Френ, Джек и Джилл

        Когда Френ очнулся, наступал новый день, над городом мягко всходило солнце, и утренний туманный свет струился сквозь пыльные окна. Френ рисовал в своем воображении розовый цвет и новые смешные города, но в то же время было видно со стороны, что он очень торопится. В каждом его движении, в каждом жесте чувствовалось мутное недоумение. Его вдруг охватила тревога, потом навстречу ей пришла грусть, а за ней вслед – шумная дорожная усталость. В ползущей тишине свежего утра было слышно, как он собирает вещи: разные схроны, обрывки мыслей, табакерки и коробочки, в которые он силится поместить все жизненные впечатления, весь накопленный опыт, извилистый путь пройденной им жизни. Он хочет собрать это все, аккуратно само в себя уместить и заменить на что-нибудь равнозначно другое – ему все равно на что, но он не собирается упускать случай, раз уж явилась такая возможность. И вот он собирается, выйдя из комнаты, запирает дверь на ключ, выходит на улицу, пробирается сквозь скопление людей, звук, шум и запах наступающего солнца и спускается вниз по течению к заветной чуть слышной еле заметной и едва ли не воображаемой лодке, которая покоится на стоячей воде в тихом омуте, лишь изредка случайный ветер плавно играет веслами, а в остальном все пребывает в ощущении тревожного покоя. Вот Френ подходит к лодке, и выходит из себя, и садится в лодку, чувствуя дно под ногами, не чувствуя под собой ног, и налегает на весла, и все они – он и ветер, вдалеке тающий остров, забытье облаков, шум весел, ощущение смога под ногами – стремятся обогреть и привести в движение, вывести из равновесия, нагнать и разрушить это ощущение тревожного покоя. Попутный ветер легко уносит лодку в море, и на горизонте расходится туман, – вслед за ним раскрывается мир в ожидании новых красок, – и Френ чувствует, как ветер его несет, еще немного – и он достигнет желаемой цели. Целый день он плывет, и вот, наконец, на него надвигается суша – узорчатая странная тенистая громада берега с коричневой темной землей, грязной, мутной, тропической, жаркой, загоревшей от солнца. Ему слышится плеск волн в полосе прибоя, и в прерывистом молчании суши он сходит на берег. Ему слышно, как бьется его сердце, и сквозь этот шум, и шум в ушах, и шорох вещей в поклаже, он различает силуэты людей, играющих в забавную детскую игру. Их тени, тела, голоса и исходящие от них звуки кажутся ему слегка удлиненными, когда он подходит ближе. Он находит в них себя, они находят себя в них, так он думает, пытаясь отвлечься от их игры, где был огромный красный мяч, со стороны очень легкий, внутри он видимо ничего не весит, они бросали его и перебрасывались словами, будто пытаясь пробить несуществующую преграду, через высокую воздушную горизонтальную палку. Солнце уже светило вовсю, когда он подошел ближе. Сначала это еще не было так заметно, по мере того, как он проснулся, с недоумением заглянул в собственную память, привел в порядок углы комнаты и свою душу, это стало более чем заметно, и солнце светило с каждым взглядом, пробуждалось с каждым его взглядом, светилось в каждом его взгляде все больше и больше, по мере расширения его чувства. Настал тот день, та минута, тот час, когда он подошел к ним почти вплотную, их было двое, его звали Джек, ее – Джилл, и вблизи их удлиненные тела стали еще длиннее и еще больше, – у них наверно было не по одному лишнему суставу, у них обоих. И по мере того, как он подходил к ним, он обдумывал слова, тогда это почему-то казалось важным, более важным, чем это будет казаться после, и в самом деле, если подумать, это очень важно, подобрать правильные слова. Я ищу колодец желания (видимо, так нужно начать), он сказал им, то есть нет, колодец обновления, я хочу сказать, у меня было видение в связи с этим (хотя у кого их не бывает), я ищу колодец обновления, и мне сказали, что есть такой остров, что если прийти на него, и зайти достаточно долго, и скинуть туда весь груз прожитых лет и минувших мыслей, то получишь взамен нечто равнозначно, понимаете, равнозначно другое, и я бы очень хотел это получить, все равно откуда, что угодно, хоть из темного колодца, – потому что я устал, понимаете, устал от этого света, этого мира, этого шума, и больше всего – от этого солнца. Тут он выдохся, сделал паузу, ощутил боль в груди и задумался, что бы еще добавить. Но по мере того, как возрастала боль, мысли уходили от него, они путались, мешались и смущались по мере того, как боль возрастала. Он опустился на землю, чтобы отдышаться, вначале он подумал, чтобы просто отдохнуть, но боль не отпускала. Тогда он, наконец, зацепился за что-то и нащупал руками дротик, это был довольно большой дротик, узорчатый и очень красивый, торчащий из его груди, но больше подходивший для дартса. Он поднял глаза, тогда он впервые догадался это сделать, и вновь увидел этих людей, и темные их силуэты, в сокрытии лиц на фоне слепящего солнца. Джек согнулся и присел на корточки и лукаво заглянул в лицо человека, в которого он всадил этот дротик. ”Как думаешь, на что похожа смерть?” – спросил он Джилл, но она не знала, совсем ничего она об этом не знала, ей было все равно, на что похожа смерть, она никогда об этом не думала. Ведь они оба были бессмертны, все дело в том, и это был их остров, их вечное развлекательное увеселительное заведение с местом для шума, местом для тишины, местом для вдохновения, местом для счастья, местом для моря, местом для любви, местом для солнца, местом для печали и местом для отдыха. Было время, когда их тревожил шум городов, он спускался к ним по ночам, чаще всего из-за моря, но потом время прошло, – и их перестало это тревожить. В шумном стечении лет они нашли для себя спокойное уединение. Здесь были море, ветер, песок, тропические пальмы, играющий пляж, солнечная музыка, магнитофон, и все развлекались, как умели. Бывало под вечер, под плавное дыхание волн Джилл спускалась к берегу, ей было светло, на душе было чисто, привольно и хорошо. ”Как здесь хорошо!” – повторяла Джилл, – даром что не спотыкаешься о трупы. К ним регулярно кто-нибудь приплывал, и они убивали людей, как убивали время, регулярно и так давно, что давно уже к этому привыкли, потому что все мы знаем, и они все знают, что где-то в темной глубине есть колодец обновления, и все желают припасть к этому колодцу и скинуть в ночь свой жизненный опыт, – все, кроме Джека и Джилл, им-то как раз это было не нужно, у них и так все есть, сдались им их эти желания, что им еще нужно. И потом кто-то же должен сторожить колодец. Они убивали не всех, некоторым везло, некоторых они отпускали, как того смешного пристыженного парня, у которого из сумки вылетали листы по квантовой теории поля, он просто делал вид, что их не замечает, и они его не замечали, так было для них лучше, он прошел мимо них и скрылся в глубине острова, и под вечер отплыл, может быть, ближе к полуночи или посреди ночи, а по пляжному песку, цепляясь за пляжный песок, задуваемые ветром все ближе скатывались в воду забытые листки и смешные надежды – что-то там про фотоны. Таких они не трогали, этих они отпускали, но Френ, – он просто явился не вовремя. “Слышишь, ты просто явился не вовремя, – сказала ему Джилл, – в этом не было твоей вины”. Они посидели с ним какое-то время, час или два, а быть может, не больше минуты, но потом они поняли, что пора расходиться по домам, как это понимают усталые школьники. ”Знаешь, – сказала Джилл, – мы не держим на тебя зла, мы бы еще посидели с тобой, но скоро наступит ночь, и становится холодно”. Они поднялись и пошли по своим делам, какое-то время, не говоря ни слова, они просто шли вдоль берега, а потом неспешным шагом направились вглубь острова. Их движения были грациозны, а ночь навевала на них воспоминания. Оставшись один, Френ долго не мог прийти в себя, и тщетно пытался это сделать, шум в ушах почти прошел, но в глазах его сделалось темно, морозная тьма острова не дает ему уснуть по ночам, а обалдевший от ступора мозг отпустил на длинном поводке сознание гулять по окрестным деревням и поселкам. Ему казалось, что его дух поднимается над островом и пропадает в радуге красок, среди которых должно быть и новые, еще не виданные им цвета и узоры. Он не знал, сколько прошло времени, течение его внутренней жизни не имело отношения ко времени, но у него определенно было достаточно времени, чтобы осмотреть весь остров. Сначала нужно было привыкнуть к ветру, который дул попеременно в совершенно разные стороны, но потом, приноровившись, Френ уже мог совершать круговые движения, кружить ветвистой спиралью плавными движениями до тех пор, пока не обогнет весь остров. Большая его часть была покрыта лесом. Казалось, то там, то тут свисают лианы, так что не было никакой возможности прийти к колодцу обновления, который, видно, был в самом центре. ”Если бы я хотел построить колодец, – думал Френ, – я бы построил его в центре”. Но на самом деле его желания не имели большого значения, он быстро это понял. В принципе, то, что он здесь оказался, нашел такое причудное место, и так было неплохо. Здесь как угодно, с чем угодно, где угодно можно было проводить время. Думать о чем угодно, вспоминать о чем угодно, видеть что угодно, – это было похоже на сон наяву. Иногда он видел Джека и Джилл, – они попадались ему случайно. Что они там делают, – сразу не разберешь, – наверно, все ходят по лесу кругами, неспешно болтают, играют в разноцветные игры, танцуют беспечный размеренный танец. Раза два его отвлек шум башмаков и шорох подошв. Иногда он слышал крики чаек. Потом его привлек стук, сначала он не придал ему особого значения, но потом он стал слышаться громче и чаще, этот стук превратился в топот, и он понял, что это шум башмаков и шорох подошв, и он поднял глаза, он только сейчас догадался это сделать, и увидел длинную возвышающуюся над ним фигуру.
- Представь себе, Джилл, – сказал Джек, – я забыл вынуть дротик! – нет нет нет нет, но уже ничего нельзя было сделать, Джек нагнулся над ним и Френ услышал хруст, и увидел что-то красное в самом центре, – тогда он понял, что умирает.
- Ну вот и все, – сказал Джек, обтерев кровь, – теперь все в порядке, мы вновь остались вдвоем, все стало как нужно.
- Джилл, пошли танцевать! – сказал он, – и они все пошли танцевать, кружиться в смятении сумрака посреди ночи, мол, спешите и вы к нам на остров: кто-то продержится меньше, кто-то – чуть дольше…