Мессар Акше. Хроника правления Серафима IV. 55

     Да-да, жизнь странная штука, бывают в ней и неожиданные встречи, и радостные ошибки, понимаете, о чем идет речь? Думаете, например, о человек плохо, а он… или она, вовсе нет. Как же это иначе назвать, как не радостной ошибкой…. Или когда боялись чего-то, сильно боялись, по-настоящему, а на поверку выходит вовсе и не страшно, ну или не так страшно, как представлялось… Да что там говорить, есть много хорошего, много замечательного… Радостного… Красивого… Что? А ну да, конечно, бывает, что случается и неожиданное плохое. Но так ведь это…. А может, это любовь добралась и сюда?

150.

     Мария стояла на стене до тех пор, пока нянька не принесла сына. Женщина приняла мальчика на руки и заглянула под краешек пеленки, с помощью которого нянька прикрывала личико малыша. Последнему это почему-то не понравилось. Может, солнечный луч, отразившись на снеге, заглянул к нему под пеленку – одним словом он начал капризничать…
- Ну и чего мы шумим, - зашептала Мария, покачивая малыша, - что тебе не нравиться, солнышко, ветер или может быть тебе холодно…

     Малыш продолжал ворочаться в пеленках и покрикивать.
- Ладно, ладно, пойдем вниз, в тепло. Аглая, помнишь маму Аглаю, принесла нам погремушку. Хорошая такая, с горошинами внутри, а уж какая звонкая, какая звонкая…

     То ли подействовал голос матери, то ли малыш соблазнился новой игрушкой, но крик начал стихать.
- Пойдем вниз, - сказала Мария няньке, - что-то он сегодня беспокойный…
- А давайте я возьму его, хозяйка, там же ступени, - шагнула вперед женщина.
- Я сама, только ты меня поддерживай, на всякий случай…

     Так они и спустились втроем. Мария устроила малыша на кровати, достала обещанную игрушка и с интересом, который вполне мог быть сравним с интересом ребенка забавлялась…. То есть, каждый из этих двоих занимался со своей игрушкой. У малыша – погремушка, у матери – малыш…. Лишь няня оказавшись вдруг не у дел, задремала возле камина, предварительно поинтересовавшись у Марии:

- Госпожа, кормить-то его не пора?
- Видишь, играет, - отмахнулась Мария, - пусть пока возится, а покормить мы его в любой момент сможем, авось, все наше при нас, правда, малыш?
- Как скажете, госпожа, - согласилась нянька, - а я с Вашего позволения задремлю немного…
- Спи конечно, я, если что, побужу тебя, спи…

     А высоко в горах, то есть очень высоко. Так высоко, что если посмотреть оттуда вниз, то не увидишь ничего кроме верхнего края облаков. Так вот, именно там, вдруг надломилась снежная плита. Не сразу вся – сначала верхний слой, самый молодой и легкий, но он, изменил порядок, который устраивался не один десяток, а может быть и сотен лет…

     Аглая вдруг остановилась и вскинула руку, требуя молчания. Все замерли…
- Вы ничего не слышали, - поинтересовалась она у спутников.
- Нет, госпожа, - так же тихо ответили солдаты.
- А что Вы слышали, - так же, не повышая голоса, попробовал уточнить Франк.
- Не знаю, - Аглая сделала жест, который по ее мнению обозначал неопределенность, - показалось, наверное…. Что-то там, в горах…
- Может быть, обвал, - предположил юноша, но Аглая в ответ только пожала плечами.
- Не знаю, - повторила она, - но только что-то нехорошо у меня на душе, - давайте быстрее, что ли…

     Один край снежной плиты, отяжелев, вдруг начал выгибаться, а потом и вовсе хрустнул со звуком, напомнившим вскрик огромного, древнего животного – не выдержали совсем старые слои…. Со скрипом и стоном, который скорее свойственен древнему, огромному дереву во время бури, снег сдвинулся с места и медленно пополз…

     Теперь и Мария оторвалась от забавы и подняла голову – ей тоже что-то послышалось…
- Эй, нянька, не слышала, - шумнула Мария в сторону камина, чуть приподнявшись на локте.

     Нянька со сна и вовсе не поняла о чем идет речь:
- Что госпожа, уже кормиться пора, - пробормотала она, одновременно зевая, крестясь и обнажая тяжелую, полную молока грудь.
- Нет-нет, ты сейчас ничего не слышала?
- Ой, нет госпожа. Спала же я, спала…
- Сходила бы ты на стену, посмотрела бы…
- А что посмотреть-то, - нянька тяжеловато поднялась с кресла.
- Ты на стену выйди, и просто посмотри по сторонам. Особенно на море, ну и на горы, тоже…
- Сейчас, госпожа, - кивнула нянька и подхватив плащ, потрусила выполнять приказание…

     А обломок снежной плиты, тем временем, все полз и полз. Только теперь, он состоял уже не только из снега, оказались вовлечены в это медленное движение и камни, и вода с двух маленьких высокогорных озер, о которых внизу даже никто и не знал…. Теперь, если прислушаться, то там, в горах нарастал гул. Тяжелый, утробный – никому и в голову не приходило связывать его со снегом…

- Там и правда что-то происходит, - Франк остановился около лошади и посмотрел наверх, но рассмотреть, находясь внизу…, конечно он ничего не увидел…
     Зато теперь прислушивались все, и по мере того, как гул нарастал, начали беспокоиться не только люди, но и лошади, а собаки вдруг начали лаять, да как-то и не по-собачьи, а с подвывом, нервно…, отчего у тех, кто был слабее, шевельнулись волосы…
- Это горы! Вперед, вперед, что есть силы, - крикнула Аглая и ударила коня плетью.
     Остальным оставалось только следовать за девушкой…

     О-о-о, это была самая настоящая гонка. Горстка всадников пыталась обогнать движущийся обвал. И каждый из них старался добраться до Эльской башни первым. Кони седоков стелились над тропой, взметали снежную пыль, которая искрилась на солнце, напоминая то ли радугу, то ли драгоценную россыпь. В отличие от этой, пыль, которую поднимала движущаяся с гор масса, была не такой красивой, зато ее было намного больше, и она на несколько сот метров опережала стремительно двигающееся месиво, застилая то, что происходило у нее в арьергарде…

     Нянька вернулась, наверное, через пару минут. Да что там вернулась – вбежала и заорала, испугав не только Марию, но и малыша, который тут же разревелся…
- Госпожа, там такое, там такое…, - словно захлебываясь затараторила нянька.
- Ты что орешь, дура, - прикрикнула на женщину Мария, но ту было не остановить.
- Господи, госпожа, там настоящее светопреставление…
- Не ори, - тише повторила Мария, - ты пугаешь малыша.
- Ой, простите, - тут же стихла нянька, - только вы идите, посмотрите, а я сейчас его успокою…
- Ладно, схожу, взгляну на твое светопреставление, но учти, вернусь – накажу, что бы не забегала и не орала, как оглашенная…

     На этом участке скольжение снежных пластов превратилось в падение, стремительное и грохочущее. Но раньше и быстрее чем двигался сам обвал, двигалась каменная, снежная и даже деревянная мелочь, порожденная обвалом, но обладающая собственным внутренним движением и звуком, который можно было сравнить разве что, с грохотом огромного водопада, хотя, наверное, нет – еще громче…

     И все-таки Аглая опоздала – обвал достиг Эльской башни первым. Это был страшный удар…. Мощь многих тысяч тонн помноженная на скорость, ударила в стену замка, и замок содрогнулся. Взметнулось выше стен замка облако, накрыв упавшую от удара Марию. Именно в этот момент она была на стене и заворожено смотревшая, как надвигается на нее это…. Посыпалась со своих мест посуда, качнулись подвешенные на цепях светильники, несколько факелов сорвались со стен и упали на пол… А обвал, хоть и потратил большую часть своей мощи на первый удар, какое время продолжал наступать, сдвигая под стену Эльской башни все больше и больше снега, камней и остатков небольшого леса, который на свое несчастье оказался на пути обвала…

     Как раз, то есть, именно в это время, Аглая добралась до ворот замка, соскочила с лошади и бросилась вверх, в покои, где должна была быть Мария с ребенком…. А Мария поднялась с каменного пола, и насколько могла быстро, побежала в те же покои, но только вниз. Там они и встретились, обе испуганные, и одновременно счастливые, что с теми, за кого они переживали, живы и невредимы…
- Ты в порядке, - выкрикнула Мария, распахивая дверь, а следом за ней, эхом прозвучал вопрос Аглаи:
- Вы тут живы?!

     Запыхавшиеся Мириам и Франк застали трех женщин и ребенка, смеющимися и плачущими одновременно. Аглая кружила по комнате Марию, словно та была пушинка, а нянька кружила малыша, который настолько был удивлен, происходящим, что только вертел головой и перебирал воздух ручками…. Но стоило всем чуть успокоиться, как малыш разразился громким, басовитым ревом. Аглая опустила Марию, и женщина шагнула к няньке, которая поторопилась передать малыша матери…

151.

     Я вот что скажу – никогда счастья не будет в этой стране. Это точно. Почему? – а вот почему – что самое главное, что нужно для счастья? А, даже и не гадайте, сам скажу – покой. А его-то у нас так и нет. Ну, посудите сами, только одних заговорщиков отправили на плаху, так уже другие на подходе, так ведь этого мало, где-то по нашему Королевству летают чудища эти, я Драконов имею ввиду. Вроде он и не над нашим селением летает, но ведь это сегодня, а завтра что будет? Глядишь, да и нагрянет – что тогда делать прикажете? Или ладно, Дракон – а ураган – это будет почище летающего, где-то там, чудовища и всяких там дворцовых заговоров. Сколько крыш снесло, сколько деревьев повалило, мельницу нашу, крылатку, так ведь изломало же, в конец. Что теперь, спрашивается с зерном делать, но это конечно, если оно вырастит, зерно-то. Месяца еще не прошло, как ливень тот кончился…. Разве это жизнь?! И вот кто мне объяснит – почему это происходит именно с нами?

     Дня, между прочим, не проходит, чтобы не собирались мы в корчме и об этом самом не говорили. Оно понятное дело, от разговоров этих наших, пользы никакой – так, расстройство одно, но с другой стороны, есть хоть где душу отвести, благо что у нас еще не додумались Королевский налог на разговоры ввести, вот тогда будет всем крышка – помрем, в смысле…. Мужику без разговора никак нельзя, где же он тогда злость будет тратить…. Да, так вот и живем…

     А пару дней назад, там же, в корчме, староста наш такое загнул, что и троим не разогнуть. Даже повторить, и то ума много надо, а то не получится… Что, значит, он сказал-то…
- Все, - сказал, - друзья мои, кончилось наше время…
- Как это кончилось, - спрашиваем, а сами присматриваемся, сколько это у него пустой посуды на столе. Так что удивительно, всего один кувшин, из которого он тут же и наливает…

     Налил, выпил и продолжает:
- Живет в столице сильно умный человек. Такого ума, ни у кого нет, во всем белом свете, и вот он, этим умом своим понял, что Бог отвернулся от нас, а что это значит?
- Что, - спрашиваем, и рассаживаемся поближе, каждый со своим кувшином, со своей миской…
- А вот что, друзья мои. Вот, к примеру, если Господу угодны чада его, что он делает…
- Хороший вопрос, кто же его знает-то, что у Бога на уме-то?
- Сиволапые, они есть сиволапые, Господь забирает его себе, в кущи, значит, райские. Дает ему жизнь бесконечную, ну и блага всякие. Оставляет, вроде как, возле себя. Понятно?
- Не понятно! То есть, если человек праведный, то он умирает раньше.
- Ну, вроде того. Только это надо понимать правильно – Господь избавляет праведника от мук земных…. А если Господь хочет наказать человека…
- Оставляет его жить, - предполагаем мы.
- Неверно. Неугодного Господу забирает Черт и тащит его в гиену огненную, дабы обречь его на мучения вечные. Потому как, что неугодно Богу, то, значит, угодно Черту.
- Не понятно, - переглядываемся мы, - что так помереть, что по-другому.
- Дурни, - вздыхает староста и снова наполняет свою кружку.
- Нет-нет, почему это дурни, почему?
- А вот почему. Только если Господу нашему человек безразличен, если нет ему до него дела, вот тогда и оставляет он его на земле. Оставляет до поры, до времени, чтобы в свободную минутку глянуть вниз, узнать, не поумнели ли мы еще. Понятно?

- Мудрено, - снова переглянулись мы, и с ехидцей спрашиваем, - и что же из всего этого следует?
- А вот что – мы, пока, для Господа нашего не иначе, как пустое место. Ну не понятно, хорошие мы или плохие. Праведники или грешники…
- То есть как это не понятно, - а вот это нас задело, - какие же это на нас грехи такие, что Богу непонятно, какие мы есть!
- Так ведь в том-то и дело, что нет за вами ничего. Ни дурного, ни хорошего. Так – живете вы как штаны старые на заборе треплетесь. Присмотритесь к себе – вот выгодно вам было воровать – вы воровали, выгодно было работать – работали. А как настали времена смутные, чем это вы занимаетесь?
- Как чем, трудом нашим, крестьянским…
- Разве это крестьянский труд – сидеть целыми днями в корчме, чесать языками за жизнь. А потом, после пенного залезть на баб своих…. Разве это – труд крестьянский?

     Вот здесь, он конечно, староста наш, перегнул. Ну, то есть и правда, есть за нами такое – если будет у нас выбор, работать там или пенного пригубить, мы, конечно же, пригубим. Но ведь с другой-то стороны, мы же ведь работаем, а то откуда бы было у того же старосты богатство. От нас оно…. Нашими руками все сделано… А староста словно мысли наши прочитал, ну и продолжает:
- Вы вон в затылках чешете – как это мы не работаем? А то еще небось, и меня дурным словом поминаете, что мол работаете на меня…. Только это все неправильно. Потому как если бы не я, ну то есть, не старосты вообще, вы бы, друг другу, глотки бы давно перегрызли бы. За лишний кусок земли, за бабу, за воздух. Меня над вами поставили, чтобы я приглядывал, не давал вам, сиволапым в грех впасть окончательно.

     Вот не хочется признавать, а вот тут он, верно заметил, как какой вопрос спорный, так мы к нему значит, к старосте, с поклоном, чтобы рассудил. И про землю он правду сказал, сколько раз было, что как наделы делим, так дело до драк доходит. Обидно, но сказано, верно…
- Вы вон, небось, и не помните уже, а раньше, это мне рассказывал отец отца моего – Король, не помню, как его звали-то, да и не важно, больной он был, падучей страдал, да и вообще головой, как потом выяснилось. Так вот, он решил, значит, сделать добро крестьянам – говорил, что сильно переживает за вас, когда смотрит, как вы трудитесь в поте лица своего. Так вот он и упразднил дворянство. Сказал что, мол, сидят они на вашей шее. Эх, что тогда началось – словами не пересказать. Деревни опустели, голодали. Полынь-лебеду жрали, а почему спрашивается – а потому что не кому было скомандовать, что лебеду эту жрать плохо, а надо хлеб… А-а-а, что там говорить? Вы ведь работаете не потому, что любите работать, а потому что без работы с голоду подохните…

     Интересно, вот к чему он такую страсть сказал, кому это было в любовь в земле копаться с утра до вечера, или там, за скотиной смотреть. То покорми, то почисть, то попои…. Нет, не может быть такого…. Попробовали мы возразить, но староста только цыкнул на нас:
- Молчите уж, дурни навозные. А то наговорите сейчас глупостей всяких.
- Почему это глупостей, - возражаем мы обиженно.
- А потому, что не поняли вы ни слова из того, что я вам сейчас рассказал.
- Почему это не поняли, не дураки…
- Именно дураки. В одно ухо влетело, из другого вылетело, а то малое, что задержалось, чихом выбило. Не можете вы такое понять, потому как, привычку надо иметь думать. Вы вот привычку пенное пить имеете – вот потому оно вам поперек горла и не становится, а вот если бы была у вас привычка думать…

     Вот чего наговорил староста наш по пьяной лавочке. Мы потом потихоньку выяснили у корчмаря, так оказалось, что он, за столом-то просто сидел, допивал, потому как, пришел уже норме. А тут в тепле, да с кувшином в обнимку, вот его и развезло. Ну что ж, бывает и так, со всеми, между прочим, бывает. Поэтому мы и не в обиде на него…. Подумаешь, не рассчитал человек, и принял лишку…
     Но сказать по совести, когда поначалу говорить начал – испугались мы не на шутку. Да и как иначе, если пришел посидеть, душу отвести, а тебе говорят – забыл про тебя Бог…, тут поневоле…