Перо аиста. Глава 9. Воскресенье. 8 марта 1998 год

Самый лучший человек тот, который живёт
преимущественно своими мыслями и чужими чувствами,
и самый худший сорт человека –
который живёт чужими мыслями и своими чувствами.
Л. Толстой

Воскресенье. 8 марта 1998 года

Беседа с Анной ввела меня в интеллектуальный и эмоциональный стресс. Вопросы, цитаты и пылкость, с которой она их высказывала, подавили меня. Мне захотелось перечитать Библию с тех позиций, которые высказала Анна, и убедиться: права она или нет? На следующий день я подняла трубку телефона и попросила оператора соединить меня с психиатром. Девушка известила, что он ещё в городе.   

– Тогда с Амалией Марковной, – сказал я.
– Её тоже нет. Могу соединить с Галиной Полуэктовной. 
– Нет! Лучше с профессором. 

Тут же у меня в ухе заиграла бойкая мелодия. И только когда она пошла на третий заход, Лев Валерианович поднял на том конце трубку:
– Слушаю, – проскрипел профессор. Голос был как спросонья, а может Светило просто долго ни с кем не разговаривал. 
– Это Мария. Нет ли у вас Библии? – спросила я.

Из трубки послышалось шуршание, потом профессор что-то уронил и, сопя, как будто согнувшись в три погибели, сказал:
– Придётся недельку подождать. Я сейчас сам её читаю. 
"Надо же какое совпадение! Как это нас одновременно угораздило? – подумала я".

С того дня прошёл почти месяц, а Книга книг всё была занята. Видимо, профессор серьёзно работал с её текстами.

И вот сегодня за ужином со словами: "Что, грехи собралась замаливать?" – Голубушка хлопнула увесистым томом по столу.   
– Ненормальная тётка! – вспыхнула я. – Вечно злая как собака! Чего ей не достаёт?

Анна, которая сидела вместе с Катериной за соседним столиком (кроме нас, в банкетном зале никого уже не было), повернулась ко мне и сказала:
– У неё муж – евнух, – Анна смаковала свежевыжатый морковный сок. – Говорят, наша Галя в молодости сделала аборт ради кандидатской диссертации. А позже с её мужем произошёл несчастный случай. Он с друзьями катался с гор на больших санях. Знаешь, на таких, на которые по пять-шесть человек садятся разом. Однажды они потеряли управление и со всего хода врезались в дерево. Ствол оказался у Галиного мужа между ног. Детородный орган – всмятку. Невинная забава обернулась трагедией. 

– Это, конечно, Верка тебе рассказала? – Мне не понравился ехидно-довольный тон Анны.
– А вот и не угадала! Амалия. Кстати говоря, ни её, ни психиатра до сих пор нет. Увезли Нелю в город – и как в воду канули.   

– Они вернулись. Женщину какую-то из психбольницы привезли, – Катерина говорила медленно и безразлично.
– Сегодня вернулись? – спросила Анна.
Катерина молча кивнула.

– Верка тебе сказала?
Катерина снова кивнула.
– Вечно из тебя нужно клещами всё вытягивать! А что за женщина? 
 – Зовут Александрой. Привезли её вместе с ребёнком. Девочке года три.
– Мать и дочь здесь? – уточнила Анна. 
– Да. Только женщина не в себе.

– В каком смысле? – спросила я.
– Не знаю. Верка сказала, что новенькая лежала в той же психбольнице, где сейчас Неля. А она совсем плохая. Разговаривает сама с собой, прячется от кого-то. – Катерина вдруг наклонилась низко к столу и спросила у меня: – Ты же заберёшь детей, которых я рожу? А то как я объясню маме, откуда они у меня? Я же дала подписку о неразглашении.

Мы с Анной замерли от неожиданности.
– Конечно, заберу, – ответила я. В голове промелькнуло: "Как бы тоже не свихнулась!"

А Катя вполне удовлетворилась моим ответом, и, улыбаясь, сказала: 
– Смотрите, официантки накрывают столы для второй смены. Вы видели кого-нибудь из тех женщин, которых держат в другом секторе?
– Нет, конечно! – ответила Анна. – Начальство, видимо, не хочет, чтобы мы знали друг друга в лицо. Сейчас начнут нас выпроваживать. А сегодня, между прочим, Женский День! 

– Можем пойти ко мне, – предложила я.
– Надо спросить разрешение, – заволновалась Катерина.
– Они и без доклада проследят, куда мы идём, – Анна смотрела на неё, как удав на кролика. – Не беспокойся! Если что, то они за нами придут.
– А потом накажут, – упорствовала Катя.
– Как? Жрачки нас лишить нельзя, – Анна погладила заметно округлившийся животик. – Запрут в комнатах? Так мы оттуда и так практически не выходим. Ты, как знаешь, а я пойду к Марие. Праздника хочу! – она решительно встала. Катерина последовала за ней.

– О-о! Да у тебя хоромы! – Анна стояла посреди гостиной и рассматривала апартаменты, в которых я жила. – У нас в номерах тоже обстановка новая, но всё гораздо скромнее: нет ни кухни, ни гардеробной.
– Располагайтесь! Чай? Кофе? Есть конфеты и мороженое.

– Я пока ничего не хочу. А ты? – спросила Анна Катерину так, как обращаются старшие дети к младшим, которые ходят по пятам и надоели хуже горькой редьки, но родители строго-настрого приказали за ними присматривать. 
– Нет, спасибо. Я тоже сыта.

Катерина плотно запахнула длинный халат, вышагнула из тапочек, села в угол дивана и вытянула ноги. Полосатые гольфы перекрутились у щиколоток, но поправлять их она не стала.
Мы с Анной сели в кресла.

– А это твои детки? – она взяла с журнального столика фотографию в самодельной бумажной рамке. – Красатули! Твой наклон головы, форма губ и взгляд с поволокой. Артистки, да и только! Кстати! Буквально на днях посмотрела интереснейшую передачу. Карен Шахназаров – именитый режиссёр – рассказывал о том, как в советском кинематографе менялся образ киногероя и киногероини. Для меня его слова стали откровением.

– Прям уж откровением? – зевнула Катерина.
– Да! Это тебе всё до лампочки! Любимое занятие – поспать у телевизора. Не хочешь – не слушай. Я Маше расскажу.

Автор передачи начал разговор с Веры Холодной. Надеюсь, вы знаете такую актрису немого кино. Болезненного вида, с чёрными тенями вокруг глаз. Вся такая слабая, томная, порочная. Компанию её героиням составляли брутальные мужчины – ни во что не верящие офицеры белой гвардии. Они шли в бой с сигаретой в зубах, готовые убить и умереть.

Ни у таких женщин, ни у таких мужчин не было будущего в мятежной России. Война и надвигающаяся революция обрекли их на раннюю смерть. Белых офицеров новая власть уничтожила. Не стало таких мужчин, ушёл с экранов и образ слабой женщины. К стати сказать, сама Вера Холодная умерла в 1919 году от гриппа.

На экраны пришли народные массы, свершившие революцию. В фильмах Сергея Эйзенштейна не было ни героев, ни героинь. Личная жизнь отдельно взятого человека померкла на фоне фантастически значимых и драматических событий.

Герои с фамилиями и судьбами появились в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Король той эпохи – Николай Крючков. Его образ – рабочий человек с натруженными руками, одетый в засаленную куртку или гимнастёрку. Он безгранично верил, что строит лучшую жизнь. Его героиня – Любовь Орлова.

Ни бедненько одетая прачка или повариха, а ухоженная блондинка с перманентной укладкой, в шикарном платье, в шубке и на высоких каблуках. Звезда во всём блеске, равной которой в советском кинематографе не было ни до, ни после. Даже если она надевала телогрейку, то всё равно оставалась королевой. Графское происхождение не спрячешь!

– И правда, герой – рабочий, а героиня – из дворянского сословья, – сказала я. – Как-то не компонуется. В то время ведь на происхождение обращали пристальное внимание.   

– Оказывается, ничего странного в этом нет! Мужчины той эпохи обладали необыкновенной энергетикой. Благодаря ей, они скинули царя и вступили в противоборство с природой. Таким мужчинам нужна была повелевающая, глобально мыслящая женщина. Именно её прихоти планетарного масштаба они и воплощали в жизнь: строили Беломорско-Балтийский канал, ставили электростанции на сибирских реках, собирались даже разводить яблоневые сады на Марсе. 

В пятидесятые годы на экранах появляется более домашний, мягкий, камерный тип киногероинь Инны Макаровой и Надежды Румянцевой. Они – обычные женщины, которые живут на соседней улице или работают в соседнем цехе. Советские мужчины прошли Великую отечественную. Они были людьми-титанами, но начали уставать от окопов, строек, бараков и общежитий. Мужчинам хотелось отдохнуть в своей собственной квартире, рядом с доброй и ласковой женой, не требующей никаких подвигов. Какие подвиги? Мужчин и так поубивало. Берегли уцелевших. 

И что вы думаете? Через двадцать лет – в фильмах семидесятых – женщина из верной подруги превращается в мать для неприкаянного, слабохарактерного, крепко пьющего мужчины. Он пускает свою жизнь на самотёк и не в состоянии быть ни мужем-опорой, ни отцом-примером. Вот так! Киношедевры того времени – "Ирония судьбы", "Афоня", "Утиная охота", "Москва слезам не верит".

Кстати говоря, оскароносный герой Алексея Баталова – слесарь шестого разряда Гоша – гордится тем, что он – элита рабочего класса. А на деле? Закомплексованный мужичок! Хорохорится, как подросток. Дружки говорят, что у него золотые руки, а в комнату в коммуналке, куда он съехал после развода, приличной женщине зайти нельзя. На полу – стопки книг, будто сталагмиты в пещере. На окнах вместо штор – старые, пожелтевшие, как старухи-соседки, газеты. Даже кровати нет – только раскладушка.   

Совершенно уверенный, что с ним "рай в шалаше", Гоша ведёт себя с красивой, умной, независимой женщиной фамильярно и настырно. Он даже не понимает, какой сообщает о себе "компромат", когда рассказывает, что его кличут и Гога, и Жора, и даже Юра! – Анна захохотала от всей души. – У него, у бедного не хватает масла в голове, чтобы понять, что на пятом десятке стыдно не иметь имени-отчества и откликаться, как дворовый пёс, на первое попавшее мужское имя! Нашёл, чем закадрить! ...Вот дубина! ...А претендует на роль главы семейства! – Анна хохотала и никак не могла остановиться.

Мы с Катериной смотрели на неё и тоже улыбались. Когда Анна немного успокоилась, я сказала:      
– Не верю, что Шахназаров сравнивал Гошу с дворовым псом.
– Нет, конечно! Это уж я додумала. Но клички-то были. Гога! Гоша! Почти что Шарик! Тузик! – Анна вытерла слёзы, выступившие от смеха. – Нахохоталась от души. Наверно, реветь придётся... – Она тяжело вздохнула. – Ладно, продолжим. Кого такому герою режиссёр даёт в героини? Мать-одиночку. Ей опостылело быть любовницей женатого мужичка – трусливого пакостника.

Одиночка-то она одиночка, но положение у неё о-го-го! Директор фабрики! Воли и целеустремлённости такой даме не занимать. Понятно, что устала и хочет мужской поддержки, только Гоша ей не помощник. Он пришёл к ней со своим, да к тому же домостроевским, уставом. Ей придётся прикусить язык и поддерживать легенду, что Гошенька – хозяин в её уютной квартире. Героиня будет бояться ляпнуть невзначай что-нибудь обидное для больного Гошенькиного самолюбия. Я прям вижу, как он станет ерепениться и артачиться, если она вдруг захочет купить что-нибудь дорогое, что ему не по карману. У них все скандалы впереди.

– А я искренне радовалась, – призналась Катерина. – Наконец-то женщина нашла мужчину, которого так "долго искала".

– Не ты одна. Радовались массово и слёзно. Ещё бы! Как не порадоваться? Главная героиня Катерина – твоя тёзка – вырастила дочь, заработала квартиру, помогла подруге обиходить дачу. Короче, выполнила все заповеди мужского предназначения: построила дом, воспитала дочь, посадила сад. А Гоша, похоже, делал только то, что хотел. Он же, типа, свободный художник! В итоге – гонор и разруха в коммуналке. Вот счастье-то привалило!

Мы с Катериной засмеялись, а Анна самозабвенно продолжила:
– Но это, девочки, ещё не самый плохой вариант! Помните героя Александра Збруева в фильме "Женщина желает познакомиться"? Тот вообще – деклассированный элемент. У него, кроме тонкой душевной организации, совсем ничего нет! Ни места жительства, ни работы, ни инициативы. Святой!

Симпатичная, молодая, сердечная, работящая женщина впустила его к себе с улицы, вымыла, накормила, одела. У неё и мысли нет требовать от него чего-нибудь взамен. Он ушёл и пропал: ни здорово, ни прости. Она бегает, ищет его по городу, как заплутавшего пятилетнего сыночка. Как бы с ним чего не случилось! Гошу, к слову сказать, тоже искали всей толпой! Они обиделись!

– Что произошло с мужчинами? – грустно спросила Катерина.
– По словам Шахназарова, такое перерождение – результат колоссальных потерь, которые понесла наша страна в XX веке. Лучшие представители мужского рода-племени были изгнаны, убиты, замучены. А я бы к этому добавила ещё и "железный занавес". Он наглухо закрыл приток свежей мужской крови извне.

– Но изгнали, замучили, закрыли наших мужчин не какие-то неведомые силы, не агрессивные тётки, захватившие власть, а такие же мужчины, – уточнила я. 

Анна кивнула и продолжила своё:
– Вы, наверно, знаете, что есть такое понятие – "пассионарии". (Я кивнула.) Это люди, обладающие врождённой способностью брать из внешней среды энергии больше, чем им требуется для обыденной жизни. Они очень активны и деятельны. 

Я думаю, что все наши революции и войны, просто уничтожили основную массу таких людей. Они не оставили потомства. Выжили в большей части осторожные, опасливые, кто не лез на рожон. Они родили и воспитал таких же лишённых энтузиазма сыновей. У них просто нет необходимой энергии для созидания и любви. Мужчина – уже ни воин, ни охотник, противостоящий опасности глаза в глаза. Он – дитя, которое чуть что, сразу шмыг за мамкину юбку. Причём дитя-то пакостливое. Потребности у него недетские. Кашу заварит, а расхлёбывают другие.

– Не слишком ли резко? – Катерина была готова заступиться за мужчин.
– Резко? Зятька своего вспомни! Сама возмущалась, что слинял, как только двойня родилась, – сказала Анна. – Но вы мне не даёте договорить. Прикол-то передачи знаете в чём?
Под занавес режиссёр потерял способность здраво мыслить! Объяснил всё про мужчин-детей и вдруг растерялся. Залепетал скороговоркой: "Эпоха материнства закончилась, но героини девяностых годов ещё нет. Я уверен, что такой образ должен обязательно появиться!" Пока он всё это говорил, на экране мелькали кадры из "Маленькой Веры", "Интердевочки", "Жестокого романса". А режиссёр за кадром всё вопрошал: "Какая же она – героиня девяностых? Какой хотели бы видеть её наши мужчины?"

– Доступной и гулящей? – не удержалась я.
– Горячо! Времена Любови Орловой далекооо ушли! Теперь женщины выполняют прихоти мужчин. Нынче киногерой заказывает музыку, – намекала Анна.
– Вечно ты говоришь какими-то загадками, – надула губы Катерина. 
– Ты помнишь слова Карандышева в финале "Бесприданницы"? – Анна раздражалась, но держала себя в руках. 

– Смеёшься? Конечно, нет! – возмутилась Катерина.
– Потому и не видишь... Ты бы почитала, вместо того чтобы спать целыми днями. В местной библиотеке, между прочим, есть много достойных книг. Употреби свободное время с пользой. 
– Вот ещё! Зрение-то портить, – огрызнулась Катерина.

– Как хочешь! Оставайся зрячей, но "слепой". …"Кнуров и Вожеватов мечут жребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку – и это не оскорбление? – Анна, как обычно, цитировала наизусть: – ...Они смотрят на вас, как на вещь. Ну, если вы вещь, – это другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто её выиграл, вещь и обижаться не может. …Каждой вещи своя цена есть".

– Режиссёр-то, наверно, не хуже тебя знает пьесы Островского. И не видит, что женщины стали вещью? – резонно парировала Катерина.
– Конечно, не видит! Сначала ему нужно увидеть братьев своих – мужчин девяностых. "Герой" нашей эпохи – царёк-мародёр. Он растаскивает и продаёт всё, что "плохо лежит", торгует даже женщинами и детьми. "Герой" продаёт их на органы и в сексуальное рабство.

А вы знаете, что только в Израиль, Испанию и Арабские Эмираты экс-советские мужчины продали более полумиллиона молодых соотечественниц? А сколько их отловили и пустили в товарно-денежный оборот на просторах любимой родины? Скольких ещё захватят и развратят для удовлетворения собственного спроса на интимные услуги? Сколько красивых, умных девчонок всеми правдами и неправдами убегут из СНГ, чтобы не быть пойманными, изнасилованными, "овеществлёнными"? Или убитыми при оказании сопротивления...

– Значит, ты думаешь, что киногерой девяностых – это мародёр, а киногероиня – женщина-вещь? – ещё раз для точности переспросила я.
Анна кивнула.
– Неужели всё так примитивно? – Ком подкатил к горлу.
– А ты хочешь возразить, что не все мужчины такие? – Анна ждала. – Что есть и порядочные.
– Хотела бы! Только следом приходит мысль, что порядочные – это исключение.

– Или они лучше маскируются под порядочных? Ну их! У меня от таких разговоров дурное послевкусие во рту. Пошлите лучше чаёк попьём! Сегодня же наш день! – предложила Анна.   

Мы прошли на кухню. Зашумел электрочайник, захлопали дверцы шкафов, зазвенела посуда. Тонкие ароматы цейлонского чая, бергамота, жасмина и лимона притормозили эмоции и время. Наши движения утратили резкость, и казалось даже шарики ванильного мороженого оплывали медленно и густо.

– Неужели всё так примитивно? – спросила я. – Выходит, я не согласилась стать вещью? Потому-то бывший так возненавидел меня. Так сильно, что продал на опыты...  Как собаку или кошку...

Анна уловила дребезжание в моём голосе: 
– Не расстраивайся из-за дерьма! Я много думала, почему у нас всё так шиворот навыворот. Долго не хотела признавать, что всё очень-очень плохо. Ведь если признаешь, то это означает, что защиты совсем никакой нет.

Потому и потянулась к церкови, а там тоже – сплошной патриархат и казёнщина. Бог-то должен быть внутри. Тогда человек при любых обстоятельствах держит себя достойно. А если воспринимать Бога, как надзирателя, то, конечно, захочется спрятаться и сделать что-нибудь Ему в пику, а потом оправдаться: "Все так живут! У нас так принято!"

Человеку до сих пор проще сказать "Мы", чем "Я". "Мы" позволяет затеряться в толпе, "Я" – обозначить себя. Через мгновение стоящие вокруг сделают шаг назад, и этот "Я" окажется в плотном кольце родного народа, единоверцев, коллег, друзей, родственников, которые ждут от него строго регламентированных слов и действий. Иначе они его примут за чужого. Тогда его либо закидают камнями, либо отвернутся от него. Для одних "смельчаков" страшно первое, для других – второе.

Взрослые люди с затянувшимся детством особенно громко кричат о себе: "Я – мужчина! Я – русский! Я – мусульманин!" Однако такое "Я" ничем не отличается от "Мы".

– А что бы крикнула ты? – спросила Катерина.
– Ну, уж ни нацией, ни религией я бы себя не обозначила! Это слишком узко. Самое подходящее: "Я – человек! Уважаю в себе человека!" Сразу вся шелуха слетает, все погоны и ранги. Остаёшься только ты и твоя совесть. Всевидящее око и всеслышащее ухо находится не где-то наверху, а во мне. Уважаю себя, потому говорю себе правду.

– У каждого своя правда, – парировала Катерина.
– Ничего подобного! Затасканная отговорка, чтобы не разбираться и остаться при своём мнении. Своего рода стоп-сигнал: дальше не ходи, а то подерёмся.

– Вот и хорошо. А тебе бы только доказывать что-нибудь. Сама напрягаешься и других напрягаешь. Расслабься! – Катерина взяла чашку с блюдцем и пошла к раковине.
– Может и напрягаю... Когда умру и предстану перед Богом, то обязательно спрошу: для чего Он меня создал? чего Он от меня ждал? зачем всё это было?

– Ты думаешь Он будет с тобой разговаривать? – спросила я.
– Неужели и Он пренебрежёт? ...Странно: никто нас не разгоняет. 
– Наверно, тоже празднуют, – предположила Катерина.
– А может, кто-то отвлёк их внимание на себя, и им сейчас не до нас? – предположила Анна.

P.S. Время показало, что в этом она не ошиблась.