Амфибия Ивановна. Гл. 6. Костик

               

   На судостроительный завод Нину приняли сразу. Как называлась её должность, я не знаю. Она должна была контролировать качество сборки судна, то есть, что-то вроде ОТК. Потихоньку она стала отходить от пережитого. Для неё работа теперь была отдушиной, и она отдавалась ей полностью. Работала, не считаясь со временем и, несмотря на въедливость, скрупулёзность и требовательность, сумела завоевать уважение и симпатию сослуживцев.
 
   В основном ей приходилось контактировать с рабочими мужского пола. И здесь она сразу поставила себя в определённые рамки, опять никому не позволялось проявлять к ней внимание, заигрывать. Это строжайшим образом пресекалось. Работа была физически тяжёлая. Начальство радовалось, что нашёлся добросовестный работник, что очень и очень важно, грамотный и ….маленький.

    На заводе была серьёзная проблема с проверкой качества сварных швов, особенно в трубах. Нина пролезала в них без труда и внимательно осматривала швы, а затем проверяла прибором. Нельзя было допустить непровар, перевар, короче – пустоты, каверны.

   Итак, работу она знала и хорошо справлялась. И была довольна. Сначала ей выделили место в общежитии, вместе с рабочими. Она же была старшим инженером – как бы командный состав. Она доказала, что это неправильно: может привести к панибратству, а в её работе это недопустимо. И второе – она курящая. Не всем женщинам это нравится. И правильно: она травится сама, но не должна травить других.

   В результате, она получила комнатку: пусть и маленькую, но зато отдельное жильё. Она её называла: моя каюта. Так и говорила: вечерком зайди, пожалуйста, ко мне в каюту. Это, если надо было поговорить о работе. У себя в каюте, она объясняла огрехи, допущенные рабочим, могла и отчитать.

   Но на неё никто не обижался: во-первых - по делу, а во-вторых - не жаловалась высшему начальству, не «доносила», а управлялась сама. К тому же, как можно обижаться на эту маленькую, симпатичную, вежливую и обаятельную девушку. А требования всегда были справедливыми.
    
   Я тоже тогда училась в Ленинградском Инженерно Строительном Институте (ЛИСИ).Я считала, что Ама, то есть Нина всё ещё плавает по Волге. Не знала, что она уже в Ленинграде.
   Однажды, совершенно неожиданно, меня вызывает комендант общежития Борис Николаевич, или Борька, как любя называли его между собой студентки.
 
   - Вот эта женщина…….
   - Мама! Мама! Спасибо, Борис Николаевич. Ты на сколько приехала?
   - У меня командировка на три дня.
   - Какой сюрприз! Мамочка! Борис Николаевич, мы пойдём в мою комнату?

   - Нет, стойте. Так, она что? Действительно твоя мама? А я ей не поверил. Да и сейчас не должен верить. У меня нет доказательств, что она твоя мать: фамилии разные, в паспорт ты не вписана.  Могу пропустить, только до вечера.

   - Ну, Борис Николаевич, миленький. К другим девочкам приезжали мамы, так они у нас и ночевали. У нас же мало времени. У меня утром лекции, у мамы – работа, только вечером и пообщаться.
   - Не могу, не положено. Разрешается только близким родственникам, родителям.

   - А моя мама что? Не родитель?
   - Может и родитель, да только чем ты это докажешь?
   Я заплакала. Мама взяла меня за руку и вывела из его кабинета.
   - Не плачь. Что-нибудь придумаем. Так. А Рэну найти можешь? Она может засвидетельствовать, что я твоя мать. Отлично. Ещё бы кого-нибудь из Сталинабадских найти.

  - Ой, мамочка, нас тут много: и Томка, И Лера, И Галя – только они ведь тебя не знают.
    Оказалось, что есть ещё и Клара, которая видела маму, когда мы уезжали.
  - Так, уважаемый Борис Николаевич, у нас тут найдутся свидетели, которые смогут подтвердить, что мы – мать и дочь. Этого будет достаточно?

  - Да, конечно, - засмущался Борька. – Извините, но такие правила. Я только могу посоветовать: пока Лариса будет собирать подписи у девочек, а неизвестно, кто когда появится, вы сходите в баню, тут недалеко, и пройдите санобработку. Вот вам направление.

   Мама поблагодарила, взяла направление, и мы пошли в баню. По дороге мама, смеясь, говорит:
  - Интересные у нас законы! Когда меня арестовывали, никого не заинтересовало, что я не являюсь его законной женой. Когда надо было получить жалкие остатки от конфискованных вещей, пришлось собирать подписи от знающих нас бывших сотрудников, подтверждающих, что мы жили как муж и жена, что доказывает,  наше супружество.

   Итак, маме разрешили ночевать у нас. Рэна ушла ночевать к знакомой, так что была даже свободная кровать. Но мы вынесли в коридор две табуретки и, проболтали часов до трёх ночи. Утром мама пошла по своим командировочным делам, я – в институт. Она вернулась ещё до окончания лекций, и я сбежала с остальных, так как мы должны были поехать в гости к Аме.

   Я была и в шоке, и в негодовании, что мне до сих пор никто не сообщил, что она в Ленинграде, а меня мучила тоска по дому, по маме с бабушкой, по солнцу. Оказывается, рядом была родная душа. И вот теперь, используя командировку, мама приехала в Ленинград, да не одна, а с Матрёной Антоновной! И они нас ждут. Естественно, какие лекции!

   Вот завод, вот проходная. Там были предупреждены, и нам подробно рассказывают, как пройти в заводское общежитие. С волнением и трепетом я шла по длинному коридору. Мы услышали знакомый смех – это смех Амы. Дверь закрыта неплотно и смех хорошо слышен. Да, да – это, это её комната. Мы постояли, прислушиваясь, хотели постучать, но мама неожиданно открыла дверь.
 
  Мы вошли. Матрена Антоновна что-то говорила Аме и остановилась. Ама сидела к нам спиной.
  - Ама, смотри, кто к нам пришёл! – артистично взмахнув ручками, выпустив в нас огромный поток лучиков, воскликнула Матрёна Антоновна.
   Ама повернулась, удивлённо подняла брови и так застыла. Какое родное выражение лица! Я так любила его, что часто придумывала,  как и чем бы её удивить.

   - Ой! Мария Максимовна! Лорка! Откуда вы свалились? – глянула на торжествующее лицо матери и всё поняла.  – Ах, ты, партизанка! Ничего не сказала. Вот будете наказаны, мы вас не ждали и всё съели. Ха-ха-ха!

   После поцелуев и объятий, мама выложила на стол целую кучу консервов, конфеты, колбасу, сыр и свеженькие с хрустящей корочкой, нет, не корочкой, а с хрустящим «рубцом», французские батоны. Ама побежала на кухню и через пару минут возвратилась со шкварчащей яичницей из десятка яиц.

   Только мы приготовились с аппетитом поесть, как раздался стук в дверь.
   - Какой там ещё «сюрприз» стучится? Войдите! – игриво начала было Ама, да и осталась стоять с открытым ртом и наполовину вложенной в него вилкой.
  Потом плюхнулась на табурет, всё также держа вилку у рта, и с широко раскрытыми глазами. Наконец, она опустила вилку, подняла ещё выше свои бровки.

    - Вы?  - Она тряхнула головой, как бы стряхивая галлюцинацию. – Вы? Вы что здесь делаете?
  В дверях стоял моряк. Высокий, красивый, стройный. Он виновато улыбался. Он тоже был явно озадачен. Не ожидал такого скопления народа. Растерялся и молчал. Молчала и Ама. Эта гоголевская сцена явно затянулась.

   - Ама! Ама, мы с Марией выйдем подышать немного? Мы сейчас. Мы на минутку.
   И они вышли.
   - Это мама с тётей Марусей. Они приехали из Сталинабада, - начала Ама, потихоньку приходя в себя.

   - А почему Ама? Почему ваша мама так вас назвала?
   Странно, но именно этот вопрос вернул Аму к действительности, к её самообладанию.
  - Да, потому, что я – Ама и есть. То есть, это моё родное имя, а Ниной я стала, когда получала паспорт.
 
  - Странное имя. Я такого не встречал раньше. Это, видимо, уменьшительное? А как полное?
  - Его вы тоже не встречали ни разу, - весело рассмеялась Ама. - Моё полное имя – Амфибия! Ну, как! Впечатляет? Это папа меня наградил. Беляева читали?

  - Да, я наизусть его знаю. Человек- амфибия! А знаете, Нина Ивановна, вы зря поменяли имя. Очень красиво звучит: Амфибия! Сколько в нём музыки! Слышите? Красивее, чем имена греческих богинь: Аврора, Артемида, Афродита. Мне больше нравится Галатея, ну, и …Амфибия.

  Нина посмотрела на него серьёзно.
  - Вы смеётесь надо мной? Уходите.
   Только тут он отошёл от двери.

  - Да вы меня ещё толком и не впустили, уже гоните. Да, клянусь вам честью офицера: не хотел вас обидеть. Мне действительно, очень понравилось это имя. Оно, действительно, замечательно звучит, правда, девочка? – неожиданно обратился он ко мне, тихо притаившейся в уголочке.

  - Это моя названная сестра, сестрёнка. Лорочка, позови мам. Яичница остыла. Да вы проходите. Попробуем как-нибудь разместиться. Если честно – я очень рада вас видеть.
   Я пробралась между табуреток и позвала мам.

  - Знакомьтесь, это мой старпом, бывший старпом – старший помощник капитана Виктор Андреевич.
   Старпом поцеловал ручки и представился каждой в отдельности: «для вас - Виктор; для вас - Виктор; а для вас, милая леди – Виктор Андреевич (это относилось ко мне)».  Кое-как разместились, придвинув стол к кровати. Яичницу подогревать не стали. Старпом принёс бутылочку очень вкусного вина. Выпили. Ама, извинившись, что трудно выйти, закурила.

  - Зачем вам это? Зачем стали курить?  Простите меня, Нина Ивановна, но вам это не идёт.
  Ама промолчала. Мы  с удивлением смотрели на неё. Правда, Матрёна Антоновна уже знала: она ведь раньше приехала. Старпом принёс вкусный торт. Мне Ама объяснила, где кухня. Там уже давно закипел чайник, который  кто-то предусмотрительно снял с огня. Чай мы пили, как близкие и давно знакомые люди.
  Старпом оказался весёлым молодым человеком. Он показал фотографии, где он в гриме старика, и сценку из какого-то спектакля. Старик замечательный и совершенно не узнаваемый. Оказывается, он теперь играет в самодеятельном театре, который организован при пароходстве.
  И очень интересно и с большим энтузиазмом рассказывал, что они теперь речники-моряки. Восторгался морем. И, наконец, перешёл к тому, что явно хотел сказать, и ради чего он нашёл Аму. Он просил её вернуться на судно. Говорил и говорил, как теперь интересно. А ещё многое в перспективе.

  - Нина Ивановна, как вы можете ходить по земле? По твёрдой земле, не ощущая качки, не ощущая того, как палуба уходит из-под ног? По земле ходить скучно. Нина Ивановна, мы вас ждём. Вас никто не забыл. (Зря он так сказал). Все будут рады вам. А я – так особенно. – Он склонил голову, почти касаясь носом стакана. – Я очень скучал. Очень, - сказал он тихо.

   - Нет, нет. Не напоминайте мне. Мне здесь хорошо. Я чувствую себя на месте.
   - Так, Ама (Матрёна Антоновна, растерянно посмотрела на неё). Нина. Мы с Марией пойдём пока помоем посуду. Лариса, помоги нам донести.

   Мы вышли, а я вспомнила рассказ Матрёны Антоновны о том, какой красивый и статный был её Иван. И…высокий. «Может быть, у Амы та же судьба, что и у мамы? Виктор высокий, красивый и, что не скроешь, влюблён в неё» - так думала я, заранее радуясь за Аму. Посуда вымыта, толкаться на кухне неловко: нет-нет, да и зайдёт кто-то из рабочих.
 
   Но тут выходит Виктор. Проходит мимо нас явно расстроенный.
  - До свидания, дорогие женщины. Приятно было познакомиться. А Нина, как была упрямой, так и осталась, - обратился он к Матрёне Антоновне.  – Теперь я знаю, где её искать, буду частым гостем. Так что, увидимся.

   Всем, даже мне поцеловал ручку (это было в диковинку) и ушёл. А мы пошли к Аме. Она сидела и допивала вино прямо из бутылки, держа в руке папиросу. Стало как-то не по себе. Мама договорилась с Матрёной Антоновной, где на вокзале будут встречаться, и мы с мамой ушли.  Прощаясь, Ама сказала мне: « Лора, приходи ко мне на выходные. Если захочешь увидеться в рабочий день, приходи к проходной, меня позовут, а то не дождёшься – я задерживаюсь. Дома одной скучно. Приходи».

   Конечно, я не стала долго оттягивать и к концу недели вечерком явилась к ней на работу. Меня запустили в проходную и попросили подождать. Ждать пришлось довольно долго. А вот и моя Ама. Идёт и держит палец на губах. Я догадалась.

   - Нина, привет! Вот я уже и явилась. Ничего, что так быстро?
   - Да, ну, что ты. Обнять не могу: видишь, какая я чумазая?  Подождёшь ещё немного, я в душ сбегаю? Я быстро. Поразвлекай дядю Володю – ты же умеешь.
   Она, действительно явилась достаточно скоро. Мы пришли в её «каюту»: всё аккуратно прибрано, порядок во всём. Ничего лишнего – всё только самое необходимое. Комнатка маленькая, а кажется просторной.

    - Так, чем же тебя кормить?
  Да, у Матрены Антоновны тоже так было установлено: сначала – накормить. Она разогрела рассольник – готовый суп из стеклянной банки. Вкусные по тем временам продавались готовые супы: борщ, солянка мясная сборная (любимое блюдо); и вторые блюда: селянка с мясом или с грибами, каши различные, гуляш с картошкой и многое другое.

   Нам, студентам - большая подмога. Мы питались коммуной, и дежурному быстро сготовить на 12 человек, не всегда была возможность. А так: открыл пару банок, бросил в кипяток, добавил соли и готово. И быстро и вкусно.

   Вот и Ама уже несёт ароматный супчик. Заправили сметанкой и с большим удовольствием поужинали. Разомлели, даже разговаривать не хотелось. Ама, к тому же, была явно уставшей. Она откинулась на подушку, курила папиросу и внимательно разглядывала меня. Улыбалась.

   - Ну, вот. Теперь я тебя разглядела. Повзрослела, похорошела. Наверно, и поумнела?  - Она весело расхохоталась. -  Шучу, шучу. Ты всегда была умненькой, не обижайся.

   Да, я на неё не могла обижаться. Я тоже рассматривала её. Я не могла сказать ей, что она похорошела, потому что курение, действительно ей не шло и очень её портило. Какая-то часть интеллигентности и привлекательности потерялась.  Она выглядела старше: постарела что ли?  Манера говорить и смеяться у неё была особенная, и теперь, когда она говорит и смеётся, сразу становится прежней Амой. А как замолчит, что-то чужое проступает.

   - Слушай, Ама, какой симпатичный у тебя старпом был! Он в тебя влюблён, ты не заметила? Он такой большой и сильный, как твой папа. Он бы тебя тоже на руках носил. Знаешь, говорят, что дочери всегда повторяют судьбу своих матерей. Может, он тебе судьбой дан?
  - Я думала, ты повзрослела. А ты, как была мечтательницей, романтической натурой, так и осталась.

  - А разве это плохо? Вы бы поженились, а я бы к вам в Астрахань приезжала. На Волге б купалась. Я Волгу не видела. По твоим рассказам только её и представляю. Правда, когда я в институт поступать ехала, мы долго по мосту через огромную реку проезжали. Кругом все говорили: «Волга, Волга». Но была ночь. Итак, плохо видно, да ещё все окна пассажирами облеплены. Мне не просунуться было. Но, немного рассмотреть всё же удалось. Что молчишь?

  - Так. Задумалась. Плохо мне, Лорочка. Ой, как плохо! Вот и курю поэтому. А то и выпить захочется. Тоска!
  - По кораблю скучаешь? Так, чтоб тебе не вернуться?
  - Эх, Лора ты моя, Лорочка! Опозорилась я там. Понимаешь, посреди палубы при всёй команде из меня кровь хлынула. Я в воду. Плыву в красной воде. Кошмар. Что делать? Я решила утопиться, но матросы меня спасли. А зачем? Как с этим жить?

  - Нина, там же взрослые ребята. Они понимают, что у женщин может такое случиться. Ты же не обкакалась. Да и это можно пережить – в жизни всякое случается.

  - А ты, действительно, повзрослела, да только я не поумнела. Да и потом, ты всего не знаешь. Расскажу в другой раз. А, может, и не смогу. А старпом, в самом деле, замечательный человек. И мне очень нравился. Я в него, кажется, была немного влюблена. Но жить опозоренной не хочу. Не смогу.

  - Устройся на другой корабль. Ещё лучше. Роман не на корабле, а между плаваниями.
  - Нет, нет и нет. Старпом замечательный человек: умный, добрый, сильный. Но он тоже кобель, как все мужчины. – Она перешла на нервный, раздражительный тон. – Терпеть не могу их. Лишь бы плоть свою удовлетворить. Животные!
  - Это ты старпома имеешь в виду?

  - При чём тут он. Он хороший, небось, до поры, до времени. Все они – сволочи!
   Она взяла папироску, размяла её, сломала, выбросила. Взяла другую, стала нервно вертеть её между пальцев. Сломала, выбросила. Я смотрела на неё, боялась пошевелиться, чувствовала себя очень виноватой и не знала, что делать. Она встала, открыла тумбочку, достала начатую бутылку водки, звучно вытащила зубами пробку и глотнула. Потом глотнула ещё, поставила на столик и, медленно вынув из пачки очередную папиросу, так же медленно, задумчиво её повертела и закурила.

  - Виктор Андреевич был прав. Я скучаю по воде. Мне не хватает качающейся палубы, плеска воды. Запаха воды. – И, резко сменив настроение, почти весело спросила: - Как там у нас со временем? Останешься ночевать или поедешь?
   Время было позднее. Ехать далеко, но я сказала, что мне надо ехать: «Я ещё математику не сделала, попробую сделать в трамвае. Плохо, что в трамвае темно, не то, что в метро».

  Мы стали прощаться.
  - Я тебя расстроила? Больше не приедешь?
  - Да, что ты! Я ещё надоем. Я привязчивая.
   Недели две, а может и больше, мне было не выбраться. Наконец, я приехала к Аме и побежала сразу в общежитие, хотела к её приходу с работы приготовить ужин.

 Однако, вахтёрша мне сказала, что Нина Ивановна здесь больше не проживает: «Она теперь на Жданове». Я ничего не поняла и пошла к заводской проходной. Ждать пришлось довольно долго: Нину никак не могли найти.
   Смотрю, идёт моя Ама, просто, вышагивает, чеканя шаг. Значит – хорошее настроение.

  - Лорочка, у меня для тебя сюрприз, пошли скорее.
   И она повела меня какими-то неизвестными путями, ухмыляясь и ничего не объясняя.
   - Ну, вот. Пришли. Нравится?

   Мы стояли на берегу то ли большой речки, то ли залива. Вода, вода впереди. И какой-то корабль недалеко от берега качается на волнах.
   - «Вот моя деревня, вот мой дом родной»… Как тебе мой дом родной? Мой Жданов? Ну, что молчишь? Я теперь здесь живу. Разбередил старпом больную рану. Пойдём в мою каюту. Ха-ха-ха! Настоящую каюту! – Взяла меня за руку и повела к воде.

  Я ничего не поняла. Но тут только разглядела, что от берега к кораблю ведёт тропинка из отдельных дощечек, скреплённых между собою. Сооружение лежит на каких-то бочках маленьких. Или это не бочки?
  - Понтонная дорожка к моему новому жилью. Пошли, не дрейфь!

  Как идти? Дощечки все шевелятся как живые, играют. Ну, просто – ксилофон! Страшно, ужасно!
  - Ну, чего ты, Лора! Ты вроде была смелая. Всё прочно. Через пару шагов привыкнешь! Смелее! Под ноги не смотри, вперёд смотри.
  И я пошла. Уф! Дошла до лестницы. Поднялись на палубу. Я впервые была на корабле, на настоящем судне. Ой, как интересно! Вот руль! «Можно подержаться?» - спросила я.

  - Да, за всё сможешь подержаться, потрогать, повертеть, только завтра. Это старый, видавший виды, кораблик. Теплоход А. Жданов*. Теперь старичок на приколе, на вечном якоре. Пошли, пошли.

   Мы спустились по трапу. Коридор. По обе стороны двери.
  - Запоминай: это женский гальюн, а это – мужской. Не спутай. Хм. «Гальюн» - это уборная. Захочешь по большой или малой нужде, пойдёшь в гальюн. Ха-ха-ха! Я понятно излагаю? А, вот и моя каюта. Заходи.
 
   Каюта напоминает купе в поезде. Только вместо окна иллюминатор. Каюта меньше комнатки в общежитии раза в два. И зачем она сюда перебиралась? В общежитии кухня была, а здесь?
   - У меня есть сосиски и готовое пюре. Сейчас всё сготовлю.
 
  Она в кастрюльку с водой опустила кипятильник. Поставила на боковое сиденье электроплитку, предварительно установленную на какой-то поддон. Вода достаточно быстро закипела. Часть кипятка она налила в термос, другу часть – в миску, положив туда сосиски, кастрюлю с оставшейся водой поставила на плитку и насыпала порошок – картофельное пюре и плюхнула туда чуть ли не полпачки сливочного масла.

   Тщательно всё размешала, выключила плитку и пригласила меня помыть руки. Мы вышли в коридор.
  - Ну, вспоминай: где наш гальюн?
  Она весело захохотала, ибо я никак не могла ничего сообразить. Рядом с гальюном располагалась умывальня, уж не помню, сколько там было умывальников.
   - Запоминай, это – наш: вот наше мыло, зубной порошок, полотенце. Всё, пошли кушать.

  Я шла, меня качало от одной стенке к другой.
  - Привыкнешь. Сегодня ветерок поднялся, мотает сильнее, чем в штиль, хотя полный штиль тут редкость. Ну, нравится? – всё допытывалась она.

   Мне понравилось бывать у неё. Судно использовалось в качестве общежития для молодых семейных пар. Но, что-то очень мало там проживало народу. То какой-нибудь молодой человек набирает  воду за бортом для хознужд ( питьевая вода стояла в коридоре в баках). То какая-нибудь молодая женщина полощет бельё. На кухню общественную я ни разу не ходила, да и Ама старалась готовить в купе. Ну, да она вообще не любила ничего общественного.

   К весне я совсем освоилась. Не выдержала и похвасталась своей подруге Полине из Сарапула. Она была старше меня, крепче и хитрее или, скажем, наглее. Я то этого не поняла, а вот Ама меня предупредила об этом, но я ей не поверила и потом была наказана. А пока, мы ходили с Полинкой в библиотеку готовиться к экзаменам; потом, вечером катались на лодке.

 Лодку брали у Летнего сада в прокатной базе. Полина учила меня грести, табанить и прочее. Мы выплывали на Неву, качались на волнах от проплывающих катеров, выходили даже в залив.

 Я к Полине привязалась. Она работала уборщицей в институте, так как не получала стипендии, а я ей помогала. Деньги все были у неё. Я от стипендии 150 руб. давала «в коммуну» (мы питались коммуной), остальные деньги – ей на общие расходы. И она 150 руб  из зарплаты - в коммуну, а остальные – отсылала маме с братом.
 
 Так что у меня личных денег практически не было, и я чувствовала себя неловко, находясь на иждивении Амы. А теперь она должна была кормить нас обеих. Причём Полине здесь понравилось: мы расстилали какую-нибудь тряпочку на палубе и загорали, делая вид, что учим сопромат.

   Полине нравилось здесь и ночевать. Мы с ней спали вместе. Она была девушка крепкая, в соку. Придавливала меня к стенке и очень аппетитно похрапывала. А я, задавленная, не могла уснуть. И сколько бы это длилось, не знаю. Только однажды Ама, нет теперь уже только Нина, пришла с работы с молодым человеком.

   - Это - Костя. Прошу любить и жаловать. Мой друг. Он сегодня останется у нас ночевать. Так получилось.
   Ничего себе. А где он будет спать?
   Вечер, очень поздний вечер, прошёл в непринуждённой весёлой обстановке.  Костя оказался милым, простым, общительным.
 
  - Это наш, советский Ломоносов, - представила она нам Костю. - Он из далёкого северного портового городка почти пешком пришёл в Ленинград, чтоб стать моряком. Нет. Он итак уж моряк. Стать кораблестроителем! Ума – палата! Получает повышенную стипендию. А эту сессию думает вытянуть на Сталинскую.
   Мы с Полиной легли как обычно.

 У Амы нашёлся какой-то весьма приличный тюфяк. Она его положила между лежанок, хотя Костя предлагал устроиться на втором этаже. Ама не пошла на это, так как оттуда надо было снимать много «барахла». Пришлось ему спать на полу. Да и спать-то оставалось немного.

   С тех пор Полина бывала у Амы реже, так как Костик там стал бывать постоянно. Во всяком случае, ночевать её больше не оставляли.  Я же бывала довольно часто. С Костей мы быстро подружились.
  - Костя, а как тебе удалось с Ниной познакомиться. Она на улице с незнакомыми мужчинами не знакомится.
 
   - А! Да всё просто. Нас от института, я учусь в Корабелке (Кораблестроительный институт), привели на завод, на ознакомительную экскурсию, которую поручили провести Нине. Когда экскурсия кончилась,  все разъехались, а я остался: у меня было много вопросов. Нина подробно, толково мне всё разъясняла. Мы перекусили в столовой, и она повела меня по цехам, где работали во вторую смену. И не заметили, как проскочило время. Мосты развели, и она привела меня сюда, к вам ночевать. Я стал приезжать на завод. Смотрел, как она работает, и пришёл к мысли, что ей надо учиться – не век же по трубам лазить. Она умная, корабли практически знает от винтика до винтика, ей надо теории поднабраться. Будет замечательный инженер – конструктор. Стараюсь её уговорить, убедить, но пока не получается. Поможешь мне?

  - Я – то постараюсь. Только за результат не ручаюсь. Ты же уже понял, какая она упрямая.
  - А, ничего, мы её переупрямим.  «Вода камень точит».
   И, действительно, Нина всё чаще и чаще стала сетовать на то, что надоело ей по трубам лазить, вечно в грязи быть вымазанной, в мазуте. Мы усердно поддакивали.

  Как-то я приехала к ней, а в её каюту не попасть. Хорошо, соседка была дома.
   - Да, Нина теперь в гальюне живёт, перебралась. Подожди, она скоро придёт.
  Вот и Нина! Идёт целеустремлённо, тащит что-то тяжёлое.
   - А, Лариска! Вот здорово, что ты сегодня приехала. Я готовлю Костику сюрприз. Уже почти всё сделала. Как раз мне сейчас и поможешь. Пошли, пошли.

   Мы пошли по коридору. Я смотрю: прошли мимо гальюнов. Так, в каком же это гальюне она обосновалась? Вот, чудила! Всё, конец коридора. Тупик.
   - Ну, вот мы и дома. Возьми ключ вон там, на полочке, открывай. Это моё новое жильё. Проходи. Еле выпросила у начальства. Ведь заброшенный гальюн, не используемый. Ну, чего упёрлись? Нельзя, да нельзя. Ну, я ж настырная, убедила. Вот – расширение жилплощади! Смотри, как здорово!

   Да, она выхлопотала право занять гальюн, расположенный в носу корабля. Выбросила унитаз, два писсуара, заделала дырки в полу, в дне корабля, выбросила все трубы. Сделала боковые лежаки, как в вагоне: с ящиками. С одной стороны ящик для носильных вещей, разделённый на отсеки. С другой стороны ящик для спального белья и прочего, тоже разделённый на отсеки. Стены оклеила обоями.

 Над лежаками второй этаж: полки, пока неизвестно, для каких нужд. По центру вместо унитаза отличный стол в виде треугольника. Над ним - ряд полочек, на одной из которых уже стоит симпатичная настольная, я бы сказала: «надстольная» лампа. В целом, действительно просторнее, а главное лежаки пошире прежних. Ну и вообще – уютно.

   Один лежак немного короче другого. Зато в торце красуется умывальник. Потом она что-то сверлила, что-то прибалчивала.  Я что-то придерживала, что-то подавала. И вот у стола появились откидывающиеся щёчки с закруглёнными сторонами, примыкающими к стенкам. У! Какой  большой стол!

 Можно, опустив ноги с лежака нормально кушать, читать, и как потом оказалось – чертить. Всё это она сделала за неделю, пока Костик сдавал какой-то экзамен. Вот так она подготовилась к возможному дальнейшему обучению.

   Когда Костя пришёл, он совершенно онемел от увиденного. Зато Нина! О, как она хохотала! Я её такой сто лет не видела. Как она была довольна эффектом! Праздник души!

   - Ну, вот. Теперь можешь и чертить здесь и вообще готовиться к своим экзаменам.
  С этих пор Костик окончательно переселился к Нине. В своём общежитии он почти не бывал, хотя теперь много времени стало уходить на дорогу. На Сталинскую стипендию он не потянул, хорошо, хоть повышенной не лишился. Когда я ночевала, они спали вместе. Лежали крепко обнявшись, прижавшись друг к другу.

   Я сначала чувствовала себя неловко, но потом привыкла, более того: всё было так наивно, так трогательно, так по-кошачьи ласково – просто приятно смотреть. Учебный год окончен. Я уехала сначала на практику в Сталинград, на Волгу. А потом домой. По возвращении в Ленинград я первым делом поехала навестить Аму, передать ей письмо, привет и многое другое от Матрёны Антоновны.

  Оказывается, всё лето Костя занимался с ней, готовил её к вступительным экзаменам, и теперь она студентка вечернего отделения кораблестроительного института. Ещё через год, её перевели в КБ. Костя предлагал ей руку и сердце, уговаривал пожениться. Тогда и в Институте и на заводе им бы дали комнату в семейном общежитии. Ни в какую!

  Костя признался мне, что он хочет оформить брак в надежде, что он будет настоящий, ибо до сих пор они спят вместе, как котята, а не как мужчина с женщиной. Он наивно полагал, что это потому, что они не зарегистрированные.
 
   Однако, дело было много сложнее: Ама вообще не хотела интимных отношений, полагая, что её Костик не кобель, что ему это не нужно и именно поэтому они вместе. «Как только он заговорит о них - «скатертью дорожка», - сказала мне Ама.. Прошло ещё несколько лет. Они оба уже окончили ВУЗ, но спали всё также, сохраняя «чистоту».

   Костик был итак щупленький, а тут сильно похудел. Потерял, хорошо, что пока не совсем, чувство юмора. К Нине относился всё так же трогательно, заботливо, нежно. А мне опять сказал, что он на грани срыва.

 - Ты уже взрослая женщина. У тебя вот уже сынок. И я хочу детишек. Спроси Сергея, смог бы он вот так: лежать рядом с женщиной, которая к тебе ластится, целует, обнимает и…всё.
  - Так, скажи ей. Объясни.
  - Пробовал. Она прогоняет, а я не могу без неё. Я люблю её какой-то дурацкой неземной любовью. Ты не представляешь, как мне плохо.

    Мне было его жалко до слёз. Но, что я могла сделать? Очередная попытка завести разговор на эту тему опять была резко пресечена. Я каждое лето приезжала в Лугу к родителям Сергея. Я считала своим долгом привозить им внуков, полагая, что они страдают, скучают без них.

   В очередной приезд я сказала Аме, что она очень жестокая не только к Костику, но и к родной маме. Я сказала, что Матрёна Антоновна сильно постарела, часто стало болеть, давление мучает, а более всего мучает одиночество, тоска по дочери.
 
  - Бессердечная ты, Нина! На Матрёну Антоновну смотреть без слёз трудно: глазки совсем потухли. Помнишь, как они излучались? Хоть бы приезжала в Сталинабад, навещала чаще, на переговоры бы вызывала. Она скоро умрёт – глухо добавила я, сама не ожидая от себя такого.
   
   Нина, ничего не ответила. Только нахмурилась, и мы расстались. А она, тем не менее, начала активную деятельность, и, как у неё это бывало, в скором времени выбила комнату в коммунальной квартире, быстренько с помощью Кости привела её в порядок и привезла маму. Всё произошло так быстро, всего за несколько месяцев. Ну и ну! Вот так Нина!

   Теперь моя мама без неё заскучала. И в очередной мой отпуск мы поехали в Ленинград –Лугу вместе. Погостив несколько дней у сватов, мы с мамой и с маленьким Андрюшей поехали навестить Матрёну. Оказалось, что коммуналка на две семьи: семья Нины и семейство достаточно многочисленное: муж с женой, тёща чуть моложе Матрёны и двое детишек.

   Матрёна, соскучившаяся по «деткам», часто возилась с соседскими ребятами, которые, естественно, к ней привязались. Матрёна страдала, что у неё нет своих внуков, рассказала маме о странных отношениях между Костей и Ниной.
 
   - Платоническая любовь Костика, совсем не платоническая, а - нормальная. И Костик очень страдает. Я пыталась с Амой говорить, убеждала её зарегистрироваться, родить ребёнка, чтоб я могла спокойно умереть. Но, она огрызнулась: «Не лезь в мою жизнь» - и всё. Теперь наши отношения какие-то натянутые. Очень тяжело мне, Мария.

   Мама всплакнула, и мы уехали в Лугу. А, когда пришла пора возвращаться домой, мы приехали к ним попрощаться. Уж не знаю, как маме удалось пойти вместе с Амой на улицу: возможно, мама навязалась в магазин, но их долго не было. Я выглянула в окно и увидела их сидящими на лавочке.

   - Позвать маму с Ниной? Они здесь под окном сидят? – спросила я Матрёну Антоновну.
   Она как-то растерялась, засуетилась.
   - Нет-нет! Пусть побеседуют.

Наконец, они пришли. Обе весёлые. Нина, правда, выглядела немного смущённой. Пора вставать из-за стола. До вокзала путь не ближний. Провожать нас поехала только Ама. Прощаясь, она поблагодарила за что-то мою маму, заговорщицки кивнула ей в последнюю минуту, и мы покатились, отстукивая по рельсам мелодию из фильма: «Первая перчатка».

   - Ну, и о чём вы так долго разговаривали на скамеечке? – не выдержала я. – «Любопытство не порок, а большое свинство» - сказала я, смеясь.
   - Мы говорили о разном. Главное, я попыталась понять её отношение с Костей. Почему они не живут как нормальные супруги?
   - Ну, и что? Ответила что-нибудь?
   - Да. Бедная Амка. Какой характер? Понимаешь, вот, что она мне сказала:
 
   -Тётя Маруся, я сама уже измучилась. Мне жалко Костю, но я ничего не могу с собой поделать. Не могу! Когда я служила на корабле, и должна была доставить документы в город, шлюпку вели два матроса. Так вот они очень, очень убедительно объяснили мне, что такое мужчины, и что им от женщин надо.
Хорошо, если бы об этом никто не узнал, но, как только я вышла на палубу из меня хлынула кровь.

 Ужас, в каком количестве! Я потеряла сознание, а когда стала приходить в себя, услышала, как врач сказал старпому и  капитану, что надо мной надругались.  Я была в ужасе, не знала, куда от стыда деваться.
 Поэтому, чуть окрепла, сразу ушла из флота. Меня любил старпом, и мне он очень нравился, но как я могла выйти за него замуж? Стыдоба, да и только.  Я возненавидела всех мужчин, всех - до единого.

 Все – кобели! Все!
А вот Костя никаким намёком не давал понять, что он тоже кобель. Я к нему привязалась. Очень! А недавно он стал говорить о женитьбе. Сначала я очень переживала, что он такой же кобель, как и все. Но он не такой. Он – чистый. Он, он почти святой! А я? Я не девушка и не женщина. Как я ему признаюсь, что я-то не чистая?! КАК?! Он мне верит. А я?

 
   - Ама, - говорю я. - Костя давно понял, догадался, что ты перенесла травму. Он же умный!  Он всё понимает, ему не надо ничего объяснять. Смирись и живи по-человечески. Ещё годик, другой, и на детей вообще не придётся рассчитывать. Давай, решайся. «Сколько верёвочке не виться, а конец будет». Вот только какой? Или ты кончишь мучить его и себя. Да и маму тоже.

 Или он тебя бросит: как ещё столько лет терпит? Может, он уже импотент? Ты лишаешь его здорового образа жизни. Не понимаю, как он жив? Это же вредно для мужского здоровья. Останешься соломенной вдовой. Будешь грызть себя остатки своих дней. Подумай.

   Мы долго, очень, по-моему, долго сидели молча. Она всё крошила и крошила свои папиросы. Крошила и крошила.
   - Я всё поняла, тёть Маруся. Я виновата перед Костей. Но, я не смогу. Меня мучает не только стыд, но, особенно - страх. Понимаете, мне страшно: вдруг я почувствую то, что тогда? Боль, омерзение, унижение. Я боюсь, боюсь, что тогда я возненавижу Костика. Как тогда жить? Не знаю, что делать? Не знаю! Страх сильнее меня.  Я ужасно, панически, боюсь этого. Я не смогу себя пересилить.


   - Вот так, доча! Тысячи несчастных девушек проходят через это жестокое испытание, но все живут, как нормальные люди. А Амка у нас не как все. С детства – не как все. Она – максималист: или всё, или ничего.

  Мама замолчала. Все в поезде уже улеглись спать. Пора и нам ложиться. Мы легли, но уснуть не могли. Мы знали, что думаем об одном и том же. А, как иначе? Это ведь близкие, дорогие нам люди.
 
  Я лежала и слушала музыку поезда, бегущего по рельсам. Композиторы не смогли пройти мимо этой музыки колёс. Как жаль, что теперь нет этой завораживающей, успокаивающей, усыпляющей музыки. Теперь стыки рельсов – сварные. А то ведь как? Едешь, слушаешь стук колёс, и внутри тебя что-то поёт в такт им:

    ... «И поёт моё сердце влюблённое,
         И колёса поют на бегу.
         Всё гляжу, всё гляжу я в окошко вагонное,
         Наглядеться никак не могу……»**
               
   


*  Теплоход А. Жданов подорвался на мине в годы войны и затонул. Скорее всего, это был буксир А. Жданов, как я поняла много-много лет позже. Просто, ей, видимо, хотелось щегольнуть передо мной: я ведь в кораблях не разбиралась и не разбираюсь до сих пор.
**Исаак Дунаевский. «Утренняя песня» из кинофильма «Весёлые звёзды».