Охота и любовь Дурика

При том, что заскоки Дурика распространялись на самые неожиданные стороны бытия, в женском разумении он личностью безнадежной не представал. Находились особы, желающие расшевелить его холостяцкое сердечко, стать крепкой опорой, а заодно и прописаться в доме. Дурик такой шанс давал любой кандидатке, отчего на его жилплощади нет-нет, да и появлялась какая-нибудь оптимистичная бабёнка.

Деревенские мужики тогда новость обсуждали горячо, смакуя придуманные ими же похабные тонкости. Втягивали и самого Дурика в пикантный разговор, с особым подтекстом теребили насчёт «стахановских норм», новизны ощущений. Тот отвечал по-простому, что приходило на ум: «Да каво там, нормы? Баба и есть баба. Пусть мне бок греет».

- Знаем, что тебе греть будут, – всё чесалось мужикам городить небылицы. – Устроился – медовый месяц по пять раз в году. Изба от тряски скоро завалится!
Постельные фантазии распалялись до небес, у мужиков от шуток слёзы ручьём текли, а что в самом деле хотел от женского пола Дурик, так и оставалось тайной. Известно было лишь одно - кандидатки долго не задерживались.

Однажды Дурик взял к себе в сожительницы Глафиру Тимонькину, или как её все звали – Глашку, из соседней деревни. Свела их Глашина подруга, знаток брачных отношений и неугомонная сваха, особенно для тех «молодожёнов», которые по второму-третьему кругу женихались. Именно в таких запущенных случаях казалось подруге, что помогает она использовать последний шанс, вытаскивает со дна безнадежной пропасти. Что, несомненно, придавало её жизни истинный смысл.

Кто такой Дурик и какие выкрутасы он заворачивает, сваха слышала, но поскольку женским чарам она отводила возможности поистине волшебные, то Глафира была напичкана кучей ободряющих установок: «Жеребец природой так устроен: ему раз крепкую руку показать, а потом он до скончания дней шёлковый. Только запрягай!.. главное, точный момент выбрать».

Кандидатка от счастья поначалу отнекивалась – какая баба себе мужа с прозвищем «Дурик» возжелает? А потом, от разговоров про свой дом, про приятность понукания бестолковым мужичиной, задумалась. Товарка попёрла крепче агитировать: «Чё ты потеряешь, вот скажи?! Дурачков стругать с ним так и так не будешь. А состругаешь – невелика беда: детишкам по наследству дом отойдёт!»

Терять Глафире и вправду было нечего: позади две брачные записи, недобрая молва о скоропостижно схороненных мужьях и такая же недобрая перспектива. А тут из другого села мужичок, с некими забавными странностями, что их, если с умом, то только в пользу обернуть можно. Характер этого Дурика, конечно, от сахарного далёк, зато, как подружка говорит, не без выгодной стороны: к женскому прошлому равнодушен до безобразия. Ему хоть нераскаянную Марию Магдолину сосватай – бровью не поведёт! Наслушалась товарку Глафира и ей самой зачесалось подмять непокорного скакуна! Обломать, объездить. Шутка ли: помутузишь в узде месяц-другой, а потом запрягай веки вечные.

С ничего не подозревающим женихом тему провентилировали исключительно мирными средствами. На первую разведку заслали парламентёров мужского пола, которым сваха даже бутылку водки за свой счёт приобрела. Так велика была её тяга чужое счастье обустроить.

Парламентёров Дурик взашей не погнал, напротив, предложение распить пол-литру воспринял с горячим энтузиазмом.  Гости пили с хозяином водку и любопытничали: не хочет ли тот к себе в дом хорошую женщину пустить, скрасить, так сказать, тяготы одиночества? Ибо запал он, шельмец, в одну бедную бабскую душу, и теперь та бедная душа покоя себе не найдёт.

От водки сердце Дурика готово было любить кого угодно, не только какую-то там дважды вдовую Глашку, из соседней деревни. А заманчивые речи о тоскующей по нём женской душе наполнили его благой мечтательностью. Которая воссияла на шершавом обветренном лице подобием солнца.

О непротивности Дурика к любви и о его благой мечтательности разведчики быстренько донесли свахе. «Клиент созрел!» решила сваха и тотчас взялась крепкой рукой сплетать в семейный узор две одинокие судьбы. Самолично пожаловала к Дурику за ответом: готов ли тот попытать супружеского счастья с Глафирой Тимонькиной? Той самой, про которую засланные мужики тут давеча распинались?
Поскольку Дурик в момент допроса оказался трезвым как стекло, то свидетельства его непротивности и благой мечтательности улетучились без следа. «С какой-такой Глафирой Тимонькиной?» - выпучил он глаза.

Образ одинокой страдающей девы пришлось рисовать по второму кругу.
- Глаша баба справная, с огоньком! Понятливая. Опять же, по хозяйству ей работа не в диковинку, а ты и кумекай, какое тебе от домашней обузы выйдет освобождение, - вталдыкивала сваха в непутёвую мужицкую голову. –  И при этом в кровати рай поселится. Чисто рай. Вот тут, в этой самой кровати! – она чмокнула сочно губами и указала рукой на скособоченную железную кровать.
- Это как это – рай? Это с какого фортиля? – хлопал удивлёнными глазами жених-тугодум.
- Удовольствий всяческих тебе неземных прирастёт… ну… ночных удовольствий! – гаркнула сваха, и в сердцах чуть не прибавила «дурень ты и есть непроходимый!»

Но Дурик уже сдался.
- Каво тогда, раз удовольствия… пусть поживёт, – милостиво заключил он.
- Э, нет! – возмутилась сваха. – Что значит, пусть поживёт? Глафира женщина порядочная, культурная, на всю жизнь себе любовь ищет. Надо, чтоб законно.
Призвать Дурика к законности не удалось никакими семейными красотами. Сваха охрипла, доказывая, что пользовать несчастную вдову без благословения ЗАГСа – грех, которого та никогда не допускала прежде и не допустит сейчас! Но уговор дальше экспериментального сожительства не шёл: «пожить чуток надо, поглядеть, пощупать» - отговаривался Дурик, лупясь бестолковыми зенками.
Кое-как сваха вытребовала с него слово, что сожительство будет в высшей степени порядочным и иметь брачную перспективу. Затем невесту, робко опустившую очи долу, сопроводили к жениху. 
В предчувствии новостей деревня затаила дыхание…

День у «молодых» эксперимент крутится, другой… неделю… уже и две... Вроде, всё хорошо, всё гладко, разве что в эксперименте каждый при своих целях – Дурик смотрит, какие удовольствия числом прирастают, какие хлопоты «прощай» говорят. Глафира, где только подлезет дело делать, старается будто на износ – себя не жалеючи. Между тем, момента ждёт, чтобы твердой непоколебимой рукой ухватить драгоценного сожителя, да узду прочную накинуть.

Дурик об укрощении, против него задуманном и близко не подозревает. В его голове на первое место охота вылезла – сезон через два дня. Выложил в горнице своё огнестрельное хозяйство: ружьё, которое надобно разобрать, проверить, почистить; голенище старого валенка, что на пыжи очень даже сгодится; дробь и порох - самолично взвешивать, заряды набивать. Словом, окунулся в привычное священное действо.
Глафира-то рот раскрыла, поскольку про охоту наслышана была, что увлечение это крайне глупое и никчёмное. Что мужикам там вольный гудёж да разврат! И потом ещё налегке вернутся, с отговорками вместо добычи. Прежние её мужья вот молодцы - на всякую дребедень время не спускали. И этого бы не мешало от пакостных привычек отвадить.

Подумала Глафира и решила: самый ловкий момент из Дурика дурь выбить – шиш ему, а не охота! Какая может быть у молодожёна охота? Новая жизнь вовсю торжествует, слияние душ. Прежние замашки надлежит забыть, развернуться к истинным ценностям!
Истинные ценности под полою глашиного халата Дурик уже две недели обозревал, и ничего против не имел. Однако ж по остальному смел сказать, что охота дело решёное и его отлучка урона ценностям не нанесёт. Пусть им выйдет перерыв, коли ружьё почищено, гильзы зарядами набиты, палатка туго скатана (и в сумке три пол-литры звенят).

Но Глаша костьми на порог: или я – или охота!..
Вот тебе и «порядочное сожительство»! Дурик от наглости так растерялся, что слова вымолвить не мог, только до кожаного скрипа ладони потирал – «Ах ты ж, курва, засланная, гнать тебя в три шеи!» Когда речь вернулась, гнать раздумал, другое на уме решил. А вслух сказал, что понимает Глашкину тревогу, что обещается со двора ни ногой, ибо: «приказ молодой жены - есть приказ!»

Полностью мировая наступила вечером, когда угомонилась скрипучая железная кровать. Глаша едва заснула в тот раз – всё в ней ликовало от победы. Кабы не ночь, побежала бы в соседнее село - живописать подружке укрощение строптивого. Ещё какое укрощение – с усмирением и покаянием! И совсем не сложное дело вышло: просто Дурику до сих пор крепкой бабы не попадалось. А как прижали жеребца ультиматумом, так и сдался, шалый Гнедко. Ттёпленький лежит,  обласканный, радостно воркует. А что не ворковать, ежели за него есть кому о проблемах думать?..

Меж тем, Дурик поднялся в несусветную рань, глянул деловито на небо… и поволок во двор всё охотницкое снаряжение. Глашу чуть кондрат не хватил, кинулась за ним в ночнушке –  «куда, милый?! Мы ж вчёра договорились!»  «Договорились!» - буркнул Дурик, а сам с причиндалами от неё прочь. Однако не к воротам, а в огород: оттяпал у картошки ботву под корень, на освобождённом пятачке двухместную палатку растянул. Удочки из сарая вынес и там же по рогатулькам их пристроил… патроны в ружьишко влетели, умелой рукой направленные… словом, у Дурика и впрямь всё как на охоте. Даже через мушку куда-то в заросли поглазел.
Две вороны, спозаранку припорхнувшие взглянуть на чудо, за любопытство своё пали смертью храбрых: вскинул Дурик ружьё, нашпиговал дробью крикливое племя.
Какой от грохота по деревне взметнулся гам! Домашняя птица на все лады крякает, гогочет, скотина жалобно мычит, соседи к окнам прилипли – царица небесная, что там стряслось?!

Бедная Глаша от испуга своим истинным ценностям едва урону не нанесла, так на пол и завалилась в страхе. Один лишь дуриковский пёс по кличке Колдырь выстрелы за настоящее дело принял: мечется в боевом настроении среди картошки и тоже готов пернатым трёпку задать. Смущает только, что хозяин в лес его не ведёт, а разложился тут, где дом с будкой. А хозяину и тут хорошо. Для него и во дворе охота-рыбалка шик да блеск! Будто в огороде речка течёт, из-за бани, того и гляди гусиная стая выпорхнет.

Дурик в засаде, Колдырь ликует, а Глаша боится из дома свой сожительствующий нос показать: неужели этот дуралей последними остатками ума тронулся?.. Глядела из-за занавески, глядела, наконец, расхрабрилась:
- Чума, что-ли, на тебя какая напала?
- Чума, – отозвался Дурик. - Глашей ту чуму зовут!
Ах, вот оно! Умопомрачения, выходит, никакого. Строптивый жеребец объезженным только прикинулся!

Не успела Глафира фыркнуть «Шкура ты, неблагодарная!», как вскинул Дурик ружьишко, да лупанул в проходящего гусака дуплетом. Так наддал зарядом пернатому, что тот уже мёртвый, кубарем проскакал три метра и пока скакал, перьями на целую подушку обсыпался. А Дурик дымящиеся стволы в окно: кто тут против охоты?!

Оборвалось до самых пяток у Глафиры сердце – быть беде! Ясно ей стало, почему сожителя Дуриком зовут, и ясно как Божий день, почему его никто не объездил. Потому, что дурня этого единственно могила объездит! В живого человека ружьём как в утку тычет... Тут не до крепких вожжей да сбруи, быть бы самой живу!
Первые помощники с такой огнестрельной бедой, известно, милиция. Глаша на телефон, набирать «02». Донесла слабым голосом обстановку: так, дескать, и так – есть в селе дурак по прозвищу Дурик, и этот Дурик ружьями до зубов вооружился, вроде как на охоту, да только охотиться в собственный двор вышел. Пока, окаянный, палит по воронам и домашней птице, но готов хоть сейчас на людей перейти. Потому как угрозы в их адрес уже поступили.

Районная милиция сигнал про ружья и угрозы выслушала, к месту происшествия наряд снарядила - угомонить возмутителя спокойствия. Пока мчался из района наряд, у Дурика смена занятий: ружьё в стороне, в руках - удочки. Милиция через щель в заборе глянула: сидит Дурик в широкой зелёной шляпе, немигаючи на поплавок смотрит. Рыбак себе как рыбак, буйства никакого. Одно странно – поплавок в зарослях...

Глафира к наряду по-пластунски выползла, в Дурика тычет, вроде как указание даёт – скорее хватать негодяя!.. Одного только она не учла – милиция уже не советская, беззаветно народу преданная, стражи порядка теперь другого коленкору - демократического. Поясняют Глафире шёпотом, мол, налицо психическая странность, а не попрание законов, потому скорую вызывать надо... Ах, ружьишко у аспида под рукой! Сейчас приглядимся… Да-да, точно, вооружён. А что удивительного? - сезон охоты как-никак… По разрешению у него ружьишко. Мы разрешение выдавали… разве ж знали, что он супостат… Нет, мы понимаем семейный всплеск и страсти, но оснований действовать грубо у нас никаких…  пальбы, к сожалению, не слышали…

«Для психушки готовый клиент!» – отрапортовал Глафире старшой и руку к козырьку очень старательно приложил. Потом добавил с душевной ноткой: «Мы что? Ну, руки ему за спину, под замок. Ну, лёгкая профилактика – печень, там, почки. А его лечить надо. Чтобы для общества не пропал!»
Пожелание от милиции, нет слов, чудесное, да только её ли теперь забота - Дурика для общества спасать? К чёрту общество, к чёрту и Дурика с добропорядочным сожительством! Самой бы спастись... Однако подлому дурню бедную женщину вольготно мордовать? – накося-выкуси!

Глафира задворками в дом, на телефон. Полетел в психбольницу тревожный сигнал: так, дескать, и так – есть в районе деревня Дубки, а в ней есть такой Дурик – кто б знал его фамилию (!), так вот, гражданин этот крепко не в себе: ружьями обвешался, вроде как на охоту, но подался не в лес, не на реку, а в собственный огород! Изничтожает домашнюю птицу, аспид безумствующий, а если ему что справедливое сказать, жарит дробью на каждое слово! В общем, сформировался крайне опасный для населения псих, которому немедля изоляцию обеспечить нужно!

Изолировать психа примчалась из района санитарка. Три здоровенных лба там; и не гляди, что в белых халатах – обучены одним ударом какого хочешь буяна валить. Обученные то обученные, а на дробь шагать желания среди лбов никакого. Кому, как ни им знать, что с психов испокон веку взятки гладки. И вот, беда, «стрелки» перевести уже не на кого – милиция побывала, общественной опасности не обнаружила. Оно и верно: если взбрендило человеку удочку в смородину или крыжовник забросить, закон-то тут при чём? Тут в психушку дорога.

Медицинский старшой, не будь простофилей, с контактом торопиться не стал, а приник лицом к щели, совсем как часом ранее милиционер. Поглядел минут пять и говорит:
- Вроде, в меру обострение. Без буйства.
- Как же без буйства?! - возмутилась Глафира. – Гусака ни с того, ни с сего кончил, двух ворон… мне стволами прям в нос!
- Сейчас-то смирно сидит, значит, спад уже.

Дурику предсказан в обострении спад, а Глаша не знает каким приёмом санитаров на штурм поднять, чтобы те вольтанутого рыбака-охотника скорее в смирительную одёжу упаковали. Санитарам, видишь, из засады охота разглядеть, будут ли у пациента ещё какие весёлые номера?
 
А пациент себе спокойненько сидит, под нос мурлычет; ведать не ведает, что против него Глаша с психиатрическим войском ополчилась. Наглядится на поплавки, к ружьишку руку потянет… Глафира про себя молится, чтобы у того скорее буйство взыграло, чтобы санитары убедились, каков он форменный псих.
- Употреблял? – врач оторвался от щели, хлопнул себя по горлу.
- Куда без употребления! – Глафира в обиде поджала губы. – Бутылок, что патронов.
- Ясно. Раньше приступы белой горячки были?

Хорош вопрос, особенно слово «раньше»! Она знать-то его знает две недели, но быть всякое может… неужто подруга горячечного сосватала?!
- Знаю я его, - отозвался степенный немолодой санитар, – на учёте не состоит, так, по мелочи дуркует.
- Где ж тут мелочь? – держалась своего Глафира. – Кого угодно жизни лишить готов! Что птицу, что человека.

- Значит, первый заход, - деловито отметил старшой, а ситуацию сытожил по-философски: – Всему хорошему приходит конец, коль «белочка» в гости заявилась.
Глафира раскрыла рот узнать, какая такая «белочка» заявилась, но тут бдительный Колдырь наконец-то почуял за забором недобрую сходку, подбежал, загавкал. Вспугнул заодно ротозействующую ворону, и та на свою беду в огород шарахнулась, прямиком к охотнику. Трах-ба-бах! Не дал промашки Дурик – только чёрные перья вразлёт.
У Глафиры от счастья слёзы, которые она тут же за горечь страданий выдала:
- Смотрите, что аспид безмозглый делает! Больница по нём плачет, а вы… подглядки партизанские затеяли!

- Видим, что плачет, – процедил сквозь зубы медик-старшой, – да вот ружьишко дело опасное! Ишь, как толково орудует.
Понятно, что если без ружья, то неказистого Дурика лбам словно былинку скрутить, а голыми руками огнестрел изымать героев нет. И эти крепкие лбы на Глафиру вдруг с надеждой почему-то взглянули. Та не в понятии, отчего такие тёплые взгляды, а старшой и говорит:
- Видите в чём дело, хозяюшка, вы для его больного воображения объект родной, привычный, всплеска отрицательных эмоций не породите. Хорошо бы разговор отвлекающий завести, так сказать, поддержать фон обыденности – будто всё идёт своим чередом, ничего особого вокруг нет… охота в огороде? – ну, значит, охота! А между делом – ружьецо… - Старшой растопырил пятерню и сноровисто её сжал, показав, как надобно завладеть опасным предметом.

У Глафиры, конечно, сомнения насчёт родства к этому форменному психу, а что всплеск отрицательных эмоций будет - гадать и вовсе лишне. Успел ей Дурик доложить, отчего у него психическая устойчивость пошатнулась – оттого что в доме чума Глаша.

С другой стороны, видит Глафира, что белых халатов супротив ружья не поднять, кончились времена патриотизма. Посидят халаты, посидят да и скажут – «пробуй, бабонька, ещё раз милицию. Как-никак, пациент при ружье». Наладятся беду её друг другу отпихивать, а ей теперь во как надо, чтобы чёрт этот в психушку угодил! Вопрос поруганной чести. Изничтоженных светлых надежд!

Перекрестилась Глафира – и во двор, к злодею. Косыми стёжками по огороду скок-скок, вроде по своим делам: укропу сорвать или капустку оглядеть. Сидит Дурик как ни в чём не бывало, на поплавки в кустах уставился – ну, натурально контуженный. Хорошо, ружьишко от него далече, самый момент подобраться, завладеть... а там медицинские лбы налетят, покажут дурню, где кузькина мать прописана!

- Кольк, всё хотела… ружьё твоё посмотреть, - Глафира подошла вплотную, легонько тронула ему плечо. Уж лучше с разрешения попытаться, чем… не приведи Бог, мишенью стать.
- Каво ты, глупая дура? – расплылся в незлобной улыбке сожитель. - Ружья не видала?
- Ну, не видала…  как ты только стрелять не боишься… небось взад-то бьёт!
- Бьёт. Хлебало раззявишь - пол-руки! – Дурик с переливом коротко свистнул.
Смертельной угрозой от психа-охотника не дышало, и Глафира насмелилась на игривость:
- Как это хлебало раззявить? Скажешь… ты ж целишься, прижимаешь там какую-то штучку...
- Сама ты скажешь, – шутливо огрызнулся Дурик и вдруг вполне серьёзно объявил:  - Бери, трогай, каво там! Пальнуть можешь, только гляди, чтоб зубы не снесло.
Глафира не поверила своим ушам: Дурик разрешил взять ружьё! Изображая интерес, она медленно потянулась к затёртому оружейному цевью, но как только ухватила, то прижала ружьё накрепко к груди.

- Каво ты, как с перепугу? Пали вон тудысь, в кусты! – взялся было добродушно указывать Дурик, но Глафира с прижатым ружьём попятилась прочь.
Медицинские лбы вломились в огород резвыми конями – только полы халатов наружу разметало. Дурик, углядев атакующих санитаров, выронил из рук всё. Через секунду два лба вязали его, а он, однако, и не думал сопротивляться. Лишь  хохотнул в адрес Глафиры:
- Глашка – бестолковая букашка. Панталоны страхом обмочила, но дружка свово вложи-ила!
Зато Глафира стояла королевой. Упрямого и вредоносного сожителя настигло возмездие, а его оскорбительные стишки её нисколько не задевали. Она вообще не собиралась обращать на него внимания: рядом был суровый представитель медицины, которому теперь вверялась судьба Дурика.

- Вы уж ему там для ума… лекарство какое, – говорила она громким и возбуждённым тоном, каковым говорят люди не отошедшие от нервного напряжения. – Дурак же форменный, спасу нет!.. А лучше - уколов полну задницу!
- Ума уколами прибавлять ещё не научились, – мрачно пыхнул сигаретой старшой и, дождавшись погрузки пациента, закрыл у машины дверь.

В больнице записать Дурика психом не удалось. Не обнаружили в нём не только белой горячки, но и употребления спиртного. Вёл Дурик себя смиренно и понятливо: смотрел на врачей ясными спокойными глазами, на вопросы отвечал не хуже, чем прилежный школьник.
 
К всеобщему удивлению оказался знатоком закона – доложил, что по нынешним свободным временам вот так просто здоровых людей в психушку не крутят. А если и крутят, то через заявления родственников. Каковых в его случае не было, и быть не могло, поскольку они все далече. Что до пожеланий какой-то там Глаши выставить его психом, Дурик полюбопытствовал: «Кто она мне эта Глаша? Каким боком?.. Вы в ейный паспорт гляньте!»

И тут даже с юридического боку выходило, что полагать гражданина Николая Курганова (т.е. Дурика) ненормальным - основания отсутствуют. Дурику указали на порог, через который он не замедлил переступить…
  Дома его радостно встретил Колдырь.