? - заинтересовался папа. - Ну, пожалуй…
И они поехали на вокзал. Украинская тетя сидела в последнем, самом дальнем от вокзальных дверей вагоне. Уже это зародило в папиной душе смутное чувство тревоги.
Племянница узнала свою тетю по количеству окружавших ее тюков. Папино волнение усилилось, когда тетя крепко его расцеловала и облегченно произнесла:
- Ох, спасибо, молодой человек, за сострадание. А то с моим радикулитом...
Папа горько вздохнул. Помощи ждать не приходилось.
Поплевав на ладони, он подошел к тюкам. В первом подходе взять вес не удалось. Вторая попытка также окончилась неудачно. Зато с третьего раза папа, кряхтя и корчась, приподнял сумки. При этом пуговицы на его штанах с треском катапультировались.
Оставалось дотащить тюки до машины. Небольшими, но скорыми шагами папа затрусил вперед. Женщины, свободно шедшие по сторонам, активно его подбадривали:
- Ох, ну вы богатырь! Как же вам это удается? Как будто играючи! - наперебой нахваливали его женщины.
- Можно я вас обниму? - наконец не выдержала тетя.
- О нет, нет, спасибо, - испуганно залепетал папа. Даже муха, севшая на плечо, могла нарушить его равновесие.
Несмотря на прохладную погоду, папин лоб быстро покрылся капельками пота, а рубашка начала прилипать к телу.
Наконец, добравшись до машины, папа устало повалил сумки на асфальт. Это было опрометчиво, так как пришлось их снова поднимать и грузить в багажник. Кряхтя и ругаясь, папа справился и с этой задачей. Женщины аплодировали и восхищались:
- Какой вы силач!
- Какой молодец!

Наконец, груз был уложен, и все трое сели в машину. Ехать было недалеко. Женщина проживала рядом с Домом Правительства.
- А к вашему дому есть подъезд? - предусмотрительно спросил папа.
- Конечно, есть, - отозвалась женщина, - его даже по праздникам не перекрывают.
Однако на улицах было непривычно пусто. Пешеходы почти не встречались. Редкие машины ехали в противоположную от центра сторону.
Вскоре показался Белый дом, а вместе с ним - милицейские кордоны. Подъехав к одному из них, папа вылез из машины и подошел к постовому.
- Что здесь происходит? Можно проехать?
- На первый вопрос ответа дать я вам не могу, а на второй вы можете ответить сами, - уклончиво сказал милиционер, указывая на пустынную улицу позади себя.

- Там вот-вот начнется небольшая перестрелочка, - ласково добавил страж порядка, - так что думайте сами, ехать вам или нет.
Папа вспомнил про тюки. Повисла пауза.
- Я думаю, - объяснил папа.
- Мне кажется, я могу вам подсказать, - вкрадчиво начал милиционер, - бери свою машину, козел, и гони отсюда, пока цел…
- С радостью бы, да надо тетку подбросить, вон в тот дом, - показал папа, сунув постовому несколько дензнаков.
- Ну, дело твое, - сказал милиционер, - только уж потом на судьбу не пеняй.
- Уже пеняю, - заметил папа и направился к машине.
Однако далеко проехать все равно не удалось. У въезда в нужный двор стояла новая баррикада, и охранявшие ее милиционеры ни за что не хотели никого пропускать. Более того, они поинтересовались, что в багажнике.
Папа понял, что это его последний шанс. Отведя в сторону одного из милиционеров, он взволнованно шепнул:
- Архив партии.
Милиционер от удивления присвистнул.
- Надо спасать, - продолжил папа все тем же эпическим шепотом, - нельзя, чтобы он достался врагам, понимаешь?
Милиционер смущенно кивал.
- Отлично. Вы, товарищ, далеко пойдете. Здесь конспиративная квартира, захороним бумаги до лучших времен.
Милиционер подозвал двух своих помощников, и они выгрузили сумки.
- Ух, тяжелые!- сказал кто-то из них.
- Разговорчики! - сверкнул глазами папа.
Женщины показали дорогу. Для приличия папа взял одну из сумок, но справедливости ради остальные он оставил служителям порядка.
- От добры хлопцы! - все время повторяла украинская тетя.
- Ну и аромат у этого архива! - воскликнул один из милиционеров.
- Ты что! - шикнул на него товарищ. - Государственная тайна!
Тем временем вся группа подошла к подъезду. С трудом поднявшись по ступенькам, милиционеры затолкали тюки в лифт. Затем туда же вошли женщины. Папе пришлось идти пешком.
Войдя в квартиру, милиционеры облегченно побросали сумки на пол.
- Аккуратнее! Аккуратнее! - заволновалась тетя.
- Не забывайте, что несете, - добавил папа.
Милиционеры вежливо извинились.
- Ну хорошо, хорошо, партия вас не забудет! - патетически произнес папа и стал потихоньку выталкивать ментов на лестничную клетку.
Когда дверь закрылась за последним из них, папа устало облокотился на косяк.
- У-ух, ну и цирк! - воскликнул он.
- Уж не знаем, как вас благодарить… - заволновались женщины.
- Кажется, вы говорили об обеде? - скромно напомнил папа.
Застолье вознаградило его труды. Он попробовал содержимое почти всех сумок, а кроме того был угощен горилкой. Покраснев и повеселев, он стал шумно пересказывать историю договоренности с милиционерами. Женщины дружно хохотали. Незаметно все было выпито и съедено.
Крепко расцеловав на прощание, папу проводили до двери.
Выйдя в непривычно пустынный двор, неровным шагом папа направился к автомобилю. Открывая дверь, он уронил ключи и поднял вместе с ними небольшую помятую гильзу.
- Сувенир будет, - подумал папа, засовывая ее в карман. Затем он сел в машину и поехал домой.
Навстречу ему шла бронетехника. Солдаты, видя его, крутили пальцем у виска. Папа весело махал им в ответ.
К вечеру он вернулся домой и, подарив мне гильзу, рассказал эту историю. Я лично поверил. Мама… по крайней мере сделала вид. Тем более, что через неделю нам в подарок прислали пятилитровую банку маринованных помидоров.

Фотография моих одноклассников

Одноклассников я теперь вижу редко. Если и вижу, то скорее случайно, например, когда иду в магазин.
Шел я как-то недавно за хлебом. Встретил своего школьного друга Логинова.
- Куда, - спрашиваю, - путь держишь?
- Да в магазин, коту за жратвой, - отозвался Митя. - После операции он у нас ест за троих…
- А что за операция? - спрашиваю.
- Да та самая…
Я присвистнул.
- И не жалко? - говорю.
- Денег-то?
- Кота.
- Да какой «жалко»! Я ему, можно сказать, завидую. Столько отпадает сразу проблем…
Признаться, я не нашелся, что ответить. Хотя другой мой одноклассник, Роман Костин, тот наверняка бы сказал.
Около двух лет он жил у одной девушки. Девушка училась, работала, покупала и готовила еду, а Ромка сидел дома и наслаждался жизнью. В этой девушке Роман, и в школе не отличавшийся активностью, нашел берег Утопии.
Но однажды его идиллии пришел конец. У девушки была любимая черепаха. Девушка и черепаха дружили всю жизнь. Черепаха ничему и никому не мешала, и Роман, если не забывал, даже ее кормил.
Дело было летом. Ромка смотрел телевизор и увидел репортаж про какой-то курорт, на который они с девушкой как раз собирались поехать. Он побежал на кухню звать девушку и не заметил лежавшую у двери Тортиллу. Его левая нога скользнула по панцирю, Роман потерял равновесие и потянулся вперед. Черепаха, движимая кинетической энергией, взмыла в воздух и вылетела прямо в распахнутое настежь окно. Надо сказать, что жили они на четырнадцатом этаже.
Простить такое девушка не смогла. Так Роман вернулся обратно, в наш район.
Впрочем, он не унывал.
- Я, - говорит, - уже с другой встречаюсь. А та пусть совестью мучается…
Больше я особо никого и не встречал. Одни уехали из района, другие ездили на машинах и на улице почти не появлялись. Как они жили, оставалось загадкой.
И тут представился один случай. Из Германии в Россию прилетела наша первая учительница Елена Николаевна. Она эмигрировала лет двенадцать назад и с тех пор ни разу не была в Москве. А тут вот приехала.
И в первый же день, встретившись с моими родителями (а они очень дружили) и увидев меня, она сказала:
- Саша, я бы очень хотела увидеть наш класс!
- Нет проблем, - говорю, - соберу всех до единого.
А сам думаю: и где я их буду искать?
Прошло дней десять. Елена Николаевна на горизонте не появлялась. Я жил обычной своей беспутной жизнью. И неожиданно встретил Романа Костина.
- Вот, - говорю, - Ромка, училка наша первая приехала, Елена Николаевна. Помнишь такую?
- Конечно, помню, - сказал Роман, - Норштейн.
- Не Норштейн, а Энштейн. Собрать она хочет наш класс. Ты как думаешь?
- Я думаю, прекрасная идея! - сказал Роман.
- Но - неосуществимая, - заметил я.
- Почему? Электронные адреса ребят у меня есть. Я им напишу и дам твой номер. Кто-нибудь, да откликнется - уже хорошо будет.
- Ладно, - согласился я - пусть звонят мне, а я буду звонить Елене Николаевне.
Следующие два дня мой телефон не умолкал. Оказывается, ностальгия по школе все это время подспудно клубилась в душах моих одноклассников и теперь получила выход. Да я и сам был рад увидеть знакомые лица.
Оставалось только найти время и место, устраивающее всех. А это было не так просто.
В итоге, узнав, когда и где родители решили в очередной раз   встретиться  с Еленой Николаевной, я сообщил всем одноклассникам время и место встречи – кафе «Грабли»
И думал: дело сделано.
Но не тут-то было. На меня посыпался град ответных сообщений: может быть, лучше в другое кафе? Может быть, лучше в другой день?
- А может с другой учительницей? - отвечал я.
В назначенное время мы с Романом стояли возле входа в метро и ждали опаздывающих одноклассников. Ромка, как обычно, был спокоен и весел. Я спросил, как у него с новой девушкой.
- Да расстались мы, - сказал он.
- Почему? - удивился я.
- Да, черт знает. Жил я у нее, жил. Работать начал, машину подержанную взял… Родители ее нам сильно помогали. В Турцию звали ехать. Военный билет начали делать…
- И что же? - спрашиваю я.
- Ну вот и… на той неделе взял я потихоньку вещи, да и сюда вернулся.
- Почему?!. - вскричал я.
- Да как-то… слишком нормально, - признался Роман.
К нам присоединилась Маша Александрова. Она принесла альбом школьных фотографий: театральные представления, дискотеки, субботники.
Вскоре подошли другие ребята, и мы направились в кафе. Там нас уже ждала Елена Николаевна. При виде нашей делегации, она чуть не упала в обморок.
- Боже мой, какие вы все… э-э-э… взрослые!
- Да уж, - гордо сказал Арсен, - не малыши.
Вперед вышел Федя Хвостов с огромным букетом.
- Мы бы хотели поздравить вас… за нас! - торжественно сказал он.
Елена Николаевна промокнула глаза.
- Ну, расскажите же, как вы живете?
Федя задумался.
- Да у меня все так же. Работаю сейчас. Недавно «Хонду» купил. Брат вам передавал большой привет. Он сейчас в Усть-Каменогорске, мобильную телефонию налаживает… Оля замуж вышла. У нее девочка. А у Насти «Тойота»…
- Ну ладно, ладно, - садитесь и все расскажете, - засуетилась Елена Николаевна.
Мы сели за стол. Налили в бокалы вина. Произнесли несколько тостов.
Улучив паузу, Елена Николаевна спросила:
- Ну, расскажите же о себе!..
Мы  смущались.
- Что тут рассказывать-то, вот живем вроде, - сказал Федя.
- Ну, чем интересуетесь, что у вас происходит? - горячилась наша учительница.
- Так я же говорю, работаем, - объяснил Федя - девушки, вон, некоторые замужем. А так… Вон, у Арсена недавно права отняли…
- За что же? - поинтересовалась Энштейн.
- Он был слишком пьян, чтобы не нарушать правила.
- Ну а ты, Федь?
- А я спьяну за руль не сажусь…
- Нет, ну а вообще?
- Вообще? Не знаю… Работы много, сейчас особо не продохнешь… А если нет работы, в кафе иду или в бар. Но сильно не напиваюсь. Надо работать на свое будущее, понимаете? Создать себе прочную базу…
- О, я вижу ты серьезный человек. Рада, что ты, как личность, состоялся.
Федя благодарно покраснел.
Затем Елена Николаевна беседовала с Машей.
Маша рассказала, что она работает в сфере логистики. Что недавно  перекрасила волосы. Купила карликовую собачку.
- Буду с ней ходить гулять в парк, - подытожила она.
- О, я рада, что ты состоялась… - сказала Елена Николаевна несколько растерянно.
В этот вечер она немного выпила. Много фотографировалась. И всем говорила:
- Я так рада, что ты состоялся (или состоялась)…
Даже мне она случайно обронила эту фразу.
Я сказал, что забросил учебу и нигде не работаю.
- О, я так рада, что ты состоялся… - сказала Елена Николаевна.
Мы говорили много тостов. Много смеялись. Вспоминали школу, искусно замалчивая все обиды и ссоры. И, наконец, разошлись по домам. Меня подвез наш одноклассник Тоша.
Тошу я был видеть очень рад. Раньше мы с ним крепко дружили. Были не-разлей-вода. Когда приходили в гости, про нас так и говорили:
- Пришел Тоша… И этот, как его… Копчик… То есть Рубчик… (таково было мое прозвище).
Тоша был видным парнем. Его все уважали, но мало кто любил. У Тоши был тяжелый взгляд и сильный характер. В то время, как для нас покупка порнофильмов составляла главный жизненный интерес, Тоша позволял себе роскошь размышлять на вечные темы.
Однажды мы с ним прогуливались по парку.
- Вот, знаешь, - сказал Тоша, - я что-то часто думаю о смерти. Даже не думаю, а чувствую ее…
Я вытаращил глаза. Все о чем я думал: как достигнуть следующего уровня в компьютерной игре «Диабло».
  - Все время рисуется одна картина, - продолжил Тоша, - как будто заколачивают гроб, и я отчетливо слышу стук молотка о гвоздь. Я иногда ночь напролет из-за этого не сплю.
Меня зазнобило. Из-за чего мог не спать ночь я, лучше умолчать.
- Да, и самое страшное даже не то, что ты в этой коробке окажешься. А то, что все твои близкие, друзья - все будут замурованы…
Я похлопал Тошу по плечу. Мне нечего было ответить.
И вот сейчас мы ехали с ним по ночной столице.
- Как жизнь? - спрашиваю.
- Да ничего, - спокойно ответил Тоша, - вот, недавно автомобиль поменял. У этого - коробка автомат и движок двухлитровый. Бензина много жрет, скотина. Шапиро, кстати, недавно «Мерседес» подержанный отхватил. Вот это тачка!
- Ну да. А жизнь-то как?
- Да все в порядке. Кино недавно видел. «Дом с привидениями» называется. Ничего, прикольное.
- Понятно, - говорю.
- А у тебя как? - спросил Тоша.
- Да у меня тоже… прикольно, - отозвался я.
Наш разговор уместился ровно в одну сигарету…
Хотя нечто экзистенциальное в Тоше оставалось. Года за полтора до встречи выпускников и уже на спаде нашей дружбы он позвонил мне однажды часа в три ночи.
- Ты спишь? - спросил Тоша.
- Вообще-то сплю, - признался я.
- А-а-а… Тут просто собака у моего подъезда лежит с перебитыми лапами - я вот, думаю, что с ней делать?
- Не знаю, - говорю, - может оставить?
- Нет, - возразил Тоша, - так она подохнет. Давай я ее к тебе привезу, у вас там ведь рядом ветеринарка.
- Что есть, то есть, - говорю, - вези.
Через сорок минут он приехал. Я спустился на улицу и заглянул в салон. На заднем сидении,  в неестественной позе, лежала черная дворовая псина.
- Она дрожит, - сказал Тоша.
- Я тоже, - признался я.
Мы поволокли собаку в подъезд. Положили на коврик к батарее, принесли воды. Псина слабо стонала.
- Значит так, - говорю, - до утра она будет лежать тут, а часов в девять мы потащим ее к доктору.
Тоша остался ночевать у меня.
С утра мы вновь аккуратно отнесли собаку в машину и доехали до ветлечебницы.
  - Только усыплять. Никаких шансов, - сонно сказал врач, - это ваша собака?
- Дворовая, - признался Тоша.
- Тем более…
Мы вышли на улицу.
- Ничего, - говорю, - надо попробовать обследовать ее в другой клинике. Может, там будет иное резюме.
Поехали в другую клинику. Тоша отпросился с работы.
За немалые деньги собаке сделали рентген. Он показал сильные переломы и еще какую-то злокачественную болезнь.
- Можно сделать операцию, но не у нас, а в другой клинике. Это будет прилично стоить, и потом за собакой все равно нужен будет уход. Я могу дать вам направление…
- Давайте, - храбро сказал Тоша.   
- Но учтите, что шансов очень мало.
Собака в это время лежала на столе и грустно следила за нашими разговорами. Она смотрела с покорной безнадежностью, как смотрят рыбаки в конце неклевого дня.
Мы вынесли ее в коридор.
- Давай подумаем, - предложил я, - где мы возьмем деньги?
- У меня немного есть, - сказал Тоша.
- Хорошо, а кто будет за ней следить?
- С этим сложнее. Может быть, родители?
Я позвонил своей маме. Она сказала все, что думает по поводу бессонных ночей, утренних звонков и вообще благотворительности.
- Нет, - говорю, - отбой.
Тоша сосредоточенно думал. Его мать работала, а отец жил на другом конце города. Им отдать псину было нельзя. В душе у Тоши боролись две противоположные силы.
- Оставить ее вот так мы не можем, - заключил он, - но и помочь не можем. Значит, наш выбор одинаково безнадежен. Так что?
- Давай, - говорю, - попробуем помочь.
- Романтик, - фыркнул Тоша с довольной улыбкой.
Мы поехали дальше. Собака уже не скулила. Она, казалось, мирно спала. Мы же с Тошей расписывали график ухода за больной. Выходило, что если постараться, то можно все  успеть.
Окрыленные надеждами и верой в себя, мы приехали к воротам третьей клиники. Перенесли спящую собаку в операционную. Развернули тряпочки и представили доктору на осмотр. Долго он с ней не возился.
- Так ваша псина не дышит, - просто сказал он, - померла уже.
Я посмотрел на больную. Искореженное тело лежало неподвижно. Морда светилась тихим спокойствием.
- Отмучилась, - подумал я.
- Подохла, - отрезал Тоша.
При клинике был крематорий, где за умеренную мзду согласились сжечь нашу питомицу. Рядом с крематорием летали вороны.
- Во всяком случае - без стука гвоздей, - заключил Тоша…
С тех пор ничего подобного не происходило. И мы с Тошей почти не виделись. Говорят, он снова поменял машину. Все-таки двухлитровка сейчас не в моде.
Но самое удивительное, недавно по телевизору показали «Дом с привидениями». И я посмотрел. Действительно, прикольно.
А про смерть я с тех пор и не думал.

Зажигалка с изображением дракона

Окна квартиры, в которой я жил с родителями, выходили  во двор. И из кухни, и из единственной комнаты можно увидеть только парадный подъезд дома и примыкающую к нему детскую площадку.
Это обстоятельство изрядно помогало мне на протяжении первых восьми лет жизни ловко уходить из-под родительского надзора.
Огибая дом с правой, незаметной из окон стороны, под прикрытием деревьев  мы с приятелем шли на задний двор и там дни напролет безмятежно сибаритствовали.
Друга моего звали Илья. Сейчас он живет в Канаде, примерно за пять тысяч километров от меня, но тогда нас разделял только один этаж: квартира Ильи находилась непосредственно над моей, так что, стуча по потолку, я мог посылать ему сигналы по системе азбуки Морзе.
Кроме того, мы были ровесниками и потому дружили не на шутку, проводя вместе почти все время бодрствования.
Любимым нашим занятием было собирание окурков. Детское любопытство здесь смешивалось с взрослой респектабельностью. Если нам удавалось найти еще не истлевший бычок, мы срочно его раскуривали, зажигали им другие, специально отобранные из общего потока, недокуренные сигареты. Найти, поднимая окурок, сверкающие искры огонька было немыслимым, непостижимым счастьем, и выпадало оно не так уж часто: не более одного или двух раз в сутки.
У каждого были свои предпочтения. Чтобы не рекламировать ни одну из марок (пока она мне хорошенько не заплатит), я не буду их афишировать. Скажу только, чтоИлья, например, избегал брать в рот окурки с ментолом, объясняя, что они негативно влияют на потенцию.
Карманных денег нам особенно не давали. Того, что перепадало, хватало максимум на жвачку. Копить как-то не получалось.
Но вот однажды случилось чудо. Отец Ильи в вопросах воспитания был человек контрастов. То он без всякой серьезной причины на месяц лишал Илюшу сладкого, то неожиданно и также без повода делал дорогие и ненужные подарки.
Все зависело от его настроения, предугадать которое было так же трудно, как и погоду. И вот, в один не самый пасмурный зимний день, я как обычно, зашел к Илье с предложением идти гулять. Илюша боязливо спросил разрешения у родителя.
Его отец посмотрел на нас недоверчиво и строго, а затем сказал:
- Ну что ж, идите, идите. Вот вам на «сникерсы», - и протянул в задрожавшую Илюшину руку  десятку.
От удивления я раскрыл рот и вспомнил о необходимости его закрыть только на улице, когда в рот попал снег. Десять рублей были для нас суммой астрономической. Что и говорить, Илья впервые держал в руках бумажные деньги. Мы прошли метров двести и сели на лавочку.
- Что будем делать? - спросил Илюша.
- Не знаю, - говорю, - можно купить сто жвачек.
- И одновременно их все сжевать, - мечтательно заметил мой друг.
- А можно пойти в ресторан… что-нибудь заказать…
- В ресторане, боюсь, такие деньги не разменяют, - засомневался Илья.
- Да, слишком жирно будет…
Вдруг Илья сильно вцепился мне в локоть.
- Слушай, я придумал, придумал!
Я вопросительно поднял брови.
- Мы купим пачку сигарет. Целую пачку, понимаешь?
На миг перспектива показалась мне райской. Но я не терял здравого смысла.
- Ты думаешь, нам продадут?
Илья задумался.
- Да… здесь надо что-нибудь придумать… Ну так дерзай!..
За создание идей в нашей компании отвечал обычно я. А вот за реализацию - Илюша. У него было больше смелости, у меня - смекалки.
Я стал перебирать варианты.
- Можно сказать, что родители, мол, попросили.
- Миллион раз пробовал, не прокатит, - отверг идею Илья.
- Ну тогда… Что, мол, сигареты нам нужны для эксперимента… в школе.
Друг повел бровями.
- И для какого предмета?
- Не знаю, - говорю, - для физкультуры.
Илья фыркнул.
- Вроде как: курение сигарет на время.
Я махнул рукой.
- Не знаю тогда. Давай просто придем и скажем: нам пачку «Явы», пожалуйста…
Илюша улыбнулся:
- А вот это мне нравится…
Мы направились к магазину. Первым зашел Илья. Он уверенно проследовал к прилавку и, встав на цыпочки, перегнулся через его борт.
- Мне пачку «Явы».
Продавщица оглядела его сверху вниз.
- Белой? Красной? - равнодушно спросила она.
Илья на секунду задумался.
- А вы какую рекомендуете?..
Продавщица молча кинула красную.
- И еще зажигалку, будьте добры…
Илья протянул ей десятку и получил монетную сдачу.
Мы вышли во двор.
Уже начинало темнеть, и снег кружился молочными хлопьями.
- Пойдем за гаражи, - сказал Илья дрожащим от волнения голосом.
Я кивнул.
Гаражи стояли вплотную к начинавшейся за ними горке, так что на их задах образовывалось что-то вроде небольшого котлована. Мы  забрались в самую его сердцевину.
- Здесь нас точно никто не найдет, - сказал Илья уверенно, - даже во время бомбежки.
Он снял перчатки и достал из кармана заветные покупки. Зажигалку протянул мне. На ней, извиваясь, красовался дракон.
-  Я попытаюсь открыть… - сказал Илья.
- Подожди, - говорю, - надо прочувствовать торжественность момента.
- И правда, - Илюша на миг задумался, - целая пачка… Я же мечтал об этом всю жизнь!
- И я!
Илья покрутил пачку в руках, нежно погладил.
- Ладно, - говорит, - давай к делу.
И стал срывать пленку.
Приподняв картонный козырек, мы увидели стройные ряды никотиновых боеголовок.
- Вот это да! - воскликнул я.
Илья посчитал запасы.
- Тридцать сигарет. Ты понимаешь? Тридцать целых сигарет!
Нет, я не понимал. Это было выше моего разумения. За всю свою жизнь я находил не более трех-четырех целых сигарет, случайно кем-то выроненных. Все они были в грязи и помаде. И я хранил их, как собственную жизнь.
Но тут, тут было тридцать совершенно целых, беленьких, чистеньких сигарет.
- Вау! - вот и все, что я мог сформулировать.
Илюша  достал сигарету. Сунул в рот и небрежно попросил:
- Прикури…
Я чиркнул зажигалкой. Показался огонек. Илюша поднес сигарету ко рту, и она легко задымилась.
Я последовал его примеру. Мы лежали на снегу и блаженствовали. Момент был идеален.
Внезапно послышались шаги и чей-то мат. Кто-то неуклюже топал в нашу сторону.
- Шухер! - тихо, но энергично сказал Илья, - туши…
Я сунул сигарету в снег. Затем раскопал небольшую ямку, и кинув в нее пачку, осторожно присыпал снежком.
Илья кинул мне жвачку.
- На, чтоб не пахло.
Я стал сосредоточенно ее жевать.
Шаги были уже над нами.
Из-за сугроба показалась мохнатая человеческая голова.
- Все, мы пропали, - тихо сказал Илюша.
В то время мы были уверены, что все взрослые заодно, и никто не поленится отвести нас к родителям.
Илья набрал воздуха и, сжав волю в кулак, крикнул:
- Только не подумайте, что мы здесь курили!..
Голова удивленно повращала глазами и скрылась за сугробом.
Послышались удаляющиеся шаги.
Мы ошеломленно смотрели друг на друга.
- Кажется, пронесло, - сказал Илюша облегченно.
И тут я вспомнил.
- Пачка!
Стали ее искать, откапывать. Но все без толку. Она, видно, ушла под снег.
- Э-эх! - сказал Илья сокрушенно, - теперь до весны ждать, пока снег сойдет. А до весны что? До весны вся жизнь пройдет…
Я удрученно согласился…
С тех пор прошла не одна весна. Я скурил не одну пачку. В зажигалке с драконом кончился газ. Гаражи снесли и сделали общую автостоянку. Илья вместе с родителями уехал в Канаду. Теперь, говорят, где-то учится, кем-то работает.
И вот недавно я шел выкинуть мусор. Настроение было, прямо сказать, паршивое. Тем не менее, я насвистывал вполне веселый мотив. И тут, у помойки я увидел чью-то  мохнатую голову. Голова обернулась… И я ее узнал.
Голова не растерялась:
- Свистишь хуже, чем моя бабка…
От удивления я выронил мусор и открыл рот. Закрыл, только поднимаясь на лифте.
Значит, что-то все же остается неизменным? 

Всероссийская газета «Гопъ»

На журфак я поступил скорее случайно. В десятом классе родители начали меня пытать:
- Саня, ты кем стать хочешь?
- Космонавтом, - отшучивался я.
На самом деле, я знал три профессии: экономист, юрист и журналист. Последняя казалась мне самой творческой.
Так я и сказал родителям, хочу, мол, быть журналистом. Родители сильно удивились. Папа мой - электротехник. Мать - домохозяйка. Были какие-то связи в университете инженеров транспорта.
- Ты уверен? - спрашивают.
- Как пить дать, - говорю.
Стали искать мне репетиторов. Сначала взяли по русскому языку и литературе.
Это была пожилая светловолосая женщина. Она задала мне всего один вопрос:
- Когда было восстание декабристов?
Я напряг мозги.
- В декабре, - говорю, - наверное…
Пришлось родителям искать другого репетитора. А мне - читать книги.
Но прочитал я не так уж много. Значительно меньше, чем предполагал. И уж тем более -  меньше, чем предполагалось.
Именно поэтому я был уверен, что не поступлю. И, наверное, поэтому и поступил.
История сдачи экзаменов изобиловала чудесами.
Так как я несколько опоздал, меня посадили на последний ряд вместе с другими оболтусами. Преподавателей не было видно за сто верст, и мы могли свободно разговаривать вслух. Прятать шпаргалки не было необходимости.
Когда распечатывали конверт с темами сочинений, у нас, на последних рядах, не было слышно ничего, кроме аплодисментов, и мы узнали тему только тогда, когда ее написали на доске. Те же, у кого зрение было послабее, записывали ее со слов соседей.                Для сочинения предлагалось три темы на выбор: «Мотив судьбы в творчестве Жуковского, Пушкина и Лермонтова», «Сюжетная композиция пьесы «Лес» Островского» и что-то по двадцатому веку.
Ни Островского, ни двадцатый век я не знал, а потому стал писать «мотив судьбы…».
Про Лермонтова сочинять было легко. Сразу вспоминался «Фаталист» в «Герое нашего времени» и разная философская лирика.
С Пушкиным тоже кое-как разобрался.
Но вот Жуковский с его мотивом судьбы лежал на душе камнем.
Дело в том, что произведений его я вообще не читал и  более того: даже ничего о них не слышал.
Я огляделся. Сосед справа усиленно строчил:
«В оде «Вольность» великий поэт страстно призывает бороться с крепостным правом, с засильем аристократии и буржуазии…» И это при том, что тема сочинения была «Мотив судьбы…» Мне стало немного полегче.  Я перевел взгляд в свои записи: небольшой кусочек из Лермонтова, какие-то отрывки из стихотворений Пушкина. И ничего – про Жуковского. Но хотя бы не ода «Вольность», - вздохнул я.
Я обернулся к соседу слева. Он мечтательно глядел в потолок.
- Жуковского знаешь? - спросил я.
-Откуда? – рассмеялся он.
Но тут к нам неожиданно обернулся парень с предыдущего ряда, и заговорщически блеснув глазами, сунул какую-то бумажку.
             -Вот, - сказал он,– здесь все про Жуковского!
             И прежде, чем мы успели поблагодарить, он круто развернулся и сделал вид, что поглощен творческим процессом. Стоявшая неподалеку экзаменатор нахмурила было брови, но поняла, что это ей не идет и снова погрузилась в безмятежность.
              Бумажка оказалась небольшой шпаргалкой с биографией Жуковского. На предложении: «А теперь перейдем к рассмотрению творчества поэта…»  печатный текст обрывался.
  Я тихо выругался. Как, скажите, писать про мотив судьбы в творчестве, когда тебе известна лишь биография? Мой сосед, однако, не смутился. Он спокойно, слово в слово, переписал содержание шпаргалки к себе на листок.
                Его невозмутимость передалась и мне, и я попытался как-нибудь выкрутиться. Я написал, что мотив судьбы в творчестве Жуковского тесно связана с событиями его собственной жизни, и пересказал эти самые события. Кто-то попросил шпаргалку,  и я ее отдал. Чуть позже выяснилось, что уже как минимум два ряда пользовались ею, как единственным источником информации о творчестве Жуковского.
Времени оставалось в обрез, и я стал сразу писать на чистовик. Ручка ходила ходуном по бумаге, не успевая за рождавшимися в мозгу оборотами. Последнюю точку я успел поставить за пять минут до окончания экзамена. Скользнув глазами по только что написанному, я с неспокойной душой сдал свой опус в руки экзаменаторов.
Через два дня пришел узнавать результат.
Встретил своего соседа.
Он лежал крестом около памятника Ломоносову.
- Вставай, - говорю, - пошли результат узнавать.
- А я уже узнал! - сказал он, сладострастно облизывая губы. - Четыре-четыре… Слава Васе Жуковскому… А в сумме девять…
Хорошо хоть, думаю, ты на физмат не пошел.
Я получил те же оценки. А после того еще и по английскому «пять». А это означало пропуск в университетский мир.
Родители сильно обрадовались. Сказали, что всегда в меня верили. Подарили модный плеер. Мама приготовила праздничный обед. Папа напился до бесчувствия…
Но самое интересное - оба моих соседа поступили. Один теперь даже получил красный диплом…
На факультете мне нравилось. Большинство ребят, так же как и я, смотрели на жизнь с некоторым удивлением.
Вообще весь журфаковский контингент можно было условно поделить на три больших лагеря.
В первый входили ребята, увлеченные телевидением. Девушки подобного толка ходили на каблуках и красили губы яркой помадой. Парни надевали рубашки и брюки, немногочисленные учебники пряча в дипломат. Это были серьезные ребята, думающие о своем будущем и строящие планы на жизнь. Карьерному росту они предпочитали рост разве что физический.
Вторую многочисленную группу составляли те, кто не увлекался большой политикой и деньгами, но предпочитали компьютерные игры и спорт. Здесь преобладали мальчики с международного отделения, куда почти не брали особ женского пола. Международники отличались фантастической невозмутимостью и простотой. Из их уст легко можно было услышать фразы вроде:
- Я читал это в Евангелии от Иисуса…
Или:
- В греческой мифологии Спартак победил Зевса…
Мне также посчастливилось учиться на международном отделении. В конце четвертого курса мы сдавали зарубежную литературу. Парню, сидевшему впереди меня, достался билет про  «Мартина Идена».
Он уверенно пошел к преподавательнице. Поправил специально надетый по случаю экзамена галстук и начал свой ответ:
- С детства Мартин Иден был моим любимым американским писателем.
Преподавательница дико выпучила глаза.
Парень тут же поправился.
- Ах, простите, я оговорился… Конечно, любимым английским автором…
Отвечавший получил, если не ошибаюсь, «четыре».
Помимо международного отделения в группу невозмутимости входили также спортсменки и спортсмены всех званий. Они появлялись в институте редко - но по делу: только во время сессии.
Одна девочка, кандидат в мастера по плаванию, так же учудила при сдаче литературы. Экзамен принимала Зборская - преподаватель строгая и требовательная. Ее специально предупредили: спрашивай, мол, что полегче.
Зборская плюнула на принципы и согласилась. Она спросила у девочки:
- Как вы думаете, кто написал «Илиаду»?
Ничтоже сумняшеся пловчиха ответила:
- Одиссей.
Говорят, такого Зборская стерпеть не смогла.
Наконец, третий лагерь составляли ребята совершенно равнодушные к политике, спорту, телевидению и телосложению. Этих потерянных, несколько диковатых людей привлекало только искусство. Они жадно и беспорядочно читали, смотрели кино и бесконечно слушали музыку. Они бродили по углам и засиживались в столовой. Они экономили на обедах и разорялись на билетах. Они совершенно забросили всякое самосовершенствование, при любой возможности растворяясь в хаотичном бурлении жизни.
Я учился на международном отделении, в  радиогруппе. Наша группа, хотя и состояла всего из восьми человек, была перекрестком всех трех течений. Во-первых, в ней учились ребята, не прошедшие конкурс на телевидение. Во-вторых, там были поклонники большого спорта. И наконец, так как это была радиогруппа, в нее входили любители музыки.
Моим лучшим другом стал парень по имени Костя. Я приметил Костю после первого коллоквиума. Мы тогда сдавали античную литературу, творчество Гомера. Никто, конечно, ни Илиаду, ни Одиссею не прочитал.
Стояли мы в коридоре, ждали своей участи, и тут к нам подбежала староста Ника.
- Что носы повесили? - спросила Ника. - Берусь спорить, что никто текста в глаза не видел?
Мы закивали головами.
- Ну а что вы знаете про Гомера? - не унималась наша староста.
Наступило молчание. Затем кто-то неуверенно предположил:
- По-моему, он писал гекзаметром…
- Ха! - парировала Ника. - Это даже дети в яслях знают. И вы рассчитываете сдать коллоквиум?..
Ника училась на журфаке второй год (по окончании первого курса осталась на той же ступени, но уже в статусе студентки международного отделения), поэтому мы во всем полагались на нашу старосту.
- Не дрейфьте, - успокоила Ника, - я на всех распечаток принесла.
Мы стали жадно хватать бумагу. Только Костя равнодушно стоял в стороне.
Ника удивленно подняла брови:
- Костя, ты не понял? Надо взять листок, прочитать содержание и попытаться адекватно пересказать, разве сложно?
Костя помотал головой:
- Обойдусь честными знаниями.
Принципиальность Кости меня подкупила.
- Не боишься? - спрашиваю.
- Увидишь…
Коллоквиум начался. Мы наперебой тянули руки и высказывали казенные мнения. Кто-то говорил про генезис жанра эпоса, кто-то про групповую теорию создания текста, кто-то даже отметил языковую картину мира у древних греков.
Только Костя, сохраняя невозмутимый и неприступный вид, продолжал молчать. Этим он рисковал лишиться заветного плюсика и попасть под отработку (то есть написание реферата).
Наконец, информация на розданных нам бумажках закончилась. Мы стали переглядываться. Повисла неловкая тишина. Даже Ника беспокойно засуетилась.
Преподавательница, до того блаженно плывшая в потоке умных слов, удивленно подняла брови:
- Ну что же вы, ребята, молчите? Так хорошо отвечали…
И тут, подобно ледоколу, из-за парты поднялся Костя. Его лицо излучало уверенность и спокойствие. Костя откашлялся, помолчал и четко произнес, подобно первоклассному диктору:
- Гомер был древний грек и писал гекзаметром.
Мы все обомлели. На лице преподавательницы изобразилось удивление.
Костя оставался невозмутим. Он повторил:
- Гомер писал гекзаметром.
И прямо посмотрел преподавательнице в глаза: скажешь, мол, не так?
- Да, вы правы… - пробормотала она. И поставила плюсик.
Так Костя завоевал право на честность.
Я втерся в Костино доверие наиболее простым и древним методом. Предложил ему как-то на перемене взятый из дома бутерброд.
- Вот это спасибо! - обрадовался Костя, - пойдем тогда уж для комплекции чай купим…
Мы направились к палатке. Костя взял чай без лимона и сахара. Оказалось, что он экономит.
Костя учился на платной основе. Он хорошо сдал литературу, но завалил английский. Это его и сгубило.
Теперь Костя рассчитывал самостоятельно оплачивать учебу.
Для этого он, во-первых, подрабатывал, а во-вторых, экономил - покупал только гречку и черный чай.
Работал Костя в районной газете Южного округа. Писал на всякие животрепещущие темы. В основном - районного масштаба.
Когда мы с ним только начинали общаться, Костя делал материал про музей валенок.
На каждой перемене он спускался вниз, кидал мелочь в автомат и набирал нужный номер. В музее, однако, никто не отвечал.
Тогда Костя решил провести самостоятельное журналистское расследование. Он приехал по указанному адресу, нашел местного дворника и за символическую плату (понятно, какую) выяснил судьбу музея. Оказалось, его закрыли в виду неуплаты счетов за коммунальные услуги.
- Могли бы экспонаты гостям выдавать, - возмущался Костя, - никто бы отсутствия тепла и не заметил…
Костя назвал материал «Нету валенок в своем отечестве».
Учась в одной группе, мы проводили довольно много времени вместе, однако по настоящему я узнал Костю, лишь когда он заболел.
Костя не появлялся в институте в течение недели. Группа сразу как-то духовно обнищала. Преподаватели стали спрашивать, где недостающий ученик. Кто-то даже предположил, что Костю отчислили. Тогда Ника поручила мне, как ближайшему его товарищу, разузнать в чем дело.
Я позвонил Косте домой.
- Але, - сказал хриплый, надломленный голос.
- Здравствуйте, - говорю, - а Костю можно?
- Это ты, Санек, что ли?
- Я, - говорю. - Мне поручили тебя навестить.
- Ну приезжай, коли не боишься заразиться…
Записав адрес и взяв у Ники все необходимые учебные материалы, я поехал к Косте в гости.
Костя жил недалеко от метро  «Кантемировская». Район этот представлял разительный контраст с тем, что я привык видеть на ВДНХ. Разноцветные, вытянутые вверх новостройки, линии электропередач, универсальные магазины… Все говорило о какой-то периферийной автономии.
Побродив между высоток, я нашел, наконец, Костин дом и вошел внутрь.
Костя жил на предпоследнем этаже. При выходе из лифта меня встретил огромный, кудрявый и добродушный пес.
- Это Дик, - пояснил Костя. На нем были потертые голубые джинсы, стоптанные тапочки и неопределенного цвета майка. На фоне бледной кожи ярко выделялся лихорадочный румянец. Глаза горели болезненным огнем.
Костя проводил меня в  комнату. Она была небольшая и утопала в книгах, кассетах, плакатах, игрушках и разнообразной одежде, мужской и женской - Костя делил комнату с сестрой.
Вскипятив мне чай и сунув овсяное печенье, Костя повалился на свое ложе.
- Какие новости? - обреченно спросил он.
- Да никаких. Тебя все ждут, - соврал я.
- Что-то мне не верится, - хмыкнул Костя.
- Ну… а почему нет?
- Да потому что им покласть… - Костя не слишком жаловал нашу группу. - Они же сытые и довольные…
Он обиженно отвернулся к стене.
Я еще раз оглядел комнату. Пробежал взглядом по отходящим от стены обоям. Остановился на бледном, больном и озлобленном друге. И почувствовал себя - со всей своей поверхностной веселостью - последним мудаком.
Костя лежал гордо и неподвижно. Этакий Базаров.
Я же сидел потерянно и глупо, тихонько рассуждая о жизни.
За восемнадцать лет я ни в чем никогда не нуждался. Всегда имел хорошие кроссовки, вкусный обед, современный компьютер. Еще будучи ребенком, объездил больше половины Европы.
И вот передо мной лежал человек, никогда не летавший на самолете. Самостоятельно готовивший себе еду. Умеющий зашивать дырки на штанах. Живущий в одной тесной комнатушке с сестрой и каждый вечер вынужденный гулять с собакой.
И странное дело, я страстно позавидовал своему другу. Помнится, я тогда много хорошего ему наговорил. Что он, мол, ужасно счастливый. Костя, конечно, махнул рукой. Но, очевидно, растаял.
Потом он выздоровел. И благодаря тлетворному влиянию журфака, во многом изменил своим принципам. Сегодня Костя уже не экономит на чае. И даже иногда покупает сладкое. Хотя из основных блюд все равно выбирает гречку. Прежний боевой дух все еще живет в моем в друге.
Недавно мы с ним зашли в «Макдональдс». Отстояли в очереди, подходим к кассе. Костя заказывает картошку, я - салат «Цезарь». Через пару минут нам приносят заказ. У меня в салате отсутствует масло, но я безвольно молчу. Костя смотрит на ломтики картофеля.
- Вы не могли бы позвать менеджера? - говорит он парню на кассе.
Кассир нервно теребит кепку.
- Э-э-э… а зачем?
- Затем, что мой картофель совершенно не прожарен! - восклицает Костя. - Я что, по-вашему, сыроед?
Позади кассира появляется человек в бордовом джемпере.
- Вам чем-нибудь помочь? - спрашивает он.
- Да, - говорит Костя, - я хотел бы, чтобы мне заменили картофель.
- Хорошо, - соглашается менеджер, - сейчас мы вам принесем самой лучшей картошки.
- Не надо самой лучшей, - скромно говорит Костя, - достаточно обычной, человеческой.
Даже мне становится страшновато.
- Ну, я имею в виду -  нормальной, - поясняет Костя.
И справедливость торжествует. Мы получаем как следует прожаренный, хрустящий картофель. Весело идем по направлению к столику, занятому Дашей.
Как, я еще не рассказал про Дашу?
Серьезная принципиальность соединяется в Косте с фантастическим чутьем. Он, как никто, умеет находить красивые места, вкусную еду, стильную одежду, хороших людей…
Дело было на том же первом курсе. Мы бесцельно гуляли по факультету. Вдруг Костя дернул меня за рукав.
- Ты видел? - испуганно спросил он.
- Видел, - говорю, - а что?
- Девушку.
- Ну да. Девушек я и до этого встречал…
- Нет, ты ничего не понимаешь.
На протяжении недели так повторялось несколько раз. Изумляла Костю всегда одна и та же девица. На первый взгляд, она была неприметна. Но при внимательном рассмотрении - очень недурна собой.
Костя уже твердо решил познакомиться, но при всей своей смелости не решался подойти. Я взялся облегчить ему эту задачу.
В то время нашей группе как раз задали сделать макеты первых полос каких-либо выдуманных газет. Наше с Костей издание называлось «Гопъ». Это было сокращение от собирательного существительного «гопотА». Проект обещал быть дико востребованным. Девизом значилось: «Гопь на выдумки хитра…».
Все статьи, фотографии и карикатуры были готовы. Не хватало только человека, который мог бы помочь нам с версткой. Между тем, по наведенным Костей справкам, пленившая его девушка училась как раз в группе дизайна.
Подкараулив ее возле столовой, я подошел к незнакомке.
- Вы не могли бы помочь с графическим оформлением одному начинающему, но очень перспективному изданию, - галантно начал я.
Девушка заинтересованно улыбнулась.
- А где ваша редакция?
Я указал пальцем наверх.
- На третьем этаже. В одной из пустующих аудиторий.
- Что ж, у меня есть свободных полчаса, - сказала девушка.
Мы поднялись в нашу «редакцию». Костя корпел над созданием очередной карикатуры. Увидев незнакомку, он просветлел и засмущался.
Девушка села за  соседнюю парту. Мы познакомились. Незнакомку звали Даша.
Я передал Даше кусок ватмана и подготовленные нами материалы. В ее задачу входило сделать макет. Между тем мы с Костей продолжали трудиться над содержанием.
Работа помогла преодолеть стеснение. Костя сбегал Даше за чаем. Мы разговорились.
Оказалось, что Даша учится на два курса старше. Неплохо рисует. Много читает. Прилично разбирается в музыке. И главное - имеет чувство юмора.
- Ну, а что ты любишь? - спросил я Дашу.
Она задумалась.
- Люблю бензиновые разводы на лужах… И еще фиолетовые тона заката… Люблю пенку от молока в чашке… А вы?
- Я люблю еду, сон, безделье и искусство! - выпалил я.
Костя сделал паузу.
- А я люблю жизнь, - коротко сказал он.
В тот вечер мы проболтали два с половиной часа. И между прочим сделали первоклассную газету. Правда, кроме кураторов курса она оказалась никому не нужна.
Костя и Даша до сих пор вместе. А «Гопь» теперь лежит у меня. 

Книга с автографом

- Почему-то все хорошие люди – шизофреники, - сказал я как-то Косте.
- Ну почему все? - не согласился мой друг, - есть еще и аутисты... На факультете журналистике хороших людей было много. И, конечно, мало кого из них интересовала журналистика. Хотя были и такие.
- У нас на факультете учат из рук вон плохо, - жаловался один мой знакомый, - после пяти лет обучения некоторые студенты все еще хотят стать журналистами…
Но у большинства были все же другие интересы.
Кого-то привлекал спорт. Кого-то политика. Некоторых - искусство.
Этих последних легко можно было отличить по безумно горящим глазам, неординарной одежде и скачущей походке.
Как-то, когда мы с Костей мирно пили чай, неровными зигзагами мимо нас пронесся невысокий парень. Войдя в крутое пике, он приземлился к нам на лавочку.
- У меня в группе одни славянофилы! - сходу пожаловался он.
- Так ты же голубоглазый блондин, - заметил Костя.
- Да! Но я путаю РПЦ и РНЕ. И потому меня считают евреем…
- Это ничего. Меня в школе считали гомосексуалистом. Только потому, что я мыл голову с шампунем. Саша, - представился я.
- Денис, - отозвался парень, - группа литературно-художественной критики.
- А мы -  международка, - с горечью признался Костя.
- Меня приглашали на одно застолье, - сказал Денис - айда?
Костя мечтательно облизнулся.
- А какое у них меню?..
- Глинтвейн и жареные куропатки. Идете?
Я пожал плечами. Планов на вечер все равно не было.
Мы поехали с Денисом на Фрунзенскую, где и намечалось мероприятие. По словам Дениса, его одногруппница Таня Воронкова устраивала небольшой раскардаш.
- Пара-тройка близких друзей и десяток случайных знакомых, - объявил Денис состав участников.
Мы подошли к назначенному дому. В домофоне послышался приятный голос:
- Заходите… одиннадцатый этаж.
На указанном этаже нас ждала невысокая блондинка со сдержанной улыбкой на лице.
В квартире было еще несколько девушек.
- Это и есть куропатки? - разочарованно спросил Костя.
- В общем-то, да, - признался Денис.
Костя вызвался делать глинтвейн. Я подружился с престарелой меланхоличной собакой. Денис нашел клюшку для мини-гольфа.
Все было ничего. Только Таня улыбалась как-то слишком уж напряженно. Денис, напротив, чувствовал себя все комфортнее. Поднимал бокалы и говорил тосты. Цитировал неизвестных авторов. Выкинул случайно подвернувшийся телевизионный пульт в раковину…
В дверь позвонили. Таня открыла дверь и довольно заметно изобразила удивление на лице. На пороге стояли четверо звероподобных мужчин. Они шумно дышали, а их взгляды выражали нетерпение.
- Тане пора гулять с собакой! - сказал один из пришедших.
- Но мы еще не допили глинтвейн! - возмутился Денис.
Пришедший устало поднял огромный кулак.
- Нет, Тане нужно гулять с собакой прямо сейчас.
Девушки зашушукались.
Таня пожала плечами:
- Действительно, а я как-то и забыла…
Мы оделись и вышли. На улице, у входа в подъезд, стоял черный автомобиль. Из него глухими басами доносилась ритмичная музыка. Звероподобные парни погрузили Воронкову с подружками внутрь. Даже старая меланхоличная собака уместилась на заднем сидении.
- Рад знакомству, - угрюмо сказал один из парней.
Взревел мотор, и машина умчалась.
По пустынным улочкам мы возвращались обратно к метро.
Проходя мимо телефонного автомата, Денис порывисто боднул его головой.
- Ты чего, глинтвейна жалко? - спросил Костя.
- Самое поганое -  даже не то, что она мне искренне нравилась, - сказал Денис обреченно, - самое поганое, что я теперь не успею на последнюю маршрутку…
Костя согласился приютить Дениса у себя.
Так мы и сдружились.
Денис часто менял места работы. В основном трудился внештатно, часто - по ночам.
Знакомясь с новым человеком и давая свой телефон, он предупреждал:
- Но учтите, я ложусь спать довольно рано. Так рано, что многие в это время еще не встают.
Сначала Денис работал в какой-то полугосударственной конторе, в задачи которой входило просвещение  людей нетрадиционных ориентаций по поводу половой безопасности.
Для этой цели он по полдня дежурил на Китай-городе, отыскивая в скверах неординарных людей. Затем вел их в «Макдональдс», и доставая заранее приобретенный банан, наглядно показывал технику предохранения.
За это ему и платили. Правда, однажды Денис как-то не слишком вежливо поговорил с кем-то из представителей меньшинств, и его обвинили в гомофобии.
Тогда он вновь вышел на рынок труда. Через какое-то время Денис нашел новую работу - писать сюжеты для компьютерных игр. Оказалось, что существует целая отрасль создания игр для мобильных телефонов, в которой работают не только программисты, но и сценаристы. Денис написал сюжеты таких игр, как «Братья Колобки» и «Хоттабыч».
Однако вскоре контора развалилась, и Денис снова окунулся в поиски работы.
Его следующим пристанищем стала фирма по производству открыток. Там он занимался созданием поздравительного текста в стихах. Денис пытался делать это в стиле хокку.
К восьмому марта он написал:
«Как вербы почки,
О, женщины,
Вы распускаетесь весной…».
Это и стало его последним на данном поприще творением.
Все это время, параллельно вышеозначенной деятельности, Денис внештатно подрабатывал во всевозможных изданиях. Он составлял кроссворды и писал финансовые отчеты, делал обзоры культуры и спортивные передовицы. Не было области печатной журналистики, в которой Денис бы себя не попробовал…
На втором году обучения нужно было выбирать спецкурс. Денис подвел нас к стенду информации, завешанному объявлениями, и сказал:
- Видите, какое разнообразие? Но я вам вот что скажу. У нас на кафедре есть преподаватель. Весьма старенький и мягкий. Получить у него зачет будет нетрудно.
Старенький преподаватель - на журфаке не новость. Те, кто не достиг шестидесяти - сойдут за молодых.
Старики, однако, имеют свою прелесть. Все они ужасно милы.
Был у нас преподаватель экономики СМИ Семен Моисеевич Гуревич. Это был миниатюрный сухенький старичок в подобных иллюминаторам очках. Семен Моисеевич носил всегда один и тот же темно-синий потертый пиджак, увенчанный медалями ветерана, и аристократично грассировал.
- Пг'есса, - говорил он, - это мои г'абы. Бег'у с утг'а одну газету, дг'угую, смотг'ю статьи. Понг'авилась статья - г'аз ее ножницами, чик-чиг'иг, и кг'омсаю, кг'омсаю, кг'омсаю… 
Однажды Семен Моисеевич стоял в очереди в буфет. Время перемены подходило к концу, очередь все не уменьшалась.  Люди начинали беспокоиться.
С витрины нахально смотрели пирожки, рулеты, кексы, ром-бабы. Наконец, перед самым уже звонком подошла очередь Семена Моисеевича. Не теряя времени даром, он бойко закричал:
- Г'ом-бабу хочу. Бабу мне дайте, бабу!
Ошарашенная продавщица даже не взяла денег…
Денис предлагал записаться на курс «Лаборатория рассказа». Мы зашли на кафедру, где лежал журнал записи. Полистав его, нашли «Лабораторию».
«Ведет В.Д. Оскоцкий» - значилось на вершине. Ниже следовала графа «Записались».
Лист был абсолютно пустой. Мы переглянулись.
- Отлично! - сказал Денис. - Конкурентов не будет.
Мы проставили свои фамилии.
Через неделю, в назначенное время пришли в нужную аудиторию. Там сидел невысокий, чуть сгорбленный старичок с достаточно длинными, спутанными волосами и большим еврейским носом.
Это и был Валентин Дмитриевич Оскоцкий.
Старичок приподнялся и торжественно пожал нам руки.
- Добро пожаловать в лабораторию! - серьезно сказал он.
Мы уселись. Валентин Дмитриевич стал объяснять, как будут проходить занятия. От нас требовалось каждую неделю читать по рассказу кого-нибудь из классиков и затем, придя на семинар, совместно его обсуждать.
Со своей стороны Валентин Дмитриевич предлагал литературоведческий комментарий, а в конце семестра - проставленный зачет.
Дело было на мази, и спецсеминар начался. Так как никто из нас еще ничего не прочитал, говорил в основном Дмитрий Валентинович. Он долго распространялся по поводу истории рассказа, его отличия от новеллы, особенностей как литературного жанра…
В маленькой и душной аудитории, в конце учебного дня, неотвратимо хотелось спать. Костя, прикрывшись книгой, незаметно прикорнул. Мы с Денисом сонно моргали глазами.
Ужас состоял в том, что все мы сидели на первой парте, прямо перед носом профессора. Засыпать в такой ситуации было бы бесчеловечно. Но бодрствовать - невозможно.
Валентин Дмитриевич спокойно цитировал кого-то из классиков. Мы же - титанически боролись со сном.
Продержаться нужно было полтора часа. Под конец занятия борьба стала бесполезной, и мы безвольно опустили головы на парты. Валентин Дмитриевич продолжал размеренно читать.
Так мы проходили семестр. Костя приходил на занятие с небольшой подушкой. Денис дописывал свои статьи. Я научился спать с открытыми глазами.
В конце, как и было обещано, Валентин Дмитриевич проставил нам зачеты. Мы тепло поблагодарили дружелюбного старика и облегченно вздохнули.
- В следующем семестре продолжим? - спросил Валентин Дмитриевич.
- Конечно, конечно! - уверенно соврали мы.
В преддверии будущих праздников (близился Новый год) Валентин Дмитриевич подарил каждому из нас по экземпляру своей книги.
Книга называлась «Опыт полемики». Она состояла из цитат каких-то сумасшедших фашистских листовок и прокламаций, которым Валентин Дмитриевич давал свой вдумчивый комментарий. Например, если в цитате говорилось, что все евреи должны сдохнуть, а черномазые хачи немедленно покинуть страну, Валентин Дмитриевич писал:
«Предложенные меры выглядят необоснованными. Зная сложную геополитическую обстановку, руководствуясь общими принципами гуманизма и межэтнической толерантности…»
За книгу Валентин Дмитриевич получил какую-то премию мира.
Мы поблагодарили за подарок и попрощались до следующего учебного семестра и календарного года.
Праздники и последовавшая за ними сессия прошли очень быстро. Они даже слились в нечто единое. 
Начался новый семестр. Появились новые предметы. Забылись старые обиды. Создавалось ощущение, что жизнь пишется с нового листа.
Где-то на третьей неделе учебы позвонил Валентин Дмитриевич.
- Саша, - сказал он, - как насчет нашего семинара?
- Да, конечно… - растерялся я.
- У нас ведь на повестке дня двадцатый век.
- Да, да…
- Но вот какое дело, я попал в больницу.
- Да ну?!
- Да… Так что предлагаю проводить занятия у меня на койке… Ну как, согласны?
Я помолчал. Вообще-то были другие планы.
- Записывайте адрес… - уверенно сказал Валентин Дмитриевич
Пришлось записать.
Вечером я объявил о предложении Косте и Денису.
Друзья скривили рты.
- Саня, у меня работа, курсовую скоро сдавать, напиться даже некогда. А ты говоришь - ездить к Оскоцкому, - укоризненно сказал Денис.
Костя также не сильно обрадовался.
- Я бы и с радостью, но пас. Сейчас совсем не до этого.
Да, у Кости были другие увлечения. Костя играл на бас-гитаре. Кроме того, с утра и до ночи учил шведский язык. Пытался как-то зарабатывать. Положение его было серьезно.
Денис нахмурил светлые брови.
- Ладно, раз уж я втянул вас в эту канитель…
Через неделю мы с Денисом тряслись в вагоне метро. Сошли на конечной станции и стали искать автобус.
Автобус, промотав минут сорок, высадил нас прямо посередине леса. Хотя остановка называлась «Новый проспект».
В  лесу черной змейкой вилась тропинка. Вместе с нами на остановке вышла женщина.
- Вы не подскажете, как пройти к больнице? - поинтересовался Денис.
- О, это очень просто, - ответила женщина, - идите за той толпой и выйдете прямо к больнице.
Я напряг зрение. В некотором отдалении по тропинке неровными шагами брел какой-то подвыпивший человек. И больше никого.
- Наверное, это и есть толпа, - подумал я.
Правда, определить направление движения «толпы» было весьма затруднительно. Человека мотало из стороны в сторону.
Как бы там ни было, мы с Денисом поблагодарили женщину и пошли вперед.
Тропинка петляла по лесу. Пьяный человек остался уже далеко позади. Внезапно Денис остановился.
- Послушай, - сказал он, - это невероятно.
Я прислушался. Действительно что-то настораживало. Хотя никаких звуков не было.
- Тишина. - сказал Денис. - Отсутствие шума…
Тишина как будто давила на нас с непривычки. В ней было столько спокойной многозначительности, что сознанию было тяжело ее переварить.
Мы вышли на улицу. Она была не более многолюдна, чем лесная тропа. Все же нам встретился какой-то дед.
- Больница? - переспросил он. - Да вон за тем рынком сворачивайте направо. Будет вам больница.
Поблагодарив, мы пошли вперед. Стали искать глазами рынок. Ничего, кроме палатки с овощами не нашли. Решили заворачивать у палатки.
- Просто у них здесь такие масштабы, - пояснил Денис, - человек - толпа, палатка - рынок.
Дорога шла дворами. И хотя до Москвы было всего километров тридцать, жизнь, казалось, шагнула лет на тридцать назад.
Во дворах было развешано постиранное белье. Детские площадки заняты выпивохами. У облезлых дверей подъездов покоились навечно пришвартованные полусгнившие автомобили.
И над всем этим висела тишина.
Впереди уже виднелась больница. По дороге к ней располагался магазинчик.
- Надо профессору что-нибудь купить! - предложил Денис. - Апельсинов там связку или бананов.
- Лучше, - говорю, - и того, и другого.
Магазинчик был мал, и во избежание толкотни Денис отправился  туда один. Я остался  ждать на улице.
Рядом стояла женщина средних лет с ребенком - очаровательной кудрявой девчушкой.
Девчушка дергала родительницу за рукав:
- Мама! Мама! А сколо тетя Лая выйдет?
Женщина энергично сплюнула:
- Ты зайди сама и спроси. Скажи, тетя Рая, ****ь! Ты что там, мешок г*вна покупаешь что ли?!   
Вместо тети Раи вышел Денис. В руках у него были связки фруктов.
- Все в полном порядке, - сказал он, - даже, если не найдем Оскоцкого, питанием мы обеспечены.
Я вспомнил, как однажды в школе мы пошли навещать заболевшего друга. Тоже купили конфет, фруктов. Приходим, а врач говорит: время посещений, мол, только через полтора часа. Погода была хорошая, солнечная. Взяли мы пива, сели на лавочку.
На свежем воздухе сильно захотелось есть. Сначала распотрошили фрукты, потом конфеты. К другу пошли с одним ананасом. И то только потому, что ножа не было.
В этот раз, однако, в больницу нас пропустили сразу.
Валентин Дмитриевич лежал в больничном халате и читал газету. Вокруг него были разбросаны лекарства, мандарины и книги. Пахло хлоркой и старостью.
Старик увидел нас не сразу. Некоторое время мы неловко переминались в дверях. Но затем кто-то из соседей толкнул Валентина Дмитриевича вбок.
- К тебе, небось, Дмитрич…
Валентин Дмитриевич поднял глаза и расплылся в широкой улыбке.
- О! Друзья мои!
Он патетично распахнул объятия.
Мы с Денисом по очереди в них окунулись.
Занятие Валентин Дмитриевич, как и обещал, проводил, не вставая с постели. Он рассказывал что-то известное про Серебряный век, а затем сбился на воспоминания о том, как он ездил к приятелю в Польшу спорить о творчестве Солженицына.
Мы оставили фрукты и засобирались домой. На обратном пути Денис предложил взять чего-нибудь перекусить и посидеть в сквере. Мы купили сладких булок, пива и кефира (Денису и мне соответственно), и расположились на детской площадке. Ветер гонял мусорные пакеты. Скрип проржавелых качелей ласкал наш невзыскательный слух.
- Дерьмовенько как-то молодость проходит, - заметил Денис.
- Ну да, - говорю, - не слишком феерично.
Через неделю мы повторили тот же маршрут. Было задано читать: мне - Платонова, Денису - Зощенко. Валентин Дмитриевич называл это перекрестным анализом текстов.
Естественно, ни я, ни Денис ничего не прочитали.
- Я люблю рассказ «Аристократка», - сказал Денис, полагаясь на общую эрудицию.
- А я люблю рассказ «Котлован», - добавил я.
- Вот. У каждого свои предпочтения, - довольно сказал Валентин Дмитриевич. - Но согласитесь, какие разные писатели!
- Да, - сказал Денис, - очень разные.
- Конечно, - добавил я.
Вот так мы и занимались
Постепенно на смену зиме приходила весна. Здоровье Валентина Дмитриевича шло на поправку. Тем более, что кроме нас, за ним ежедневно  ухаживала жена.
Мы стали проводить занятия, гуляя по больничной территории. Валентин Дмитриевич, поддерживаемый нами с обеих сторон, медленно передвигал худые ноги, едва прикрываемые стареньким халатом, и вперемешку со своими воспоминаниями, рассказывал о литературе. Мы рассеяно слушали, лениво глядя на распускающуюся листву.
Однажды на узкой больничной дорожке нам встретился такой же пожилой и невысокий, как Валентин Дмитриевич, человек. Оскоцкий и незнакомец обменялись сдержанными взглядами, но рук друг другу не подали.
Оказалось, по иронии судьбы, в одной с Валентином Дмитриевичем больнице лежал его давний литературный противник - националист Казимов.
Казимов полемизировал с Оскоцким на протяжении многих лет. Они поливали друг друга грязью со страниц всевозможных журналов, стреляли критическими отзывами на книги и писали полемические статьи при каждом удобном случае. Это была настоящая литературная война.
Между тем, жизнь шла своим чередом, и оба они оказались в больнице. Дела каждого из них были не столь уж хороши, но ни один не решался просто по-человечески заговорить. При встрече они обменивались лишь острыми как шпага замечаниями:
- А это вы,  мой фюрер! - иронично говорил Оскоцкий.
            - К сожалению, еще не фюрер, моя либеральная размазня! – отвечал Казимов.
Так они и жили. Правда, Оскоцкий был чуть в  более выгодном положении. У него была любящая жена, преданные ученики и поддержка негосударственных фондов. Казимов, напротив, был одинок, беден и озлоблен.
Но оба они писали невесть что.
Из этого факта Денис вывел теорию, что внешние обстоятельства несущественно влияют на степень идеологической зашоренности. И даже хотел писать по этой теме диплом.
  Как-то после прогулки мы, попрощавшись с Валентином Дмитриевичем и сняв бахилы, присели на первом этаже. Я купил в автомате растворимый кофе.
На лавочке валялись разные газеты. Естественно, с медицинским уклоном. Денис взял одну из них.
- Послушай, - сказал он, - что здесь написано: мне поставили страшный диагноз. Бла-бла-бла… Но я не отчаялся… Бла-бла-бла…
Каждое утро, пробуждаясь ото сна, шел к зеркалу и говорил своему отражению: я - молод. Красив. Полон сил. Совершенно здоров, бодр и весел. Каждая клеточка моего тела говорит мне об этом. Меня ждет множество великих дел. И я - счастлив.
- Думаешь, стоит попробовать? - спросил я.
- Думаю, стоит делать все наоборот. Каждое утро, доползая до зеркала в ванной, нужно говорить: Господи! Ну и рожа! Очевидно, я старею. Ломит все тело. Под глазами круги. Каждая клеточка стонет и орет. Жизнь - ни к черту. Со скоростью шестьдесят секунд в минуту я приближаюсь к неизбежному концу. И мне - по хрен.
- Аминь. – Добавил я.
- Аминь. - Согласился Денис.
По дороге к автобусу неожиданно подул ветер и разразился сильный дождь. Мы шли и мокли, даже не пытаясь спастись. Зонтиков у нас не было.
Было холодно и сыро.
Денис запел:
- Бывает все на свете хорошо…
Я поддержал:
- В чем дело сразу не поймешь…
- А просто летний дождь прошел. Нормальный летний дождь…
- Вот так, всю жизнь и ждешь нормального дождя… - говорю, - а идут только дрянные…
- А знаешь, в чем секрет… - сказал Денис, сделав паузу, - секрет в том, что все дожди одинаковые…
Валентина Дмитриевича выписали из больницы. Наш семинар, дойдя до рассказов Сорокина и Варламова, подошел к логическому концу. Оскоцкий появлялся на факультете все реже, работая в основном дома.
Однажды мы его все же встретили. Как и всегда, он любезно повел нас на кафедру и сунул в руки свои книги.
- Это самое последнее и самое лучшее мое творение! - сказал он взволнованно. - Сейчас я вам его подпишу…
Трясущейся рукой Валентин Дмитриевич стал порочить чернилами невинную белизну листа.
- Я долго думал, как назвать эту книгу, - говорил он, выводя роспись, - название должно было быть ярким и в то же время не слишком затасканным. Необычным и свежим - как первые цветы ранней весной.
Я посмотрел на обложку. Книга называлась «Мозаика памяти»…
Недавно мне позвонил Денис.
- Слушай, - говорит, – угадай, на что я наткнулся вчера в Интернете?
- На порнографический сайт.
- Лучше. На блог Оскоцкого.
- Вот это да! - удивился я.
- Знаешь, о чем он пишет? Ну да, как всегда, ругается с фашистами. А последний пост - по поводу войны в Грузии. Открытое письмо Медведеву, Саакашвили и Пан Ги Муну. Пишет, мол, война противоречит принципам гуманизма. Война никогда не приводила ни к чему хорошему. Призывает правителей одуматься. Обращается к совести прогрессивной общественности… И знаешь, что самое смешное?
Я вопросительно промычал.
- Ни одного комментария. Ни единого. Мне даже жалко его стало, - сказал Денис.
- И мне тоже,  - подумал я.

Конфета «Мишка на севере»

Как-то на третьем курсе мне было совершенно нечего делать. Гуляя по факультету я обнаружил следующее объявление:
«Ежегодно в Москве замерзают насмерть более тысячи человек. Это несчастные люди, оставшиеся без дома, без средств к существованию, без связей с внешним миром…»
И все прочее в том же духе. Внизу был дан телефон, мол, хотите помочь - присоединяйтесь.
Скорее от скуки, чем из интереса я позвонил.
Ответил мне приятный женский голос. Голос договорился встретиться со мной на Чистых Прудах.
В назначенное время я стоял у памятника Грибоедову. Рядом со мной топталась группа воинственной молодежи. Где-то вдалеке играл уличный джаз-бэнд.
Я же переминался с ноги на ногу в ожидании неизвестно чего.
Ко мне подошла высокая молодая девушка с круглым и миловидным лицом.
- Я – Наташа! - представилась она.
- Очень приятно, - говорю.
- Ведь это мы с вами встречаемся?
Я оглядел незнакомку: симпатичная, даже очень. Так почему бы и не с ней?
- Наверное, - говорю, - с вами.
- Значит, вы - Саша.
- В самую точку, - говорю.
Мы зашли во двор, нырнули в какой-то подъезд и через 30 секунд движения на лифте оказались напротив квартиры с нарисованным голубем на двери.
- Добро пожаловать к «Друзьям на улице»! - объявила Наташа.
Мы вошли, и Наташа тут же стала представлять меня другим ребятам.
- Это Аня, это Сергей, это Лиза, это Миша, это Света…
- Это секта, - подумал я. А вслух сказал:
- Очень приятно.
Люди активно работали. Кто-то варил пельмени, кто-то разливал чай, кто-то резал хлеб, кто-то собирал вещи…
- Давайте я тоже чем-нибудь займусь, - предложил я.
Мне доверили разбирать пластиковые стаканчики.
Через полчаса интенсивного труда, снаряженные, как покорители Северного полюса, мы вышли на улицу.
Наташа возглавляла процессию. 
Мы спустились в метро и доехали до Курского вокзала. Там, недалеко от трамвайного круга, на небольшом пустыре с одинокой березой, нас уже ждала толпа бездомных.
Вопреки стереотипу, они не бросились к нам с диким ревом, но стыдливо обступили со всех сторон, опуская глаза и пряча за спиной руки.
- Я три дня не ел… - сказал кто-то из толпы.
- Боже мой! Три дня! - воскликнул я и тут же выдал ему пельмени.
Не есть три дня… Не есть три дня. Это не укладывалось в моей голове.
Позднее я понял, что это такая фигура речи: «не ел три дня». Синоним простого: «я голоден».
Но это не значит, что бездомные врали. Просто явления действительности в их восприятии принимали гиперболизированные формы. Если кто-то не был дома, то уж верную тысячу лет, если у кого-то была ссадина, то -  до костей, если кто-то что-то решал, то окончательно и бесповоротно.
Обычно это подтверждалось криком:
- Клянусь всеми святыми, нах!..
Вообще, бездомных сложно было чернить или идеализировать. Очень быстро я убедился, что в нечеловеческих условиях происходит все та же человеческая жизнь.
Здесь не было хороших и плохих. Я сам видел человека, голодного до крайности, отдавшего свою порцию еды незнакомой старушке. Через три дня этот же человек жестоко избил инвалида.
Большинство околачивающихся на Курском вокзале людей попали туда случайно. Приехали заработать, потеряли документы, ушли в запой - и более из него не выходили.
Перебивались мелкой подработкой, вроде чистки рельсов от снега или разгрузки мешков у продуктовых палаток. В свободные часы побирались.
Ночевали обычно в поездах, идущих в депо, предварительно заплатив проводникам, в подвалах или даже в незакрытых подъездах. Все зависело от личных предпочтений и благосклонности фортуны.
За все время я встретил только одного человека, сознательно выбравшего такую жизнь.
- Вы меня бродягой не называйте, – объяснял он, принимая пельмени. – Я – странник. Странный человек, понимаете? Я всю жизнь путешествую. Есть у меня и дом, и жена, я к ним, вон, той зимой возвращался. Посидел пару месяцев и чувствую – не могу, бродяжить тянет. Летом, вон, пойду на юг. Там в полях арбузы убирать некому. Кормят хорошо, спишь на открытом воздухе. Потом с фурами в Москву вернусь. Еще куда-нибудь смотаюсь…
- Счастливый вы человек, – говорю.
- А то!
Но большинство бездомных были настроены менее оптимистично. Когда мы прощались с ними на неделю (на Курский «Друзья на улице» приходили по вторникам), кто-нибудь неизменно говорил:
- Если, конечно, доживем. Что нежелательно.
Хотя, конечно, эта была поза. Тем более, что всех их отличала детская мечтательность:
- Вот когда я поеду домой…
- Вот когда я завяжу пить…
В то же время бездомные были очень ранимы. Могли заплакать, если их костерил недружелюбный прохожий.
Наша работа заключалась в том, что мы готовили и раздавали пельмени, чай, бутерброды, одежду. И между тем, спрашивали у людей как их дела, что новенького.
Особенно хорошо это получалось у Наташи. Обыкновенно она действовала наскоком: не давая человеку говорить, сразу заваливала его репликами и вопросами:
- А как вас зовут? Вы случайно не Михаил? Да, точно, помните мы с вами встречались? Ну, как же, как же, на той неделе. Вы еще просили ботинки. А как вы, не мерзнете? Ну, вид у вас -  очень даже. Прямо хоть для журнала снимай. Не подскажете -  какая диета? Нет, нет, я не замужем. А что, вы предлагаете?.. Ну, хорошо, подумаю…
После беседы с Наташей люди уходили просветленные, хотя и слегка ошарашенные.
- А кто ваш спонсор? – спросил я у нее после первой «ходки».
- Да никто, – сказала Наташа. – Сами скидываемся, сами покупаем. Вещи знакомые приносят.
Это  очень странная секта,  подумал я.
Единственное, что отличало «Друзей на улице» от обычной благотворительной организации - молитвенные собрания по вечерам. В штаб-квартире на Чистых Прудах каждый вторник  происходило святое таинство. В комнатке с иконой Христа и любительским синтезатором собирались люди, чтобы петь церковные гимны и вместе молиться за тех, кому приходится туго.
Кроме того, по воскресеньям устраивались встречи, на которых вперемешку обсуждались духовные и организационные вопросы. Вела их обычно Наташа. Благодаря ее привычке говорить обо всем и сразу, встречи обыкновенно затягивались. Организационные моменты не решались, а духовные вопросы вводили людей в ступор.
Особенно Наташа любила повторять фразу - «смысл нашего служения».
Новички записывали эту фразу к себе в дневники. Те же, кто отработал на вокзале более полугода, не обращали на патетику никакого внимания.
Дело в том, что любое благое начинание проходит три стадии. Первая стадия - самая короткая и самая приятная - стадия эйфории от собственной доброты, победы над ленью и усталостью. Второй этап - более трудный и продолжительный - этап разочарования. Этап, когда понимаешь, что лень и усталость только возросли, а желаемый результат все еще не достигнут.
И наконец, третья стадия - стадия безразличия. Стадия, когда становится все равно, каков будет результат и сколько он потребует сил, когда делаешь то, что уже просто не можешь не делать. После того, как пару раз проторчишь на вокзале до часу ночи, а на следующее утро отправишься на работу или в институт, третий этап занимает в душе привилегированное место. И после этого все высокопарные слова кажутся излишни.
Быть может, поэтому те, кто регулярно ходил на вокзал, не слишком охотно приходили на собрания и даже игнорировали молитвы. Сам я пару раз приходил на песнопения, но убедившись в том, что в такие моменты больше думаю о еде и сне, чем о Боге, со спокойной душой решил пропустить религиозную часть программы.
Кроме того, мои отношения с Богом были в то время весьма неоднозначны. Например, я искренне полагал, что Иисус был атеистом.
Как-то в метро ко мне подошла женщина, изрядно пьяная.
- Скажите, молодой человек, ведь вы в Бога верите? - доверительно спросила она.
- Верю, - соврал я. И тут же за ложь попросил у Господа прощения.
Другие члены нашего сообщества, правда, были настроены куда более серьезно. Опоздание на молитву приравнивалось к смертному греху. Такая многозначительность объяснялась той силой, которую придавали верующие молитвам.
Например, в особенно сильные холода устраивались не внеочередные раздачи еды и теплых вещей, а внеочередные молитвы.
- По-моему, в этом есть что-то нездоровое, - говорил вольтерьянец Найман.
Миша Найман, сын известного поэта, вообще говорил мало, но по делу.
Были у нас в «Друзьях» тесно дружившие мальчик и девочка. Мальчика звали Ваня Лягушкин, девочку - Люся Комарова. Намекая на их фамилии, Миша говорил:
- Для полной биологической гармонии вам не хватает только аиста…
Миша уже начинал неприметно лысеть. Его биография была окутана дымкой таинственности. Миша учился в Англии, жил в Нью-Йорке. А по приезде в Россию взял да и написал книгу.
Называется она «Осень of love». Сам не читал, но Вам советую. Серьезно, многие хвалят.
Естественно, Миша  разрекламировал нам свою книгу.
Я особого внимания тогда не обратил. Ну, книга и книга, думаю, мало ли выходит книг?
А потом зашел как-то в книжный магазин. И прямо на уровне глаз,  в центральной секции - наваленный египетской пирамидкой  роман Наймана.
Девочки в «Друзьях» просили у Миши автограф. В Интернете появилось множество интервью и статей. Миша, обычно застенчивый, был в эпицентре всеобщего внимания.
И у меня тоже засвербило… Но подумав, сколько придется потратить времени и сил, я отложил идею написания романа на потом…
Иногда «Друзья на улице» помогали бездомным с работой. Но это было тяжело, так как мало у кого из них сохранялись необходимые для трудоустройства документы.
Среди бездомных попадались доярки, слесари, краснодеревщики, кассиры, трактористы, механики, музыканты. Невольно вспоминался детский стих:
Все профессии важны, все профессии нужны…
Был на вокзале даже один кандидат наук. Звали его Юрий Борисович.
Юрий Борисович окончил Историко-архивный институт. Затем долгое время работал в Госфильмофонде. Последнее обстоятельство делало его уникальным кинокритиком – Юрий Борисович видел фильмы, которые уже не сохранились в архивах.
Кроме того, он был прекрасный историк и глубоко начитанный человек. Юрий Борисович очень любил вставлять в свою речь латинские поговорки. Однажды это вызвало небольшой фурор.
Как-то раз российских бездомных приехал снимать итальянский корреспондент. Он попросил у Наташи разрешения сходить с нами на раздачу пельменей. Наташа согласилась.
Все шло как обычно. Мы раздавали пельмени, бутерброды, чай. Бездомные благодарно кивали. Среди прочих был и Юрий Борисович.
Он отвел меня в сторонку и стал рассказывать анекдот времен Тертуллиана. К нам подошла милиция.
- Документы давай! – крикнул один из служителей порядка.
- Разве вам нужен документ, чтобы убедиться в том, что я – человек? – удивился Юрий Борисович.
Милиционер ткнул вольнодумца дубинкой.
Итальянский корреспондент в ужасе подскочил к милиции и стал активно размахивать руками.
- Не стоит, не стоит, – сказал Юрий Борисович, потирая ушибленное место, - Dura lex, sed lex…
От удивления корреспондент онемел.
А милиционер испуганно попятился.
С Юрием Борисовичем мы сильно дружили. Он все время рассказывал исторические сплетни, казусы, анекдоты. По невнимательности, я их не запоминал, а по лени не записывал.
Усилиями «Друзей на улице» Юрию Борисовичу, как бывшему москвичу, выхлопотали место в социальной гостинице. Это было уже что-то, хотя одежду и еду там не выдавали. Приходилось попрошайничать.
- Сперва я стеснялся, – говорил он, – а потом уже выбирать не приходилось.
Найти более оплачиваемую работу для Юрия Борисовича как-то не удавалось. Бездомные годы наложили свой отпечаток на его здоровье: Юрий Борисович с трудом ходил, часто болел и в довершение всего запивал.
Это последнее обстоятельство было горше всех предыдущих. Юрий Борисович мог пропасть на неделю или на месяц, так что приходилось его искать.
Иногда, напротив, он сам нас находил.
Пару раз мы встречались с Юрием Борисовичем около моего дома.
- Я уже не жилец, – говорил Юрий Борисович, сползая с лавочки, -  а вот вы, Саша, вы – живите. Делайте то, что вам нравится, и никогда не сожалейте о сделанном. Я вот много ошибался, сами видите, но порою бывал счастлив. Знаете, Саша, вам надо писать книгу…
- Да, – отвечал я, сдавленным от волнения голосом, – я тоже об этом думал…
- Конечно, книгу. Я подскажу Вам сюжет. Дело происходит в довоенной Германии. Гибен фон Лихвиц…
Я устало прикрывал глаза. Почему, думаю, не писать про то, что видишь?
- Гибен фон Лихвиц идет к своей любовнице Кларе вон… Саша, вы меня слушаете? Эта книга взорвет мир!.. Мы с вами разбогатеем. Я отдам все долги. Вы не будете ни в чем нуждаться…
Остапа понесло. Юрий Борисович все дальше и дальше уносился в блаженные мечтания. Затем, сокрушенным голосом он просил сто рублей.
Через несколько месяцев все повторялось.
Я  спросил совета у Наташи.
- А ты как думал? – отозвалась Наташа, – это же принцип колеса.
- Что за принцип? – удивился я.
А потом понял.
Дело было под Новый Год. Днем, 31-го числа, мы пришли на вокзал и стали раздавать пельмени, вещи, подарки. Провели вокруг березы несколько хороводов, спели пару песен. Наташа громко начала:
Ничего на свете лучше не-е-ету…
Мы поддержали:
Чем бродить друзьям по белу све-е-ету…
И только на строчках:
Нам дворцов заманчивые своды,
Не заменят никогда свобо-о-оды! -
сообразили глубокий подтекст песни…
- Я лично не против дворца, – крикнул кто-то из бездомных.
Затем еще зажигали бенгальские огни, а я, переодетый Дедом Морозом, говорил речь. Прямо посередине каких-то торжественных красивых слов с меня съехали красные праздничные штаны, и все увидели обыкновенные джинсы. Пришлось сконфуженно извиняться.
Наконец, действо было закончено. Мы раздали последние подарки и собирались домой. Все изрядно торопились, так как нужно было успеть купить что-нибудь близким, убраться и сделать все прочие, оставленные на последний момент дела.
По дороге к метро Лиза, одна из наших девочек, неожиданно крикнула:
- Стойте! Стойте!
Те, кто еще не ушел, остановились.
- У меня в сумочке осталась упаковка конфет. Давайте их раздадим.
Волонтеры скривили рты. Но зная Лизу, этого можно было ожидать.
Дело в том, что Лиза отличалась крайним человеколюбием. Всякий раз, видя на вокзале старика или калеку, Лиза ударялась во вполне искренние и нисколько не истеричные слезы. Если кому-то не хватало еды, она шла покупать этому человеку бутерброд. Если не хватало перчаток, она отдавала свои. При этом ее голубые глаза светились неподдельным счастьем.
Так вот и в этот раз не было никакой надежды, что Лиза откажется от своей идеи.
- Ну хорошо, – сказал я, – давай пачку, я отнесу ее тому бедолаге.
- Нет, нет! – загорячилась Лиза. – Давайте дадим по конфетке каждому. Ведь у всех должен быть праздник.
Послышался скрежет зубов.
- Ладно, – говорю, – но знай, что ты будешь гореть в раю…
Мы стали раздавать конфеты. Это происходило на удивление быстро. Осталась одна единственная конфета. «Мишка на севере». Я не глядя сунул ее уснувшей старухе.
Бабуля проснулась. Удивленно огляделась по сторонам. Наткнулась взглядом на Лизу и вдруг завопила:
- Деточки мои! Родненькие! Христом Богом молю, не оставьте, помилуйте!..
Стоит ли говорить, что в Лизе она нашла благодарного слушателя.
Из длинной и спутанной исповеди выяснилось, что бабушка живет на вокзале всего несколько дней, а сама она из Петербурга, приехала в Москву к дочке, запуталась и не может вернуться обратно.
В конце истории бабушка горько разрыдалась, так что даже прохожие стали удивленно останавливаться.
Лиза же переживала катарсис. Она тут же решила купить билет до Петербурга и провести на вокзале ночь, но мы отговорили ее подождать до следующего утра.
Первого января, около двенадцати дня я с трудом протер глаза. После бессонной ночи меня ломало и пошатывало. Я пошел в ванную любоваться на свое помятое отражение. И вдруг в памяти всплыло, как я сам говорил Лизе:
- Да, завтра, в двенадцать.
Пришлось срочно звонить. Лиза была уже на месте. Но согласилась меня подождать.
- Обстоятельства меняются! – зловеще предупредила она.
Я кое-как собрался и приехал на Ленинградский вокзал. Лиза сидела в обнимку с бабушкой и пила чай.
- Присаживайся, – говорит.
Я присел.
- Оказывается, Екатерина Ивановна живет не Петербурге, а в Новом Иерусалиме, – спокойно сказала Лиза.
Я вытаращил глаза.
- В Израиле?
- Да нет, в Подмосковье.
Это меня несколько успокоило. Хотя настораживало то, что от Екатерины Ивановны явно пахло спиртным.
- А точный адрес известен? – спрашиваю.
- Только на довербальном уровне, – сказала Лиза, – придется разбираться на месте.
- Значит, мы сейчас едем в Новый Иерусалим?
- Ага.
- Вот уж не думал, что буду этим заниматься первого января…
Мы купили билеты и сели в поезд. Бабуля мирно дремала. За окном пробегали дачные участки и заснеженные леса.
  На станции «Истра» мы вышли. Старушка проснулась.
- Где вы живете? – спросила Лиза.
- Да тут… недалеко, – объяснила Екатерина Ивановна. Но тут же спохватилась, – мне домой нельзя!..
- Почему? – спрашиваем.
- Сын убьет. Он у меня шебутной.
- С сыном, – говорю, – мы разберемся. Покажите, пожалуйста, дом. Не зря же мы приехали.
Старушка подумала.
- Может, все-таки обратно? – с надеждой спросила она.
- Нет. – Отрезали мы с Лизой.
Екатерина Ивановна повела нас пустынными дворами. Мороз колол глаза и уши.
Перед одним из подъездов Екатерина Ивановна остановилась.
- Вот, – говорит, – моя деревня, вот мой дом родной.
Мы вошли внутрь. Бабуля проследовала по коридору и постучалась в облезлую дверь.
Из-за двери никто не ответил. Екатерина Ивановна попробовала еще раз. Мы прислушались. Никаких признаков жизни.
- Пошли, – говорю, – зря приезжали.
-Да-а…- вздохнула Лиза, с досады толкнув дверь. Дверь отворилась.
Перед нами предстало нечто сюрреалистическое. По разным углам захламленной комнаты,  торчали человеческие руки, ноги и головы. На кухне, также обозримой с лестничной площадки, кисли недоеденные салаты и хлеб.
Екатерина Ивановна смело прошагала вперед. Мы с Лизой – за ней. На кухне наша старушка, прежде всего, зачерпнула ложку салата и налила рюмку. Затем разбудила спящую неподалеку женщину.
- А… это ты? – сказала женщина сонно, – ну, проходи… И вы, ребята, угощайтесь.
Мы вежливо отказались.
- Это Любка, моя подруга, – объяснила Екатерина Ивановна, – я у ней пока поживу, а там видно будет. И сунула мне в руку подаренную ей на вокзале конфету.
- С праздничком!
- Спасибо, – говорю.
- Тогда мы больше не нужны? – спросила Лиза.
- Нисколечко.
- Вот видишь, – говорила Лиза в продолжении обратной дороги, – а ты говоришь -  все равно. Видишь, мы женщину к дому вернули. Результат? Результат!
Прошло несколько месяцев. Я и думать забыл про Новый Иерусалим.
Звонит мне Лиза.
- Привет! – говорит. – Знаешь, кого мы вчера на вокзале встретили?
- Неужто, – говорю, – Святого Франциска?
- Нет, Екатерину Ивановну.
Я даже сначала не понял.
- Говорит, только два дня как из Петербурга приехала…
- А ,– сообразил я, - принцип колеса…
- Что за принцип? – удивилась Лиза.
- Приезжай ко мне домой, - говорю, - попробуй конфетку, тогда узнаешь…
Но Лиза, конечно, не приехала. Наверное, не так поняла.

Сломанный электролобзик

На факультете журналистики практику начинают проходить рано - уже после первого курса.
Первый раз я отрабатывал лето в приемной комиссии. Там я научился работе с документами, оперативной беготне и сокращению обеденного меню до извечного чая с печеньем.
Затем, на втором курсе, я работал в журнале «Веселые картинки». Работа была приятная и не утруждающая, но платили за нее два раза в год: в декабре и июне.
По окончании третьего курса я решил попробовать свои силы в большой «серьезной» компании, а кроме того, поработать, наконец, по своей специальности, то есть на радио.
Для осуществления этих задумок было выбрано «Радио России».
Взяв направление в отделе практики, я направился на Пятую улицу Ямского поля.
- Ваши предпочтения? - спросили меня на собеседовании.
- Хочу, - говорю, - делать что-нибудь общественно-полезное.
- Тогда вам в дворники надо было идти, - пошутила беседовавшая со мной девушка, - а впрочем, у нас есть тоже одна программа…
Меня направили в кабинет номер триста, располагавшийся аккурат между вторым и третьим этажом. На кабинете висела табличка «ПР-директор «Радио России» Маргарита Лянге». Погадав с минуту, что здесь имя, а что фамилия, я постучался.
Ответа не последовало, и я толкнул дверь. Дверь открылась, явив моему взору небольшой, заваленный всевозможными книгами, журналами и бумагами кабинет. Посреди кабинета возвышался стол, за которым восседала крепкого телосложения женщина с загорелым и несколько рябоватым лицом.
Женщина говорила по телефону, одной рукой что-то записывая на клочке бумажки, другой - набивая на клавиатуре ответ по электронной почте.
Маргарита подняла глаза и сделала мне знак: подожди. Я присел на единственный свободный стул. От нечего делать стал рассматривать окружающую обстановку.
Как и в обычном офисном кабинете здесь было много откровенного мусора, однако среди мусора попадались различные этнические побрякушки: шаманские обереги, оленьи рога, тюбетейки, какие-то  кольца…
В потолок упирался книжный шкаф, в котором стояли «Опыт национальной идентификации», «Этногенез земли», «Особенности национального характера» и прочие книги.
Интересы хозяйки этого кабинета было несложно угадать.
Телефонный разговор был окончен. Маргарита протянула руку к лотку с черешней и затем, окровавив ею губы, сказала:
- Да, слушаю…
- Я к вам, - говорю, - на практику пришел.
Маргарита удивленно подняла брови. Затем поиграла ими, что-то обдумывая.
- Ага, - сказала она, - хм… ну-у… Тогда направим вас в новый проект. Как раз нужны люди. Называется - «Россияне».
- Спасибо, - говорю, - а что делать-то надо?
- А это вы узнаете в девятой аппаратной. Кстати, как вас зовут?
- Саша.
- Так вот, Саша, оставьте мне свои контакты и бегом в аппаратную. А мне нужно сделать звонок.
Маргарита протянула мне ручку и клочок бумаги, а сама вновь прижалась ухом к трубке.
Я написал номер мобильного. Внизу добавил:
«Звонить после 22:00».
Затем, подумав, вычеркнул. Все-таки не «Веселые картинки».
Вышел в коридор и стал искать девятую аппаратную. Дорогу мне подсказал полноватый блондин. Как выяснилось позже, это был Эрнест Мацкявичус.
Девятая аппаратная представляла собой небольшую комнатку, разделенную на две равные половины. Первая была студией, и потому толстыми стенками изолировалась от внешнего мира. Во второй половинке располагался режиссерский пульт и несколько компьютеров.
Рядом с пультом сидела симпатичная молодая девушка.
- Я от Маргариты, - сказал я как можно значительнее, - направлен на практику.
Девушка улыбнулась.
- А где вы учитесь?
- На журфаке, - говорю.
- Так я тоже…
Мы разговорились. Оказалось, что девушку зовут Таня. Таня Сом. Необычная фамилия досталась Тане от папы-скрипача. Как все скрипачи, он был бедным, неуклюжим и талантливым евреем. И как все талантливые люди рано умер. Денис, переиначивая рекламу «Дебюта» говорил:
- Пушкин погиб в 37. Христос - в 33. Лермонтов - в 27. Веневитинов в 20. Ты молод, талантлив… Думаешь, у тебя есть шанс?
Таня жила на конечной станции метро. Одевалась не по погоде. Курила длинные, тонкие сигареты, выпуская дым через щербинки в зубах. Громко и не к месту смеялась… Мы быстро нашли общий язык.
Мы с Таней были ответственны за выпуск передачи «Россияне». Передача рассказывала о дружбе народов, населяющих Российскую Федерацию. Для этой цели ежедневно с 11 до 13 часов по московскому времени мы сидели в девятой аппаратной и принимали звонки, записывая истории слушателей. Кроме того, разбирали корреспонденцию, делали уличные опросы. И по телефону, и в письмах, и на улицах люди были готовы говорить обо всем на свете, кроме межнациональной дружбы. Они сетовали на жизнь, жаловались на соседей, злились на государство, просили помощи и денег, но ни слова не говорили о  дружбе между народами. Большая удача, если из ста звонков хоть один был приблизительно по теме.
Звонили в основном старики, и старики в основном озлобленные. По странной иронии судьбы музыкальную программу «Радио России» составляли новинки европейской поп-музыки, тогда как старики хотели бы слышать песни своей молодости. Этому и была посвящена львиная доля звонков.
Бесила всех также бесконечная реклама, но она того и заслуживала. Все время крутился ролик, в котором под странные шаманские напевы на разные голоса дико выкрикивалось:
- Ах ты! Ух ты! Ешьте Главпродукты!
Даже я, человек нравственно здоровый и стойкий, начинал сходить с ума. Что уж говорить о стариках.
Был у нас один постоянный слушатель. Он звонил раз по пять в день и без всякого приветствия, как бы продолжая давно начатый разговор, восклицал:
- Вот вы говорите, радио, так? А что радио? Страну разворовали, так? Дерьмократы загубили промышленность, так? Сельское хозяйство в упадке, так? Народ нищенствует, так? Буржуи обогащаются, так? А вы -радио! Что вы нам передаете, так? Песенки разные заграничные и реклама эта ****утая, так? Вот слушайте сами и жрите главпродукт!
Содержание речи несколько варьировалось в зависимости от настроения, последних новостей и магнитных бурь на Солнце - но суть оставалось той же.
  В письмах дела обстояли не лучше. Часто просили оказать финансовую помощь. Один человек прислал рассказ о своей жизни, написанный на полях рекламных листовок. По его словам, у него не было денег даже на бумагу.
Другой требовал  возобновление уголовного дела по факту пропажи его « Запорожца».
Третий просил заставить учиться младшего внука.
Много писали и просто от души, по велению сердца. Например, один человек задумался над смыслом названия нашего радио.
«''Радио России'', - писал он в письме, - а что это такое «Россия»?.. Страна дураков и нищих!».
И далее проходился по всем нашим знаменитостям. В том числе и литературным.
«Все знают, - писал он, - что у Пушкина были внебрачные связи, Гоголь страдал шизофренией, а Толстой…»
- здесь автор на секунду задумался...
- А Толстой - и вовсе педераст! - заключил он.
Читать все это было жуть как приятно.
В конце каждого рабочего дня Маргарита спрашивала:
- Ну как, были интересные материалы?
- Интересных -  море, - отвечал я. - По теме ни одного.
Тем не менее, каждую неделю нужно было отбирать сырье для передачи.
Если что и попадалось в письмах или телефонных звонках, то прежде, чем давать в эфир, это нужно было тщательно отредактировать. Погружаясь в пучину воспоминаний, человек быстро забывал, что за чем следовало и что он хотел сказать. Логику приходилось собирать по крупицам, а чаще всего домысливать.
Кроме передачи в наши с Таней обязанности входило написание статей для «Комсомольской Правды», с которой «Россияне» сотрудничали.
Статьи назывались броско: «Душистый каравай для татарского друга», «Непокорная калмычка», «Полиглоты по любви», «Кто украл поросенка»…В каждой из них выдавалась мораль, а кроме того телефон редакции («свои истории Вы можете рассказать по телефону…»)
Часто у нас с Таней случались творческие кризисы. Писать приходилось с утра, когда голова после бессонной ночи особенно тяжела.
Трудности начинались с самого начала.
- Как бы это начать-то? - сонно говорил я.
Таня пожимала плечами.
Я хмурил брови:
- Ну, например, так: «миллионы людей в нашей стране во все времена самоотверженно помогали друг другу, несмотря на различие их национальностей…»
- Нет, - морщилась Таня, - это было в прошлый раз…
- Тогда, может: «Как прекрасен союз людей, разных по крови и вероисповеданию…»
- В позапрошлый! - обрывала Таня.
- Хм-м-м. Миллионы людей разных по крови во все времена самоотверженно….
- Было, было, было! - стонала коллега. - Давай начнем просто: это случилось в Ташкенте…
- Ну хорошо, давай в Ташкенте…
Таня была прагматик. Хотя и у нее в текстах мелькали романтические нотки. Например, сочиняя заставку передачи, Таня написала:
- Вместе мы освобождали страну от захватчиков, вместе поднимали из руин, вместе рожали детей…
- Звучит, - говорю, - двусмысленно.
Но времени переделывать не было. Так и пустили в эфир. Глухой мужской бас под аккомпанемент военного марша сурово произносил:
- Вместе рожали детей…
Маргарите фраза понравилась.
- Очень жизненно! - похвалила она.
В те дни, когда не нужно было готовить материал для  «Комсомолки»  или радиопередачи мы с Таней работали поочередно: два дня - я, два дня - она. Это существенно экономило время, но также обедняло рабочее времяпрепровождение.
Слушать ругательства и жалобы в одиночку было нелегко. Тем не менее, я старался как-то спасаться. Брал с собой на работу книгу или вставлял в уши плеер. На худой конец просто спал.
Однако, покой мне только снился. Звонки раздавались почти бесперебойно, а все, что мне говорили, было почти бессмысленно.
Я покорно слушал и поддакивал, предлагая перезвонить позднее. Это была козырная отговорка - перезвоните, пожалуйста, позднее - так как после часа дня телефон отключали.
Как-то раз мы с Таней обсуждали пути развития передачи.
- Надо, - говорю, - брать интервью у африканцев. А то все башкиры, татары…
- Да… - сказала Таня мечтательно, - у африканцев такие тела… Высшая раса.
- Да ладно тебе, - не согласился я, - у манекенов тела еще круче…
В аппаратную зашла Маргарита Лянге. Как и всегда, она говорила по телефону:
- Да, предложите им двадцатисекундные блоки. Нет, на двадцать пять я пойти не могу…
Знаками Маргарита показала Тане, что нужно куда-то бежать, и обе они вышли.
Я остался один. Начал было дремать, но тут раздался звонок.
- «Радио России», программа «Россияне», добрый день… - привычно сказал я.
- Береза белая, как дева стройная… - раздалось в трубке.
Я и бровью не повел. Мало ли сумасшедших?
- Душою светлая, но беспокойная, - продолжал голос. - Возьми печаль мою, возьми тоску мою, и назначай ты мне свиданьице в раю…
- Браво, - равнодушно сказал я.
- Это моего собственного сочинения! - сказал голос. - Лисицын Анатолий Васильевич. Прочитать Вам еще?
- Валяйте, - говорю.
Анатолий Васильевич прочитал стих, посвященный бане, а после этого - поэму «Скитания по Руси».
- Можно я вам завтра позвоню? - спросил он, чувствуя, что время его подходит к концу.
- Валяйте, - сказал я.
На следующий день Анатолий Васильевич прочитал стихотворения «Единственной», «Ты просто женщина» и «Завет». Последнее оканчивалось строчками:
Под знаменем совести
Будь впереди.
Эпиграфом к повести:
«Не навреди…»
Я даже зааплодировал. Анатолий Васильевич был растроган.
- У меня дома девять томов самиздата, - сказал он. - Сам я писал, сам печатал. Приезжайте, посмотрите…
Я немного поразмыслил. На журфаке нам столько морочили голову литературой. А тут предоставлялся шанс увидеть живого поэта. К тому же угостит наверняка чем-нибудь.
- Адрес, - говорю, - диктуйте.
Анатолий Васильевич мгновенно продекламировал свои координаты.
- Приезжайте, - говорит, - приезжайте. А я вам приготовлю цикуты.
Название мне показалось знакомым. Но где именно я его раньше встречал, вспомнить не удалось.
В первый же выходной день я поехал к Анатолию Васильевичу в гости.
Чудеса начались еще по дороге. Дом плодовитого поэта находился напротив книжного магазина. Витрину украшал здоровый плакат, живописавший девочку на лоне природы с книжкой в руках. Девочка с интересом склонилась над раскрытой книгой, несмотря на то, что держала ее вверх тормашками. Слоган гласил: «Читать - увлекательно!».
Вдалеке какой-то мужчина кричал «Посторонись!» трамваю. На стене соседнего дома было написано:
«Пися - козел!»
Все готовило меня к будущей встрече.
Я зашел в нужный подъезд и поднялся на нужный этаж. Выйдя из лифта, осторожно прошел по коридору.
Около мусоропровода на меня набросился с объятиями небольшой сгорбленный мужчина.
Голос его был хриплый, как по телефону.
- Саша? Саша!..
- Анатолий Васильевич!
Мы пожали друг другу руки. Анатолий Васильевич поднял на меня свои голубые глаза. Зрачки были удивительно ясны.
- Ну что же вы стоите, проходите! - заторопился  он.
Он пошел впереди, указывая направление пути. Вокруг него вились две кошки. От его свитера пахло нафталином.
Волосы Анатолия Васильевича были растрепаны. Лицо прорезали бороздки морщинок. Спина изгибалась знаком вопроса.
Мы вошли в квартиру. На двери висел плакат с обнаженной русалкой. По обеим стенам и без того узкого коридорчика стояли набитые непонятным хламом шкафы.
- Располагайтесь, - любезно предложил Анатолий Васильевич.
Я снял обувь и попытался убрать ее с прохода.
Зашел в уборную. Дверь прикрывалась шваброй. Над унитазом висел плакат Элвиса Пресли. В обнимку с водопроводной трубой сушились тряпки. Из крана сочилась вода.
Помыв руки и поглядевшись в мутное зеркало, я вышел.
- Прошу к столу! – радушно пригласил хозяин. Я огляделся.   Свободное пространство занимали старые вещи: инструменты, книги, даже какая-то телега. На грязном столе, накрытом линялой скатертью, стояла облупленная посуда. В мойке копошились тараканы. Из репродуктора доносилось «Радио России».
- Хотите есть? - предложил Анатолий Васильевич.
- Не-ет! - горячо отказался я.
- Как хотите. Тогда, как и обещал, угощу вас цикутой.
Название вновь мне что-то напомнило. Но вновь непонятно что.
Анатолий Васильевич вскипятил чайник и развел мне в чашке какой-то порошок. На вид напиток напоминал кофе. Я сделал пару глотков. И наконец вспомнил.
Цикута - это яд, которым афиняне отравили Сократа.
Я замахал руками. Анатолий Васильевич испуганно поглядел в мою сторону.
- Что это? - спрашиваю.
- Цикута, - спокойно ответил поэт.
- Дайте упаковку!
Анатолий Васильевич протянул цветную коробочку. На ней значилось - «цикорий».
- Так это цикорий? - спрашиваю.
- Ну да. Цикута, цикорий… Один хер.
Ну что ж, с этим нюансом разобрались.
Мы допили цикорий и пошли в комнату.
На кровати тяжело лежала пожилая женщина.
- Здравствуйте, - поздоровался я.
- Здравствуйте, - отозвалась она, - ну что, много ереси вам этот сумасброд уже наговорил?
- Молчи, старая ведьма! - обратился Анатолий Васильевич к жене.
- Семейная, - думаю, - идиллия.
Жена смотрела телевизор. Шла передача «Поле чудес». Леонид Якубович ждал, пока участники отгадают, как в Древней Руси называлась чаша для испития вина.
- Машиненок, - слету предложил Анатолий Васильевич, - я когда на электричках ездил, так мы с друзьями расстояния до станции машиненками мерили.
- Вот-вот. Старый алкаш, - прокомментировала жена.
- Убью, тварь! - пригрозил Анатолий Васильевич.
Мы стали разбирать книги. На каждой из них покоился слой пыли толщиной в несколько сот страниц. Анатолий Васильевич изрядно волновался:
- Неужели пропало?
Наконец, появились увесистые, в коричневом черепаховом переплете, тетради.
Анатолий Васильевич довольно вздохнул и открыл одну из них.
- Вот, Александр, послушайте:
Я не любил тебя вчера
И завтра вряд ли полюблю,
Случайности весь мир игра
Лишь случай я боготворю…
- Недурно, - похвалил я.
Анатолий Васильевич расплылся в довольной улыбке.
- У меня здесь много, полистайте.
Я стал листать. Действительно, попадались неплохие стихотворения. Напротив них, однако, наподобие иллюстраций, зачем-то были вставлены газетные карикатуры, в основном весьма похабные. Это несколько портило впечатление.
Подождав, пока я наслажусь поэзией, Анатолий Васильевич повел меня на лестничную клетку. Рядом с его квартирой, прямо под коридорной лампой располагался небольшой колченогий столик.
- Здесь я и пишу, - пояснил Анатолий Васильевич, - ночью часто бывает бессонница… Подожду, пока моя старуха захрапит и потихоньку выбираюсь. Тогда уже никто не мешает. Только кошки мурлыкают, но это к лучшему. Одна беда: не вижу, что вывожу на бумаге. А под утро уже не вспомнить.
Анатолий Васильевич протянул измятую тетрадку.
- Саша, вы не посмотрите?
Среди наискосок падающих линий сложно было разобрать хоть слово.
- Боюсь, - говорю, - мне не понять.
- Э-эх, жалко, - с тяжким вздохом сказал Анатолий Васильевич, - одна теперь надежда - что я прозрею. Знаете, это у меня мечта…
- Мечты сбываются, - говорю. - Иногда.
Анатолий Васильевич махнул рукой.
Мы вновь вошли в квартиру.
- Знаете, Саша, у меня же много прекрасной копировальной бумаги. Вам не нужна?
- Думаю, что нет…
- А зря. Ну, а может, набор оптических стекол?
- Да как-то незачем…
Анатолий Васильевич пошарил рукой в области затылка.
- Ах! Я знаю, от чего вы точно не откажетесь. Электролобзик! Он почти работает, надо только чуточку подчинить.
Я согласился на лобзик. Анатолий Васильевич покопался в бездонном ящике, стоявшем при входе на кухню, и на ощупь достал лобзик.
Мы договорились встретиться на следующей неделе. Чтобы чем-то скрасить извечную неловкость, я предложил начать уборку квартиры. Анатолий Васильевич согласился.
Мы разбирали книги, переставляли шкафы, мыли окна, пылесосили ковер… Однако все это было лишь каплей в море  захламленности его жилища.
Квартира представляла собой ковчег, в котором были собраны все когда-либо произведенные людьми вещи. Если бы случился ядерный взрыв, и человечество было бы уничтожено, по запасам этой квартиры можно было бы легко восстановить всю материальную и духовную культуру.
В каждый мой приход Анатолий Васильевич щедро одаривал меня самыми различными и совершенно бесполезными в современной жизни вещами. Не умея отказываться, я покорно складывал подарки в рюкзак, а затем оставлял у ближайшего контейнера для мусора. Утешал себя мыслью о том, что таким образом я помогаю расчистить квартиру от рухляди.
У Анатолия Васильевича было неимоверное количество старых вещей. Вещи громоздились в шкафах, коробках, антресолях, загораживали проходы и собирали пыль. Все они были напоминанием о чем-то ушедшем или уходящем.
Да и сам Анатолий Васильевич был под стать своим вещам. Он любил подолгу рассказывать длинные истории, неторопливо шамкая ртом и перебирая руками.
Образование у Анатолия Васильевича было техническое - он окончил Львовское пожарное училище. Однако интересы вполне гуманитарные: он любил стихи, девушек, прогулки и водку. За свои семьдесят с чем-то лет он успел написать девять томов стихотворений, отсидеть в тюрьме и отстрадать алкоголизмом.
Кисти рук Анатолия Васильевича украшали маленькие голубоватые наколки, сливающиеся в иных местах с венами. Лицо было подвижно. Глаза лучились светом.
- Как я только выжил-то? - удивлялся он, - столько через этот организм спиртяги прокачал… Все друзья уже на кладбище…
Анатолий Васильевич еще сохранял юношеский энтузиазм. Он любил помечтать о том, как, например, напечатает свои тома в типографии или устроит в подвале дома православную школу.
- Я буду ребяткам истории рассказывать… - сладко говорил он. – Покажу, как с деревом работать, с инструментами… Будем говорить об искусстве… А то, ****ь, со старой ведьмой только-то и общаюсь…
Анатолий Васильевич курил какие-то дешевые и пахучие сигареты. Туша окурок, иногда попадал в пробегавшего мимо таракана, и тот начинал дико визжать.
С тараканами тоже вышла история.
Однажды Анатолий Васильевич попросил:
- Саша, купи мне буры…
- Водки, что ли? - не понял я.
- Да нет. С этим я все, завязал. Буры, от тараканов.
- Хорошо,  постараюсь.
Пришел в хозяйственный магазин. Естественно, никакой буры там не было.
- Возьмите «Квазар», хорошо помогает, - посоветовала продавщица.
Я согласился. Придя к Анатолию Васильевичу, первым делом достал покупку и пошел на кухню. При виде цветастого баллончика, тараканы в ужасе разбежались. Я опрыскал все, что только можно было опрыскать, даже растения в горшках. Тараканов не было ни видно, ни слышно.
- Полный порядок! - сказал я. - С тараканами покончено.
От радости Анатолий Васильевич подарил мне  складной туристский фонарик. Затем, однако, старик загрустил:
- Жалко их, - говорит, - мерзавцев…
Но грусть его была недолгой. Через неделю тараканье население квартиры Анатолия Васильевича увеличилось вдвое. Растения зацвели буйным цветом.
- А и то хорошо!- сказал Анатолий Васильевич. - Я ведь теперь стал буддистом.
Бывали у него порой такие заскоки. Чаще всего на почве прослушивания радио.
- Хотите, - говорит, - я вам открою секрет тибетской медицины?
- Хочу, - мрачно отозвался я.
- Так слушайте, Александр! Планеты в космосе вращаются вокруг своей оси. Собаки крутятся на месте перед тем, как лечь спать. Все на свете кружится. И человеку тоже нужно кружиться. Крутиться, вертеться… Как можно больше танцевать, понимаете?..
- Понимаю.
- И смотреть, слушать, чувствовать все, что вокруг. Не идти вперед, но кружиться на месте… Танцевать и танцевать… Несмотря ни на что…
Анатолий Васильевич разволновался. У него затряслись руки. В глазах заблестели слезы.
Я похлопал его по плечу.
- Ладно, - говорю, - успокойтесь…
Время шло. Я регулярно навещал старика. Но с каждым разом это давалось мне все труднее. С ним я чувствовал себя неуверенно и неловко. Возвращаясь поздним автобусом домой, к горлу подкатывало одиночество.
Я пробовал привлечь друзей. Пытался зазвать Костю, Дениса. Они и хотели бы, да не могли.
Однажды Анатолий Васильевич спросил:
- Саша, а что же Вы не приводите девушку?
Действительно, подумал я, что же?
Перед тем, как приехать, я всегда звонил. Предупреждал на всякий случай о своем появлении. Однажды трубку взяла жена Анатолия Васильевича.
- Здравствуйте, - сказал я, - это Саша. Вы не могли бы позвать Анатолия Васильевича?
- Его нет дома, - сказала жена коротко, - он в больнице.
Я растерялся. В какой еще больнице?
- А когда вернется?.. - спрашиваю.
- Не знаю…
И повесила трубку.
Прошло еще недели три. Я чувствовал себя свободным и легким. Появилось сразу много свободного времени. Оно тратилось непринужденно и быстро.
Но память об Анатолии Васильевиче еще была жива. Я позвонил снова.
- В больнице он, - сказал знакомый женский голос, - в больнице…
- В какой? - хотел спросить я, но внезапно понял, что уже не увижу старого поэта…
Передача «Россияне» выиграла приз «Патриот года». Таню повысили до звания специалиста по связям с общественностью. Маргарита Лянге съездила в Китай.
Недавно я ее встретил. Шел себе по факультету, смотрю – на- встречу мне скорыми шагами несется женщина с прижатым к уху телефоном.
- Это же Маргарита! - осознал я, еле успев увернуться. Оказалось, она проводила встречу со студентами. Встреча называлась: «''Радио России'' - территория успеха».
Электролобзик я так и не починил.

Маркер черного цвета

Все мои родственники увлекались плаванием. Плавал дедушка, плавал папа, плавала тетя. В шесть лет меня по семейной традиции отдали в бассейн.
Научившись держаться на воде, я стал отмерять расстояние между бортиками: туда и обратно, туда и обратно.
Я представлял себя океанским лайнером, перевозящим пассажиров через огромный океан.
Четыре года я честно курсировал между бортиками. Наконец, это мне опротивело.
- Все, - сказал я родителям, - с меня хватит.
И повесил плавки на гвоздь.
Но спорт все еще привлекал меня. Мне хотелось чего-нибудь веселого, игрового. По телевизору показывали хоккей.
- Буду хоккеистом! – недолго думая, решил я.
Было мне уже за десять. Кататься на коньках я не умел.
- Староват, - говорили тренера, - староват. В таком возрасте начинать уже поздно.
Я расстраивался. А потом случайно нашел объявление о приеме в секцию по хоккею с мячом в спортклубе «Динамо».
Что такое «хоккей с мячом» я не знал, но попробовать очень хотелось.
В назначенное время я пришел на тренировку. Мне выдали коньки и стали учить кататься.
Вновь пришлось наматывать круги, и вновь я представлял себя лайнером.
Летом нас повезли в спортивный лагерь. Там выяснилось, что я не умею драться, плохо бегаю и очень быстро напиваюсь. Все это не придало мне веса ни в глазах тренеров, ни в глазах товарищей.
Я попал на задворки команды.
В этом были свои плюсы. Можно было не напрягаться, борясь за место в составе - оставалось время подумать, понаблюдать и поговорить.
У нас на задворках собралась целая компания неудачников. Во время игр мы сидели на скамейке запасных и вели бесконечные беседы.
Я хорошо помню тех ребят. Это были нескладные, слабовольные люди, склонные к рефлексии и самоиронии. Напротив, в тех, кто носился по площадке, было нечто лошадиное.
Нас не уважали и не брали в расчет. Хотя иногда мы все же бывали полезны. Например, при отгадывании кроссвордов или написании стенгазеты. При подсчете денег или произнесении тостов.
Но чаще мы оставались в тени и развлекались как могли.
Был у меня друг Миша. Он был высок ростом и тонок в кости, вечно прыгал и вечно носил зеленую безразмерную толстовку, за что был прозван Кузнечиком.
Кузнечик мечтал стать хоккеистом. Мы все мечтали, но Миша действительно верил в возможность осуществления этой мечты. В то же время от природы у него не было особых к этому делу данных. Паша не умел рычать, стискивать зубы и энергично материться, а без этого в профессиональный спорт попасть невозможно.
Однажды тренер, видя страстное желание Миши выбиться в состав, сказал:
- Чтобы чего-то достичь - надо пахать. С утра и до ночи. Понимаешь?
- Я же не трактор, чтобы пахать… - простодушно ответил Миша. 
И остался сидеть с нами на скамейке запасных.
Но все равно мечтал подняться.
- Забей, старик, - успокаивал его плюнувший на все, вечный запасной Антонов, - свободным бывает только падение.
Мне было искренне жаль Мишу. Я тоже мечтал стать хоккеистом и тоже глушил в себе инстинктивное предчувствие невозможности осуществления этой мечты.
Я спасался чтением. Но Миша был чужд литературе, хотя имел к ней явные задатки.
Хоккеисты вообще относились к словесности трепетно. Однажды на летние сборы я взял книгу Пелевина «Жизнь насекомых». Кто-то попросил почитать. Я дал.
Парень нашел в книге выражение: «треугольный ***». Это вызвало в его душе мгновенное озарение.
- Вот это да! - восклицал он, в волнении бегая по комнате. - Вот это да! Вот это да!
С другими членами команды при знакомстве с творчеством Пелевина случилось то же самое.
Как-то я принес на тренировку сборник классической английской поэзии. Пока точились коньки, Миша взял его почитать. Увлекся. Попросил на дом.
Через неделю Кузнечик принес мне три исписанных листа.
- На, - говорит, - читай…
Это было милое, витиеватое творение в стиле восемнадцатого века с современным подтекстом и непреходящим смыслом.
Позволю себе привести его целиком:

Ода сортиру.

Сортир в России больше, чем сортир.
Не потому, что мы его как храм возводим,
А потому, что это целый новый мир,
Хоть с виду он загажен и уродлив.

На дверце, исцарапанной ножом
Прочесть ты можешь тысячу посланий
О жизни, о еде - да обо всем,
Что требует душевных излияний.

Здесь сидя, можешь ты не торопясь
Подумать о тщете всего земного,
И отскоблив от шпингалета грязь
В раздумья окунуться снова.

И повторяя, как молитву «Ну же, ну!..» -
Душою очищаясь чрез страдания
В заоблачную, дивную страну
Подняться, созерцая мироздание.

Ну а когда ты выйдешь снова в путь,
Стряхнув с штанин пыль пережитых странствий
В дороге дальней, друг мой, не забудь
Сортир, что подарил тебе катарсис.

- Это гениально! - восторженно сказал я. - Мы должны показать это творение людям…
- Каким людям? - испугался Миша.
- Сделать его общедоступным,  двигать искусство в массы. Вывесить в общественных местах…
- В туалете, что ли? - не понял Миша.
- О да, именно в туалете! Как раз тематика подходит…
Обычно уборная входит в историю незаметно. Например, однажды мы с Денисом были в музее Льва Толстого. В одном из залов показывали фильм, посвященный писателю.
Фильм назывался «Великий старец». Он был основан на документальных кадрах. В то время, как черно-белая пленка показывала великого старца, идущего вдоль по аллее по направлению к камере, голос за кадром торжественно вещал:
- В эпоху великих перемен, на перепутье великих дорог стояла наша Родина-мать Россия… Мудрец учил нас добру, состраданию, справедливости… Но мы не послушали его… Доколе же мы будем оставаться глухи?
В это время картинка поменялась, и мудрец, повернувшись спиной, стал уходить вдаль, от камеры.
В зале было темно. Потрясенные люди морщили в синем свете прожекторов лбы. Один Денис сдавленно смеялся.
Когда мы вышли, он сказал:
- Я знаю историю этой пленки. Начинающие кинематографисты  решили снять великого писателя. Толстой отказался. Но Софья Андреевна тайно разрешила им сделать запись. Кинематографистов поместили в сортир. Камера смотрела в щелку деревянной двери. Ничего не знавший Толстой пошел по нужде. Подергал дверь - закрыто. Развернулся и пошел обратно…
Совершенно бесспорно, что у всякого туалета есть характер и душа, свой неповторимый облик. И обычно они совпадают с характерами, душами и обликами их владельцев.
В Тимирязевской Академии, например, на факультете животноводства, дверь туалета украшает объявление:
«Куплю навоз. Дорого».
А на стене уборной философского факультета МГУ выведено мудрое двустишье:
«Нет на копчике волос,
  Потому что мир - хаос…»
Туалет в нашем ледовом дворце был забросан обрывками изоленты и скотча. В мусорных ведрах валялись огрызки клюшек. Положение необходимо было исправлять. Ведь хоккеисты тоже не чужды прекрасному.
После тренировки мы с Мишей незаметно остались в раздевалке. У него в сумке очень кстати нашелся черный маркер. Взяв его, мы направились в туалет.
Во дворце было тихо. Только при входе, у охранников бурчал телевизор.
- Какую кабинку будем пачкать? - шепотом спросил Миша.
- Не пачкать, а украшать, - говорю, - и не кабинку, а центральную стену.
Миша присвистнул.
- Найдут - убьют.
Действительно, опасность была велика.
- Ладно, - говорю, - давай в кабинке.
Мы выбрали самую дальнюю. Она была чище всех.
Строчка за строчкой я выводил на керамической узорчатой плитке великое творение. Миша стоял на шухере.
Я заметил отсутствие туалетной бумаги.
- А это всегда так, - отозвался Кузнечик. - Чего-нибудь да не хватает. Если есть бумага, то нет горячей воды, если есть вода, то нет мыла, если есть мыло, то подозрительно мигает свет… Я тут зашел в торговый центр. Прямо в день открытия. Пошел, естественно, в сортир. Сверкал он, как дворец... Вот счастье, думаю. Спокойно зашел в кабинку, сел… Вдруг, смотрю, в щеколде отсутствует засов… Слава богу, у меня с собой этот маркер был…
В раздевалке послышался шум.
- Кто-то идет, - шепотом сказал Миша.
- Замри и не дыши! - скомандовал я.
Все стихло. Слышно было только, как гулко стучат наши сердца, и журчит вода в туалете.
Паша с облегчением вздохнул.
И в эту секунду в туалет зашел охранник. В первое мгновение он нас не заметил. Спокойно расстегнул штаны и начал, насвистывая, опорожняться.
При этом он еще и вертел головой по сторонам. И встретился взглядом  с Мишей.
Секунду охранник размышлял. Затем отчего-то улыбнулся.
- А ты, гомосенок, хули тут делаешь, а? - отечески спросил он.
Паша рассердился:
- Сами вы, простите, пидор…
  Вообще он не умел адекватно материться. Отец Кузнечика работал в конструкторском бюро. Наверное, интеллигентность передалась Паше по наследству.
Однажды в лагере мы играли в фанты. Мише досталось достаточно безобидное по хоккейным меркам задание: выкрикнуть что-нибудь нецензурное в раскрытое окно.
Миша долго увиливал и мялся.
- Да чего там, - сказал ему кто-то из присутствовавших, - просто выпусти пар. Скажи что-нибудь короткое и энергичное.
- Хорошо, - согласился Миша.
Он подошел к окну и, набрав воздух, начал:
- Я полагаю…
Вот и сейчас Миша ругнулся не слишком умело.
Это только подзадорило охранника:
- Ах так! Да тебя еще в проекте не было…  А я уже в морфлоте служил. Будешь мне хамить…
Миша сжал кулаки. Я взял его за плечо и вышел из укрытия.
- Да вас еще и двое… ну-ну… Вот я тренеру расскажу…
Отговаривать было бесполезно.
Я решил сохранить остатки достоинства.
- Вы бы ,- говорю, - хоть ширинку застегнули.
Охранник молча послушался моего совета.
Слово свое он сдержал. На следующий день перед тренировкой ввалился в раздевалку и во всеуслышание объявил о раскрытии нашего преступления. Команда хихикала. Тренер на месяц назначил нас дежурными уборщиками по раздевалке и туалету.
- Так было во все времена, - утешал я Мишу, отчищая следы изоляционной ленты, - поэзия всегда была гонима…
- Тогда я лучше буду хоккеистом! - отвечал мой друг.
   
Отдаленно напоминающая корабль щепка

Это грустная история, а потому мне хотелось бы начать с чего-нибудь веселого.
Есть у меня дача, на шестьдесят седьмом километре Киевского шоссе. Дачное товарищество, где расположен мой участок, охраняют сторож Слава и пес Малыш.
Когда я приезжаю на дачу, то часто беру Малыша гулять. Мы идем по жаркому и золотому полю, путаясь в высокой траве. Вдыхаем раскаленный солнцем воздух и вместе с ним -  радость, разлитую вокруг. Малыш бегает за мышками- полевками, а я чирикаю что-нибудь веселое себе под нос.
Затем я приковываю Малыша к его цепи около вагончика, в котором живет наш сторож.
Сторож Слава - классический нестяжатель. Он ведет суровый аскетический образ жизни. Из всех благ цивилизации пользуется только холодильником, кроватью и телевизором. Его продуктовую корзину составляют дешевая водка, сигареты, картошка и пельмени. Остальные мирские блага Славу совершенно не интересуют.
Как-то к нам привозили сахар на продажу. Продавали по двадцать рублей за килограмм.
Постучались и к Славе. Объявили товар, цену.
Слава недовольно прохрипел:
- Шалите! Что я вам - богатенький Буратино?
Так он сознательно отверг сладкую жизнь.
Слава жил в гордом одиночестве и с женщинами не знавался. Единственным его другом был пес Малыш.
Малыш, несмотря на имя, был пес довольно здоровый. Дамы, увидев его без намордника, падали в обморок. Ел Малыш много, однако не часто.
За собакой необходим был минимальный уход, который Слава при всем желании, в силу своего жизненного уклада, осуществить не мог. Кормила, вычесывала и гладила собаку ближайшая соседка Славы, владелица шести соток Зинаида Петровна.
С тех пор как Зинаида Петровна вышла на пенсию, она жила на даче почти безвылазно. В город ездила только по крайней необходимости.
Зинаида Петровна любила вспоминать свое прошлое, хотя делала это всегда как бы нехотя. Свободному потоку речи мешала сосредоточенная серьезность.
Любимым выражением Зинаиды Петровны было:
- Я видела жизнь после того, как занавес опускается…
Зинаида Петровна всю жизнь проработала уборщицей в театре. Должность ей досталась по наследству от матери.
За многие годы трудовой деятельности Зинаида Петровна видала всякое. Она видела и репетиции, и творческие срывы, и усталость после спектаклей. Когда актерам рукоплескали, Зинаида Петровна сардонически ухмылялась. Когда дарили цветы - злилась: ведь ей предстояло собирать все опавшие лепестки.
Продолжительности ее театральной карьеры позавидовал бы любой актер или актриса, но никто и никогда не дарил Зинаиде Петровне ни цветов, ни аплодисментов. Она появлялась только тогда, когда занавес опускался и иллюзия рассеивалась.
У Зинаиды Петровны была одна любимая история, которую она никогда не уставала рассказывать.
Дело было в восьмидесятых годах. У известного хореографа случился юбилей. По этому поводу к нему на концерт пришли важные чиновники.
Директор театра произнес торжественную  речь. Затем, краснея и запинаясь, он передал слово крупным чиновникам.
На сцену вышел один действительно крупный мужчина. Он сказал несколько слов о важности роли искусства в воспитании масс, поблагодарил юбиляра за добросовестный труд на благо Отечества и достал из кармана коробочку с небольшим орденом на цепочке.
- Уважаемый Юрий Петрович! - начал он застенчиво, - это скромная оценка вашего вклада в искусство …
  Юбиляр покорно склонил  голову. Чиновник вытащил орден и попытался его надеть. Однако цепочка была коротковата. Орден не налезал.
Зал притих в волнении. И тут в тишине все услышали сдавленный шепот чиновника:
- Прижми уши, сука!
Сильным рывком чиновник надавил на голову юбиляра, так что тот чуть слышно охнул - и надел орден.
Зал разразился овациями. Хореограф, счастливо улыбаясь, смущенно ушел.
После концерта, когда на сцену в своем привычном амплуа вышла Зинаида Петровна, выяснилось, что орден невозможно снять.
Истерзанный за вечер хореограф чуть не плакал.
Коллеги соболезновали.
- Да ладно, - успокаивал его техник Аркадий, - с такой медалью, небось, в метро бесплатно пускать будут…
Но соболезнования не помогали. Пришлось пилить цепочку ножовкой.
Когда цепь пала, вконец расстроенный юбиляр выкинул орден в помойку.
- А я не побрезговала, взяла, - говорила Зинаида Петровна, - как напоминание…
На своих шести сотках Зинаида Петровна жила замкнуто. С соседками почти не общалась, в преклонном возрасте позволяя себе роскошь не обсуждать сериалы, не судачить о молодежи и не посещать церковь.
- Зачем же тащиться в гримерку, когда занавес уже падает? - удивлялась она.
Книг Зинаида Петровна не читала. Занималась в основном огородом. Отношения поддерживала только с Малышом и частично со Славой. Последнего она журила за пьянство. Однако Слава был непоколебим.
Так было много лет, но однажды все изменилось. Как-то после долгого зимнего перерыва я приехал на дачу. Первым делом пошел проведать собаку, затем решил заглянуть к сторожу. У Славы в вагончике горел свет. Я решил зайти узнать, не нужно ли чего.
Внутри меня ждала неожиданность. Поперек кровати, свободно развалившись, будто загорая на пляже, бесчувственно лежал Слава. Это было как раз привычно. Но на соседнем ложе, примерно в том же положении, спала незнакомая женщина.
Стараясь не нарушить идиллии, я тихонько вышел. Отвязал Малыша и пошел в поле, более уже об увиденном не рассуждая.
На обратном пути я встретил Зинаиду Петровну.
- Видел Наташку? - спросила она.
- Какую Наташку? - удивился я.
- Славкину женщину…
Я присвистнул.
- Значит, - говорю, - видел.
Дачники судачили о Нататлье постоянно. Никто, однако, с ней не общался. Говорили, что она пришла из соседней деревни, что пьет запоем, и что по этому обстоятельству они со Славой прекрасная пара. Говорили также, что они часто ругаются и что Наталья сторожа бьет.
Хотя мне показалось, что она относится к своему сожителю вполне уважительно.
Как-то я у нее спросил:
- Где Слава-то?
- Вячеслав Владимирович на рыбалку пошел…
С приходом Натальи сторожка стала преображаться. Появились занавески на окнах, коврик у двери, вода в рукомойнике. Рядом Наталья развела небольшой садик.
Вставала она рано, в пять утра, и весь день что-то делала. Это было для меня непостижимо. Вставал я около двенадцати и все дни напролет гулял.
Когда у Натальи было хорошее настроение, она напевала и томясь по общению с людьми, часто со мной заговаривала. Советовала что-то насчет Малыша, спрашивала об учебе, передавала приветы родителям. О себе, однако, она рассказывала нехотя.
Со временем я все же узнал, что она жила в близлежащей деревне и работала учительницей в школе. Последнее обстоятельство сильно меня поразило.
- А что вы, - спрашиваю, - преподавали?
- Литературу. Я с детства читать люблю. Стендаль нравится, Фолкнер…
Ничего себе, думаю.
- Ну и как с детьми ладилось?
- Да, хорошо… думаю меня любили… С детьми ведь нужно как - любовью…
Наталья вздохнула. Видно ей было жаль прошлого.
О причинах перемен она, однако, умалчивала. Да тут и без слов все было понятно.
Благополучные периоды у них чередовались с дикими запоями. Они даже не выходили из дома. Коврик покрывался грязью. Занавески оказывались на полу. В рукомойнике плескалась дождевая муть.
Денег после запойных периодов не было. Они и вообще у Славы не очень водились.
Хотя, прося купить водки, он всегда демонстрировал щедрость:
- И себе, Сань, чего-нибудь возьми. Конфеток там или мороженого.               
           Летом Слава  подрабатывал: красил заборы, косил траву. В свободное время собирал грибы и рыбачил.
Подработку давал в основном хозяин близлежащего участка Громов. Это был седой, полный и предприимчивый человек. У него был большой четырехэтажный дом, оснащенный сигнализацией.
Громов не был лишен эстетического чувства. Гуляя по лесу, он примечал необычной формы корягу или камень. Затем нанимал рабочих, чтобы они перетащили экспонат к нему на участок. Коллекция называлась: «Концлагерь Лукоморье».
- Лежит хреновина, миллион лет лежит, - хвастался Громов, - а я ее хоп - и в концлагерь.
Коллекция была доступна для общего просмотра, и молодые люди даже привозили к ней своих девушек.
Однажды я отвязывал собаку для прогулки.
Наталья подошла с заискивающим видом.
- Саша, хм… Вы не могли бы… Можно вас попросить?..
Я напрягся. Думаю, за водкой пошлет.
- Дело в том… там в лесу… Коряга такая, знаете, художественная… Прямо корабль… Летучий Голландец… А мне одной не дотащить… Громов заплатит… Так неудобно…
- Да ладно, - говорю, - какие проблемы.
Пошли в лес. Наталья как-то странно плутала. Малыш весело бежал вперед.
Мы свернули с тропинки в непроходимый бурелом. Наталья спотыкалась и падала.
- Где-то здесь, - лепетала она, - где-то здесь, я помню…
С полчаса побродив среди сухого бурелома, Наталья безвольно опустилась на поросшее мхом бревно.
- Не помню, - вяло сказала она, - не помню.
И конвульсивно заплакала.
- Э-эх, несчастная я, несчастная… - причитала Наталья, выдыхая этиловые пары.
Мне стало неловко.
- Да ладно, - говорю, - не расстраивайтесь.
Вообще, я не очень знаю, что в таких случаях говорить.
- Пойдемте, - говорю, - отсюда.
Мы вновь вышли на тропинку.
- Да вот же он! – Неожиданно Наталья подскочила к большому рассохшемуся пню.
- Вот мой Летучий Голландец. Вот мой Арго… - нараспев говорила она, - какая удача, Саша, правда?
Настроение ее сразу кардинально поменялось.
- Нашелся-таки, Арго!
Я подошел ближе. Пень действительно чем-то напоминал корабль. Но очень уж отдаленно.
Тем не менее, я попробовал его приподнять. Руки задрожали от напряжения, а пень остался на месте. Чтобы его поднять, нужно было троих, таких как я.
Наталья стала помогать.
Вместе мы приподняли «корабль» и потихоньку потащили его в сторону дач.
- Арго… Золотой корабль Арго, - пела Наталья.
Я пыжился и кряхтел.
- А жизнь-то налаживается, верно? - рассуждала моя спутница, - ты ведь веришь в меня, Саша?
- Конечно, - говорю, - верю.
- Вот… - сказала Наталья задумчиво, - верить это очень хорошо… И я в себя верю.
- Все у вас будет хорошо, - говорю.
- А и верно, - согласилась Наталья.
Пес бегал вокруг нас, довольно высунув язык.
- У-тю-тю, - залепетала Наталья, - мой Малышик… Я вот думаю, надо жить, как эта собака… Не замечая зла…
- Это, - говорю, - верно.
В это время ее нога зацепилась за корягу и, словно прыгун в воду, Наталья нырнула к земле.
«Арго» упал и треснул.
Наталья обескураженно смотрела на крушение своих надежд. Я попытался ее утешить.               
- Все-таки, - говорю, - это пень, а не корабль, да еще и сухой.
- Нет, - упрямо сказала Наталья, - это золотой корабль Арго… Будь я не ладна!
Мы снова подняли треснувший пень и понесли дальше.
Кое-как дотащив его до сторожки, водрузили наш корабль на постамент из старого проржавелого ведра.
- Что-нибудь придумаем! - сказала Наталья, воодушевляясь. - А это тебе… на память.
И сунула мне в руку продолговатую щепку.
- Арго в миниатюре! - торжественно объявила она.
Я посмотрел на щепку. Действительно корабль. Если внимательно                приглядеться.
На следующий день я зашел за собакой. Пень был перемещен ближе к сторожке. Очевидно, Громов его не принял. Теперь пень был украшен веточками и напоминал чью-то физиономию.
- Вылитый Ильич! - радостно сказал Слава. Он как раз возвращался с рыбалки. - Определенное сходство.
Я взял Малыша и пошел в поле. Колосья уже седели пепельно-золотым цветом. Лето подходило к концу.
Осенью началась учеба, и я уехал в Москву.
На даче появился только весной.
По дороге к Малышу встретил Зинаиду Петровну.
- К Славе? - спросила она.
- Ну да, - говорю
- А он опять один - знаешь?Наташки-то  больше нет.
- Как это - нет? - спрашиваю.
-  Да так… Так случается: люди приходят  ниоткуда и уходят в никуда…   
Слава сидел на крыльце и чистил картошку. Он был скорее трезв, чем пьян.
- О, Саня! - обрадовался сторож, - за Малышом? Эх-ма…
- Да, - говорю, а сам оглядываюсь.
Следов уюта почти не осталось. Окна пусты, рукомойник грязен. Только перед входом все еще валялся потрепанный коврик.
- Снова один? - спросил я у Славы.
- Почему один? С собакой…   
И по привычке почесал затылок:
- А как «Спартак» сыграл, не знаешь?

Погрызанный ангелок и апельсиновые корки

Как-то пятничным вечером я активно собирал друзей, чтобы поехать на дачу. Друзья, однако, активно не собирались. У кого была работа, у кого еще что-то.
С досады я вышел в магазин купить молока.
Зазвонил телефон. Я взял трубку.
- Привет. Это Лиза. Завтра мы уезжаем в Псков, ты не забыл?
- Нет, конечно, - говорю, - только зачем?
- Как зачем? В Дом престарелых, ты же так хотел!
Я хмыкнул.
- Тебе есть чем записать? Ленинградский вокзал, десятый поезд, третий вагон…
- Подожди, - говорю, - достану органайзер.
Я взял палочку и начертил на земле несколько каракулей.
- В 20:30. Только не опаздывай! - предупредила Лиза.
- Да что ты, ты же знаешь - я человек пунктуальный…
На следующий день за две минуты до половины девятого я бежал по Ленинградскому вокзалу.
Кое-как нашел нужный путь. Добежал до третьего вагона.
Лиза стояла в окружении незнакомых мне девушек.
- А вот и Саша! - сказала она. - Знакомься, это Аня, это Варя, это Алла, это Настя…
- Это поезд… - вставила замечание одна из девушек, - и он уходит.
  Действительно, наш поезд начинал двигаться.
Мы прыгнули в объятия матерящихся проводников.
Разместившись, я выяснил, что мы взяли семь коробок сладостей, четыре мешка памперсов, две инвалидных коляски и один аккордеон. Тащить все это богатство, естественно, предстояло мужской части нашей компании.
Я огляделся. Меня окружали пять девушек. У меня затряслись икры.
- А еще мальчики у нас есть?
- Не волнуйся, - сказала Лиза, - есть. Он едет в соседнем вагоне.
Я сделал вид, что мне легче. Четырнадцать тюков и два мальчика. Включая меня. Неплохо!
Я потрепался с девушками и пошел на свое место. Оно было в другой части вагона, около туалета.
Моими соседями были трое небритых мясистых мужчин. Они разгадывали кроссворд и ели буженину. И то, и другое получалось у них весьма ловко.
- Короткая юбка?
- Мини!
- Лошадиная коса?
- Грива.
- Былинный разбойник?
- Соловей.
Скорость мысли моих попутчиков поражала. В перерывах между ответами они умудрялись жевать.
- Национальность Сократа? - спросил ведущий, стряхивая крошки с газеты.
Его попутчики молчали.
- Национальность Сократа, - повторил он, - на букву «г»…
- Грузин? - предположил один из игроков.
Ведущий нахмурил брови.
- Четыре буквы…
Я не выдержал.
- Грек, - прошептал я.
Три свинцовых взгляда остановились на мне.
Я ощутил тяжкое бремя интеллигентности.
- Сократ, - говорю, - был грек. Древний.
- Отвечаешь? - угрожающе спросил один из мужчин.
- Да ладно, подходит, - похлопал его по спине ведущий. – Небось умней тебя, скотина…
Друзья продолжили игру. На вопросе «Оруженосец Дон-Кихота», они не сговариваясь, молча обратились в мою сторону.
На факультете нам говорили, что журналист должен просвещать массы…
- Санчо! - сказал я. И завоевал их полное доверие.
С утра мужчины помогали мне выгружать из вагона сумки.
На вокзале были безлюдно и свежо. Девочки стояли вокруг тюков. Я уселся на инвалидную коляску.
К нам подбежал невысокий, худенький паренек.
- А это Саша, твой тезка, - представила мне паренька Лиза.
Мы пожали друг другу руки.
В ожидании транспорта мы с Сашей разговорились.
Оказалось, что Саша работает фотографом. И с нами он поехал главным образом снимать.
- На бабок мне по барабану, - честно признался он, - но на бабки нет.
Фотографии нужны были Саше для конкурса «Лики Милосердия». Призы на конкурсе были денежные.
- А то кризис, - пояснил Саша.
Он занимался в основном подработкой и нигде не числился в штате. Иногда снимал для разных журналов и газет. Но чаще его приглашали на вечеринки.
Основным источником его доходов были свадьбы.
- Хорошая работа, - объяснил Саша, - только спиваешься быстро.
Саша хорошо изучил все виды свадеб. Он делил их на три большие группы.
Первые он называл «светскими». На такие мероприятия нанималось с десяток фотографов, несколько лимузинов, арендовался огромный ресторан, клуб или целый отель, куда набивались гламурные гости. Фотографировать требовалось драгоценности, туалеты и автомобили.
Заплатить иногда забывали. Не по скупости, а по рассеянности. В таких случаях Саша отбирал самые неудачные и фотографии молодоженов, пересылал им и говорил:
- Чтобы они зря не пропадали, я отошлю Вашим друзьям?
Тогда молодые скупали весь тираж.
Второй вид свадеб Саша окрестил «лубочными». Подобные свадьбы были даже более шикарны, чем первые, но совсем в другом духе.
Начинались они с того, что жених приезжал к родственникам невесты и по старинному обычаю принимался выкупать любимую. Родственники соответственно торговались. На одной из подобных свадеб родители невесты так перестарались, что жених крикнул:
- Ну, раз вы такие жлобы…
Плюнул и ушел.
Но обычно все заканчивалось мирно. Невесту отдавали жениху, и они ехали в какой-нибудь бутафорский дворец или терем, где их уже
ждала специально приготовленная  тройка лошадей и девицы в сарафанах и кокошниках. Девицы начинали петь, плясать и благословлять молодых.
Затем тройка мчалась куда-то вдаль, в какой-нибудь пансионат, где уже их ждали родственники, друзья, музыканты и цыгане с медведем.
Гулять на таких свадьбах могли всю неделю.
Фотографии требовали на фоне исторических мест или персонажей.
Наконец третий тип свадеб назывался «классические» или «совковые». Для подобных торжеств снималось кафе или даже просто чья-то квартира. Женщины готовили салат оливье. На машине тестя, свекра или шурина, молодые ездили на Воробьевы горы. В загс ходили пешком.
Родственники закупались водкой. Приносили домашние соления.
В праздничную программу входило застолье, тосты и пение под караоке. 
Фотографа приглашали только в случае отсутствия фотоаппарата. Фотографии брали только самые удачные. Иногда плату отдавали натуральным продуктом.
- Один раз, - жаловался Саша, - дали банку огурцов. Я сначала обрадовался: подарок. А потом понял, что это вместо денег… Лучше б уж сунули антипохмелин.
Дабы сохранить человеческий облик, Саша старался не пить всего, что предлагают.
- Голову мутит, и в руках нет твердости, - объяснял он, - фотографии слабые выходят. Хотя иногда отказаться невозможно. Был я тут на свадьбе. Муж - бывший десантник. Здоровый такой, как бревно. Говорит мне: пей. Я говорю, нельзя. Ну он, как обычно, мол, ты что, не уважаешь? Я говорю, уважаю, но пить не могу. А он мне: в десанте нет «не могу». В десанте есть «надо». И как даст  поддых. У меня сразу звезды перед глазами, дыхание сбилось. Я рот открыл воздуха чуть-чуть схватить, а он, гад, мне весь стакан в горло и вылил… И это еще ничего, когда один раз… А у меня на неделе пять свадеб…
- И как ты, - говорю, - еще с ума не сошел?
- Ну ладно уж. Ты посмотри на музыкантов. Им еще хуже: то свадьбы, то похороны… Жуть!
- Зато, - говорю, - свободный художник…
- Да, - хмыкнул Саша, - свободный…
К нам подъехал серенький уазик. На его боку был намалеван красный крест.
- Это за нами, - обрадовалась Лиза.
- Скорая? - удивился Саша.
Из кабинки вылез водитель. Он поздоровался с Лизой, закурил и помог нам загрузиться.
- Ничего себе гостинцы, - присвистнул он.
Внутри уазика лежали носилки, лопата, мешок с песком и погнутое ведро. Очевидно, это были инструменты первой медицинской помощи.
Мы тронулись. Выехав из Пскова, стали двигаться по шоссе.
Водитель беспрестанно курил и говорил.
- У нас тут край, знаете какой богатый? А красивый!.. Вот, например, какое самое большое в России озеро? Чудское! Сейчас будем проезжать.
-  А разве не Каспийское море? - предположила одна из девочек.
- Э-э, нет. С чего вы взяли? У него какая площадь?
- Не помню, - призналась девочка.
- Вот! А у нашего три с половиной тыщи километров…
Разговаривая, водитель все время перегибался назад, чтобы увидеть наши лица. Это никак не мешало ему вести машину.
- А лес-то, лес-то какой! - мечтательно говорил он. - Сейчас бы по грибы…
Зорким взглядом опытного грибника водитель стал всматриваться в боковое стекло.
- Вон, подосиновик вижу. И вон еще один! Ба, да сколько их…
- А разве мы не по встречной вот сейчас полосе едем? - робко предположила Лиза.
Водитель недовольно отвлекся на дорогу.
- Какой « по встречной»! Тут уж десять лет, как разметка стерта.
Виды действительно были что надо: леса, холмы, озера. Северный пейзаж наводил на смиренные и грустные мысли. То и дело мы проезжали вывески со странными названиями: «Замогилье», «Чудь», «Гнилище»… Все это были населенные пункты. Одна деревня даже называлась «Острые клетки».
- Интересно, какая у этого названия этимология? - задумалась Лиза.
- Да никакой энтимологии, - объяснил водитель,- деревни уже лет тридцать как нету. Только вывеска и осталась.
Мы свернули на заправочную станцию. Воспользовавшись стоянкой, девочки пошли в магазин закупать продукты. Мы с Сашей остались снаружи. Наполнив бензобак, к нам подошел водитель.
- Шеф, а долго еще ехать? - спросил Саша.
- Какой «долго»! Километров тридцать. Там мимо моей дачи… Видели бы вы мою дачу. Дом из сруба настоящего, баня, свой лес на участке. Красота!..
Саша мечтательно вздохнул.
- Да, у меня и сын приезжает. Он как раз вашего возраста. Шустрый такой пацан. Еще в школе на него жаловались. Теперь в Питер ездит, участвует в боях без правил, - с отцовской гордостью сказал водитель. И, помолчав, прибавил:
- Я думал, сядет…
Из магазина вышли девушки. Они несли источавшие божественный аромат пакеты.
- На вечер у нас сыр, творог, « Виола». Красное вино даже купили. На завтра яйца, майонез…
Я агрессивно облизнулся.
- Лиза, Лиза! А что у нас на сейчас?..
Лиза удивленно подняла брови:
- На сейчас? Разве вы уже проголодались?
Ее обступили со всех сторон.
- Ну ладно, ладно.
За полтора часа оставшейся дороги мы уничтожили все продуктовое великолепие.
Наевшись, завалились спать.
Нас разбудил шеф.
- Приехали! - крикнул он, глуша мотор и одновременно закуривая.
Водитель отворил дверь. Мы кое-как сползли на землю. Вокруг, подобно гигантским сигаретам, лежали бревна. Недалеко росла яблоня. Прямо перед нами стояло приземистое одноэтажное здание. Вывеска гласила:
«Яммский дом-интернат для инвалидов и престарелых».
На крыльце сидела одинокая запущенная старушка, будто приросшая к лавочке. Мы шумно ее приветствовали. Старушка мало что поняла, но обрадовалась.
Лиза зашла внутрь первая. Она уже была знакома с начальством.
- Звонит у меня как-то утром телефон, - рассказывала она, - я поднимаю трубку. Хриплый мужской голос спрашивает: это Лиза? Да, говорю. Хорошо, говорят в трубке, а это Гусо. Я испугалась. Какой Гусо?!. У меня вообще нет знакомых кавказцев! Голос объясняет: Государственное управление социального обеспечения…
Через минуту Лиза вышла.
- Заходим! - скомандовала она.
Мы взяли наши тюки. 
Внутри Дом для престарелых был не больше, чем снаружи. Низкие потолки, узкие коридоры. Затхлый воздух. Директор - полный мужчина с усами, похожий на хорошо раскормленного кролика - провел нас в ординаторскую.
Положив вещи, мы стали разбирать привезенное.
Лиза всем заправляла.
- Сладкие подарки в большой нервущийся пакет, лотерею на кресло. Памперсы - медсестрам.
- Они что -  грудные? - спросил Саша.
Времени на ответ не было.
- Через двадцать минут начинаем концерт! - объявила Лиза. Мы принялись за работу. За полчаса разбор был закончен. Лиза взяла аккордеон.
- Пора! - сказала она.
Мы потянулись по коридору в сторону общей гостиной.
Там нас уже ждали. Человек пятнадцать престарелых обоих полов напряженно следили за нашим перемещением.
Когда мы вошли в зал, нас приветствовали жидкими аплодисментами. Мы разместились на небольшом пяточке, и Лиза объявила:
- Дорогие бабушки и дедушки! Мы приехали специально из Москвы, чтобы поздравить Вас с праздником… с праздником… Праздником нашего приезда. Итак, праздничный концерт!
Лиза взяла первый аккорд. Мы запели на разнокалиберными  голосами. Концерт начался.
Старики реагировали на происходящее по-разному. Кто-то подпевал, кто-то блаженно улыбался, кто-то клевал носом. После каждой спетой песни мы сами себе активно аплодировали. Это как-то тонизировало зрителей.
Отаплодировав после очередной песни, Лиза объявила:
- А теперь -  загадки…
И сунув мне в руку какие-то распечатки, толкнула вперед.
Я поправил челку. Откашлялся. Растерянно посмотрел в текст.
- Живут в лесу, боятся лису. Строят дом из веток, легок дом и крепок… - прочитал я.
Престарелые заволновались.
- Еж.
-Заяц.
- Капуста…
Шептались со всех сторон.
Лиза взяла слово:
- Ну как же. Кто из веточек такие легонькие и крепенькие домишки себе вьет…
Сзади отчетливо произнесли:
- Бобер, еб твою мать!
- Браво! - крикнула Лиза.
Победителю вручили приз.
Я попробовал загадать еще одну загадку.
- На дне, где сыро и темно лежит усатое бревно…
- Алкоголик! - почти хором закричали престарелые.
Затем наступила очередь беспроигрышной лотереи. Старикам раздавались билетики с цифрами. Каждой цифре соответствовал какой-нибудь приз. На самом деле, девочки, сгруппировавшись вокруг мешков с подарками, судорожно их отбирали. Например, Лиза брала у бабушки билетик, громко объявляла его номер, а затем подойдя к подаркам, шептала:
- Бабка, в халате, рахитная… Халат розовый…
И бабушке, в соответствии с потребностями, вытаскивали розовый шарф.
- Ого! Как вам повезло! Вы родились под счастливой звездой… - говорила, подходя Лиза.
Я тоже включился в процесс.
Подошел к деду.
- Какая у Вас цифра? - спрашиваю.
- Да я не вижу, ослеп совсем. Теперь не жизнь, а каторга…
- Ну, во всем можно найти свои плюсы, - попытался утешить я .- У Вас теперь слух, наверное, обострился.
- Кого?
- Слух, - говорю, - обострился… наверное.
Раздав подарки и завершив концерт, мы пошли по палатам - навестить тех, кто не смог придти на наше представление.
В коридоре меня остановил невысокий дедок.
- Давай отойдем, - сказал он, заговорщически блеснув глазами.
Мы отошли, сделав ровно два шага.
- У меня был инсульт, - начал рассказывать дед. - Отказала правая половина. Но я все-таки встал на ноги. Научился ходить. Даже поднимаю правую руку (он попытался это продемонстрировать, так что получилось маховое движение вроде «Пшел вон!»). Но меня здесь держат насильно…
- Нас всех здесь держат насильно, - философски обобщил я.
- Но я хочу домой. Домой, понимаете?
- Как же, - говорю, - вы будете дома-то жить без правой половины?
- Не знаю, - вдруг успокоился дедушка. Потом он что-то сообразил.
- Слушайте, вы из Москвы?
- Ну да, - говорю, - специально к вам приехали…
Дед сделал знак рукой.
- И случайно не журналист?
Неужели, думаю, у меня на лице написано?
- Журналист.
- Как ваша фамилия?
Я насторожился. Чего ему, думаю, надо?
- Рубайлов, а что?
- Пукайлов?
- Рубайлов.
- Фуфайлов?
- Да, Фуфайлов, - устало согласился я.
- Слушайте, Фуфайлов. Вы должны написать в Страсбургский суд. Или президенту. Задействуйте свои связи. Фуфайлов, Вы моя последняя надежда. Я вцеплюсь в вас зубами…
Я отшатнулся.
- Не бойтесь. В переносном смысле, конечно. Мы с Вами… ого-го наворотим. Запомните, Фуфайлов: в Страсбургский суд и президенту. Мы должны бороться, понимаете?
Я обреченно кивнул.
- Бороться, бороться и еще раз бороться. До победного конца!
Я сделал шаг в сторону.
- Запомните меня, Фуфайлов! - крикнул дед. - Вместе мы - сила!
Я бросился наутек. Везет же мне, думаю.
В коридоре наткнулся еще на одного престарелого. Он был похож на мушкетера-романтика Арамиса.
Арамис стоял около входа в уборную и курил. Неспешно вдыхая дым, он говорил, глядя сквозь пространство:
- А что? Я своей жизнью доволен. Много людей видел. Много мест. Работал много где. Весь Союз, считай, объездил. Лесорубом был, плотником, шофером…Много чего видел… А теперь что, теперь старый стал. Оно и понятно. Только не хочется.
Я вздохнул. Кому же, думаю, хочется?
Далее я шел вместе со всеми.
После посещения всех палат нам дали свободное время. Ночевать предстояло в близлежащем пионерском лагере, до которого нужно было идти пешком. Собрав вещи, мы тронулись в путь.
Около магазина с многообещающим названием «Космос» остановились купить еды. Мы с Сашей остались на улице. От нечего делать стали читать объявления. Предлагались к продаже грибы, ягоды, рога…
- Как романтично, - заметил Саша.
На горизонте показалась темная точка. Постепенно она становилась все больше и больше, и наконец превратилась в таксу.
- Я ее знаю, - сказал Саша, - это из Дома престарелых. Решила нас проводить.
- Как раз проводника, - говорю, - нам и не хватало.
Из магазина вышли девушки.
- Смотрите, - сказал Саша, - шашлык сам бежит к нам в объятья.
Лиза взяла собачку на руки. Такса дружелюбно замахала хвостом.
- Ой, подожди, - сказал Саша, доставая фотоаппарат. - Не бросай ее. Я всегда мечтал сфотографировать блоху…
Лиза испуганно спустила собаку с рук.
- Ну и шуточки…
Мы двинулись в путь. На этот раз процессию возглавляла такса.
Покинув поселок, мы вышли на шоссе. Такса уверенно шла прямо посередине дороги. Проезжавшие грузовики шарахались по обочинам. Водители беззвучно матерились, потрясая кулаками.
На горизонте маячил закат. Верхушки деревьев окрашивались гранатовым оттенком. Мы шли и шли, почти не разговаривая и не размышляя.
- Хорошо вот так идти, - наконец сказал Саша, -  не думая куда…
Мы молча согласились. Никто не хотел нарушать окружающего волшебства.
К лагерю подошли уже поздно вечером. Такса боязливо косилась по сторонам. Стало ясно, что так далеко она ушла впервые.
Нам дали для ночлега несколько деревянных домиков. В одном спали девушки, в другом - я, Саша и такса. Собака нежно полюбила фотографа и ни за что не хотела уходить.
Кровати были на втором этаже. Саша стал подниматься по крутой лестнице. Такса попробовала следовать за ним, но маршрут оказался для нее слишком крутым. Она жалобно завыла.
Саша взял ее на руки.
- Ладно, - сказал он, - пойдем.
Мы поднялись наверх. В комнате были две кровати, окно и столик.
            Усевшись на кровати, стали проверять белье.
Оказалось, что нам дали три простыни, один пододеяльник и одну наволочку.
Я снял майку и надел ее на подушку.
- Вот, - говорю, - и вторая наволочка.
Такса заскулила где-то в углу. Я посадил ее на кровать. От радости она тут же изнасиловала одетую в майку подушку.
- По крайней мере, теперь мы знаем, что это кобель… - заметил Саша.
Я перевернул майку другой стороной.
- Ладно, - говорю, - я не брезгливый…
С утра нас разбудили пионерские горны. Оказалось, в лагере проходила военно-патриотическая игра. Прямо у нас под окнами шли военные действия.
До туалета приходилось добираться перебежками.
В остальном все прошло мирно. Позавтракали печеной картошкой.
Привычный « уазик»  уже стоял у дверей лагеря. Мы погрузились и поехали в Дом престарелых другого поселка.
Ехать пришлось недолго. Через полчаса мы были на месте.
Нас уже ждали вышедшие на веранду старики. Они захлопали в ладоши:
- Цирк приехал! Цирк приехал! - радостно закричали они.
Мы удивленно покосились на Лизу.
- Ну… Я их по телефону предупредила, что мы артисты из Москвы…
- А клоуны будут? А акробаты? - не унимались престарелые.
- Все будет! - коротко ответила Лиза.
Мы зашли внутрь.
По сравнению с первым, этот Дом выглядел куда богаче. На окнах висели занавески, стены украшали календари, из кухни аппетитно пахло.
Я сразу уловил этот запах, и отделившись от общей группы, заглянул в столовую. На столиках лежали салфетки и стояли искусственные цветы. В углу красовался телевизор, несколько икон и увесистое распятие.
На стене висело меню. В этот день стариков ждал «Борщ сибирский», «Цыпленок бройлер», «Салат весенний» и «Компот с ягодами», причем рядом было добавлено: «свежий». У меня закружилась голова. Сладкие грезы затуманили взор. В вакхической пляске передо мной закружились цыплята.
Встряхнувшись от сна, я стал искать своих. Пошатавшись по коридору, наткнулся на стенгазету. Ее венчала надпись:
«Покой нам только снится…»
Я нашел ребят в общей гостиной. Концерт уже начался. 
В этот раз также не обошлось без приключений. Когда подошел черед лотереи, Лиза вручила одному старичку керамическую фигурку какого-то ангелочка.
- Вот ваш приз, - сказала она, – смотрите, какой ангелочек красивый!
Старик счастливо заулыбался. Взял ангелочка в руки. И вдруг начал его грызть.
Мы с Сашей подскочили с разных сторон и стали отнимать ангела. Но старик был на редкость силен. Железной хваткой он держал фигурку в зубах.
Наконец нам удалось справиться. Саша зажал старику нос, а я проворно вытащил статуэтку из открытого рта. Старик начал рыдать. В качестве утешения ему дали ароматическое мыло. Естественно, хорошо запакованное.
И снова мы пошли по палатам. Снова слушали истории разных людей. Кто-то вспоминал прошлое, кто-то страшился будущего. Всем чего-то недоставало.
Лиза записывала имена людей, чтобы потом вести с ними переписку.
- Пойдем в одиннадцатую палату, - сказала она, - там остались две неохваченные бабушки.
- Пойдем, - согласился я.
Мы приоткрыли свежевыкрашенную дверь с двумя единицами.
В небольшой комнатке друг напротив друга на своих кроватях сидели две старушки. Обе они смотрели куда-то вверх и вдаль.
Над кроватью у одной из них вниз головой и ушами висел потрепанный плюшевый заяц. Подоконник украшали недоеденный апельсин и остановившиеся часы.
- Та, что справа, слепая, - объяснила Лиза. А слева… Слева ты сам поговори…
Я подсел к бабушке слева.
Она с интересом посмотрела в мою сторону. При этом один ее глаз скосился куда-то вбок, а другой продолжал смотреть прямо.
- Здравствуйте, - говорю, - как поживаете?
Старушка улыбнулась морщинистым лицом.
- А ничего, сынок, ничего.
Ее нисколько не интересовало кто я, откуда пришел и зачем. Как будто так и должно было быть.
Я осмотрелся. Под потолком висел радиоприемник.
- Радио слушаете? - спросил я, чтобы хоть что-то спросить.
- А и слушаем, сынок, слушаем… - ответила старушка, покачивая головой.
- А какое? - спрашиваю.
Старушка не поняла.
- Какое радио?
- А-а-а… - протянула она, - да и не знаю… Всякое слушаем… Хи-хи-хи… Всякое.
Хихикала она, как ребенок, без всякого смысла.
Я замялся.
- Ну а гулять ходите? - нашел я новую тему для разговора
Старушка засмеялась.
- Это как же… Ходим, сынок, ходим…
- А куда ходите? - спрашиваю.
Старушка замахала руками.
- Да и… совсем не ходим… Не… Не ходим!..
Пришла медсестра.
- Что это вы апельсин не доели? - строго спросила она.
Моя соседка скосила на нее один глаз и растерянно засмеялась.
- Не доели? Не доедаем, - прошамкала она, - так и не доедаем… Хи-хи-хи…
Медсестра сердито стукнула рукой по столу.
- Мы еще поговорим! - сказала она и вышла.
Я был сильно зол.
- И за что вас так? - спрашиваю у старушки.
- За что?..  Хи-хи-хи… А ни за что…
Лиза сделала знак, мол, пора уже.
Я обратился к своей соседке.
- Мы пойдем, - говорю, - но вы тут не скучайте… Апельсин ешьте…
- Идите… идите… - заулыбалась старушка. И сунула мне в руку недоеденный апельсин.
- Спасибо, - говорю, - за подарок…
- Твоей старушке писАть вряд ли стоит, - сказала Лиза, шагая по коридору.
- Да, - говорю, - она и без того счастлива. Апельсин будешь?
Лиза брезгливо поморщилась.
- Ну, - говорю, - пеняй на себя.
Я съел апельсин, а корку привычно сунул в карман.
Мы обошли все палаты, раздали все подарки, спели все песни. Директриса пригласила нас к столу. Мы жадно набросились на угощение. Там были салаты, соления, суп, котлеты, сладкое… Стояла даже бутылка водки.
- На всякий случай, - объяснила директриса.
- Откуда такое великолепие? - спросил пораженный Саша. У него хватало выдержки сохранять рабочее настроение. Видно, сказывалась свадебная закалка.
- Да у нас все свое… Огороды, курятник, поросята… - застенчиво похвасталась директриса. - Недавно крематорий отремонтировали…
После обеда мы собрались в обратную дорогу.
Шеф завел мотор. Наш уазик тронулся в обратный путь. Старики махали руками и костылями нам вслед.
Вымотавшись за день, мы спали. Змея дороги быстро вилась за маленьким окном.
Никто не знает, сколько прошло времени. Постепенно мы стали просыпаться. Первая очнулась Лиза. Она расправила руки, и сладко зевнув, спросила:
- А сколько сейчас времени?
- Половина шестого, - ответил водитель.
- А-а-а… У нас поезд где-то в шесть… - мечтательно припомнила Лиза.
- Как в шесть? Нам же еще час ехать!  - Шофер втопил газ.
Уазик затрясся в конвульсивном танце. Сон мгновенно слетел со всей нашей группы.
Мы держали кулачки.
- Хоть бы успеть… хоть бы успеть… хоть бы успеть… - тихо повторял каждый из нас.
Въехав в Псков, мы развили нешуточную скорость.
Шеф напоминал гонщика « Формулы один». Или пилота- камикадзе.
Он прижался к рулю и напряженно впился взглядом в лобовое стекло.
На красном светофоре, однако, пришлось остановиться. Улучив паузу, уазик начал отхаркиваться, и не в силах отдышаться, заглох.
Матерясь и стуча кулаками, шеф побежал открывать капот.
- Наш поезд, должно быть, подходит к станции, - вздохнула Лиза.
Снова заревел мотор. Шофер впрыгнул в кабину.
Мы примчались к вокзалу на пять минут позже срока. Наскоро поблагодарив водителя, рысью побежали в сторону путей.
На них стояли какие-то поезда. Но ни один из них не шел в Москву. Было ясно: мы опоздали.
- А что? - сказал Саша. - Мне здесь вполне понравилось… Можно и жить… Правда, придется переквалифицироваться: фото на документы делать…
Девочки были настроены менее оптимистично. На следующий день, в понедельник, многим нужно было идти на работу или учебу.
Ближайший поезд в Москву отправлялся только с утра и приходил в столицу вечером. Это никого не устраивало.
- Так, - сказала не терявшая присутствия духа Лиза, - надо искать такси.
Мы пошли на площадь. Подвернулся какой-то мужичок на металлоломных «Жигулях».
- Сейчас, - сказал он, - я позвоню другу. В одной машине вы все не уместитесь.
Часть нашей группы села в «Жигули», а часть осталась ждать следующей машины. В том числе и мы с Лизой.
Десять минут спустя на площади появилась болотно-зеленая «Таврия». Из нее вылез парень с лицом того же цвета.
- О цене договоримся, - сказала Лиза, - только, пожалуйста, будьте добры, довезите нас до ближайшей станции до того, как туда придет поезд.
- О'кей! - сказал парень.
Мы забрались в машину.
В дороге водитель был молчалив. Уже стемнело, и лепил мокрый снег, делая лобовое стекло похожим на полотна импрессионистов: разноцветные пятна и никакой определенности.
Водителя это нисколько не смущало. Он спокойно держался за руль и, казалось, размышлял о чем-то высоком.
Неожиданно у него зазвонил телефон.
- Алло?.. - сказал водитель, прижимая трубку к уху.
Очевидно, его спросили как дела.
- Да как-как… Херово, мягко говоря, после вчерашнего-то… Едем на какую-то станцию… Машину кидает, голова гудит… Да еще ноги отнимаются… - с детским простодушием признался водитель.
Мы с Лизой переглянулись. Я вспомнил о необходимости умирать.
- По крайней мере, - говорю, - в хорошей компании…
Водитель прибавил скорость…
Мы приехали на вокзал за пятнадцать минут до поезда. Станция
называлась «Дно». Возле ржавых «Жигулей» стоял довольный Саша.
             - Я уже знаю, как будет называться выставка… - сказал он.               
            - И как? - спросил я, унимая нервную дрожь…
            - Как-как… «На дне», конечно… Ну или «В Ямме».
Утром в понедельник я возвращался с Ленинградского вокзала.
При выходе из метро встретил одногруппника Диму.
- Ты куда? – спрашиваю, - уж точно не на учебу.
- Не, какое там… - говорит, -  на работу еду, в Останкино. Монтировать сюжет, вчера весь день снимал.
- Вчера же, - говорю, - воскресенье.
- У нас выходные только ночью, -  объяснил Димон.
И стал рассказывать про свой сюжет. Оказывается, где-то на Тверской, в одном из подвалов, развелись тропические тараканы, завезенные вместе с фруктами из южных стран.
  - Размером с упитанную кошку… или с мой кулак, - показал Дима.
Сложение у него гренадерское. Кулак с мою голову.
Для верности он даже показал мне видеозапись. Тараканы и впрямь были гигантские. Некоторых Дима заботливо гладил по голове.
Я вспомнил фразу из учебника: «Профессия журналиста требует не только высокого профессионализма, но и бесстрашия духа…». Дима проявил бесстрашие духа настолько, что взял пару тараканов с собой. Однако милиционеры его инициативу не одобрили.
- И что же, - говорю, - теперь эти тараканы нас сожрут?
- Вполне возможно, - флегматично отозвался Димон, - хотя они вообще милые… Но по сюжету -  монстры. А то у зрителя адреналина не будет.
Мы подходили к моему дому. Дима задумался.
- Слушай, а у вас тут нет никакого подвала?
- Тебе отлить что-ли? Так это лучше за гаражами…
- Да нет, - возразил Дима. - Я все уже почти сделал: и конфликт, и кульминацию… Осталось только введение. Вход в царство неизвестности и ужаса…
Рядом был детский сад. Там как раз чернел колоритный спуск в подвал.
- Вот, - говорю, - снимай свою обитель зла.
Дима достал камеру. Стал спускаться вниз, держа ее на вытянутой руке.
Вдруг в утренней тишине двора раздался его раскатистый бессвязный мат.
- Балка… - простонал Дима.
Он вышел на свет.
- Нужно сделать еще пару дублей, - сказал начинающий режиссер.
Он снова стал спускаться, на этот раз предусмотрительно прикрыв голову рукой.
Затем поднялся. И снова пошел вниз.
Так продолжалось минут десять.
Наконец, он удовлетворился.
- Вот теперь, - говорит, - конгениально. Тарковский отдыхает… А как отсюда к троллейбусу?
Я взялся проводить коллегу.
- Не понимаю тебя, - сказал Дима, - живешь возле телецентра, как было бы удобно ходить на работу… Тем более, с твоей-то внешностью…
Здесь стоит пояснить.
Мне еще в школе говорили:
- Рубайлов, ты в принципе - пацан ничего. Но вот рожа у тебя ****ская…
- Сам бог велел… - продолжал рассуждать Дима.
Я не знал, что отвечать. Я только-только вернулся со станции «Дно».

Мы подошли к остановке. Я поднял скомканный рекламный буклет. На нем красовались полуобнаженные женщины, груди которых (с Димкин кулак каждая) были завернуты в кружевные бюстгальтеры.
Он заинтересованно пригляделся.
- Та, что справа, на мою Светку похожа… - сказал он, что-то припоминая. - Звонит она мне как-то, говорит, Димка,  приезжай, я вся горю… А я ей: остынь, дура, я на работе…
Покачивая рогами, к нам приближался троллейбус.
- Спасибо за экскурсию, - сказал Дима, - ты запиши мой сотовый, я с нашими ребятами поговорю, вдруг вакансии появятся…
Я стал рыться в карманах в поисках телефона. Там лежали огрызки карандашей, транспортные билеты, апельсиновые корки. Наконец, нашелся телефон.
Я внес его номер. Он крепко пожал мою руку и на прощание сверкнул улыбкой. Вполне еще человеческой и нелепой. Троллейбус повез его к телецентру.
А я остался. Зачем?

Керамическая свинья со штангой

На пятом курсе  учеба свелось к минимуму, и я стал искать работу. По идее она должна была стать хорошим дополнением к диплому.
На факультете как раз повесили объявление:
«В молодой и перспективный бизнес-журнал требуются внештатные корреспонденты».
Ниже, шрифтом куда более мелким, значилось название журнала:
«Агротехника и технологии»
- и был нарисован трактор.
Аграрная тема меня интересовала с детства. С тех самых пор как я посмотрел мультфильм «Дядя Федор, Пес и Кот».
Я позвонил в редакцию. Мне назначили собеседование и попросили принести резюме.
Резюме у меня не было. Я составил его за полчаса по образцу, найденному в интернете. Получилось нечто странное: приемная комиссия факультета журналистики, « Веселые картинки», Радио России…
На собеседование я, к своему удивлению, не опоздал. Просто оказалось, что редакция находится недалеко от моего дома.
Так как на факультет ходить было не нужно, то я почти полностью перестал следить за собой. К моменту собеседования на мне были разорванные кроссовки, спортивные штаны и двухнедельная щетина.
В редакции, напротив, даже охранники были с подведенными бровями. Чувствовалось, что это действительно серьезное издание.
Я ждал на проходной. Ко мне подошла девочка лет тринадцати.
- Вы - Александр, верно? - спросила она.
- Верно, - признался я.
- Анна Плужникова, главный редактор, - представилась девочка.
Я присвистнул.
- Пойдемте, - сказала Анна, - нас ждут.
Мы проплутали по коридорам и зашли в просторную пустую комнату. В комнате сидела высокая и достаточно массивная девушка с рассредоточенно-добрым лицом.
- Алена, - представила ее Анна, - мой заместитель.
Мы сели за длинный стол.
Я достал резюме.
- Рассказывайте, - сказала Анна.
- Ну, - говорю, - родился я в Москве, в семнадцатом роддоме…
- Можно не так подробно, - предупредила Анна.
Я задумался. Что говорить-то?
- Ну, работал на радио, в журнале тоже. «Веселые картинки» называется. Я взял с собой, показать?
Анна неопределенно махнула рукой.
Я достал журналы. Девушки с интересом стали их разглядывать. Правда, их лица продолжали оставаться серьезными.
- У меня такой в детстве был, - сказала Алена.
Анна ничего не ответила. Она пролистала журнал и медленно подняла на меня глаза.
- Вы, наверное, сказки любите? - спросила Анна.
- Люблю, - признался я.
- И стихи тоже? - не унималась редактор.
- И стихи тоже… - сказал я. И понял, что работу мне не дадут…
- Знаете, у нас очень серьезный деловой журнал, - начала Анна, - как бы вам не оказалось здесь скучно…
- Да нет, - говорю, - наоборот. Аграрная тематика меня привлекала еще с детства. С тех пор как я посмотрел мультфильм «Дядя Федор, Пес и Кот»…
Девушки переглянулись.
- У вас будет очень ответственная работа! - предупредила Алена.
- Вы должны быть предельно адекватны, - добавила Аня.
- Иначе каши не сварим, - сказали девушки хором.
- Можете быть спокойны, - сказал я, и случайно переломив ручку, залил стол чернилами.
Несмотря на все это, меня взяли.
Работа заключалась в том, чтобы обзванивать аграриев, брать у них интервью, а затем, на основе их ответов, компоновать статью. За все это причиталось около пяти тысяч.
Гонорар меня обрадовал. За два дня справлюсь, подумал я.
Первой же темой, доставшейся мне, стало «Содержание мясных и мясосальных свиней».
Сроки позволяли расслабиться. Две недели я честно ничего не делал. И только за пять дней до сдачи стал как-то суетиться.
Работу я начал с обзвона респондентов. Аня прислала мне четыре листа телефонных номеров аграриев.
Я думал, что этого более, чем достаточно.
Но кто-то не отвечал. Кто-то бросал трубку. Кто-то принципиально не общался с журналистами. Кто-то был недоступен. От постоянных звонков я путался в цифрах. Однажды стал набирать почтовый индекс. Неудивительно, что это не принесло успеха.
За весь день я так никому и не дозвонился.
На вторые сутки мне повезло больше.  Первый же аграрий, снявший трубку, согласился ответить на мои вопросы. Правда, ответы его были несколько  лапидарны. На вопрос «Как содержатся свиньи в вашем хозяйстве?», он ответил:
- Как в космосе…
Затем подумал и добавил:
- Чтоб я так жил!..
Другой животновод на тот же вопрос ответил еще более кратко:
- Так и содержатся: поел, поспал - и на убой!..
- Все как у людей, - говорю.
Третий аграрий пообещал прислать ответы по электронной почте. Он продиктовал свой адрес:
- Эм эй ар кей оу ви кей а-а, собака…
- Морковка? - спрашиваю.
- Фу, какой вы грубый, - обиделся ответчик, - Маркоуфка…
Оказывается, у аграриев был своеобразный аристократизм.
За три дня я дозвонился до четырех человек. Это было ничтожно мало. Тем более, что никто из них не сказал ничего путного.
Я попробовал звонить в научно-исследовательские институты. В одном из них подняли трубку.
- Вас беспокоят из журнала «Агротехника и технологии», - привычно сказал я. - Вы не могли бы ответить на несколько вопросов?
- На вопросы у нас Мария Петровна отвечать мастерица, - сказал мужской бас, - сейчас я Вас с ней соединю.
В трубке послышалась музыка.
Через секунду ответил несколько вздернутый женский голос:
- Алло?!.
Я повторил свою просьбу.
- А вы приезжайте лучше к нам! - ответила Мария Петровна. - Мы вам и покажем, и расскажем… А то вы небось и навоза-то не видели…
- Ну, - говорю, - навоза мне в жизни хватает.
- Все равно приезжайте.
Я решил рискнуть.
- Ладно, - говорю, - давайте адрес.
На следующий день, с утра, я уже стоял перед институтом, который размещался в обветшалом здании советской эпохи.
Не без робости я зашел внутрь. Поднялся по монументальным лестницам. Нашел Марию Петровну.
Она оказалась высокой рыжей женщиной с каким-то сумасшедшим, как у всех рыжих, огоньком в глазах.
- Значит, вам рассказать про условия содержания свиней? - спросила она.
- Да, - говорю, - если не сложно.
Мария Петровна поставила чайник.
- Не сложно, конечно. Но прежде я напою вас чаем.
Мы попили чай с конфетами.
Я достал диктофон. Мария Петровна настороженно покосилась в его сторону.
- Для верности, - говорю, - чтобы чего не перепутать…
Собеседница одобрительно кивнула и начала свой рассказ.
Постепенно я стал погружаться в пучину животноводства.
Свиньи оказались ничем не хуже людей. Им также были необходимы полноценный сон, сбалансированное питание и регулярные физические нагрузки. И так же, как и людей, свиней подвергали нешуточной селекции.
Дело в том, что покупателями ценится только маложирная свинина. А, следовательно, все животные, имевшие склонность к лишнему весу, подвергались выбраковке. Напротив, самые мускулистые и поджарые становились генетическим авангардом. Толщина сала измерялась регулярно.
Породы свиней назывались романтично: Дюрок, Йоркшир, Ландрас…
Мария Петровна рассказывала мне о премудростях свиной селекции часа два. Я кивал головой и честно пытался разобраться. Она меня постоянно хвалила.
- Вот, - говорила она, - какой сообразительный мальчик. Нам бы таких аспирантов…
- Это, - говорю, - комплимент или предложение?
Мария Петровна смущенно хихикала.
Мы с ней разошлись совершенными друзьями.
Она меня даже водила на соседнюю кафедру - хвастаться.
- Вот, - говорит, - какие прекрасные мальчики к нам ходят…
Кроме того, подарила на память керамическую свинью. В зубах у свиньи почему-то держалась штанга.
Домой я приехал окрыленный. Расшифровал все, что наговорила мне Мария Петровна, и тут же придал ее словам литературную форму. Основа статьи была готова.
В ночь перед  сдачей статьи, я скомпоновал высказывания всех опрошенных мной животноводов и сделал сюжетный костяк. Статье дал название: «Диета для поросенка».
Затем пошел на кухню, подчистил содержимое холодильника и заварил крепкий чай. В одной из стоявших на столе кастрюль отразилось мое телосложение. Я заметил явные признаки мясосальности.
С испугу я побежал к зеркалу. Оголил торс. На меня глядел классический мясосальный хрячок.
Это не было новостью. Еще на факультете, когда я ходил на гимнастику, и желая привлечь внимание девушек, искусно связывался узлом, тренер говорил:
- Александр, почему разболтан таз? Отчего у вас трясутся руки? И главное, что это за ужасная брюшная возвышенность?..
И я падал, красный от смущения.
Но только сейчас я осознал, как велик риск быть выкинутым на обочину жизни. Мне стало обидно за выбракованных свиней. Я уже думал добавить в статью свои размышления на этот счет, но вспомнил строгий наказ Ани:
- Никакой лирики! Ты не в «Веселых картинках»…
Я взглянул на керамическую свинку. Мне пришла гениальная идея. Делать ви-ай-пи свинарники. С тренажерными залами и соляриями. Массажерами и телевизорами. Со спа-процедурами и грязевыми ваннами. Естественно - для генетического авангарда. А тем, кто на обочине, предоставить свободу спокойно умереть. В будущем, очевидно, кто-нибудь эту идею использует.
Время шло к утру, я отослал статью и пошел гулять.
Во дворе было пустынно. На всякий случай в кармане у меня лежала открывалка, в темноте напоминавшая нож. Но это была излишняя предосторожность. Невыспавшийся, лохматый и небритый, с красными глазами - я  сам был страшнее всех маньяков.
Вернувшись домой, рухнул спать.
Прошла неделя. Аня на мою работу ответила коротким «Ок» и переслала правку. Теперь нужно было отослать спикерам фрагменты статьи на заверение.
Каждому из них (памятуя изысканность Маурковки), я написал витиеватое письмо. Начиналось оно так:
«Многоуважаемый NN. Четырнадцать дней назад Вы любезно согласились ответить на вопросы журнала «Агротехника и технологии»…»
К письму прилагался файл с фрагментами текста.
Довольный проделанной работой, я уже подумывал вернуться к  написанию диплому.
Но прошло несколько дней, а ни один аграрий не отозвался.
Зато позвонила Аня.
Голос ее не был радостен.
- Саша, сколько человек заверило материалы? - спросила она деловито.
- Пока, - говорю, - ноль.
- Плохо. Начинай их обзванивать. Слушай, мне позвонила некая Мария Петровна с кафедры селекции… Очень ругалась… Сказала, мол, ты все перепутал и переврал, и вообще показал себя бесчестным человеком…
- То есть бросил ее беременную?
- Не иронизируй. Слушай, нужно чтобы все спикеры заверили материалы до конца недели. Идет?
- Идет, - обреченно сказал я.
В этот же день позвонил научный руководитель.
- Саша, желаю здравствовать… Как продвигается дипломная работа? Над чем вы сейчас трудитесь?
Диплом у меня, надо сказать, по филологии.
- Над гомозиготными признаками мясосальных свиней, - признался я.
Преподаватель закашлялся.
Я стал его успокаивать:
- Да по работе пока, по работе…
- Ну, смотрите, у вас скоро защита…
- Ладно, - говорю, - ладно.
- Да и… Я прочитал вашу писанину…
Действительно, я ему отсылал первые две главы и вступление. В последнем позволил себе несколько лирических мест, написав в сноске: «Пожалуйста, не убирайте, должно же быть в работе хоть немного воды…»
- Прочитал я вашу писанину, - повторил преподаватель, - Александр, это не вода… Это другая жижа…
Мы договорились встретиться на следующей неделе.
Придя домой, я бросился к компьютеру. Стал проверять почтовый ящик. Аня прислала короткое: «Позвони». Научный руководитель повторил свои претензии в письменном виде. Правда, он был несколько более снисходителен. Охарактеризовал мою художественную манеру как «сопли и слюни».
Было письмо и от Марии Петровны. Она также была более сдержанна. Написала только, что разочарована в журналистах и вообще в мужчинах. Прислала свой вариант правки.
Я стал смотреть, какие же страшные ошибки я допустил? Оказалось, в одном месте не хватало запятой. В другом -  не понравился деепричастный оборот. По факту - практически ничего. Из-за чего сыр-бор-то, думаю?
Нужно было звонить аграриям. До одного, к счастью, я дозвонился сразу же. Но человек был не сильно сговорчив:
- Какой журнал? Какая агротехника? Я вообще ничего не знаю.
Я стал медленно и вкрадчиво напоминать:
- Вы отвечали на вопросы, недельки эдак две назад… Про хрюшечек…
Аграрий задумался.
- Ладно, - говорит, - может, и было. Но печатать я вам запрещаю.
- То есть как? - всполошился я. - Мы уже в верстку отдали.
- Нет. Это мое последнее слово.
- Но можно, - говорю, - хотя бы узнать - почему?
Снова повисла пауза.
- Не печатайте мою фамилию.
Я схватился за голову.
- У нас такой порядок, понимаете? «Иванов сказал…», «Петров утверждает…»
- Хорошо, но без имени.
- Ладно, - говорю, - без имени. Должность у вас какая?
- А это еще зачем?
Терпение мое истощилось.
- Должность! - крикнул я.
- Старший зоотехник, - смиренно донеслось из трубки.
- То-то, - говорю.
Стал звонить следующему. Им оказался жизнерадостный Морковка. Он меня сразу узнал.
- А-а-а, - говорит, - Александр! Как же! Как же!
- Я вам фрагменты статьи выслал… вы не смотрели?
- Нет, не смотрел… не пришлось как-то.
- А сейчас посмотреть не можете?
- Сейчас… хм… не могу.
- Тогда я вам продиктую…
Морковка захихикал.
- Думаю, это не совсем удобно.
- Почему?
- Ну… потому что я в бане…
Мы договорились связаться на следующий день.
Постепенно я обзвонил всех участников нашего свинского предприятия.
В конце недели выслал Ане их заверения.
- Отлично! - сказала редактор. - Ты теперь главный специалист по свиньям.
- Просто у меня взгляд изнутри, - говорю.
Все мучения заняли две недели. Не менее пяти тысяч раз я проклял свой пятитысячный гонорар.
В конце месяца я поехал в редакцию забирать деньги.
В очереди в кассу стояли несколько человек.
Невысокая, полная и застенчивая девушка получала деньги за статью «Секреты экспрессивной красоты».
За ней стоял вытянутый небритый парень с заплывшими глазами и остановившимся взглядом. Он говорил по телефону и предлагал на ужин купить рассола.
Парень взял гонорар за материал «Будни чемпиона».
За ним был я, ничего не смыслящий в сельском хозяйстве, за всю жизнь не державший в руках даже лопаты - внештатный корреспондент «Агротехники».
В принципе, здесь уже можно было бы поставить точку…
Но вечером в поисках славы я залез в Интернет. Давно уже я мечтал засветиться в виртуальном пространстве. Ведь все мои друзья там уже были.
При вводе фамилии Кости, паутина начинала пестреть ссылками на известную музыкальную группу «Manicurе», где он являлся басистом.
Дениса всемирная сеть знала по многочисленным поэтическим вечерам.
У меня был даже друг, чья фамилия упоминалась на сайте «Афиши». Это кинорежиссер-документалист, автор нашумевшего фильма «Как Анечка увидела член».
Я вбил свои координаты. Первыми полезли однофамильцы. Один из них написал самоучитель по кикбоксингу. Другой - руководство по эксплуатации дорожных машин.
Хорошая компания, думаю.
Наконец, я нашел себя. Правда, не на сайтах, а в картинках.
На экране высветилась огромная фотография трех свиных задниц, еле умещавшихся в кадр. Подпись под кадром гласила:
«Мясосальные свиньи все менее популярны среди аграриев, утверждают специалисты…».
Вот, думаю, в этом - весь я. И точка.

Изумрудный елочный шарик

Все началось с того, что летом, как раз после получения диплома и  выпускного, я встретил свою одногруппницу. Она была преувеличенно счастлива.
После обмена стандартными вопросами, девушка объяснила:
- Журналистику - на фиг! Я теперь преподаю русский иностранцам. Весело - жуть! И доход хороший…
Последние слова вызвали в моей душе смутное томление.
- Скажи, - спросил я, - а как ты попала в когорту счастливцев?
- Да очень просто: закончила трехмесячные курсы при МГУ - и устроилась… Я их телефонов не помню, ты просто вбей в Интернете, мол, хочу учить русский как иностранный - они тебе первой строкой и высветятся.
- Спасибо, - говорю, - считай, уже сделано.
Мы попрощались, и я побежал в ближайшее интернет-кафе. Мне дали компьютер недалеко от кофе-бара. Там стояли арабские, бразильские, африканские сорта…
Это напомнило мне историю, которую рассказал Миша Романенко:
- Захожу я как-то в Одессе в магазин элитного бухла. Подарок купить, типа. Смотрю, стоят коньяки. Из Франции, Англии, Португалии, Мексики, Аргентины… Полки три или четыре. И все - одинакового цвета…
От кофе я решил воздержаться. Денег было в обрез. Взял получасовой трафик.
Открыл браузер. Стал вбивать в поисковой строке.
Слово «курсы» затруднений не вызвало.
Но далее начались проблемы.
«ПрЕпАдАвания»?
«ПрИпОдОвания»?
«ПрЕпАдОвания»?
«ПрИпОдАвания»?
Я испробовал вариантов пятнадцать. Время подходило к концу.
А ведь я так хотел учить русскому языку.
Наконец, нужная комбинация была найдена.
Я записал координаты.
На следующий день с утра позвонил по указанному телефону.
- Можно, - говорю, - записаться на курсы?
Приятный женский голос ответил:
- Записаться-то вы всегда успеете. Начало программы только в октябре.
Я обещал перезвонить осенью.
Тем более, что денег пока все равно не было.
Я стал беречь средства. Никуда не ходил. Не покупал одежду. Ел только овсяную кашу, семечки и творог.
Как-то мы с Костей беседовали о своем будущем.
- Хорошо бы, - говорю, - уехать куда-нибудь в глушь, на природу, работать в сельской школе или больнице, помогать людям…
- Ага,- заметил Костя, - и каждый день жрать одну гречку…
Что ж, думаю, моя мечта начала сбываться.
Освободившееся время позволило подготовиться к аспирантуре.
Аспирантура - это великое благо. Особенно, если вы - мальчик. Особенно - здоровый.
Но аспирантура это и великое зло. Особенно, если вы лентяй. И если вам надоело учиться.
Благо – потому, что вы сможете избежать армии.
Зло - потому что вам придется писать диссертацию.
Мне не пришлось выбирать.
Родители сказали:
- Если пойдешь в армию, домой можешь не возвращаться…
Конечно, мой патриотический пыл был велик… Но не настолько.
В аспирантуру МГУ не было смысла и соваться. У меня не было красного диплома, не было протекции. К тому же мне, как и большинству выпускников журфака, хотелось покончить со всякой журналистикой.
Я решил пойти в учителя.
- Работа, - думаю, - не пыльная. А к рублевой диете я уже привык.
Для осуществления этого плана был выбран один из педагогических вузов. Чтобы восполнить недостаток научных трудов мне пришлось писать реферат.
Для этой цели я записался в Ленинскую библиотеку. Набрал себе разнообразных книжек с поэтическими названиями вроде «Искусство преподавания» и «Учитель жизни». И принялся за работу.
Педагогические книги оставили неизгладимый след в моем сознании.
Одна из них, посвященная воспитанию детей младшего дошкольного возраста, начиналась так:
«Мы - совершенные биологические машины…».
Автор другой книги призывал:
«Не забывайте о том, что знать еще не значит понимать… Это должен знать каждый учитель…»
Этот же дидактик призывал тщательно планировать свой режим.
«Суточная норма потребляемых Вами калорий не должна превышать 3300...» - писал он в заключении книги.
Какая полезная, думаю, информация.
Кое-как я состряпал реферат. Мне объявили даты экзаменов. За неимением других дел я решил серьезно подготовиться. Но за неимением времени подготовиться так и не смог.
В аспирантуру сдаются три экзамена: «иностранный язык», «философия» и «специальность».
Первым я сдавал «Специальность», то есть педагогику.
Об экзамене я узнал за два дня.
Первый день потратил на покупку учебника и блуждания по Москве.
Во второй специально отключил телефон, основательно наелся кашей и сел за стол.
Подошла мама.
- Ты должен мне помочь, - сказала она, - в выходные придут гости. Надо закупить продукты.
Я вздохнул.
- У меня, - говорю, - завтра экзамен…
- Ничего, - сказала мама, - поедем на машине, за полчаса управимся.
Мы вышли во двор.
- Давай тогда уж я за руль сяду, - предложил я.
Права у меня были. Вождению нас научили еще в школе. Хотя инструктор мне уже тогда говорил:
- Рубайлов, не гладь руль, это тебе не баба… И что ты дрочишь коробку передач? Тебя вообще на дорогу выпускать опасно…
Впрочем, он так говорил нам всем. Кроме девочек, конечно. К девочкам инструктор питал слабость и вне очереди катал по Москве.
Мама посмотрела на меня опасливо. Водил я редко, но феерично.
- Ладно, - говорит, - я все равно на каблуках.
Я радостно взял ключи. Сел в машину. Завел мотор. Стал разворачиваться. Надо сказать, что во дворе у нас, заставленном «ракушками», довольно тесно.
Нужно было вплотную подъехать к гаражу, сдать назад и развернуться.
Не доезжая нескольких метров до «ракушки», я непринужденно перенес ногу левее и выжал педаль тормоза.
Но нога, зацепившись за что-то, опять попала на педаль газа. Мотор взревел и со страшным грохотом машина с разгону въехала в гараж.
Со стороны казалось, что нерадивый автовладелец решил загнать свой автомобиль в «ракушку», но забыл открыть гаражные ворота.
Мама так и осталась стоять на улице с открытым ртом. Затем я услышал ее крик:
- А-а-а-а-а!!!…
Прохожие с интересом останавливались.
Знающие люди оценивали ущерб.
Кто-то хвалил меня за ловкость. Кто-то требовал отодрать за уши. Безучастным не остался никто.
Пришлось ждать милицию. Страхового инспектора. Папу.
День был потерян. Вечер прошел в нравоучительных беседах.
За письменный стол я сел только ночью.
- Уже поздно, ложись спать, - посоветовала мама.
- Учиться, - говорю, - никогда не поздно.
Я заварил крепкого чая и принялся читать.
За время работы в «Агротехнике» я привык к ночным занятиям. Даже находил в них специфический смак.
К четырем часам утра больше половины учебника было успешно прочитано и законспектировано. Но в пятом часу моя голова начала обессилено клониться к столу. Ни свет лампы, ни чай, ни музыка не могли ее взбодрить.
И тут я дошел до главы «Патриотическое воспитание». Целую страницу занимала фотография березок. На следующей - крупными буквами значилось:
«НЕТ ЧЕСТИ ВЫШЕ, ЧЕМ СЛУЖИТЬ РОДИНЕ…»
Я вспомнил, зачем иду в аспирантуру. Сон как рукой сняло.
Эмоциональный заряд был столь велик, что я заснул только в восемь. Учебник был прочитан до корки.
В одиннадцать я уже сидел в аудитории. Вопреки привычке, с утра я даже успел помыться.
Экзаменаторы не мучили будущих аспирантов. Меня спросили:
- Какая разница между «принципом» и «методом»?
Я подумал и сказал:
- Никакой.
- Правильно, - обрадовались экзаменаторы. И поставили «отлично».
Следующий экзамен дался не так легко. Это был «иностранный язык», то есть английский.
Меня предупреждали, что будут тексты по специальности. Вопросы по дидактике. Культурологические аспекты.
Я изрядно потел и готовился. Прочитал несколько статей по педагогике на английском. Пообщался со знакомыми англичанами. Даже купил словарь жаргона и нецензурных слов.
На экзамене мне указали на кучку белых квадратиков.
- Take your ticket please… - сказала экзаменатор.
Трясущейся рукой я взял один из квадратиков.
Там значилось: «My house».
Экзаменатор вопросительно на меня посмотрела.
- Май хаус, - говорю, - мой дом, то есть.
- О'кей, - сказала экзаменатор.
Я сел несколько ошарашенный. Я был готов к научным текстам. Специфической лексике. Культурологии и фразеологизмам. Но точно не к «май хаус».
Последний раз я раскрывал подобные темы в пятом классе.
Быстро написав ответ, пошел сдаваться.
На фразе «metaphysical symbol» экзаменаторши переглянулись.
И отпустили меня с «пятеркой».
Оставалось только философия. К ней я готовился особенно тщательно.
Во-первых, мне было самому интересно. Во-вторых, в это же самое время сдавать философию готовился Костя, также поступавший в аспирантуру. Мы с ним договорились проводить совместные занятия.
Каждый готовил свой вопрос, а потом мы пересказывали их друг другу.
Занимались на берегу обводного канала Москвы-реки, недалеко от его работы.
Рядом с нами ловил рыбу какой-то угрюмый дед. Он слушал наши истории с настороженным интересом.
Помню, я рассказывал про единство сансары и нирваны в чань-буддизме.
Дед не выдержал.
- Бл*, вы своей гомосятиной мне всю рыбу распугаете!..
Пришлось заниматься в парке.
На экзамен я пришел сверхподготовленный. Мне казалось, философию я уже могу преподавать.
Мы сдавались в небольшой комнатке, где собралось человек десять поступающих и два преподавателя. Первые полчаса готовили билеты. Преподаватели обсуждали житейские темы, рассказывали анекдоты, делали прогнозы на меню комплексного обеда. Экзаменаторы прекрасно друг друга дополняли, но были совершенно не похожи. Один из них весь умещался в выражении «comme il faut» - то есть был с иголочки одет, гладко причесан, чисто выбрит, в меру худ и загорел. Другой, напротив, отличался неряшливостью, непомерной толщиной и добродушно-детской улыбкой. Впрочем, обоим им были свойственны спокойствие и юмор. Один говорил:
- Представляете, чтобы создать изделия из фарфора, китайцы доводили температуру в печи до 1050 градусов. И это в раннем средневековье, когда в Европе собак ели!
Другой отвечал:
- Да, а я недавно читал как Мережковский на собрании русских эмигрантов после обсуждения вопроса «Есть ли у России будущее» поднял руку в знак того, что хочет сказать, и глубоко зевнул. Всем стало понятно, что вопрос исчерпан.
Затем стали обсуждать Макиавелли. Затем – прогноз погоды. То есть вели себя как интеллигентные люди на отдыхе.
Затем к ним потянулись отвечающие. После того, как первая девушка ответила по своему билету, ей задали неожиданный и каверзный вопрос:
- Скажите, пожалуйста, что такое Ренессанс?
Девушка потупила лучистые глаза.
- Да… не припомню…
- Ну это же очень просто – Возрождение, – объяснил полный добряк.
- Ах, да… - застыдилась девушка.
- Ну хорошо. А как вы охарактеризуете гуманизм?
Девушка шумно и грустно вздохнула.
- Да я вообще-то в душе «технарь»… - страдальчески произнесла она. – Поймите меня правильно!
И зачем-то перекрестилась.
Ее не стали мучить и отпустили с богом.
Следующая  девушка учла ошибки своей предшественницы.
- Что такое гуманизм? – задали ей дежурный вопрос.
- Гуманизм – это когда о человеке… – бойко отчеканила она.
- Правильно! – похвалили экзаменаторы. – А каких гуманистов вы знаете?
Такого поворота девушка не ожидала. Повисла неловкая пауза.
- Ну, например, Макиавелли, – пошутил добродушный великан.
- Ах да, я как раз хотела его назвать, – обрадовалась отвечающая.
- Макиавелли, Джугашвили…– хмуро продолжил второй философ.
- Джугашвили?.. Это Сталин-то? Ну, пожалуй… Если вы так считаете… - растерялась девушка.
- А чего вы сомневаетесь? Разве он не гуманист? - подтвердил преподаватель. - До сих пор от его гуманизма икаем…
  Следующей претендентке были заданы те же вопросы.
Когда экзаменаторы спросили, кого из гуманистов она знает, девушка быстро ответила:
- Лев Толстой.
Это был беспроигрышный вариант: попробуй опровергни! Философ-щеголь хотел было попросить назвать кого-нибудь из зарубежных гуманистов, но его полный товарищ вдруг восторженно заговорил:
- Да, Толстой – это же человек тысячелетия! Его читают во всем мире, на всех языках, – и внезапно он стал сыпать немецкими, затем испанскими, а затем и вовсе папуасскими словами.
- И все это сказано о Толстом! – успокаиваясь, резюмировал он.
Пораженная девушка ушла, даже не дождавшись разрешения.
За ней последовал бледный юноша – один из немногих лиц мужского пола. Парню достался вопрос «Философия Платона». Свой ответ он начал изысканно:
- Прежде чем обратиться к рассказу о жизни и учении этого великого человека, я бы хотел сказать, что Платон был учеником Сократа…
Преподаватели довольно закивали головами.
Но продолжения не последовало. Очевидно, парень посчитал, что этой информации вполне достаточно.
- Скажите, а вам знаком миф о пещере?.. – поинтересовался один из экзаменаторов.
- Нет, – искренне удивился сдающий, – а что, Платон жил в пещере?
Преподаватели отнеслись к его вопросу философски:
- Вот будете учиться в аспирантуре и сами все узнаете, – заключили они.
О гуманизме его спрашивать не стали.
За юношей последовала молодая учительница музыки. Девушка начала отвечать, но ее мягко прервали, указав на стоящее в углу пианино:
- Вы нам лучше сыграйте, – попросил философ-эстет.
Девушка смутилась, но затем села за инструмент и начала стучать по клавишам. Пианино было жутко расстроено, но мы все, наоборот, развеселились и даже стали хлопать ей в такт.
Все это время я, как бешеный, писал, писал и писал. Билет, который я вытащил, содержал в себе два вопроса: «Природа творческого познания» и «Философия Просвещения». Первый вопрос смущал меня нагромождением слов, и я, как ни бился, не мог представить себе «природу творческого познания» даже приблизительно. Зато второй вопрос открывал широкий простор для размышлений. И я решил начать с него.
Я писал часа полтора и не оставил ни клочка свободного пространства на трех А-четвертых листах. Я цитировал Бэкона, Вольтера, Руссо, Сократа и Демосфена, в красках живописал последствия Великой Французской Революции, сравнивал Гегеля и Канта, рассказывал о приключениях барона Гольбаха…
Подошел мой черед. Я сел перед экзаменатором и робко заметил:
- У меня довольно обширный ответ получился…
- Ну, придется наступать песне на горло, – отозвался преподаватель.
Я начал рассказ. Успел сказать: «Истоки философии Просвещения были заложены еще в XVII веке, когда Фрэнсис Бэкон сформулировал свой знаменитый тезис «Знание – сила»…».
Экзаменатор неожиданно меня прервал.
- Хорошо, следующий вопрос.
Я побледнел.
- А можно, – говорю, – я еще немного расскажу, все-таки старался…
- По вашему ответу можно готовиться, – объяснил экзаменатор. – Только успевай записывать. Следующий вопрос.
Я членораздельно произнес: «Природа творческого познания», сделал паузу и наобум сказал:
- Познание – это всегда творчество…
- Хорошо, билет вы ответили, – отозвался экзаменатор. – Что такое гуманизм?
- Гуманизм, – говорю, – это философское направление, ставящее во главу угла человека и сострадающее ему. Бывает гуманизм положительный и отрицательный…
- Опять вы за свое! Давайте покороче. Что такое успех?
Здесь надо сделать оговорку. Этот вопрос экзаменаторы задавали всем сдающим. Кто-то отвечал: «Самореализация в работе»; кто-то: «Создание семьи». Одна девочка, приняв серьезный и сосредоточенный вид, даже сказала:
- Успех – это не только деньги!
Экзаменаторы похвалили ее за неординарность мыслей.
Я тоже решил отличиться. Тем более, что и правда так полагал:
- Успех, – говорю, – это примирение с неудачей.
Преподаватель недоверчиво на меня покосился.
- А вот это поподробнее! – попросил он.
- Ну как же, - говорю, - не зря ведь «жизнь» и «жопа» начинаются на одну букву… И чем больше в человеке человеческого, тем острее он это чувствует… Так только примирение и остается…
Преподаватели переглянулись.
- Пожалуй, сейчас вы все же добились успеха… - сказал один из них, расписываясь в ведомости.
Так я сдал все экзамены на «отлично».
Можно было расслабиться.
Недели две я не делал ровно ничего. Даже «Агротехнику» как-то незаметно забросил.
Но средства мои стали истощаться. Пришлось вновь усиленно звонить аграриям.
Однажды днем я как раз ждал возможности перезвонить генеральному директору какого-то совхоза и вспомнил о курсах русского. Набрал их несложный номер.
- А группа уже набрана, - сказал приятный женский голос. - Занятия со среды начались… Но вы еще можете успеть. Сегодня занятия - в половине седьмого.
Не теряя времени, я помылся, побрился, оделся, наелся и вышел.
Через полтора часа уже сидел в полуподвальной аудитории биологического факультета МГУ и слушал заунывный рассказ миловидной старушки.
Старушка жонглировала непонятными словами:
«Фонема - это функциональная единица, несущая смыслоразличительную функцию…
Синтаксема - носитель элементарного смысла, то есть слово в его функционировании…
Синтаксис изучает средства и способы построения речи и ее коммуникативных единиц - предложений.
Развивать дискурсивные компетенции учащихся лучше всего через умение оперировать когнитивными практиками…»
Читала она по бумажке. Один раз, правда, преподавательница подняла взгляд, поправила очки, и мечтательно глядя вдаль, приготовилась сказать нечто очень искреннее.
- По правде говоря, - сказала она, нежно улыбнувшись, - не следуя строгой научной терминологии… Сейчас уже не говорят «узус». Сейчас говорят -  «дискурс»…
И вновь уставилась в свои бумажки.
Так прошло полтора часа. Я собрал вещи, надел рюкзак и твердо решил уйти. Но плутая по коридорам, наткнулся на заспиртованного осьминога и все же решил остаться.
Бабушку сменила другая преподавательница, не более молодая, но чуть более живая. Она учила нас технике речи. Всю пару мы кривлялись, то растягивая рот в улыбке, то раскрывая его, словно овраг.
Около девяти вечера занятия кончились, и все студенты (точнее, студентки, их было большинство) засобирались по домам.
В коридоре я несколько замешкался возле двери. Рядом со мной стояла невысокого роста девчушка.
- Ты помнишь дорогу? - спросил я у нее.
- Нет, - ответила она, задирая голову.
- Я тоже. Пойдем тогда вместе.
Она согласилась. Кое-как мы нашли выход с биофака.
К метро шли по аллее вдоль цепляющихся за блики фонарей деревьев.
- Ты как сюда попал? - спросила девчушка.
- По глупости, - признался я, - а ты?
- А я по случаю.
- Это, - говорю, - одно и то же.
Мы представились. Оказалось, девчушку зовут Елена.
- Можно «Леля» - пояснила она.
Леля спросила, кем я работаю.
- Журналистом, - сказал я со свинцовой усталостью.
- О! - воскликнула спутница. – Журналистика - это так интересно, так прекрасно!
- Ага, - говорю, - особенно если работаешь в журнале «Агротехника…».
Леля задумалась.
- Ну а почему бы тебе не писать в «Афише»?
Я сплюнул в сторону сверкавшего в ночной пустоте Университета.
- Да ведь это, - говорю, - в тысячу раз хуже.
Елена не поняла. Но как тут объяснишь?
- Просто поверь: хуже.
В свою очередь, Леля пожаловалась на то, что когда-то работала в офисе.
- Только стены, бетон, стекло и компьютеры… Короче, одно дерьмо, - охарактеризовала она свою работу.
Мы незаметно подошли к метро. Я предложил обменяться телефонами. Надо же, думаю, хоть с кем-то из группы поддерживать связь.
Леля продиктовала номер.
- Звонить можно в любое время дня и ночи? - спросил я равнодушно.
Леля обиделась.
- Нетушки. Только днем.
Мы расстались.
На следующий день Костя спрашивал:
- Ну как курсы? Познакомился с кем-нибудь?
- Ну да, - говорю, - с одной барышней…
- И что же она? Хорошенькая? Блондинка? Брюнетка? Волосы длинные, каре?
Я напрягся.
- По-моему, - говорю - она была в шапке.
- Фу, какой ты невнимательный… Ну хоть что-нибудь запомнил? - не унимался мой друг.
- Помню, что нос картошкой, - припомнил я.
- В тебе говорит агротехник… - презрительно заключил Костя.
Постепенно, правда, я стал привыкать к своей новой подруге.
Ходить на курсы приходилось три раза в неделю. Преподавательницы несли столь заунывный бред, что единственным развлечением были перемены. Мы с Лелей понемногу исследовали все закоулки биофака. Прошли все этажи и коридоры, рассмотрели всех замаринованных моллюсков. Я даже стащил из незакрытых ящиков несколько химических реактивов и подарил на память Леле.
Конечно, недели две я путал ее то с Машей, то с Аней, но затем выучил, что она - Елена и даже записал имя в блокноте.
Как-то в один из перерывов мы по обыкновению прошагивали коридоры биофака.
- Смотри, какой красивый закат… - сказала Леля, щурясь на окно - хотя это скорее фонарь…
Я как будто очнулся. И понял, что любуюсь своей спутницей. Оказалось, она была не брюнетка и не блондинка, а рыжая.
Маленькая, рыжая, с курчавыми непослушными волосами и вздернутым широким носом. С белой, бледной кожей, усыпанной веснушками и родинками…
Какое-то сумасшедшее, больное чувство заскреблось в моей душе. Случилось нечто громадное и непоправимое…
У Лели зазвонил телефон.
- Да… - сказала она. - Возьми молоко… В холодильнике…
Леля положила трубку.
- У меня там котик, - застенчиво объяснила она.
- Да ладно, - говорю, - у меня у самого две кошки. Причем, одна из них - кот. Спят на мне, как на матрасе.
Леля причмокнула.
- Богатая у тебя личная жизнь, - говорит.
- А то. Твоему сколько лет?
Леля смутилась.
- Ну, двадцать пять.
- Вот это да! – говорю. - Долгожитель. А как его зовут?
Леля посмотрела на меня пристально.
- Андрей. Он работает инженером.
Земля поплыла. Потолок закружился в вальсе.
- Прости, - говорю, - не сразу понял…
На следующий день меня вызвали в аспирантуру. Дали расписание занятий. Частично оно совпадало с курсами русского. Последние посещать не хотелось.
Спецкурс, проходивший в аспирантуре, назывался «Методология написания научного текста». Его вела женщина, поразительно напоминавшая пожилую Мэрилин Монро.
Свое занятие она начала с провокационного вопроса:
- Скажите, - сказала Монро, - как вы думаете, что такое наука?
Из разных концов аудитории послышались обрывки фраз.
- …способ познания.
- …систематизация знаний.
- …иерархия ценностей.
Видя, что никто не решается, я поднял руку.
- Наука - это систематизированное представление о законах мироздания… - предположил я.
Мэрилин Монро сурово покачала головкой.
- Ай-ай-ай… А еще учится в аспирантуре… Наука - это вид человеческой деятельности…
Ошарашенные аспиранты схватили ручки и стали записывать определение.
- Ну хорошо, - продолжила Монро, - а что такое «методология»?
Никто уже не решался даже шушукать. В аудитории повисла тишина.
Монро довольно огляделась.
Выдержав паузу, она сказала:
- Методология - это наука о методах.
Мы снова схватились за ручки…
По окончании пары я стремительно ушел.
- Нет уж,- думаю, - лучше убивать время где-нибудь в другом месте…
Я позвонил Косте.
- О, Санек, приезжай! - сказал он радостно. - Ко мне как раз голландец прилетел.
Костя участвовал в программе обмена. Сначала у него дома две недели жил парень из Голландии, а потом он две недели гостил в стране тюльпанов.
Костя давно мечтал побывать в Европе. К европейцам он
относился трепетно. Даже еду из-за  границы он
воспринимал по-особенному. Ел ее только маленькими кусочками,
тщательно пережевывая и смакуя.
И тут к нему приехал живой голландец. Звали его Вальтер.
- Как Вальтера Скотта! - обрадовался я при встрече.
- Ye-ah, everybody say this... - мрачно ответил голландец.
Вальтер интересовался журналистикой. Особенно политической. Он говорил, что в России нет свободы слова.
- Как это нет? - кипятился гуляющий с нами Денис. - Вот я сейчас крикну, что Путин – козел! - и никто мне не возразит. Вот она - свобода слова!
Печатного слова, уточнял Вальтер.
Денис некоторое время размышлял.
- Зато у нас есть свобода духа... - загадочно говорил он.
О журналистике Вальтер мог говорить часами. Даже погода не отвлекала его от этой темы.
Когда мы только познакомились, я спросил:
- How do you like our country?
- Oh, great! - ответил Вальтер. - But there is no independent media. It's a pity.
- Он все время это говорит, - прошептал Костя.
- Ты придираешься, - возразил я.
К нам подошла общая знакомая. Костя представил ее Вальтеру.
- Он голландец?! - радостно воскликнула девушка и тут же навалилась к Вальтеру с комом вопросов, улыбок и взглядов из-под ресниц.
Наконец, она спросила:
- And what you can say about Russia, what seemed to you beautiful, interesting and so on?
Вальтер задумался.
- It's great, - ответил он после паузы, - but it's a pity that there is no independent media in your country...
- Вот видишь!.. - торжествующее заметил Костя.
Конечно, Костя был разочарован. Он ожидал увидеть культурного, взрослого европейца. А с Вальтером ему приходилось нянчиться, как с грудным.
Однажды Костя отошел в столовую купить себе бутерброд (дело было в стенах факультета журналистики). Вальтер тут же набрал номер своего куратора:
- My friend has gone. He left me alone. I don't know where he is and what I have to do. Maybe we need to call the police...
Тут в дверях аудитории, где сидел Вальтер, показался Костя с куском хлеба в зубах.
- No police! - поспешил добавить Вальтер. - Нe came back, alliluya!
Кроме того, Вальтер нервничал в метро. Костя, как и всякий порядочный человек, в метрополитене любил поспать. Вальтер же тормошил его на каждой станции:
- Have not we missed our station? - волновался он.
- Давно уже мог бы маршрут запомнить... - бурчал Костя.
Ну и в довершение всего, Вальтер говорил о журналистике. Он говорил о ней в дороге, за едой, перед сном...  Для окончившего журфак человека - это невыносимо.
Внешне Вальтер был похож на школьника. Круглые очки, пробор, детские голубые глаза. Но как большинство голландцев, его отличал гигантский рост. В итоге получалась некая смесь жирафа и Гарри Поттера.
Как и другие приехавшие в составе их группы голландцы, Вальтер любил играть в снежки и пить. Причем одно было неразрывно связано с другим. Снежные потасовки начинались только на пьяную голову. За те две недели, что Вальтер был в России, трезвым я его не видел ни разу.
Напивались голландцы в кафе, выбирая что-то претенциозно-безвкусное, на блатной манер. Последний раз мы сидели в кафе «Богатырь», недалеко от Курского вокзала.
Это кафе было мне немного известно. Однажды я встретил бездомного человека, знакомого по «Друзьям на улице». Он был очень голоден. Дело было как раз на Курском.
Сквозь частокол деревянных кольев виднелась «богатырская» вывеска. Я указал на него рукой.
Бездомный брезгливо поморщился:
- В «Богатырь»?.. Ты что, меня не уважаешь?!
Итак, голландцы сидели в «Богатыре». Нашего официанта звали Ашот. Ему заказали жареный картофель с солью и пиво.  В процессе трапезы голландцы курили, краснели и смеялись. Губы Вальтера приобрели кровавый окрас. На щеках проступил румянец.
Костя нервно дрыгал ногой. От нечего делать жонглировал мандаринами. Я его, как мог, успокаивал.
- Понимаешь, - кипятился Костя, - им предлагали пойти в Музей современного искусства. И они вроде как согласились. Но потом увидели этот кабак...
- Да ладно, - говорю, - дай людям расслабиться...
- Не надо было напрягаться, - рассуждал Костя. - Хороший же мне дружок достался. Только и делает, что пьет и болтает о свободе слова. Больше его не интересует ничего.
- Даже девушки?
- Ну, может быть, девушки... Хотя... В Голландии его соседкой по общежитию была некая Ирэн. Вальтер признает, что она симпатичная. Ирэн закончила консерваторию и собрала собственную музыкальную группу. Кроме того, Ирэн ходила на курсы зодчества...
- Вот это да! - воскликнул я.
- Да... Но Вальтер с ней не общался.
Так мы просидели около часа. Наконец, Костя не выдержал. Он показал Вальтеру на часы и предложил в форме императива:
- Let's go for a walk!
Вальтер показал, что ему нужно допить пиво.
Не без внутренней борьбы Костя пошел на эту уступку.
- Он сегодня был в гостях у одной девочки, тоже участницы программы обмена, - объяснил Костя, - там он ел пельмени и выпил «ерш» - водку и пиво на понижение. И теперь тут еще три бокала... Что с ним будет - не знаю.
- Ничего, - успокаивал я, - сейчас прогуляемся, проветримся.
Вальтер допил свое пиво, расплатился  и встал из-за стола.
Мы  вышли на улицу. Костя предложил идти в сторону Бауманской.
Мороз крепчал. Костя шел несколько впереди, врезаясь в беззвездную тьму, а мы с Вальтером семенили чуть поодаль.
- It's a pity, - говорил Вальтер покачиваясь, - It's a pity, that's there is no... there is no independent media... in your country.
- Yes, yes,- говорил я монотонно.
Внезапно Вальтер сменил пластинку:
- I want to the toilet...
- Ok, - безучастно отозвался я.
- No, I want to the toilet right now!
- Что вы там копошитесь? - крикнул Костя.
- Он хочет в туалет! - говорю.
Костя выругался.
Мы ускорили шаг. По идее, где-то впереди должен был быть Макдональдс.
Однако, после пятнадцати минут трусцы, мы нашли не Макдональдс, но монастырь.
- В монастыре должен быть туалет, - предположил Костя.
Мы подошли к массивным белым стенам. В небольшом отдалении действительно находилось приземистое кирпичное здание, озаглавленное М-Ж.
- Is this metro? - спросил Вальтер.
- This is Kremlin! - объяснил Костя.
Мы подбежали к кирпичной постройке. Железные двери были наглухо закрыты. «Зимой туалет работает только в светлое время суток» - гласила висевшая на двери надпись. «В темное время суток вас все равно никто не увидит», - подписал кто-то ниже.  Оставался только один выход.
Я взял Вальтера за руку и решительно подвел к белой стене.
- Repeat after me! - властно сказал я.
После чего снял шапку, размашисто перекрестился и отвесил земной поклон.
- Не кощунствуйте! - крикнул Костя.
Но было уже поздно.


- Вот тебе и Европа, - разочаровано произнес он, когда мы подошли.
            В понедельник я вновь пошел на курсы русского. Леля сидела с всегдашним своим беззаботным видом. Рыжие волосы, как и всегда, курчавились и вились, кожа поражала молочной белизной, смех напоминал тысячи звенящих колокольчиков.
На перемене я рассказал про Вальтера.
- Все-таки это чересчур, - пожурила Леля.
- Мне и самому, - говорю, - стыдно.
- А я вчера с папой встречалась… - сказала Леля, - помогала ему выбрать в магазине штаны. Он у меня кандидат наук. В математике гений, а во всем остальном - полный лох.
- О, совсем как я, - говорю, - только я не кандидат и в математике не гений.
Мы шагали по бесконечному коридору.
- Ну, хорошо, Вальтер и прочее, это ведь все от скуки… А чего бы тебе действительно хотелось? - спросила Леля.
Я задумался.
- Не знаю, - говорю, - хотелось бы выстрелить в воздух, подобно фейерверку, и рассыпаться тысячью сверкающих искр… Чтобы не было больше Саши Рубайлова, а были только сияющие разноцветные пятна на темном небесном фоне, и каждый, задрав голову, присвистывал:
- Красота!..
Мы продолжали идти.
- А вообще, - добавил я, - если бы было позволено вот так идти вместе с тобой по этому дурацкому нескончаемому коридору - я бы успокоился и на этом.
Леля улыбнулась.
- Я тоже, - сказала она тихо.
Или мне только показалось?
Домой я пришел несколько взволнованный. Решил более ничего не скрывать. Написал ей длинное и заунывное письмо. Попросил прощение за беспокойство.
Леля ответила на следующий день. Сначала написала короткое: «Подожди, мне надо успокоиться».
Затем дала развернутый ответ.
Леля писала, что встречается со своим молодым человеком четыре года. Что они привыкли друг к другу - и здесь уже нечто иное, чем любовь. Что она не выбирает свою жизнь. И не хочет тешить меня ложной надеждой.
При этом каждая строка, каждое предложение дышало нежностью. Это было заметно, это чувствовалось, это выпирало даже против ее воли.
Мы снова встретились на курсах. Сухощавая старушка объясняла про шестнадцать словообразовательных типов русского языка. Леля страдальчески смотрела в потолок.
На перемене мы пошли шататься по биофаку. Присели на одной из немногочисленных лавочек.
Мы сидели молча, изредка обмениваясь равнодушными взглядами. Я старался думать о чем-нибудь постороннем.
И вдруг Леля расплакалась. Разрыдалась, беспомощно хлюпая вздернутым носом, безвольно утыкаясь в мое угловатое плечо.
Я механически ее обнимал. Внутри у меня полыхал пожар и косил ливень. Внутри у меня взрывались салюты. И зачем все это, думаю, за что?
Ну ладно бы она любила своего котика. Ладно бы нас разделяла война. Ладно бы я был инвалидом. Но нет, не было никаких весомых преград, кроме одной - нелепой, будничной рутины, стеной встававшей между нашими сердцами. И преодолеть эту стену было невозможно.
После этого я на курсы не ходил. На звонки Лели не отвечал. Один раз для разнообразия поднял трубку.
- Что-то тебя давно не видно… - сказала Леля.
- Заболел, - соврал я.
- Бедненький. А чем?
- Да, - говорю, - не знаю. Нос ввалился и зубы выпадают. Наверное, грипп…
- Бедненький, - повторила Леля. Очевидно, ее живо трогало все, что я говорил.
От скуки я вновь пошел на занятия в аспирантуру. Последнее, что я усвоил на русском, было употребление существительных женского рода. Например, нам объяснили, что мышь - это всегда «она».
В аспирантуре, напротив, преподаватель по психологии говорила:
- Говорят, верность партнеру предопределена на генетическом уровне. Ученые провели эксперимент, проверили будет ли мышь верен своей мыше…
Конечно, можно было все списать на генетику. Но это было выше моих сил…
Я сам позвонил Леле через несколько дней и предложил встретиться.
Мы пошли на какой-то мутный интеллектуальный фильм. Перед сеансом Леля взяла пиво. Затем бегала в туалет. Каждый раз ей приходилось протискиваться мимо моего кресла. Я наслаждался даже этими случайными касаниями.
Какая мука была сидеть с ней рядом и не гладить по рукам, украдкой не целовать…
Леля звонила мне регулярно. И я ей тоже часто звонил. Узел наших отношений завязывался все крепче. Распутать уже было невозможно - только рубить.
Как-то я занимался «Агротехникой…». Писал статью про уход за телятами.
Зазвонил телефон. Это была Леля. Я взял трубку.
По обыкновению мы проболтали минут пятнадцать. Я решил прерваться.
- Прости, Лель, - говорю, - мне пора писать про коровьих деток…
- Дети - это так прекрасно, - сказала Леля задумчиво, - мы с Котиком как раз…
Я не дослушал. Все-таки не железный:
- Бл*, Лель, а мне об этом обязательно рассказывать?
Размахнувшись, со всех сил кинул телефон в стену. Слава богу, сил у меня не так уж много. Телефон жалобно крякнул, но выжил.
Работа над статьей была прервана. Я пошел выгуливать боль в ближайший парк.
Ночь прошла беспокойно. На следующее утро, первым делом я пополз в ванную и проверил свою бритву. Затем долго копался на кухне в поисках лекарств. Поднялся на последний этаж дома, открыл окно, но трусливо спустился вниз.
Позвонила моя научная руководительница.
- Александр, нужна ваша подпись, срочно приезжайте.
Я помылся, собрался и поехал в аспирантуру.
Руководитель встретила меня претензиями:
- Три недели как от вас ни слуху, ни духу. Александр, я так с Вами работать не могу! Скажите, вы написали первую главу? А статью? Вы же обещали! Вас нужно включить в сборник…
Я слушал ее речитатив, как в тумане.
- И потом, в мае будет конференция, заявления подают сейчас, скажите, вы собираетесь участвовать?!
Сегодня с утра я собирался покончить с собой. Что я мог ответить?
- Отказаться вы все равно не можете, - решила за меня руководительница, - так что берите ручку и пишите.
Покорно склонив голову, я написал заявление.
Меня отпустили домой.
Курсы русского языка подходили к концу. Оставались последние лекции. В конце декабря должны были выдать дипломы.
На улице лежал снег. Мы с Лелей теперь возвращались к метро по белоснежным равнинам.
- Знаешь, - сказала она, - у меня будет к тебе небольшая просьба… Мы с Котом на Новый Год уезжаем в Австрию, кататься на сноуборде. В последний день курсов я придти не смогу - буду оформляться в посольстве. Ты не мог бы взять мой диплом и потом завезти, если не сложно?
- Какие проблемы, - говорю, - конечно.
Что, думаю, проще? Тем более, что я радовался каждой лишней возможности увидеть свою любимую.
Курсы закончились без всяких торжеств. Одна из пожилых преподавательниц просто зачитала фамилии участников группы и расписалась в их дипломах. Я взял свой и Лелин документы.
Вечером поехал по указанному адресу.
Улицу, дом и подъезд нашел почти сразу, благо они находились недалеко от метро.
Поднялся на нужный этаж, постучал в дверь. Мне открыл невысокий, худой парень с бледным лицом и широким лбом. Глаза у него были голубые, взгляд открытый. Парень улыбнулся.
- Вы, наверное, Саша? - спросил он.
- Да, - говорю, - наверное.
- А я - Андрей. Леля много о вас рассказывала.
- О вас, - говорю, - тоже.
Парень смущенно пропустил меня в квартиру. Его лицо украшала небольшая бородка, которую он застенчиво теребил.
Мы с ним стояли вдвоем в узкой прихожей. Он - худенький, стеснительный, улыбчивый - вылитый Христос, ну или князь Мышкин. И я - огромный, неуклюжий, свиноподобный…
Из комнаты вышла Леля. Она была как-то взволнованно весела.
- А-а-а… О-о-о… У-у-у… - говорила она, обозначая радость встречи.
Андрей достал для меня тапочки. Обнял нас с Лелей, и проводив в комнату, усадил на кровать. Хорошо еще стелить не стал.
- Вот, - сказал он, переминаясь, - располагайтесь, а я пока на кухне с инструментами повожусь…
Мы с Лелей молча уставились друг на друга. По Лелиному лицу гуляла улыбка. Мне же, напротив, было невыносимо тяжело.
Я достал ее диплом.
- Принимай, - говорю, - корочку.
Леля обрадовалась.
- О, спасибо, спасибо, спасибо! И как же мы теперь?..
- Какая разница? - сказал я с досадой. - Через пару дней вы укатите в Австрию и будете беспробудно заниматься сноубордом…
Леля вздохнула. Наверное, хотела сказать: «Зачем ты так?»
Но я был зол. Я был недоволен.
- Ладно, - говорю, - мне пора.
- Подожди! - сказала Леля. И протянула мне небольшой елочный шар. - С наступающим!
- Спасибо. – Я положил подарок в рюкзак и направился в коридор. Андрей вышел с кухни.
- Уже уходишь? - спросил он как-то разочарованно. Его лицо озаряла улыбка.
Я кивнул. Мы пожали друг другу руки.
К метро я шел быстрыми шагами. Голова кружилась,  мысли путались.
Я вспомнил, как Костя жонглировал мандаринами. Вот и судьба, словно мандаринами, жонглировала людьми. Все мы вроде не подлецы. И кто виноват? И что делать?
Я почувствовал свою беспомощность, подвешенность в пространстве. Мир, казалось, кружился вокруг, но в этом кружении не было смысла. Зачем же все так спуталось, зачем?
В метро было мало народу. Позднее время, будний день. Рядом со мной стояла молодая семья: папа, мама, дочка.
Папа был смертельно пьян. Мама поддерживала его вроде столба. Дочь опасливо косилась на окружающих.
Видно, дочке было стыдно за своего родителя. Ведь она еще не знала, что на  трезвую голову взрослую жизнь принять почти невозможно…

Подошел поезд, и папа рухнул в вагон на лавочку. Мать и дочь сели по бокам, я чуть поодаль от них.
Напротив нас ехала немолодая женщина с каменным лицом и молитвословом на массивных коленках. Она угрюмо созерцала нашу компанию.
Пьяный сплюнул на пол. Видно, ему было нехорошо.
Женщина не могла стерпеть подобного хамства. Она подошла к пьяному и стала бить его по щекам. Он, недолго думая, ответил хуком с правой.
Завязалась драка, которую принялись разнимать все немногочисленные пассажиры вагона. На пьяного мужчину орали со всех сторон.
А девочка незаметно плакала, прижавшись лбом к поручню. Ее личико морщилось и кривилось, по щекам текли тоненькие соленые ручейки.
И я плакал вместе с ней. А поезд шел дальше.

Пятирублевая монета

Как-то утром мои родители привычно бранились.
- Я на твоем джипе больше никуда не поеду, - говорила мама, - на него залезать, как на Джомолунгму подниматься.
- Ну хорошо, - отвечал папа, - в следующий раз куплю автомобиль со ступеньками.
- Тогда уж сразу с эскалатором…
Зазвонил телефон. Мама подняла трубку. Через пятнадцать секунд она изменилась в лице.
- Да-да, конечно будем, - сказала она.
- Лена Вязова умерла! - объявила мама по окончании разговора.
Лена Вязова была подруга и ровесница родителей. И потому ее смерть казалась им чем-то неординарным. Не могут ведь умирать друзья… Тем более, ровесники… Это слишком явный намек.
Надо было ехать на похороны. Ехать, естественно, на машине. От меня требовалось отвезти естественно выпивших на поминках родителей обратно домой.
Родители поехали с раннего утра, я же должен был появиться ближе к концу мероприятия.
Так и поступили. В субботу я проснулся поздно, позавтракал, помылся, взял водительские права и сонно побрел к метро.
Несмотря на выходной день, там было достаточно много народу. На одном из перегонов поезд резко затормозил, вагон тряхнуло, и миниатюрный таджик не удержавшись, упал на здоровенного кавказца.
- Панаэхали тут, - угрюмо сказал последний.
На нужной станции метро я вышел и продолжил путешествие пешком.
Мимо меня вальяжно проплыл троллейбус, синий бок которого украшала размашистая татуировка:
В год юбилейный мы не раз
Прославить рады Мосгортранс.
На столбе висело объявление:
«Сдается комната с хозяйкой».
Районный муниципалитет приглашал на массовые соревнования по капоэйре. Заметьте, не по боксу и даже не по вездесущему каратэ, а по праздничной экзотической капоэйре.
Это был явный прогресс. Еще пару лет назад неплохо боксировавший Арсен пытался устроиться на работу в центр единоборств.
- Капоэйру знаете? - спросили его на собеседовании.
- Кого? - не понял Арсен.
Работу ему не дали. Впоследствии он жаловался:
- Без связей никуда не пробиться. Везде эти грузины…
  А теперь - массовые соревнования.
Я подошел к нужному подъезду.
Набрал номер. Ответили не сразу. Оказалось, домофон чудит. В том же настроении был и лифт.
Поднявшись на одиннадцатый этаж и не успев еще отдышаться, я попал в многочисленные объятья многочисленных людей. С жалобами радости меня проводили в квартиру.
Там стоял муж покойной, дядя Паша. На его лице не было лица. Рубашка в нескольких местах была расстегнута. Руки подергивались.
- Соболезную, - сказал я, пожимая его безжизненную ладонь.
Дядя Паша махнул рукой.
- Третьи сутки не спит, - объяснила одна из полузнакомых мне женщин, - а все из-за гостей… Такой обычай.
Я стал искать глазами своих родителей.
Папа вместе с другими мужчинами сидел за богато накрытым столом.
- Я купил дизель, думал, экономить буду, - горячился папа, - а цена на солярку тут же вверх пошла!..
Соседи понимающе кивали.
Сзади меня схватили за рукав.
Это была мама.
- Пойдем на кухню, - сказала она, - я тебя с Люсей  познакомлю, помнишь Люсю?
Я насупил брови.
- Люся, дочь тети Лены, Царство ей Небесное…Вы в детстве вместе играли…
Действительно, что-то такое было.
- Так вот она сейчас замужем. Ребеночек у них… такой милый… Правда, муж бузит…
- Чего так? - спрашиваю.
- Да не знаю… Работает много. А вот и Люся.
Навстречу к нам вышла девушка в джинсах и черной майке. На майке бисером было вышито сердечко.
Увидев меня, Люся расплылась в улыбке.
- Это Саша, - объяснила мама.
- О-о-о, какой взрослый! - воскликнула Люся, раскрывая объятия - о-о-о, какой большой!
Мы обнялись. Глаза девушки блестели стеклянным блеском.
Маму позвали на кухню.
- Пойдем, поговорим хоть, - предложила Люся.
И провела меня в небольшую пустую комнату.
Вместе с нами в комнату зашла девушка чуть старше Люси, в черном костюме, с аккуратно собранными на затылке волосами и восковым лицом.
- Нужна твоя помощь, - сказала девушка Люсе.
- Извини, я сейчас… - обратилась Люся ко мне.
Я пожал плечами.
Девушки вышли, оставив в комнате меня одного. Стульев не было, и я присел на полку. На полке стояло несколько книг. Это были Англо-русский словарь, «Воскресение» Толстого и «Камасутра».
Кровать, стоявшая посередине комнаты, не была убрана. На окне пылились увядшие цветы.
Люся вернулась в комнату, плотно закрыла дверь и присела рядом со мной. Запахло спиртным.
- Сочувствую, - сказал я, оборачиваясь к Люсе.
- Да ладно… в смысле, спасибо… Просто, все так говорят… Э-э-э, ну а ты скажи, ты хоть меня помнишь?
- Смутно, - признался я.
- Да, ты был слишком маленький. И вон какой стал. А я же старше, у меня в голове все хорошо отложилось. И как мы в салки играли, и как на крышу лазили. Большая компания была, хорошая…
Я начал потихоньку вспоминать. Образ Люси рисовался штрихами.
- Я знаю, это ты точно вспомнишь, - сказала Люся. Она достала из заднего кармана монету. И стала тереть о мою руку.
- Монета должна исчезнуть. По идее… Я уж не помню, как это делается… Ты в детстве очень удивлялся…
Я взял монетку. По правде говоря, никаких воспоминаний не было.
- Да… было время, - вздохнула собеседница. - И вон теперь что, я уже замужем.
- И как? - спрашиваю.
- Да, никак… Скоро сама исчезну, как монета. Я тут у себя седой волос нашла, показать?
Не дожидаясь ответа, Люся положила голову мне на колени.
- Вон, смотри, - сказала она откуда-то снизу.
Я порылся в ее волосах. Естественно, ничего не нашел.
Аккуратно приподняв голову девушки, освободил свои колени.
Люся приняла вертикальное положение. И подвинулась чуть ближе.
Мне стало не по себе. Все-таки поминки.
- А ты, наверное, холостой? На дискотеки ходишь? Тусуешься, да? - спросила Люся, блестя глазами.
- Да нет, - говорю, - не особо.
- А что,  дело молодое…
- Да ты ведь тоже, - говорю, - не старуха.
И правда, выглядела Люся даже младше, чем я. Совсем ребенок.
- Нет, я старуха! - сказала Люся, повисая на моем плече.
От смущения у меня побежали мурашки.
Дверь приоткрылась, и в комнату вошла та самая девушка в черном костюме.
- Люся, - сказала она строго, - тебя гости ждут, и Федор тоже…
Люся сделала кислую мину. Затем встала, оправила майку, и поворачиваясь ко мне, развела руками.
- Долго я буду ждать? - спросила девушка.
Люся молча вышла. В коридоре уже стоял молодой, но пасмурный мужчина. Очевидно, муж.
Он обнял Люсю, но как-то металлически. Мол, дома поговорим.
А я все сидел на полке. Чьи же это поминки, думаю?
В коридоре промелькнула мама. Через раскрытую дверь она увидела меня.
- Ну что, поговорили? - спросила она. - Бери ключи, спускайся вниз. Скоро уже поедем.
Я взял связку с брелком. Прошел по заставленному обувью коридору. На кухне, опустив голову на руки, спал дядя Паша.
Из комнаты доносились обрывки разговора:
- Все, решено, значит, в ближайшие выходные собираемся прыгать с парашютом… Это такой кайф, ребята!..
Я вышел на улицу, даже не прощаясь. Все равно бесполезно, думаю.
Во дворе было пустынно и тихо. Погода колола осенней свежестью.
Я подошел к машине и присел на капот. Что-то кружилось внутри меня, подобно осенним листьям.
Мимо шел подвыпивший тип. Он напевал себе под нос бессвязную тарабарщину.
- Где же здесь смысл? Где смысл? Где смысл? - бессмысленно повторял я.
Забулдыга подумал, что вопрос адресован ему.
- Да какой тут на хер смысл, - огрызнулся он, - дребедень одна…
И уже смягчившись, добавил:
- Дай чирик, а?
Я дал, конечно. А что еще оставалось делать?..

Май 2009