Переписка

                Декабрь. Серое донецкое небо пока не роняет на голову мины и снаряды, хотя туча украинской артели (исключительно с мирными целями) висит на северо-западе Донецка, в километре от моего дома.

                Стирая заметки с компа, натыкаюсь на переписку с бывшим дончанином. Умён, образован, известен, директор чего-то гуманитарного, завсегдатай политических павлин-шоу. Удалил меня из друзей во время прошлогоднего февральского обстрела Донецка. Тогда у нас гибло по десять-двадцать человек в сутки, возле своих домов, в своих квартирах – дети и взрослые – понятия, не имеющие об оружии. Он писал в фейсбуке: «Западный журналист, находящийся в Дебальцево, пишет, что раненых украинских бойцов срочно переводят в госпиталь Артёмовска, что, по его мнению, означает утрату контроля укропами над городом. На мой взгляд, зря они раненых в Артёмовск переводят. Лучше бы сразу в Киев, чтобы не перевозить потом всё дальше, причиняя дополнительные страдания…»

                Дончане отзывались жёстко, желая украинским военным «передохнуть», «гореть в аду», «гнить в донецкой земле» и прочее. Бывший дончанин, сидя в московской квартире, блистал христианскими добродетелями: «Нельзя желать другим смерти… пусть пацаны-солдатики выздоравливают и никогда не идут убивать… их кинули в мясорубку в качестве пушечного мяса… я хочу, чтобы до них дошло, кто виновен в их ранениях и увечьях» и т. д.

                Ему отвечали, что после ранения и плена украинские военные «массово рвутся мстить», а он вещал, что «ранение меняет мировоззрение, восприятие войны» и сиропил благодушием.

                Тогда, год назад, с неба летела смерть. От близких прилётов мигал и тух свет, вздрагивали полы, сыпалась штукатурка, вылетали стёкла. Мы сидели в соломенных домиках и чувствовали себя мыслящими поросятами,  хвостики которых дрожат от страха. Вот-вот в разные стороны брызнут куски наших тел, окрашивая красным разбитые жилища. Даже хрюкнуть на прощание никто не успеет.
Потными пальцами я писал, что в Москве можно жалеть раненых укропов, а в Донецке только самоубийца желает им здоровья. И баснями об обманутых солдатиках не злите меня…

                Благодушный отвечал, что смерти он никому не желает, даже Порошенко и Турчинову. Суда жаждет, а смерти – нет.

                Опять вздрогнули стены, дочь заплакала: «Я боюсь». Я побежал в ванную, успокоить её и старенькую тётю, которая из более спокойного района Донецка беспокоилась по телефону, живы ли мы и сильно ли по нам лупят. Я отвечал, что ещё живы и пока мимо.

                Вернувшись к компу, по-бетховеновски, как судьба по клавиатуре, та-да-да-дахнул ненавистному Манилову, что его прекраснодушие питается личной безопасностью, что 99,9 % читающих сейчас мои слова сами нажмут на курок, если им приставить к виску пистолет и сказать: «У тебя 5 секунд – или ты или они»; что он краснобайствует, желая здоровья украинским военным, только потому, что они стреляют по мне, когда же они выстрелят в него...

                Благодушный обиделся: «Вы меня оскорбили. Зря».

                Я спросил: «Будучи мелочно строг к словам, к снарядам будешь ли терпимее?»

                Моя ирония до него не дошла: он убил меня виртуально.

                Я рассмеялся: «И эти, напечённые из донецких, московские поцы учат меня терпимости! Лазят по безопасным студиям Москвы и от моего имени прощают украинских убийц, а за копеечную обиду (даже в сети) разорвут любого».