Волибор Заставкин

Введение.
Мотивом к написанию этой сказки послужило дерево познания, с которого Волибор Заставкин свалился на головы современных ученых, после чего они, однако, не изобрели очередного закона тяготения, а под его весом провалились в черную дыру.

Поистине Волибор был настолько тяжел, что даже самые крепкие головы не смогли выдержать его тяжести.

Долго пробыли они вместе, слившись в одну точку сингулярности, где не существовало представления о различии, и был один сплошной гештальт.

Трудно сказать, длилось ли это лишь мгновение или вечность: когда нет никаких различий – нет также и времени, поэтому секунда и вечность здесь проходят с одинаковой скоростью.

Знали ли вы, что вечность без перемен подобна секунде? Кто меняется слишком быстро, тот может к своему полудню добраться до горизонта.

Когда произошло квантовое туннелирование, и все стало распадаться на части, Волибор Заставкин вновь стал способен различать головы ученых, и его собственная голова, к его ужасу, тоже оказалась головой ученого.

Они смотрели друг на друга – Волибор Заставкин и ученые, – и после долгого молчания один из ученых так говорил обращаясь к другим, но не отрывая при этом от Волибора своих маленьких хитрых глазенок:

Господа! Что бы с нами там не произошло до Большого сжатия – это уже не имеет значения. Все началось по новой, и мы должны опять объединить наши усилия на пути к старому новому прогрессу. Мне кажется, что среди нас есть некто, кто имеет на этот счет иное мнение, но поскольку мы научены горьким опытом, о котором у нас осталось лишь смутное воспоминание, мы не будем препятствовать тому, чтобы этот некто сказал свое слово.

После такого торжественного представления хитроглазый лукаво подмигнул Волибору Заставкину и умолк.

Ну что ж, – сказал Волибор немного озадачено, – старый новый прогресс вещь конечно интересная, не такая интересная как вещь в себе, но все же интересная… да… интересная… да… А, черт! Что случилось с моим языком? Кто наложил проклятие на мою речь? Или так бывает всегда, когда начинаешь говорить к ученым? Да… к ученым… да… Вот зараза! Простите мне господа ученые, но мой язык как-то туго поворачивается, и поэтому я должен ограничиться… да… ограничиться… я должен… должен…

Тут Волибор Заставкин покраснел, потом побледнел, потом опять покраснел, на некоторое время замер, сделал несколько протяженных глубоких вдохов и, вновь придя в себя, так закончил свою речь:

Моя голова стала похожа на голову ученого, но дух мой к этому еще не привык, простите мне это друзья. Верьте, я не всегда был заикающимся, и когда-то даже самые надменные райские птицы прилетали послушать мои песни.

А теперь мне кажется, что на плечах у меня глиняный горшок, переполненный всякими противоречивыми науками, и дух мой варится в этом горшке на довольно высокой температуре. Боюсь, что похлебка, которая из всего этого выйдет, будет вам не по вкусу, поэтому позвольте мне накормить ею диких зверей.

К диким животным пойду я в темные леса, и кто знает, может однажды вернусь я в компании медведей и белок, а также лис кроликов и бобров. А может и не вернусь.

Тут Волибор Заставкин замолчал, вздохнул, посмотрел вверх и вперед и двинул в сторону леса.



Турнир.
Волибор Заставкин сидел на зрительской трибуне, и наблюдал как стадион постепенно заполняется участниками турнира. Площадь стадиона была бесконечна, а количество зрительских мест неограниченно.

Поистине это был самый захватывающий турнир во всей человеческой истории, но посмотреть его, кроме Волибора, явились разве что пара случайных зевак; все остальные заперлись в кирпичных коробках и смотрели на черный ящик, который показывал comedy club.

Волибор Заставкин и сам был бы не прочь посмотреть comedy club, но с тех пор как в крышу его дома врезалось несколько метафизических астероидов и сбило все антенны, – черный ящик в его кирпичной коробке разучился принимать какие-либо внешние сигналы.

Итак, первым въехал на стадион кенигсбергский затворник; он прискакал на кобыле зовущейся Критика, которая была уникальна в своем роде и имела три хвоста.
Кенигсбергский затворник держал в правой руке длинное тупое копье, а щит его был похож на звездное небо, в центре которого золотыми буквами было выгравировано: «Der Kategorische Imperativ».

Следом за ним явился берлинский профессор, а коня его звали Абсолютный дух; вместо копья у него была длинная веревка, и называлась она «диалектика». Берлинский профессор был мастером набрасывать ее на шеи своих противников и резким движением сдергивать их со своих коней. Шит у берлинского профессора был темного цвета, и на нем девизом сверкала надпись: «Was vernunftig ist, das ist wirklich».

Почти одновременно с ним на стадион прискакал франкфуртский злоязычник на жеребце по кличке Платон. У этого всадника было чересчур острое копье, но очень уныло разукрашенный щит с девизом: «tat tvam asi».

Наконец, одним из последних, прибыл какой-то взрослый ребенок. Лошадью ему служил лев, а боевое снаряжение было навьючено на верблюде шедшем сзади; на плече у ребенка сидел орел, вокруг шеи которого обвилась змея. Поистине этот загадочный боец приволок на стадион целый зоопарк.

Рыцари бросили жребий и выпало: bellum omnium contra omnes.

То, что стало происходить дальше, невозможно не только описать, но и даже представить. Волибор Заставкин вылупил глаза, и несколько лет для него пролетели как пара минут.

Поистине это было не рыцарское сражение, а какой-то метафизический футбол, только вместо ball здесь поочередно пинали головы всех семидесяти семи мудрецов.

В конце концов Волибор Заставкин не удержался и сам выбежал на поле, и довольно долго носился от ворот до ворот, но никто не хотел давать ему пас.

Тогда Волибор пнул несколько раз по собственной голове, с грустью посмотрел на пустые трибуны, бросил усталый взгляд на увлеченных рыцарей, махнул на все рукой и провалился сквозь землю.



Прекрасная Царевна.
Как-то раз Волибор Заставкин удил рыбу в мелководном пруду, которому местные охотники дали имя «vсяkая всячина». Волибор ловко нанизывал на крючок заготовленные истины и забрасывал их как можно дальше от берега, но ничего не ловилось.

Вдруг, клянусь Зевсом, сзади к нему подошла Прекрасная Царевна и обвила своими руками его широкие плечи.

О, благородный юноша! – так молвила она, – позволь мне помочь тебе выйти из затруднения, ведь таким способом ты ничего не поймаешь, а по твоим глазам заметно, что без улова ты не покинешь это место.

Что за дивный голос я слышу, – подумал Волибор Заставкин, – и как нежны эти руки, столь мягко опустившиеся на мои плечи! Даже если это всего лишь мираж, созданный моим причудливым воображением, было бы глупо щипать себя за кожу и пытаться проснуться.

Что ж, лесная красавица, я готов поверить тебе на слово, но будешь ли ты ловить на мои истины, или же у тебя припасено нечто особенное?

Прекрасная Царевна ничего не ответила, а просто взяла удочку из рук Волибора, насадила на крючок первую попавшуюся его истину и забросила в пруд.

Через некоторое время леска задрожала.

Клюет! – обрадовался Волибор Заставкин и, вырвав удочку из рук Царевны, принялся подсекать.

И что же вы бы думали?

На крючке сидело два червяка, и они, даже не притронувшись к истине-наживке, медленно поедали друг друга. Вот черт! – выругался Волибор Заставкин, – такого зрелища глаза мои давно не видели.

Черви услышали Волибора, и один из них направил на него свой строгий – если так можно выразиться – взгляд. Потом он изогнулся в знак вопроса, как бы давая понять, что среди дикой природы неприлично использовать слова, тем более для ругательств.

Поистине, – подумал Волибор, он прав! Мне лучше замолчать, ведь не буду же я, подобно ему, изгибаться, принимая позу каждой буквы алфавита, чтобы иметь возможность донести до его гибкого ума, что мне вовсе не хочется с ним припираться. Но не замолчал.

На ум Волибору пришли подходящие четыре строки и, продекламировав их вслух больше для себя, чем для червей – он пошел прочь. Прекрасная Царевна же расхохоталась и вскоре тоже удалилась в леса.



Темное море.
Поистине, – думал Волибор Заставкин, после неудавшейся рыбалки добравшись до темного моря, – мой желудок на сегодня остался без пищи и пора уже перестать грезить о доброй ухе.

Затем Волибор сел на берегу, скрестив ноги, и долго всматривался в черную морскую бездну. Бесконечные потоки воды накатывались один на другой и разбивались пеной, нагоняя уныние на его созерцательный глаз.

Мои силы на исходе, – наконец вымолвил Волибор Заставкин в сердце своем, – и как бы мне ни не хотелось лезть в эту мрачную морскую пучину – выбора у меня нет.

Поднявшись одним резким движением, Волибор Заставкин, закрыв глаза, бросился навстречу подымающейся волне, которая тут же скрыла его с головой, но вскоре он вынырнул и, немного поплавав, выбрался на сушу, где ему вновь явился призрак Прекрасной Царевны.



Клянусь Зевсом! – воскликнул Волибор Заставкин, – я вновь вижу ту загадочную нимфу, явившуюся мне у пруда, но странная перемена произошла с ее глазами. Теперь смотрит она на меня как на морское чудовище, поистине, не превратился ли я пока плавал в плоского морского ежа?

Волибор Заставкин осторожно ощупал свое тело и, не обнаружив на нем игл, так говорил Прекрасной Царевне:

– Кем бы ты не являлась: галлюцинацией, моим отвлеченным представлением, или действительной Царевной – твое появление приятно моему сердцу. Даже твой строгий вид и назидательное молчание приятно ему. И что могла бы ты сказать такого, что было бы способно огорчить мои уши?

– Пускай тебе недостает учтивости, и ты так равнодушно наблюдаешь за тем, как волны хлещут мое обнаженное тело, – поистине было бы ужаснее, если бы ты бросилась спасать меня, и потом пришлось доказывать, что я не тонул вовсе.

– Не означает ли твое негодование то, что ты хочешь выяснить причину, из-за которой Волибор Заставкин бродит уже несколько дней по этим окрестностям, преобразуя некоторые встречающиеся ему местности на свой лад и заигрывая со здешними животными, птицами и всякими насекомыми?



Художник.
Случилось однажды так, что забрел Волибор Заставкин в некую деревню на воротах которой красовалась надпись "Вселенная саморазвития", а сбоку была прибита табличка с автографом какого-то клоуна. Жители деревни всерьез считали себя свободомыслящими, но мысли их были прочно прикованы к ходячим истинам.
 
Все поверхностное и разукрашенное принималось здесь за глубокое и светлое; всему темному покланялись здесь как великому; всякий болван ходил с гордым видом высоко задрав нос и в простоте душевной верил, что для него больше не существует тайн.
 
Неожиданно к Волибору подошел какой-то господин, держа в руках папку с бумагами и всем своим видом намекая, что он сейчас будет записывать. Волибор оглядел его с головы до ног, но таким неуловимым взглядом, что господин ничего не заметил.

Кашлянув для приличия, господин спросил: "Могу ли я поинтересоваться у вас, каким находите вы этот наш замечательный город?". Волибор огляделся по сторонам, потом с глупым видом посмотрел на господина и ответил: "Прекрасно, мой друг, город ваш совершенно прекрасно устроен, много видел я городов на своем пути, но всем им до вашего еще расти и расти".

На лице господина отразилась торжественная гордость, он с чувством улыбнулся и вновь обратился к Волибору с следующим вопросом: "Скажите, милостивый государь, что на ваш взгляд не хватает нашему городу до абсолютного совершенства?"

Несколько тонн динамита и грамотного подрывника - подумал Волибор, а вслух сказал: "Ну, по-моему, вам не помешали бы новые ворота, где вместо портретов можно нарисовать какой-нибудь красивый узор".

Вздохнув, господин пожаловался, что у них в городе нет художников, поблагодарил за уделенное время и уже было собрался уходить, как вдруг его внезапно будто бы осенило, и он с лукавым видом спросил: "Уж не являетесь ли вы художником сударь?" Волибор Заставкин посмотрел на него холодно и сказав: "Нет, нет, трижды нет!", пошел прочь.



Тыквоголовый.
Как-то раз взобрался Волибор Заставкин на высоченную гору и увидел там странное зрелище: какой-то клоун с тыквой вместо головы улыбаясь смотрел в три десятка зеркал и рассуждал сам с собою.

Волибор прислушался, и вот что он услышал: хвала тому мастеру, что вложил в меня столько ума и проницательности, но будь я на его месте, я бы предпочел мягкой тыкве непробиваемый кокос! Поистине кокосом я мог бы бесконечно стучать об пол, не беспокоясь о том, что меня постигнет участь дурака из известной народной поговорки.

Так ли, друзья мои? – вопросил тыквоголовый и устремил свой взор сразу во все зеркала. Тогда зеркала, подобно заведенным часовым механизмам, ответили: "так!", забыв, однако, про "тик".

О, что за дивное чудовище довелось мне сегодня повстречать, – подумал Волибор, – то-то мне все время казалось, что я будто бы падаю вниз, тогда как я карабкался на эту вершину. Разве возможно что-либо подобное наверху?



Ночные звезды.
Однажды ночью Волибор Заставкин лежал под открытым небом и насвистывая разглядывал далекие созвездия, придумывая им новые имена. И вдруг, о чудо! какая-то яркая звездочка отделилась от своих подруг и стала падать прямо на то место, откуда на нее направлялся взгляд Волибора.

Поистине, подумал Волибор, мой взгляд притягивает эту сияющую шалунью не меньше, чем ее вращающийся мир частиц действует на мои глаза. Дух тяжести одинаков как для незаметной пылинки, так и для скопления галактик.

И если мои глаза были бы лишь самыми крохотными шариками во вселенной, то и тогда я бы смог надавить ими на какую угодно поверхность, заставив ее ощутить свое присутствие. Но, чу! Кажется я увлекся и болтаю вслух!

Что ж, комарам и мухам все равно не понять мой язык, они услышат только некое подобие своих психических вибраций и вполне вероятно примут его за нечто вполне тривиальное их слуху. Полный объем их реальной действительности напомнил мне слова поэта:

Они говорят мне, очнувшись ото сна: «Ты и мир, в котором ты живешь, – всего лишь песчинка на неоглядном берегу неоглядного моря».
А я говорю им во сне: «Я – неоглядное море, и все миры – лишь песчинки на моем берегу».

Но и я поэт и пожалуй тоже скажу свое слово; какое мне дело до того, кто его услышит и переосмыслит на свой лад.

Нет наивысшего счастья,
чем познать закон бытия,
что смогло разделиться на части,
одной из которых могу быть и я.
Нет наивысшей тоски,
чем познать закон бытия,
разлетевшегося на куски,
одним из которых могу быть и я.



Русалка.
Ну что ж, юная героиня познания. Я ждал твоего прихода!

Мудрость торговцев пафосом твердит, что невозможно поймать щуку в грязном, мелководном ручье, но, вопреки их поверхностным убеждениям, на мой зов явилась не какая-то щука, а самая настоящая русалка.

Целых три часа провели мы в многословном молчании одинаково пораженные, одинаково завороженные, полностью погруженные в созерцание друг друга.

Твои песни, Волибор Заставкин, не оставляют сомнений, что и ты когда-то имел большой хвост заблуждений, которым ты неуклюже цеплялся за все истины, когда плавал в темных водах – промолвила русалка, – как же ты освободился от него, где тот волшебник, что превратил твой хвост заблуждений в ноги духа?

О, любознательная плавунья, – так ответил я ей, – поистине ноги мои выросли из страсти. Из страсти и веселого смеха над глупостью моего хвоста. Стоит лишь дать правильное название вещам и уже невозможно оставаться серьезным даже при беглом взгляде на них.

Так и смеялся я, выбравшись на берег очевидности, до тех пор пока хвост не отвалился сам собой, а на его месте не появилось то, что ты видишь теперь.