Огнепоклонник

Зима надвигалась медленно, но неумолимо. Ереванская мягкая осень, обычно сухая и солнцеобильная, в тот год выдалась, под стать разрывающим общество событиям и не совсем понятным целям ура-патриотических властей, пасмурной, дождливой и холодной… Нервный люд, снующий по слякотным улицам, словно в предчувствии недоброго, суетливо таскал кто дрова, кто уголь, кто канистры с керосином, кто, казалось бы, давно канувшие в вечность железные печки-“буржуйки” и трубы…
Мирон Аветович, сам глава немалого семейства, растерянно и отстраненно бродил по городу после восьмичасового протирания штанов в госучреждении, все еще гордо именующимся “академическим”, словно не замечая творящегося вокруг. Ему казалось диким, что на закате цивилизованного двадцатого века всесильное в его понимании Государство вдруг может лишить его очевидных вещей – света и тепла!
Мужчина в зрелом возрасте, достигший определенных высот в служебной карьере и свято веривший во всемогущество законной Власти, с некоторым пренебрежением относился к этой суетящейся, толкающейся и громкоголосой “серой массе”, сеящей “панику” и лишь усиливающей нестабильность в обществе, переживающем, по его мнению, лишь “временный” период “шатаний и разброда”. В голове бедного интеллектуала, когда-то бывшего “пионером-отличником” и комсомольским активистом, “бойцом” студотряда из года в год, никак не могла уместиться “кощунственная”, “крамольная” мысль, что отныне и свет, и газ, и тепло в доме –  забота не жэка, райсовета или горкома партии и всесильного ЦК, а его собственная, то бишь Мирона Аветовича Исаняна… “А где же власти?!” – тревожно задавался вопросом законопослушный гражданин независимой Армении.
“Совок”, выросший в просторной, светлой двухкомнатной квартире с газом и центральным отоплением, лишь смутно помнивший в далеком раннем детстве запах керосина и чадящей трехфитильной круглой керосинки, не мог допустить и мысли о том дне, когда в его чистенькой, обставленной веселеньким красно-белым польским гарнитуром кухонке появятся атрибуты быта “отсталого” прошлого века…
Он нервно шелестел газетами в своем старом добром кресле под неровным, слабым светом бра: пресса, в зависимости от того, из чьих рук кормилась, то преподносила “райское будущее” библейской земли под дланью демократов, не стесняясь выражений “новый Сингапур” или “новый Гонконг”, то кликушествовала “по-черному”, предвещая Армагеддон и отнимая последнюю надежду у народа, все еще верящего в своих преданных “освободителей” от “колониального советского ига”…
Мирон Аветович очень хотел надеяться, что истина все же где-то посередине и не все так ужасно в его горячо любимой, но несчастной стране…
…Декабрь навалился на город частыми снегопадами и резкими похолоданием. “Веерные” отключения света стали нормой жизни – самым ходовым товаром стали свечи, керосин, фитили и иранские керосинки… Квартира Мирона Аветовича вмиг потеряла былой уют и желание укрыться в ней от напастей окружающего мира – ведь стало холодно, сыро и темно.
Жена не раз косилась на мужа, - его хладнокровие и,  казалось,  равнодушие  к  бедам,   сваливавшимся   на
семью, все чаще выводили ее из себя, давая повод к ссорам и перепалкам из-за бытовых мелочей.
“Все образуется, это временные трудности, - успокаивал родных и самого себя скромный труженик системы, которая уже дышала на ладан, хотя режим и подкармливал “генералов от науки”. – Не может же государство лишить надолго свой народ элементарного!”. Жена и недоумевающие уже взрослые дети смотрели на него, как на недоумка, живущего иллюзиями, в каком-то Зазеркалье.
“Да очнись ты”, - орала в минуты ожесточения еще не потерявшая былой красоты Алла Суреновна, бывшая учительница начальных классов престижной школы, а ныне безработная в силу “невостребованности” обществом русскоязычия…
“Что я могу сделать! – огрызался, повышая голос, потомственный интеллигент, не державший в руке ничего, кроме пера и бумаги. – Правительство прежде всего должно думать о народе, увидишь – все наладится. Ведь в прошлую войну и не такое терпели! Независимость даром не дается, это наши враги ставят палки в колеса! Мы, армяне, народ крепкий – выстоим!”
Семья наседала разом.
- То была мировая война, а в стране был порядок и каждый знал, что сосед ест и пьет то же, что и он, - истерически взмывалась жена.
- Независимость нужна народам, чтобы жить лучше, чем под пятой чужаков, а мы влачим жалкое существование! – вторила ей дочь, начитавшаяся в своих университетах массы нужной и ненужной литературы.
- Что мы имеем, - петушком выступал сын-подросток, -     сплошное   хамство  и беспредел,  Ереван превратился в город нищих и бомжей, скоро станет деревней в руках сошедших с гор пастухов!
О беспределе и хамстве, царящих вокруг, Мирону Аветовичу, пожалуй, напоминать уже не надо было… “Армянский менталитет” позволял все: “убирать” людей, выбрасывать их на улицу, лишать работы, куска хлеба… “Левые” провода света за соответствующую мзду в долларах опутывали дома и крыши “умеющих жить”, в то время как многодетный сосед с той же лестничной клетки не имел денег на свечи и керосин… Срывались двери и окна в запаршивевших от вони мочи подъездах, срубались вековые деревья где угодно, в зависимости от наглости и настроения “дровосека”… Изможденные “отцы и дети” на саночках “осваивали” ущелье Зангу, Норкские высоты над дичающим и звереющим главным городом армян. Апокалипсис? Последнее десятилетие прогрессивного века, начавшегося кошмаром геноцида армян, завершалось шизофренией “смутного времени”…
Семья Исанянов дрожала от холода, включая лишь на “дарованный” час электричества небольшой рефлектор и впопыхах готовя что-нибудь съестное на убогой электроплитке на кухне. Ток был столь слаб, что не удавалось ни обогревать комнату, ни сварить что-то приличное.
Зимние сумерки быстро накрывали всех своих безысходной теменью, и робкая свеча, ее живой и яркий огонек словно пытались согреть леденевшие души и тела людей. Огонь собирал вокруг себя семью, завораживал всех, овладевал их существом…
Мирон  Аветович не покупал печки, потому что вся   старая   мебель,   вынесенная   им   на     чердак    за ненадобностью лет пятнадцать назад, уже была разворована  шустрыми  соседями – втихаря, днем,  пока он с женой находились на работе, сея “разумное, доброе, вечное”… Денег на покупку дров у него не было и не предвиделось. Спасающий пока ситуацию рефлектор угрожающе мигал и намекал на скорую кончину.
Жена наседала все больше, - мужу не оставалось ничего, кроме как одолжить у сослуживца денег и, наконец, купить на “черном” рынке маленькую печурку. Ее-то можно было топить грудами старых газет и журналов, ветхих ненужных книг, заполнивших чулан с тех пор, как там перестало пахнуть вареньями и соленьями…
Глава семейства впервые в своей жизни устанавливал “железяку” в доме: долго возился с трубами, которые никак не хотели стыковаться друг с другом и с “коленами”, весь покрылся испариной, пока вынес их через веранду на улицу. Наконец, “чудо” конца ХХ века было установлено! Уютная кухонка вмиг приобрела провинциальный, деревенский вид, но тепло, исходившее от “буржуйки” после очередной порции толстых журналов или потрепанных книг, весело и неистово сгоравших в ярком пламени, умиротворяло сгрудившихся вокруг нее бедолаг.
- Боже, если ты есть на этом свете, - тихо вздыхала хозяйка, - за что ты так наказываешь наш народ? Ведь верили мы в тебя, а не в огонь, как язычники… Поневоле стали язычниками, господи!
- Не кощунствуй, жена, - робко пресекал “богохульство” Аллы Суреновны “шибко образованный” муж, сам все чаще завороженно смотревший на игривые спасительные сине-золотые или алые язычки пламени и блаженно подставлявший им то и дело свои тонкие,  “интеллигентские”,  зябнущие,   без кровинки, руки, которые уже потеряли всякое желание брать ручку или книгу…
Тепло разливалось в такие часы по дому, жена ставила на печурку чайник, полный воды, девочки и сынок начинали травить студенческие или школьные, все еще невинные анекдоты и заливались смехом! Жизнь возвращалась во всей своей прелести!
Нет-нет, да и Алла Суреновна, чуть ли не впритык сидевшая обычно к печке и готовая скорее сгореть от жара и подпалить себе юбку, чем мерзнуть от всепроникающего холода, смотрела то ли с жалостью, то ли с сочувствием на обострившиеся, похудевшие родные ей лица и ожесточенно причитала под нос, вскидывая глаза куда-то наверх, к Богу, но видя над собой лишь почерневший от ежедневной копоти потолок: “Чтоб сгореть в таком же огне выродкам, доведшим нас до такого дня!”
Мирон Аветович тупо и бессмысленно смотрел на играющий в печи огонь, время от времени подкидывая тающую на глазах в чулане кипу журналов и газет-толстушек, которые он любил собирать годами. С каждым номером “Нового мира”, “Иностранной литературы”, “Науки и жизни”, “Гаруна”, летевшим в печку и превращающимся в пепел всепожирающим Его Величеством Огнем, словно сгорала, отдаваясь болью в сердце, как бы еще одна страница его былой светлой и содержательной жизни… Оставалась серо-черная зола, наутро добросовестно выгребаемая из утробы железяки острой на язычок женой, непременно сопровождавшей “ритуал” очередной порцией смачных ругательств и проклятий в адрес властей “от мала до велика”, “сверху донизу”, но больше всего, конечно, доставалось “меченому дьяволом“ Горбачеву...
…Огонь, схватывающий очередную порцию “пищи”, странное дело, был божественно красив, замечал   Мирон  Аветович, -  в  зависимости  от бумаги, типографских   красок  и  порывов  воздуха в трубах   он гудел и взвивался то фиолетовыми, то алыми, то бирюзовыми, то золотистыми язычками пламени, а, вспыхнув единовременно, создавал такую непередаваемую словами гамму красок, что палитра не всякого талантливого художника смогла бы отобразить ее и даже, пожалуй, поблекла бы перед ней. Огонь околдовывал и обольщал! Огонь – Идол!
“Боже, а ведь огонь действительно всесилен и достоин поклонения!” - завороженно и несколько испуганно поймал себя на мысли немолодой убежденный атеист, но где-то в глубине души, как и любой армянин, веривший в Создателя.
И чем больше благостное тепло, словно бальзам, разливалось по истощенному недоеданием и холодом телу, обжигая пальцы над бушующей и ликующей от пламени “буржуйкой”, тем сильнее он убеждался в великой животворящей силе Огня, дарующего всему живому Тепло, а значит и Жизнь!
“Огнепоклонник” удивился собственному “открытию” и, пожалуй, впервые в жизни засомневался в “христианских ценностях жизни” – ведь на дворе справляла бал Анархия под возвышенным знаменем Демократии…


*    *     *