Таянье Тайны. Правда мифу не ровня

Правда мифу не ровня


…и – проступили всадники сквозь тучу,
Словно содвинутую вбок, и поскакали
Средь белобоких облаков, чернея
Предгрозово, колышучись на мощных
Косматых конях, в пересверках молний
И шлемов – поскакали грозно, тучно.

А красные – на красных конях – выше
И чуть прозрачней: в золотых кольчугах
Доспехов – те неслись стройнее чёрных.

А выше всех забрезжили под аркой,
Под самым сводом –  белые на белых:
Без шлемов, лат, кольчуг… но блеск алмазный,
Покалывающий колосками, шёл
Не то от копий их, не то от взоров
Незримых мне ещё… но перегляды
Самих лучей как будто бы пронзали
Всего меня, и словно бы грозили –
Не обороть ни мужеством, ни волей,
Ни молнией, ни сталью, ни коварством
Их Сил. И не пытайтесь! – Никому…

***
«…я очень хорошо помню день эксперимента. Расчетное время приближалось. Минуты тянулись очень медленно и казались годами. Я думал, что сойду с ума от этого ожидания. Наконец наступило расчетное время и...
Ничего не произошло!
Прошло ещё пять минут, но ничего необычного не происходило. Разные мысли лезли мне в голову: может, не сработал часовой механизм, или сама система, а может быть, ничего и не должно происходить?..
  Я был на грани безумия. И вдруг...
Мне показалось, что свет на мгновение померк, а во всем теле появилось странное ощущение – как будто в меня воткнули тысячи иголок…
Скоро все кончилось, но во рту остался неприятный металлический привкус. Все мои мышцы расслабились, а в голове шумело. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Когда вернулся в свою лабораторию, то нашел её практически целой, только в воздухе сильно пахло гарью...
Мною опять овладело томительное ожидание, ведь результатов своего эксперимента я не знал. И только потом, прочитав в газетах о необычных явлениях, я понял – какое страшное оружие создал. Я, конечно, ожидал, что будет сильный взрыв. Но это был даже не взрыв – это была катастрофа!..»
Тесла

*(Прим. Газеты всего мира 1908 г. (год записи Теслы про свой эксперимент) кишели догадками о событии в Подкаменной Тунгуске)

***
…пока собиралась могучая Сила
Под аркою, шли вкруг неё негасимо,
Ползли облака, багровея в закате,
Чем ниже к земле, тем в лучах языкатей.
Но в арке  ПРОСТРАНСТВО – от мира отдельно
Стояло под радугой…
      даже прицельно
Ни луч, ни клочок облаков обагрённый
Войти не могли в полукруг озарённый –
От мира он был отделён, точно рамой,
А в нём проступало подобие Храма,
Венчанноё куполом. Там, в середине,
В алтарной заре проступали святыни…

Свеча за свечой занималась, и блики
Уже озаряли туманные лики,
И понял я – час наступает, где можно
Не телом, но краем души, осторожно
Проникнуть вовнутрь, облететь всё приделы
Вокруг алтаря, и увидеть не стрелы,
Не копья и шлемы, как виделось снизу,
А – Лик… и ещё – белоснежную Ризу…

***
Когда-то, «на заре», всё красиво написанное казалось белоснежным. Поддон жизни, созревание, рост, сам ход вещей показал ещё и другое.
Например, апофеоз гордыни в удручающей «вкусноте» зашлёпанных слов:
«Красота мир спасёт».
И выпевают век за веком «непререкаемую» истину. А что она означает?  Рациональнейшую из гипотез – мир можно  спасти разумным, математически выверенным его устройством. И – ничего более. Какая красота? Красота губит. Мир спасает, лишь Тот, Кто его создал. И всё.
Но, как обычно, вырвали из общего контекста цитату, и гундосят. А сам контекст насквозь пропитан мыслечувствием о красоте Божьей. Только эта красота и способна  спасти мир. Зублудший, непреткновенный, гибельный, прекрасный мир.
Приводят броскую цитату, а не первоисточник, не Мирообраз Целого. И так век за веком: цитаты цитат, приводимых шайками цитатоманов, недоумков, лентяев.
Главное недомыслие – писателя просто не услышали! Или не захотели услышать. Как большинство когда-то попросту поленилось и не захотело думать, чувствовать, слышать Пришедшего. Правильно то, что привычно. Коварство «правильности» – Лень. 
А-а, «красота» всё спишет!..

***
Кто правит равнодействующий стрежень
В единое, незыблемое русло,
И где он, этот самый главный стрежень,
И где то русло? – Нравственность, заветы,
Из глубины веков плывущие? Иль морок,
Бред, красотою названный? Но разве
Мир красотой спасти возможно? Морок,
Соблазн прекрасный, гибельный – и только,
И – «НАИВЫСШАЯ  СВЕРХЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ».

Пчела летит не на цветок прелестный,
Любуясь красотой его, а только
Затем, что в нём полоски габаритных
Огней горят, как на аэродроме,
И знает, что огни  – лишь указатель
Для взятки мёда нужного…
Исконно
В природе красота рациональна.
Так значит только «рацио», и только
Мир держит в  равновесии, и только
Мир «рацио» спасёт?..
А уж не Тот ли,
Кто создал этот самый мир однажды,
Однажды и спасёт его?..

А кроме,
Что, кроме смерти, даже и красивой,
В мир красота внесла? Ведь и могилки
Любовников отравленных красивы:
Отравленных всё той же красотою,
Всё тем же сладким мороком… о, Боже,
Зачем Ты создал мир таким пропащим,
Таким красивым, гибельным, прелестным?..

***
Красота хороша сама по себе. Бескорыстная красота – правда. Золотое сечение. Которое, впрочем, также сверхрационально.
А когда соблазн, прелесть, обольстительность мерцают под маской красоты? А когда обольстительность целенаправленна, корыстна, смертоносна?
А если умопомрачительная светская дама на балу, первая красавица, – смерть? А если внезапно сорвать с неё маску на карнавале светского блуда, что глянет? Разящий луч или же беспомощный, чистый, детски недоуменный взгляд, луч правды?
Всё – миф. Разница только в одном: страшен миф, или не страшен. Любит мужчина женщину, или она его. Но только – искренне. Иначе бессмыслица…
Вот сладостное преддверие, возгонка страсти – помучать тебя, такого доверчивого, хорошего, красивого. Это же кайф!
Кайф для роковой красавицы…
Самые роковые и притягательные стервы, вроде Настасьи Филипповны, Анны Карениной… (или – Вронской? – хрен её разберёт) именно таковы. Они, правда, – смерть. Они, правда, – миф. Они – правда. Правда, поскольку – женщина, поскольку – смерть.

***
А, впрочем, правда мифу не ровня. Из правды родится только правда. Миф глубже, богаче, объёмней. Миф – из поддона, из подправды, из-под самых сущих глубин.

***
…и всё-таки Лики проступают на бледных стенах, а хоры ещё  только-только занимаются, а Храм ещё только растёт, высверкивая каждым новым огоньком кирпичика в арке портала…

***
Но чёрные всадники, выстроясь к бою,
Вдруг словно смутились и, вскинувши пики,
И словно рассорившись между собою,
Друг в друга вонзили угрюмые лики,
И гнев, закипая то справа, то слева,
Горел, как в купели, святилище гнева.

Он рос, он грозил извержением тяжким…
Кому? На свою же  ярился дружину?
Но тут, с высоты, в развороте протяжном
Багряные, словно сжимая пружину
И также сверкая огнём друг на друга,
Как будто смутились – сомкнулись упруго.

И красное с чёрным смешалось, как будто
Весь гнев, перевеянный бликами света,
Вдруг страстно излился на дивное блюдо,
Всей кровью – на Чашу, стоявшую где-то
В укромном алтарном пространстве покоя,
Внезапно раздвинутом белой рукою.

И белые всадники, огнекрылаты,
Спустились в алтарь – между красных и чёрных –
И Чашу, огнём озарившую латы,
Вдоль Храма в руках понесли меж покорных,
Вдруг ставших покорными воев, изливших
И чёрного гнева, и страсти излишек –
Всей кровью, всей плотью в покое алтарном,
И, пресотворясь, эти силы земные,
Что жили, казалось, лишь в образе тварном,
Предстали Дарами…
и силы иные
Их в Чаше теперь возносили для мира –
Всем силам земным, всем героям Эфира…