Глава 16. Этот долгожданный и долгий путь домой...

                1

     Вообще-то дембелей просто так, самостоятельно, домой не отпускали. Дорвавшись до водки и «гражданки»,  уж слишком много они творили «чудес» по дороге до дома. Поэтому развозили их домой опять же воинскими эшелонами, под контролем офицеров. Мне светила доставка эшелоном до самой Москвы.

     Но, в любых правилах, бывают исключения. Если на дембеля приходил вызов с предприятия, о готовности принять его на работу, то он отпускался самостоятельно.

     Учитывая, что Советская Гавань была приравнена к «северным» районам, и имела коэффициент повышения зарплаты один к четырём, для получения этого коэффициента  нужен был стаж. А моя служба на Дальнем востоке этот стаж, сразу три года, давала.

      Я заранее заготовил себе такой вызов. Поскольку я родился в Якутии, в городе Алдане, был вывезен оттуда в годовалом возрасте, и своей родины не знал и не помнил, захотелось по пути домой побывать в этом городе. Тем более, что до Алдана от Советской Гавани гораздо ближе, чем до Москвы. Подруга мамы, из Алдана, сделала мне официальный вызов, и я им воспользовался.

     Когда дослуживаешь последние дни, то с нетерпением ждёшь только приказа о демобилизации со своей фамилией. Тебе кажется, что после него обязательно наступит полное счастье и благоденствие, и всё плохое обойдёт стороной.

     Жизнь показала, что она значительно многограннее…

                2

     Ещё в Советской Гавани я избавился от парадного мундира, именуемого в солдатской среде не иначе, как скафандр. От жёсткого, узкого и некрасивого изделия военного пошива, резавшего подбородок и мешающего дышать. Просто выкинул его в кусты,  и поехал дальше в гимнастёрке и пилотке. А парадную фуражку, вместе с бушлатом, убрал в чемодан.

     В поезде спал на второй полке плацкартного вагона, по глупости не убрал пилотку к себе под подушку, а оставил её на столике у окна. А когда проснулся, пилотку уже не обнаружил, пропала… Не столько было жалко пилотку, сколько могли быть неприятности от встречи с патрулями. Ведь пока не встал в военкомате на учёт, обязан форму одежды не нарушать. Пришлось достать из чемодана фуражку, чтоб хоть что-то было на голове, но теперь налицо было вопиющее нарушение формы одежды.

     Это теперь дембеля возвращаются домой, переодевшись в гражданскую одежду. В наше время это было запрещено. Едешь по военным документам – обязан быть в форме. Погоны можно было снять лишь после постановки на учёт в военкомате и соответствующей отметки в военном билете.

     Через сутки поезд прибыл в Хабаровск. Это была конечная станция. Нужно было выходить, оформлять  билет на другой поезд, идущий в западном направлении. Город большой, узловой, столица края. По платформам патрули шныряют, как крысы: нарушителей всяческих выискивают. Была бы гражданская одежда, можно было бы переодеться, хоть и не положено, а одежды другой нет…

     Как я сумел от всех патрулей попрятаться в толпе, чемодан в камеру хранения сдать и до зала ожидания на второй этаж пробиться, сам не понял, просто чудом.   

     В помещении уже можно было находиться без головного убора. Я фуражку снял, на соседнее сиденье положил, но всё равно чувствовал себя как карась на сковородке. Дело к вечеру, на улице уже потемнело, а мой поезд утром, проходящий, значит, к его прибытию, патрули опять как свора собак стянутся на перрон. Выходит, только  вечер и ночь у меня на поиски пилотки есть, и не более.

     Прокрался я в привокзальный сквер. Меж деревьев маскируюсь, одна надёжа на пробегающего мимо местного солдатика, если удастся уговорить его с пилоткой расстаться.

     Гляжу, бежит один, но в парадной фуражке, и околыш у неё чёрный, технарь, значит не из авиации. Зато пилотки у всех одинаковые. Останавливаю, ввожу в курс дел, прошу помочь дембелю пилотку раздобыть, хоть какую. Засаленную, замасленную, грязную. Я бы у себя в части за пять секунд нашёл. Парень говорит, что он в самоволке. На вечернюю поверку опаздывает, а после отбоя никак не сможет вынести. Расстались… А вскоре и 22-00 наступило, всем солдатам отбой положен, значит ждать и ловить на улице уже некого.

                3

     Просклизнул опять на второй этаж, в зал ожидания. Не успел я в середине ряда толком освоиться и  замаскироваться, а ко мне патруль подваливает, честь отдаёт, документы требует. Значит, издалека запеленговали, что в полевой форме и фуражке.   

     Забрали военный билет, велели следовать за ними, окружили и повели на первый этаж вокзала, к окошку с надписью «Комендант». Сдали мои документы в окошко, а сами опять пошли невод закидывать.

     А в окошке сытый и лоснящийся старлей сидит (старший лейтенант), весь собой довольный. Понимает, что может ещё много моей дембельской  крови попить и попортить, в своё удовольствие. Покочевряжиться надо мной.

- Почему форму одежды нарушаем? – вопрошает со значением, - Где соответствующий  головной убор? – и смотрит с укоризной.

     Рассказываю, как на духу, как было дело. Как пилотка со столика вагона пропала, как сквозь сон слышал снизу детский голосок, похоже,  дитя её и спёрло тайком…

     И вижу, что эта сытая рожа  не верит ни единому моему слову.

- Вещи твои где? – интересуется как-бы между прочим.

- В камере хранения, – отвечаю.

- А если вещи твои проверим? – а сам взгляд свой рентгеновский напряг и за моей реакцией чутко следит.

- Проверяйте…,  - отвечаю как можно равнодушнее.

     Можно подумать, что я такой придурок, что пилотку свою в чемодан спрятал и хожу с нарушением формы одежды, что бы все патрули до меня «добадывались» и покоя мне не давали… Ну не идиот ли???

     Старлей от багажа моего отвял. Лениво ему задницу свою старлейскую просто так от кресла отрывать, начал внимательно мой военный билет изучать. Обнаружил, что знак специалиста Первого класса, что на моей гимнастёрке сияет, в военный билет не вписан. Забыл писарь нашей части запись сделать, а я не проверил вовремя. Заставил старлей меня с гимнастёрки этот знак свинтить, и к себе в ящик стола, как трофей, кинул… Потом, когда всё от корки до корки прочитал, в тот же ящик и мой военный билет последовал.

- Ты головной убор-то свой иди, ищи,  - порекомендовал он, теряя ко мне интерес, –найдёшь – приходи…

     Так я, уже через  сутки после демобилизации,  оказался и без пилотки, и без документов.

                4

     Поднялся в зал ожидания, присел с краю. Ум – враскоряку. Что дальше делать, никак  не соображу. Поезд мой слишком рано будет, не успею пилотку раздобыть, а билет уже оформлен. Прямо западня какая-то.

     Вижу боковым зрением, подсаживается ко мне кто-то. Поднимаю глаза – солдат в полевой форме.

– Чего патруль к тебе привязался? – спрашивает.

     Разговорились. Тоже дембелем оказался. С билетом на тот же поезд, что и у меня. Я ему поведал свою печальную историю. Он оказался очень энергичным.

– Самое главное, – говорит, – надо документы у коменданта как можно быстрее выцарапать, – а то кто знает, что произойти может. То ли комендант поспать отойдёт, то ли происшествие какое – ищи потом ветра в поле. Вот тебе моя пилотка, иди – добывай. А потом подумаем, как быть дальше…

     Комендант ничуть не удивился, увидев меня перед собой снова. Уже в пилотке. Уже без нарушения формы одежды.

- Ну вот, давно бы так, – назидательно констатировал он, – а то вешает тут лапшу на уши, украли, мол, у него пилотку.

- Да кому она нужна, это дембельская пилотка? Старая, поношенная и засаленная…

- Мы здесь и не таких болтунов видели, – изо всех сил он гордился собой и своей мудростью и прозорливостью.

     Он очень напоминал мне тётю Маню, бабушкину сестру, много раз заявлявшую по поводу карманных краж:

- Сами виноваты. Как это можно у человека в транспорте украсть из кармана кошелёк, и чтоб он этого не заметил???

     И завершала свой монолог цитатой из Станиславского:

– НЕ ВЕРЮ!!!

     Это продолжалось достаточно долго. Ровно до тех пор, пока однажды, в московском переполненном трамвае, она не осталась и без денег, и без кошелька. А пропажу заметила лишь тогда, когда сошла с трамвая,  и нужно было  за что-то расплатиться. После этого она своё мнение изменила на противоположное:

– Верю… - теперь всегда говорила она.

     А чванливый,  «умудрённый  жизнью» комендант  тогда вызывал у меня только лютую мечту – встретиться с ним на гражданке, в равных условиях, и «начистить» ему рыло.

     Но я всё перетерпел, опустив глаза в пол, чтоб не выдать себя взглядом, получил документы, отдал честь и – снова в зал ожидания. Операция по возврату своих  документов прошла успешно, пилотка возвращена владельцу, а вот общая ситуация и как из неё выбраться, была как в тумане.

     В середине ночи в зале ожидания возник шум движения людей и топот сапог. Оказалось, привели большую партию солдат-новобранцев. Форма на них топорщилась как на манекенах, вещмешки оттягивали спины, скатки шинелей дополняли их убранство. Новобранцы расселись на свободных местах, петлицы у них были голубые, с маленькими двухлопастными пропеллерами, значит – наши, из авиации.

     Мой активный сосед и помощник оценил ситуацию, сорвался с места и уже активно общался с ними. Выяснил, что они прошли курс молодого бойца, приняли присягу и теперь их везут на Сахалин, для дальнейшего прохождения службы. За полтора часа помощник «уболтал» новобранца войти в положение дембеля, волей случая оставшегося без пилотки. То есть в моё положение. «Выциганил» у него пилотку, вернее выменял её на мою фуражку. Научил,  как поменять её опять на пилотку, когда прибудет на новое место службы и, для поддержания интереса новобранца, приплатил ему пять рублей из моего кармана. Ну и слава Богу.

     Сделка состоялась!!!

     Ближе к утру новобранцев загрузили в поезд, идущий на восток, до паромной переправы в Ванино, а в 7-00 прибыл поезд на Москву, в котором разместились и мы. Посадка прошла без приключений, под бдительными, просвечивающими, как рентгеном,  взглядами патрулей.

                5

     Три удара вокзального колокола, сиплый прощальный гудок тепловоза. Перрон с комендантскими хунвейбинами плавно начал отплывать  назад, колёсные пары застучали на стыках. Сначала медленно, плавно, глухо, но постепенно убыстряясь, становясь звонче и веселее. И вот уже они все выстукивают лишь одно задорное слово:

- Домой…, домой…, домой…

     Пейзаж за окном на дальнем плане проплывает медленно, величаво. На среднем плане быстрее, не давая слишком задержать взгляд и рассмотреть подробности. А ближний план, у самого окна, пролетает мгновенно, не давая зацепиться взглядом. И только провисающие между столбов провода то ныряют вниз, то взлетают к точкам крепления на столбах, постоянно перемещаясь в не очень чистом стекле окна.

     А душа поёт… Что-то тихое. Без слов, без мелодии. Бесконечное, как небо, как ветер, как течение полноводной реки… Губы чему-то мечтательно улыбаются.

     Спроси – чему?  И поставишь в тупик с ответом. И мысли… они наполняют всего, заполняют полностью, смешиваются между собой, наполняют душу счастьем, хорошим настроением, предчувствием праздника и свободы…

   А спроси - о чём думаешь?  И не ответишь сразу. А начнёшь подбирать слова, формулировать, и всё растает, как дым или туман. Так яркий сон, с красками, чувствами, событиями, интересный и важный, теряет свою плотность, как только проснёшься. А через минуту уж и ничего не остаётся, кроме ватных клочьев сырого тумана. И даже воспоминания уходят, и нить сюжета, да и вообще, о чём был сам сон – моментально забывается…

– Домой…, домой…, домой… - стучат колёса.

– Домой…, домой…, домой… – отзываются  в тон им стыки.

     А мысли бегут впереди поезда, впереди спарки тепловозов, тянущих за собой длиннющий зелёный анакондный хвост вагонов. Хвост иногда прячется на поворотах, за деревьями. Маскируется, незаметно подкрадывается, пропадает в тоннелях и вдруг выскакивает на яркий свет, в яростном желании догнать локомотивы, но те не поддаются, играют с ним в салочки, снова убегают вперёд.

     Купе плацкартного вагона занято дембелями. Все получали билеты по военным проездным, вот и оказались соседями. Зато общение идёт «на ура». Ручьём льются армейские истории из жизни. Поются песни. Дембеля сами ещё не понимают, что это уже их прошлая жизнь. Которая закончилась и больше её уже не будет. Со всем плохим и хорошим, смешным и радостным, грустным и горьким. Закончился целый этап жизни, и остались лишь воспоминания о нём…

     По ночам, на гражданке, они ещё будут во снах вскакивать по тревоге, бежать куда-то выполнять поставленную боевую задачу, совершать марш броски, прыгать с парашютом с малых высот, «брать языка», мочалить в щепки мишени на стрельбище, копать траншеи - от забора и до обеда… Но это будет происходить всё реже и реже. Всё менее ярко и чётко.

     Гражданская жизнь, со своими делами и заботами начнёт поглощать их сознание. Работа, учёба, женитьба, дети, станут ставить перед ними свои задачи, свои цели.

     А пока они между двух этих этапов. Молодые, красивые, здоровые, радующиеся жизни… Уже покинувшие армию, но ещё не обременённые гражданской жизнью.

     Как здорово ехать, а не находиться привязанным обстоятельствами  к одному  месту. Знать, что патрулей рядом нет, что не надо быть сжатой пружиной, готовой ко всему. Что больших городов больше не будет на пути, что на голове наконец-то пилотка и не надо больше ни о чём беспокоиться. Что через сутки я сойду с этого поезда на небольшой станции Большой Невер.

     Стальной монстр, уже без меня, поплывёт дальше, в Москву. Прорычит гудком на прощание. Дёрнется локомотивом,  и  по всему составу прокатится волна лязгающих букс. Набирая ход, застучит колёсными парами на выходных стрелках, болтая из стороны в сторону последним вагоном  своего длиннющего хвоста… Начнёт на глазах  уменьшаться, сжиматься, съёживаться в маленькую точку, которая будет стремится к горизонту, будет стремится слиться с ним и раствориться в нём без остатка.

     И ему это удастся, поезду. Слиться и растворится. И восьмому вагону, в котором я ехал, вместе с ним,. И всем дембелям, оставшимся в пятом купе восьмого вагона, с которыми я больше никогда не встречусь в жизни…

     Но это будет только завтра, по расписанию, в 11- 30. А пока мы веселимся, дурачимся, рассказываем  истории из жизни, анекдоты, пристойные и не очень,  поём и радостно обмениваемся  своими адресами.  Хотя, через день- другой, поймём, что никогда ими не воспользуемся, слишком поверхностным и случайным было знакомство…

- Большой Невер через десять минут! – трясёт меня за плечо проводник.

     Вскакиваю и начинаю поспешно собираться. Вчера, как и водится, угомонились далеко за полночь, вот и проспал всё утро аж до своей станции.  Сполоснул лицо в туалете, попрощался с попутчиками, пожелали друг другу удачи, и вот уже, стою с чемоданом  на тормозной площадке, подставляя лицо прохладной струе воздуха, врывающейся через открытую дверь.

     Проводник поворачивает ручку на стене тамбура, откидывает вверх часть площадки, открываются ступеньки. Значит,  спускаться буду на землю, платформы не станции нет.

     Поезд плавно тормозит. Первым спускается на землю проводник, одновременно, профессиональным жестом, протирая поручни тряпицей. Следующим спрыгиваю я, оборачиваюсь к тамбуру,  протягиваю вверх руки. Дембеля  из тамбура подают мой чемодан. Принимаю его, ставлю рядом с собой на землю.

     Проводник уже в тамбуре, опускает на место площадку, прикрывая ступени. Гудок, лязг, плавное и убыстряющееся  движение вагона.

     Сцепляю вместе поднятые кисти рук, трясу ими, кричу уезжающим  напутствие. Дверь тамбура захлопывается.  Вагоны сменяются во всё  убыстряющемся калейдоскопе движения, резко заканчиваются,  и я остаюсь один. Рельсы ещё приносят издалека перестук колёс, но и он быстро стихает. Моё железнодорожное путешествие на этом закончено…

     Через двадцать восемь часов я доберусь на автобусе до города Алдан, преодолев шестьсот восемьдесят три километра якутского тракта. Погощу там, у маминой подруги Раисы Семёновны,  две недели. Побываю за это время с её мужем, Михаилом Петровичем, на медвежьей  охоте. Схожу с их приёмным сыном Геннадием в школьный четырёхдневный пеший поход. Через две недели улечу в Москву на самолёте, доберусь на электричке до Дмитрова, встречусь с мамой и, действительно, закончу, наконец-то, свой  долгий  путь домой…

     События, которые я перечислил в последнем абзаце, безусловно, интересные, объёмные, но к «Армейским вспоминашкам…»,  пожалуй, уже не имеют никакого отношения. Я их обязательно изложу на бумаге, но – как отдельную историю…