Подменная Жизнь

У бывшего музыканта Семёнова враги подменили жену. Да причём так ловко сделали, что он заметил это далеко не сразу.
Ну, и то дело — Жена ведь всё-таки не машина, пойди уследи — она не она?!
В том смысле, что Жена ведь она как, – пылесос, когда разговор важный по телефону. Что-то про цены во время футбола. Запах ацетона из ванной — зачем-то ей это нужно для ногтей. Вроде как рядом всегда. Так ведь сразу и не обратишь внимания, что подменили.
Вот и сейчас, вроде бы и её лопатки выпирают — ишь как орудует тряпкой — прямо комбайн уборочный! Но он-то понял уже, что подменили. Ну не было у неё таких лопаток! Нет, лопатки, конечно, были, но не такие острые. А вот грудь была! Он это очень хорошо помнил.
В смысле, не про грудь, конечно, а про то, как он понял, что её подменили. Жену.
В общем так.

Помнится его тогда очень волновали котировки на Токийской бирже. Известно, что они в Японии раньше всех начинают торговать. А у него как раз бессонница. В самый разгар их торгов. Это очень важно — если у них там индексы ползут вверх, то у нас жди обрушения. И наоборот. Он когда заметил это, прямо весь затрясся от возбуждения. Это же открытие какое! Вот где сыграть нужно. Вот где деньги шальные бродят. Это ж, если взять, к примеру хотя бы тысяч сто. В валюте. То сыграв на повышение можно было в течении часа обернуть перевод неликвидов. Там есть такая ставка… Ну — неважно.
А если взять миллион?!
Он столько раз рассказывал эту схему жене, что она должна была уже выучить порядок действий наизусть. А, вот пришло время и — на тебе. Растолкал как-то ночью, а она и спрашивает, — Что такое индекс Доу Джонса? Он тысячу раз объяснял! Есть взаимосвязь! Она лежит и смотрит коровьими глазами. В этот самый момент он впервые, вдруг, к ней и пригляделся. К Жене.
Тогда его как обухом по голове ахнули: Подождите… это что ж это делается? Это ведь — не моя жена! Моя другая была!

Нет, ну хорошо, мало ли они себя меняют, скажете вы. Волосы там раскрашивают, глаза, брови. Это понятно, что встречать их нужно после бани если хочешь узнать, так-сказать, их истинное лицо. Он ведь не про это. Он про то, что рядом с ним. Вдруг. В кровати! Оказалась совершенно незнакомая женщина, хотя и похожая чем-то на его жену. Нет, в какой, — другой ситуации он, может быть, даже и обрадовался бы. Была бы помоложе или он выпивши. Но тут.
Главное, что не было в этой женщине ничего волнительного, что так будоражило его раньше. Бывало, что она ведь только к его дому подходила, а в штанах уже шевеление начиналось. А эта?

Хорошо. Пусть это всё можно объяснить банальными вещами: постарела, мол, охладел. Бывает. Пусть.
Но как объяснить то, что эта женщина совершенно позабыла простые вещи: Что такое офсайд? Он это специально спросил в ту же ночь, – А сколько километров до Москвы? Или совсем уже простое, — где в кладовке, лежат запасные ключи от комнаты?  Вот этого он уже никак понять не может. Ведь объяснял-объяснял, – Под банкой из-под синтетического масла. Слева как войдёшь, около зимних колёс. Всё понятно. Почему же она перерыла всю кладовку справа, разлила антифриз соседский и так и ничего и не нашла? А главное, — куда это делись основные ключи? История про то, что забыла на работе в пакете с туфлями совсем не проходит. Это для простаков. Чтоб она, да что-то забыла?! Не смешите меня. Это он не помнит всех этих многочисленных «важных» дат, этих первых встреч, первых поцелуев, годовщин или дня рождения тёти из Йошкар-Олы.
Она, всегда, помнит всё.
Так было, но вот тут, давеча, Семёнов для проверки, как бы невзначай, задал простой вопрос, мол, – что-то давно не приезжали её родственники из этого… как его там? Может померли, слава Богу? — осторожно пошутил он. А она, так, смотрит на него внимательно, непонимающе так, и спрашивает, – Какие родственники? И главное голосом таким… чужим. Как будто у неё мало родственников, которые, так и шастают без конца туда-сюда. В город им всем надо!
Она смотрит и молчит. Он сразу же про себя отметил это. Чтоб она, да не перечислила всю свою родню? Быть такого не может.
В общем — подменили Жену.

Но всё это ерунда, по сравнению с тем, что враги сделали с его собственной жизнью. Да главное ловко так, почти неприметно. Всё поменяли.
Было самоуважение. Ровно розлитое в тёмные ёмкости, из которых крупными глотками пил спаянный коллектив таких же как Семёнов, музыкантов. Целый оркестр народников, крепко сидящих на филармонических стульях и выпивающих на гастролях портвейн втихаря от стукачей администрации и Маэстро.
Потом враги подменили жизнь.

Для начала они подсунули доллары в виде гонораров за всякие неинтересные халтуры. Правда доллары Семёнову нравились. Они как бы, вдруг, сделали его частью мирового сообщества. Это потом уже он понял, что ничего подобного. Никакого мирового сообщества нету. Вернее, может оно и есть, но Семёнова в нём — нет-как-нет. Не нужен он там никому. В сообществе. Это он осознал, когда враги разогнали областную филармонию и все подались на вольные хлеба. Неинтересных халтур стало всё меньше. Пока не осталась одна: у Зимнего дворца в косоворотке. Пока Семёнов приспосабливался к новым обстоятельствам. Пока спорил до хрипоты с бывшими коллегами, прошло много лет в азартной погоне за дензнаками иностранного производства: Американскими, Европейскими, а иногда даже и экзотическими, – Японскими. Что-то всё время происходило, что-то нужно было срочное. Не успевалось чего-то всегда. Пока, в какой-то момент, Семёнов не натолкнулся на это.
Серое, пыльное, стоящее в углу. В первый момент он даже не сразу вспомнил что это такое стоит у него в комнате и почему он уже так долго не замечал этого. Он морщился, вспоминая название. Всплыло почему-то — Набоков. Он отмахнулся от него — что-то рядом, но, не то. Потом — Мастер и Маргарита, а уж только потом — Книжный Шкаф. Он облегчённо выдохнул. Точно! Вот ведь как бывает. Простые слова забывать начинаешь. Конечно Книжный! Шкаф, а в нём книги.
Должны быть.
Он осторожно приоткрыл створку и точно, там стояли книги. Разные. Были ещё ноты в папках, подшивки журналов. Просто журналы. Семёнов осторожно, словно боясь потревожить спящих, начал аккуратно разбирать содержимое шкафа. Странно, но большинство названий книг у него вызывали чувство какого-то беспокойства. Словно они что-то знали о нём, какую-то тайну, а он забыл. Семёнова охватил зуд первооткрывателя. Он выкладывал на пол старые подшивки, вчитывался в поблёкшие строки. Они, явно значили для него очень много. Явно, когда-то, были невероятно важны для его Жизни.
Вот тут и прозвучало это слово — Жизнь.
Эти книги, эти печатные тексты были важны для него в какой-то другой Жизни, которой сейчас уже давно нет и значение этой литературы для Семёнова ушло куда-то. Испарилось. Но, как же так случилось? Семёнов с ужасом осознал, что той Жизни в которой было место книгам, нотам и подшивкам нового Мира, той Жизни у него больше нет.
Украли.
Её украли — шёпотом прозвучало в Семёновской голове — украли враги. Его обокрали, а взамен той жизни, полной хороших слов, интересных мыслей, удивительной музыки подсунули что-то… несуразное.
Подмена.
Очень ловко произошла подмена его замечательной жизни на какую-то другую. Как и Жену. Её тоже подменили. Не отобрали, а именно подменили. Видимо, чтобы он не заметил. Эту жизнь, которую он сейчас проживает ему подсунули обманным путём! У Семёнова даже защемило от этого открытия. Он, яркий, самобытный, искромётно талантливый балалаечник, — ему это часто говорили, — был беззастенчиво обманут. Как так могло произойти?
Семёнов попытался взять себя в руки.

Он сел на пол рядом с горой книг и попытался проанализировать открывшуюся перед ним правду. Правда была неприятна. Меня развели как лоха — сказал себе Семёнов — Звучит грубо, но это так. Дальше, Анализ ситуации на этом застопорился. Мысли остановились и стали вязкими. Всё захлестнула горькая обида. Он не смог бы дать точное определение отчего именно ему вдруг стало обидно, может от этого, невесть откуда взявшегося слова — Лох? Но то, что ощущение обиды имело место быть, в этом Семёнов был абсолютно уверен.
Представьте себе, что в вашем кошельке рылся вор карманник. Острой бритвой он разрезал кошелёк, запустил свои гибкие, как щупальца пальцы и вынул оттуда немного наличности. Много у вас и не было. Но это неважно. Какие чувства вы будете испытывать, независимо от суммы украденного? А здесь целая Жизнь. Ладно бы он сам, как говорят, спустил её в унитаз. Прогулял или пропил. Жить быстро умереть молодым. Секс, Драгз и Рок-н-ролл. Или как там? Так нет же! Что-то серое и невнятное маячило позади. Как этот шкаф. Словно один длинный и безрадостный рабочий день, с томительным ожиданием конца рабочей смены. Или как в школе — Вот сейчас прозвенит звонок и начнётся Жизнь. Жизнь, которую украли враги.
Это всё, что вспоминалось Семёнову.

Враги были повсюду и были они коварны. Он это знал. О них ему рассказывал по телевизору спокойный Лидер с брутальной неумолимостью в оловянном взоре. Следы их деятельности ежедневно наблюдал он воочию в неубранном дворе и на улицах. Они ежедневно меняли цены в магазине, они беззастенчиво крали миллиарды у его Лидера. Семёнов ему сочувствовал, но и укравшим эти миллиарды, он в душе тоже завидовал — а ты не щёлкай клювом!
Жалел, что сам он так не умел.
Враги представлялись ему многочисленными, мелкими и обязательно чернявыми. Он вёл к ним свой счёт, готовый предъявить его по первому требованию. То, что требование это обязательно поступит, в этом он не сомневался. Семёнов с удовольствием представлял себе как врагов насаживает на пику Экзорцист из телевизора с пушистыми усами. По семь штук зараз. Да так ловко — прямо в пузо, а те корчатся в последнем раскаянии, шевелят лапками как тараканы. Молят о пощаде. Только Экзорцист хохочет, глядя на их мучения. Семёнову это нравится. Он тоже им предъявит счёт. За всё. За Жизнь, которая была. За обиду, за слово это обидное — Лох. И всё вернётся. Самоуважение и Уважение.
И Жена. Была же совсем другая. Или может быть это всё та-же, но у неё тоже украли Жизнь?

Семёнову от этой мысли вначале сделалось не так горько. Ну, что не только у него одного Жизнь украли. Но потом он отмахнулся от этой мысли, как от недостойной. Жену точно подменили. Действительно, ну кому нужна её Жизнь?
Он оглянулся. Хотел было позвать жену и спросить, нет ли у неё ощущения что её подменили. Как бы в шутку хотел спросить, но обнаружил, что эта странная женщина уже давно, молча сидит рядом. Серая и неприметная как старый кафель в ванной. Она смотрела и молчала. Семёнову расхотелось что-то спрашивать. Он отвёл глаза и упёрся взглядом в зеркало.
В огромном, в пол, оставшимся ещё от предков старинном зеркале, с патиной, отражалась сумеречная комната в Петербургской коммуналке, бывшей когда-то просто квартирой врача лейб-гвардии Преображенского полка. Прадеда Семёнова. Гвардеец прожил здесь свою Жизнь достойно, честно, но иногда широко и весело.
Здесь, сжимаясь от страха в ожидании ареста, корчился по ночам, его дед. Ровно до 1948 года, до борьбы с космополитами безродными, когда уже и сгинул он где-то на Севере несмотря на простую фамилию. Деда Семёнов не помнил.
Отец Семёнова, неразговорчивый, стёртый человек, по Воскресеньям сидел на старом диване с газетой в вечных тренировочных штанах с оттянутыми коленями. Иногда Мама шёпотом просила отца сходить, поговорить с соседом, дядей Колей, чтобы тот научился поднимать стульчак унитаза, когда мочится и не матерился. Отец недовольно отмалчивался. Семёнов помнил его сгорбленную фигуру и огромную безвольную ладонь, когда он, вдруг, сообщил, что у него есть другая семья. И исчез. Потом в зеркале исчезла, словно истаяла, мама.
Позже, на этом месте, отца сменил сам Семёнов. Зеркало честно и бесстрастно фиксировало эту его Жизнь в смутных образах.

Семёнов всмотрелся в зеркало.
Откуда они здесь? — брезгливо подумал Семёнов — Откуда я их знаю?
В отражении, на полу, среди старых книг, сидели двое и внимательно смотрели на него.
Двое стариков, у которых враги навсегда украли Жизнь.