Падать больно

ПАДАТЬ БОЛЬНО

Когда я летаю во сне, не знаю, откуда полет начинался и чем закончится. Помню лишь чувство свободы и счастья. Волосы за спиной.  Крупные, спелые звезды, хоть срывай и надкусывай, так что полетят яркие, сверкающие брызги.

Тополя вдоль дороги вымахали за столько-то лет; замедляю движенье, касаюсь верхушек, листья скользят под ладонью.

С пустыря поднимаются запахи – бузина и полынь. Сыростью веют низины, где густо растет иван-чай. Отчетливы ночью звуки: крикнет на озере выпь, подадут голоса лягушки, шумно вздохнет и звякнет цепью бык на лугу. Высветит фарой фрагменты пространства поздний мотоциклист, и тарахтенье затихнет в крайнем дворе села.

Но никто не шарахнется в ужасе, не затеет пьяной стрельбы по темному моему силуэту. Высоковольтные линии не пресекают мой путь. Не нападают ящеры и пришельцы. Еще никогда меня против воли не возвращали на землю, где Богоматерь в белой косынке бережно принимает обмякшее тело, спускаемое с креста.

***

Делаю шаг – и замираю, опасно балансируя на одной ноге. Впереди провал.

Люк, разверстое жерло. Где крышка? Тяжелая, чугунная, еще дореволюционного литья - бесследно исчезла. Унесли в скупку вместе с километрами многожильных проводов и памятниками Армянского кладбища. Туда, в черную тьму, попадало уже немало народа. Бродят под Кишиневом, ищут выход, аукаются сиплыми канализационными голосами.

Мне туда нельзя. Я спешу.

Конец февраля. Под ногами плавится дорожное покрытие. Обычное аномальное явление конца света. Градусов тридцать плюс. Ноги вязнут в вонючей трясине. Вспучиваются черные пузыри, со дна всплывают страшные гудроновые крокодилы. Сердобольная старушка приносит застрявшим воду и на длинном шесте протягивает пластиковую бутылку, как зверям в зоопарке.

Сбегаю, бегу, за мной остаются следы - навеки впечатанные в асфальт итальянские босоножки местного производства. Спешу.

***

Чем дольше находишься в замкнутом круге, тем трудней из него вырваться. Из своего убежища я выбираюсь все реже и реже. Закупаю все необходимое – и обратно, притянутая невидимой резинкой. Без денег не обойтись, и я, конечно, работаю, но - слава компьютерам, позволяющим делать это, - на дистанции. Иногда меня злит мое социальное одичание, и я вспоминаю сказочную Рапунцель в неприступной башне. Струятся с балкона мои золотые пряди, и очарованные странники из Дурлешт, дергая меня за волосы, лезут на второй этаж, чтобы стянуть с веревки полотенце или простыню…

А тут – хочешь не хочешь – нужно перебороть агорафобию, покинуть  укрытие, и надолго. Дочке рожать в начале июня.

Она ходит, переваливаясь уточкой. В декабре, возвращаясь с работы, попала под ледяной дождь. На ровной трассе вроде все обошлось, но когда свернула к дому, занесло юзом, и Юлька, потеряв управление, уцепилась за руль, как за соломинку. Воскресенье, раннее утро, на дороге никого. Повезло - когда перескакивала через бордюр, колеса получили сцепку с поверхностью, и машина остановилась. Несколько минут она приходила в себя, потом медленно-медленно доползла до парковки. Оттуда позвонила Димке: забери меня отсюда. Сама она не могла подняться с сиденья, так дрожали ноги.

В то утро из-за гололедицы, как сообщили в новостях, произошло 600 аварий. Горы побитых машин, двое погибших, десятки пострадавших. А если бы это было начало понедельника, час пик? Страшно представить.

Об этом дочка рассказала мне только сейчас, в начале апреля. Раньше молчала, чтобы не расстраивать. Но я все равно перепугалась. И немедленно снарядилась в Нью-Джерси.

***

Однажды я сказала маленькой Юльке, что первого ребенка потеряла. Она поняла меня буквально и важно кивнула: я тоже у тебя потерялась.

В 93-м, только что похоронив маму и еще не придя в себя, я оставила дочку в очереди за хлебом и заскочила на почту рядом с булочной – справиться, можно ли получить «погребальные». А следующие два часа металась по окрестным дворам, срывая голос и сходя с ума. Потом бросилась к телефону. Милиционеры велели сидеть дома и ждать сообщений. Я лежала навзничь на полу, просила: только бы она была жива, что угодно, лишь бы жива! – и даже представить боялась это «что угодно».

Наконец раздался звонок. Для начала мне долго объясняли, какая я нерадивая мать, – да, да, только скажите, где она! Юлька нашлась. Совсем близко, в бухгалтерии нашего ЖЭКа.

Ей стало скучно, она вышла из очереди, встала на углу, откуда, между прочим, видна ее начальная школа, бывший детский сад, до дома рукой подать, и старательно проливала горькие слезы. Сцена по ней плачет, Станиславский рыдает! Сердобольные тетки пожалели бедняжку и отвели к себе в контору.

Трясущимися руками открываю дверь в бухгалтерию, вижу ее, и тугая спираль в области солнечного сплетения начинает медленно раскручиваться. Минуту назад не знала, то ли стану душить ее в объятиях, то ли просто задушу. Теперь отпустило. Моя дочь наслаждается чаем, сушками, плюшками и конфетами. Румяная, счастливая, невиннейшим образом купается во всеобщем внимании, собирает дань любви.

***

Птица пеликан, разрывая грудь, вскармливает птенца собственной кровью. Легенда. Но что-то в этом есть. Все мои седые волосы – от нее, все дырки в сердце – от нее. Всё от нее. Всё для нее. Нет, неправда. Всё это для меня. Она – для меня – всё.

Дети доводят до умопомешательства. Они оккупируют дворы, переполняют улицы, маршируют по площадям. В колясках, на велосипедах, на роликах. В колготках и носочках, в чепчиках и панамках. Замурзанные пальчики, пухлое запястье с перетяжечкой, красная нитка от сглаза. Тонкая шейка. Золотые кудряшки на лбу. Крохотный сопливый носишка. Огромные глаза, из них, как слезы, сочатся тайные знания. А хуже всего – голоса. Оглушительные крики, лукавое хихиканье, шепелявый шепоток. Когда я слышу: «Мама!», вздрагиваю и бегу на зов, хоть и стою на месте. Непреложный инстинкт, требующий защитить детеныша. Вечное чувство тревоги. Опасности со всех сторон. Он ковыляет на кривых рахитичных ножках, спотыкается, разбивает коленку, ревёт, пока не подоспеет волшебное лекарство – мамин поцелуй.

И ты целуешь без устали. Трогаешь губами эту неправдоподобно нежную кожицу. Вдыхаешь этот молочный запах. Насыщаешь проклятый инстинкт. Твоя любовь заживляет раны, смягчает удары, отталкивает невзгоды. Даже если ты улетаешь далеко, так далеко, что не можешь вернуться на Землю.

Спираль пуповины раскручивается, растягивается до бесконечности, но не провисает, и я всегда знаю, когда - на другом конце - ты плохо себя чувствуешь, бесишься или хандришь, и я тебе нужна. Вот почему нужно спешить.

***

Кишинев, конечно, самый трудный этап маршрута. Любимый город моего детства  уже не подходит для нормальной жизни. Раньше родные колдобины я знала назубок. Теперь она меняют адрес ежедневно и ежечасно, за динамикой процесса следить всё трудней.
 
Но и дальше подстерегают всякие неожиданности. Границы, таможни, локальные войны, окопы, воронки, обстрелы. Болота, зыбучие пески, непроходимые леса, горные перевалы. Атлантический океан с его Саргассовым морем и Бермудским треугольником. Торнадо, тайфуны, цунами.  Нью-Йорк с его соблазнами, подвохами и непредсказуемыми фриками. Язык, не похожий ни на один из тех, что я знаю. Да ладно, не так страшен черт! Димка зпт встречай аэропорту тчк теща вскл.

- Что ты чувствовала? – тормошит меня Милочка, которой рожать еще не скоро, лет через девять. Сейчас она раскроет толстенный ежедневник и застрочит, конспектируя чужие впечатления. Милочка готовится в писательницы.

Беззвучно открываю рот. Это как объяснять музыку на пальцах. В человеческом языке нет таких слов. Можно только – около того, близко по смыслу, но не по звучанию.

– Я перестала бояться смерти, понимаешь? В ту минуту я стала бессмертной.

Милочка – разочарованно:

– Ты говоришь как поэт.

Она думает, это литературный образ. Метафора, аллегория. Или какая-нибудь синекдоха. Нет, я отвечала без затей. Правда, сегодня сказала бы: рождение ребенка возвращает целостность. Будто тебе пришили недостающую руку. И после операции ты спрашиваешь себя: как же обходилась без нее, как жила?

***

Проговорили по скайпу часа четыре. Меня будит утреннее солнце. Провалилась в сон и сама не заметила. Еще одна неделя миновала. Месяц кончается май. Никто не знает, куда девается время. Неужели я страдаю провалами памяти? Или кто-то зловредный подкручивает стрелки. Позавчера Юлька сбежала из детского сада и явилась домой, чуть не доведя до приступа добродушную Борисовну. Вчера она впервые поцеловалась с мальчиком. Сегодня давняя знакомая спросила: как ваша дочурка с венецианскими глазами? А моя дочурка уже восемь лет замужем – и в положении, которое все интересней и интересней.

Рыбка на снимке УЗИ мирно плавает во внутренних водах. В безопасности, под защитой материнского живота. Встречные улыбаются, говорят бессмысленные добрые слова. Будь благословен плод чрева твоего!.. Или: кого ждете, Ваньку или Маньку? Что-то в этом роде. Но скоро пастораль закончится, и начнется суровая проза первых месяцев.

Вот почему я так спешу. Надо успеть.

Спираль пуповины всё туже обхватывает моё горло и не даёт дышать.

Делаю шаг – и вдруг проваливаюсь.
      Как Дон Гуан, утаскиваемый в преисподнюю
                каменной десницей Командора.
                Как тот кирпич, который Галилей
                сбрасывал с Пизанской башни,
                проверяя закон имени себя.

То есть никакой тебе плавной невесомости при замедленной съемке. Никаких дивных панорам кондрицкой природы. Люк, открытый люк, ловушка для любознательного ума.

          Падаю в колодец
                (…одец, …одец),
                обдирая локти и колени.
                Вниз головой. Сломаю шею
                или заработаю сотрясение!
                Пробуравливаю Землю
                насквозь и попутно
                изучаю геологические пласты в разрезе.
                По ускор. прогр., т.к. скор. макс.
                Мчусь сквозь мрак, высекая искры
                при столкновении с твердыми и очень
               твердыми поверхностями.
         Господибожетымой, как бо…

По глазам бьет свет, резкий, жесткий, без полутонов и теней. Операционная?

Вскрикиваю и захожусь в кашле, давясь комьями слизи. Женщина в белой косынке ласково похлопывает меня по спинке и протягивает Юльке, потной и блаженно расслабленной после родовых трудов:

– Поздравляю, мамаша, у вас девочка!