Оптимизм, как разновидность шизофрении

Разбазаривать свой талант Вениамин Лукич начал с детства, причем сам того, в столь юном возрасте, еще не понимая. Так что, когда он был уже довольно взрослым, почти начальником отдела, и ему самым беспардонным образом прилетела ужасная оплеуха от Жбанова — мол, Вениамин, ты полная бездарность! — то он так и сел прямо на пол от неожиданности.
Через время, которое вдруг потерял, огляделся, мол, где я… И так и смотрел в писсуар, до которого так и не смог добить со средины туалета. Да, что поделать, Жбанов прав. И хоть ему не хватило каких-то несчастных 30 сантиметров — разве в этом дело ?! — Он не смог ! А как он был уверен! Теперь позор… Ну, пусть не позор, но весь отдел теперь смеяться будет. Будет паальцем тыкать — воон, смотрите, тот который так бездарен, что … аййй, чего уж. Хоть увольняйся. Но смысл? Новость, небось, ползет уже по городу. Как мерзкий спрут заползает своими щупальцами в каждую щелочку, в каждые уши. Даа, как жить то с этим? Уехать в другой город ? Взять быстро чемоданы и на вокзал ! А что ?! — идея !
… Вениамин Лукич понял, что не все еще потеряно, и быстро засобирался, подымаясь с пола. Ну, что ж талант — не вышло. Не в этом, так в другом — философски рассудил Вениамин — Ведь жизнь то продолжается. И герой совсем приободренный и почти веселый побежал на выход, энергично преодолевая по две ступени за шаг
...........
Поезд Москва-Магадан трясло уже третьи сутки. Вениамин Лукич, покидая родной город, решил, что раз уж ехать, то ехать по-дальше. Имущество уместилось в трех чемоданах, и неизвестность новой жизни будоражила и подмывала сходить в вагон-ресторан, успокоить нервы, ведь ехать еще далеко. Бутерброды недавно доедены, и, похоже, последний из них был не ахти. Поэтому Вениамин был вынужден отведать иное место, возле которого нормальные люди не любят получать плацкарты. Кто бывал там, тот знает, каких усилий стоит в них остаться чистым и невредимым. И вот, Лукич, как та ворона, что на ель с ногами взгромоздясь, но с видом орла, у которого в клюве трепещется злобная добыча, сидит. Одной рукой он держится за решетку на окне, за которым стремительно убегают в прошлое сосны да ели, а другой за дверную ручку. Надежно сидит. И перед сосредоточенным взором Вениамина странным образом оживает картина трехдневной давности, где он на полу, а в ушах звенит голос Жбанова «Вениамин, ты полная бездарность!» И крутится в голове, и крутится, и сверлит изнутри… Но что-то здесь не так. Но что… И тут Вениамина осенило. Тот внутренний голос, который сопровождал его с детства, который так часто хвалил и подбадривал, который часто заставлял его идти на разные глупые авантюры, а потом глумился и опять подбадривал, голос, с которым так много было разговоров, даже ссор — опять подвел его, но в этот раз, совсем ужасным образом. Не было никакого Жбанова. Точнее, в реальности он был, но этот порядочный человек ни за что бы не стал играть в эти идиотские игры, и уж тем более, так оскорблять…
Вениамин Лукич сидел на полу и отрешенный взгляд его был пуст. Не видел ничего.
В дверь кто-то барабанил, слышались невнятные голоса, потом вдруг возник проводник со странным ключом в руках, а за его спиной удивленные взгляды страждущих пассажиров. Все это ушло куда-то в область снов, и, когда Вениамин Лукич обнаружил себя в очень белой палате, под теплым одеялом, а возле, зачем-то, новый проводник, какой-то тоже очень белый… он не удивился. Он просто повернулся на бок и свернулся калачиком. Все хорошо. Все замечательно. И Вениамин Лукич уснул.