Серебряный Век и ничего святого. Эпизод I

Я хочу вам рассказать  о серебряном веке. Не знаю, было ли в нас слишком много любви или мы совершенно ничего о ней не знали. Вам решать…

Что касается меня, то я не испытывал этого чувства, хотя готовился к собственной свадьбе. А брат…
В нем любви было с избытком, но направлена она была то ли на Бога, то ли против Его.

Я, как и мои ближайшие друзья, относился к «салонной» молодежи. Мы были идеалисты, да. Но ни в коем разе не коммунисты, если Вы понимаете, о чем я.

Эпизод  I.

День, отмеченный в моем личном дневнике, был описан просто «порочным праздником живота, а не духовности», включал на деле, множество важных событий.

Но узнать об этом мне суждено было не сразу.

И только записи брата помогли  мне вернуться в тот день. Я вспомнил его со всеми подробностями, вот мои воспоминания:

Прислонившись спиной к холодному камню дома и прижав колени к груди, сидит Офелия. Её глаза на бледном, как у покойницы лице, закрыты. Грудь тяжело вздымается под  свободным платьем, испачканным рвотой. Длинные тонкие пальцы крепко держат книгу, обложка и первые страницы которой оторваны.

- Осеннее серое петербургское, - отметил один прохожий другому.

Мы, неуловимо похожие друг на друга, как только бывают братья, неторопливо прошагали бы мимо девушки в это холодное, ужасно холодное, чудовищно холодное утро. Но она была моей давней…  подругой.

Павел, брат мой, заметил её первый и слабо похлопал меня по плечу, пытаясь обратить внимание на бродяжку.
 
Я резко остановился, узнавая знакомые черты.  Присев, около девушки, внимательно присмотрелся к её лицу, представляя её без кругов под глазами.

«Офелия,  Офелия! - несильно ударил её по щеке, в надежде, что она проснется.
 
«Надо отнести её домой», сказал я Павлу.

- А где её дом?

Я отмахнулся. Взял книгу из её тонких пальцев, быстро пролистал и отдал брату. Попытался просунуть руку между её  спиной и стеной.

Мосты на Неве, приводили меня в восхищение перед человеческим гением. «Ни одно животное в мире, ни одно не умет пользоваться транспортиром» любил повторять я, не понимая, насколько глупо это звучит, и никем не восхищался больше чем архитекторами.

Пользуясь линейкой и карандашом, я тоже создавал довольно любопытные модели, которые, увы, никогда не были воплощены. Тем не менее, получил классическое философское образование и написал несколько поощряющих статей о богоискательстве, за это и уважали друзья.

Тогда я ещё был высок и широк, хорош собой, что нельзя было сказать о моем младшем брате тонконогом и тонкоруком гимназисте, готовившемся к поступлению в семинарию. Выбор никто его не понимал, так как Павел был единственный неверующий в семье.

Павел в этот вечер написал в своем дневнике совсем не то, что я:

« В своем ли уме человек, если нет тех, кто думает также? Я узнал её и понял, что здоров».

Так начинаются его записи об этой девице.

Несмотря на то, что это я принес Офелию к себе домой, остался с ней Павел. Вместе со старой служанкой-ключницей, (родители жили в Москве).  Служанка обмыла девушку в горячей воде, как могла. И та, обернутая в два одеяла, лежала на Павлушиной кровати. Лицо её абсолютно ничего не выражало, как будто не пугали её незнакомые люди и, когда я уходил, она ещё не пришла в себя и не заговорила.

«Чашка настоящего чая привела девушку в чувства, я понял, что она не проста, что дворянка по её тонкокостности и по тому, как она брала чашку в руки»

- продолжаются записи брата –

« Она спросила:

- Где Герман?
- Ушёл. Он ищет работу.
- А Вы?
- А я учусь.

Её зовут Офелия. И она немногословна.
Я взял у неё книгу, а она у меня канделябр.
Она хотела любить, но не желала принадлежать».

Честное слово, несколько лет меня приводила в недоумение эта страница дневника брата, пока я не вспомнил, что, действительно, был у нас серебряный подсвечник, а потом исчез.

«У книги этой не было обложки, но статьи мне понравились. Все разные и некоторые посвящены Богу, некоторые учебе, а некоторые праву.
Офелия ни разу не сказала, что я забавный, как другие.
Книгу я прочитал, как только она ушла. Я надеюсь увидеть её снова».

Меня совсем не поразило, что она окрутила его так быстро. Первое впечатление она производить умела.

Сам ей когда-то отказал в свадьбе, после нашего тайного романа, если это можно было бы так назвать.

Можете подумать, что во мне ни на грош порядочности.

Пусть так, но станете ли Вы курить на пороховой бочке? А я со своими дурными привычками завязывать ну никак не собирался.

Другие записи Павла об этом дне неинтересны для нашей истории.

К слову, в тот день я не пошел на поиски работы, а ждал родительских денег отправленных на воспитание брата. После, я пошел к своей невесте. Где, на всякий случай рассказав об Офелии, я получил бурную сцену ревности с пощечиной в придачу.

Помню, это меня нисколько не обеспокоило, и через несколько часов я уже вернулся домой.

Вечером мы собрались в салоне.
Да, в этот день я наедался и напивался на несколько лет вперед. Впрочем, если учесть последующие года, это было прозорливо. И лишь краем глаза поглядывал, как мой богатый дружок ухаживает за моей невестой.
 
Внешности он был эффектной. И галантен, но чувствовалась в нем некоторая гнильца. 

Другой мой друг, по прозвищу Мартышка, носил очки, но в остальном внешность имел неброскую. Серый и печальный.
Ему бы приударить за Офелией, раскрасила бы она ему будни. Впоследствии, как оказалось – он так и сделал. Но это я забегаю вперед.

Как только моя подруга жизни  завела разговор, я понял – жди беды. Это было уже поздним вечером, когда прозвучали все стихи с малой сцены.

- Офелия, - переспросил друг-богач, как назло, никак не вспомню его имя, - помню её. Два года назад мы с ней чуть не обвенчались.

Два года назад у меня с ней как раз был роман. Так что я замер.

- Но она же… - хотела что-то сказать моя невеста.

- Кокаинщица?- перебил её мой «галантный» дружок, - это моя вина… Если бы встретил её снова, я бы обязательно на ней женился.

«Ох уж эта жертвенная русская душа», – подумал я.

- А Герман её сегодня видел!

Вот, моя ненаглядная и нашла того, кто пригреет змею. И неизвестно кому она больше помешала этим. 

Вы не думайте, в то время так резко ни об Офелии, ни о другой недостойной женщине я не смог выразиться и в мыслях. Я тогда был ещё воспитан.

Но вечер закончился тем, что мы забросили околосветские и философские разговоры и  начали гадать – имя «Офелия» или прозвище. Никто из нас не знал наверняка.

Я, к примеру, помню, как в разгар лета, целых три солнечных дня тогда выдалось, Офелия пыталась утопиться в Неве. Прыгнула с моста. Но я, разумеется, не стал этого рассказывать.

Смотря сквозь призму лет на эти события, я вижу в них иной, глубокий, и, к сожалению, недоступный моему пониманию смысл.

Тогда, перед тем как все смыло красным, у нас не было предчувствия приближающейся беды. Мы просто жили.

 Но и эта жизнь оказалась полна тревог, пока рядом бродила она. И я не Смерть имею в виду, а эту девчонку, Офелию.



В следующем эпизоде я продолжу свою историю и расскажу, почему серебряный век считался порочным.

Хотя это можно объяснить и двумя словами: тройственные союзы.
Конечно, тройственные союзы были и раньше, но в наше время пересмотра морали это ещё и стало непременным атрибутом прогрессивности и гуманизма.