всем жаль старушку

Газеты пестрели заголовками, люди шушукались, обсасывая новость, как куриную косточку. Не было никого, кто бы не услышал о происшествии – таком типичном и вместе с тем ужасающем.
Это случилось утром, почему-то самые ужасные вещи специально происходят рано утром, чтобы народу было что обсудить по дороге на работу, сдавленным шепотом передавая кровавые подробности.
Зарвавшаяся малолетка на папином мерседесе сбила старушку на пешеходном переходе.
Когда-то я считал, что смерть может быть красивой, что в ней есть какая-то своеобразная, мистическая эстетика. Я был молод и глуп, и черств душой – агония представлялась мне чем-то вроде слаженного оркестра, но в смерти нет ничего притягательного, физика, химия, что угодно, но не красота.
Физическое столкновение двух тел – старушки и автомобиля - вызвало бешеный резонанс в обществе. Почему вы говорите только об этом? Почему об этом? Почему бы вам не поговорить о том, что женщина прошлой ночью успешно родила тройню, а ее муж потом глупо улыбался в камеры и рассказывал, как он счастлив, как он, черт побери, счастлив?..
Старушку было жаль всем, абсолютно всем, даже тем, кто на дух не переваривал пожилых людей. Старушку жалела Любовь Аркадьевна из двадцать девятой квартиры, красиво жалела, с чувством, с расстановкой, по телефону и на лавочке во дворе. Любовь Аркадьевна, которая стыдится своей мамы, пожилой и неловкой, у которой дрожат руки, мама, хватит, возьмите нормально ложку, ну, мне же пол мыть теперь, так бы и дала по лбу этой ложкой, мама…
Изнывал от жалости Олег, ловко строча гневный комментарий в соцсети. Олегу было жарко, он ехал в забитом автобусе номер девять, рюкзак оттягивал левое плечо, но Олег даже не думал снимать рюкзак, нельзя снимать, какие приличия, рюкзак – отличное оружие. Он давил этим рюкзаком в спину женщины, стоявшей за ним, а она давила локтем ему в бок, и они оба делали вид, что это не специально и  эта нелепая борьба тянулась уже три остановки.
«Овца безмозглая», - печатал Олег, мстительно поворачиваясь так, чтобы в спину женщины врезалась молния рюкзака. «Расстрелять этих мажоров», - эхом отзывался он на чужой комментарий, кривясь от ноющей боли в боку. Будет синяк, точно будет синяк, женщина и не думала сдаваться, женщина упиралась локтем еще сильнее. Олегу тоже хотелось мерседес, богатого папу, новый телефон, высокий рост и смазливое лицо. Но в его распоряжении был только клочок пространства в автобусе номер девять и сенсорный экран смартфона. Автобус дернулся, наехав на что-то, Олег подался назад сильнее, чем следовало, и просто припечатал женщину к окну. Он с удовлетворением услышал, как она коротко всхлипнула, и почувствовал, что бок освободился от давления. Будешь знать, будешь знать, бу…
Старушку жалела Римма Федоровна, она не знала, почему ее жалеет. Римма Федоровна всегда жалела детей, стариков и животных, иногда – беременных женщин. Потому что так надо, так принято, иначе ведь нельзя, их так учили… Старушка ведь тихая была, безобидная, кто его знает, что эта молодая еще учудит… Небось богатая, да красивая еще, такие только людей убивать могут… А еще семьи разбивать, вот ее муж тринадцать лет назад ушел к такой точно малолетке, вот бы ей пожизненное, вот бы…
Я буквально слышал их всех, голоса лезвиями врезались мне в голову.
Зачем они об этом говорят?
Малолетку зовут Аней, Анечкой, ей семнадцать лет, еще целая жизнь впереди. Она ехала, не разбирая дороги, ее бросил мальчик. Мальчик, он еще не мужчина, он испуган и озлоблен, он не знает как себя вести с Анечкиной любовью – большой, взрослой и настоящей, свалившейся на него, как снег на голову. Он еще ребенок, он говорит «уходи», он говорит «не уходи», он не знает, чего он хочет. Анюта, Аня, какой красивый дождь, уходи, уходи, уходи, ты не нужна мне, у нас были бы красивые дети, останься, Аня, Анечка…
Она не может так, она не понимает, что происходит. Она знает, что хочет каждое утро просыпаться в его постели и варить ему кофе с крепкой пеной, и печь ему пироги, как пекла бабушка – высокие, с румяной корочкой. Ей тоже страшно, она еще слишком мала для такого большого чувства, когда хочется взять свое сердце и втиснуть в грудь другого человека – на, возьми, ощути то, что я чувствую каждую секунду, каждый миг…
Всем жаль старушку, так жаль старушку, ей было восемьдесят девять лет, какая хорошая долгая жизнь, так оборвалась нехорошо и неправильно. У нее нет ни детей, ни внуков, какая страшная участь – пережить всех – и мужа, и единственного ребенка, и даже кот успел умереть раньше нее. Старушка молилась о смерти, вчера она стояла на коленях у иконы и просила смерти, быстрой и безболезненной.
Анечка ехала на скорости, не превышающей допустимую, слезы наворачивались на глаза. Нельзя, Аня, не плачь, все будет хорошо, хоро… Она замечает силуэт старушки слишком поздно, откуда она взялась здесь в полшестого утра, тормоз, газ, газ, тормоз…
Анечка путает педали и отпускает руль, зажимает ладонями уши, хотя звук, испугавший ее уже стих. Глухой стук, удар, тихий, почти неслышный, звук, с которым душа отделяется от тела. Звук, которого не должно быть.
Старушка молилась о смерти, ей было себя жалко, все жалеют стариков и детей, и еще животных, и беременных иногда…
Господи, почему Анечка, почему Ты выбрал ее, почему…
Город долго гудел, потом прожевал новость, проглотил и застыл в молчании – ожидая следующую жертву.