V. Не обнимайтесь слишком крепко...

               
          ...Старик преодолел подъем достаточно легко, но прежде, чем подняться по ступенькам, встал, чувствуя, что если не передохнет, ему не подняться на балкон.
 - Ты садись вот сюда, - сказал прерывающимся от усталости голосом, и бережно спустил  ношу. - Малость дух переведу, уф...
Парень оперся здоровой ногой, смешно подпрыгнул и со стоном осел на скамью.
 - Ну вот... - Николай сел рядом. - Кто-нибудь из ваших проедет мимо и подберет тебя... Сильно болит?
 - Занемела и пульсирует, - ответил парень, бессильно приоткрыв рот. - И мутит все время...
 - Это тебя, сынок, контузило, наверно. Когда меня контузило, целый месяц шатало, как пьяного.
 - На войне, что ли?
 - А где же еще?! На войне, будь она неладна... 
Николай тихо вздохнул, поправив белые усы. К старости он удивительным образом стал походить на своего отца. Такой же сутуловатый и сухой, с седыми усами, глубоко сидящими, линяло синими глазами,  внимательно смотрящими на собеседника...
 - А звать тебя как, дед?
 - Николоз меня зовут. Николаем, то есть. Николаем Виссарионовичем.
 - Я Игорь. Игорь Николаевич. Можешь  звать,  как тебе удобно.
 - Очень приятно... Видишь: и у тебя отец – Николай!.. А звать буду, сынок, – как сподручится.
 Парень равнодушно кивнул и, наклонившись косо, бессильно опустил голову.
 - Тошнит? - спросил участливо Николай. - Ты давай, это... не стесняйся.
Он  привстал и придержал парню лоб широкой, шершавой ладонью. Лейтенанта вырвало пару раз. Вынув платок из кармана,  он вытер губы и поднял бледное лицо.
 - Извини дед... - проговорил слабым голосом. - Воды бы... Неудобно как-то...
 - Не обращай внимания. Полегчало хоть?  Давай поднимемся  в комнату, уложу тебя,  там и попьешь.
 - Не надо меня на спину взваливать. Я обопрусь и как-нибудь допрыгаю.
 - Допрыгаешь, как же! Тебя же мотает как! Давай-давай, не возражай! Какое там - допрыгаешь...
Николай снова взвалил его на спину и поднялся на балкон. Преодолевая пять коварных ступенек, он двигался боком, осторожно приставляя ногу при каждом подъеме.
  Николай решил положить лейтенанта на широкую кушетку. Кушетку эту когда-то смастерил брат Виссариона, тоже Николай. Сначала она, покрытая толстым, домотканным бордовым ковром, - приданым матери, - стояла на балконе. Николай спал на ней с ранней весны до самой зимы, до первых холодов и инея, а то и до первого снега.
Подложив лейтенанту под колено круглую азиатскую подушку,  тоже бог весть - кем и когда сшитую, дед принес тазик, воду и собрался снова вниз.
 - Ты куда дед? - спросил  лейтенант.
Старик внимательно глянул на него, готовый обидеться  на очередное подозрение.
Вроде, просто спрашивали.
 - Воды надо запастись. Бутыли  же внизу остались...  И ногу надо тебе загипсовать. Я скоро приду.
 - У тебя что, и гипс имеется?
 - Гипса нет, но алебастр имеется. С прошлой зимы остался – щели заделывал. С  полпакета, пожалуй, будет,  нам хватит.
 - Как знаешь... А анальгина  нет, случаем?
 - Анальгина нет. Потом, может, к соседке пойду, к Саре. Она медсестрой работала в пункте. У нее что-нибудь найдется, если не уехала тоже...
 - Голова болит... - лейтенант откинулся на подушку, ловя ртом воздух.
 - Пойду уж... И твои ботинки там остались, принесу. Они хоть русские?
 - Как русские? - не понял  Игорь. - Ботинки?
 - Это я так, к слову, - усмехнулся Николай. - Бывает, от этого жизнь человека  зависит - в чем ты обут... Расскажу, если доведется...
Он вышел, оставив в недоумении лейтенанта. Игорь осмотрел комнату. Убранство было самое обыкновенное: небольшой, покрытый  клетчатой  клеенкой, стол, несколько простых, красно-коричневых, фанерных стульев со спинкой, шифоньер, кровать и комод с телевизором. У окна - старинный, судя по виду, книжный шкаф, сооруженный из бамбуковых жердей. Над шкафом висел портрет молодого Байрона. Рядом - еще кого-то. У кушетки  висело несколько фотографий.
  Через полчаса Николай вернулся. В одной руке держал щербатый тазик, в другой  - бутыль.
 - Ну вот! - сказал  довольный. - Сейчас будем гипс накладывать. А ботинки твои  пусть на балконе проветрятся.
Он аккуратно поставил все около кушетки. Взяв из шифоньера простыню, Николай стал рвать широкие полосы на бинты. Потом принес целлофановый кулек с алебастром. Усевшись, он взял большую деревянную ложку и начал месить алебастр в тазике, осторожно добавляя воду. Попробовав пальцами клейкую, белую  жижу и убедившись, что раствор готов, Николай стал замачивать в нем бинты. Слегка отжимая, он стал бинтовать ногу, дополнительно приглаживая и обмазывая алебастром каждый моток.
 - Сейчас схватится, и... будет как настоящий гипс, - довольно приговаривал он. - Вот так... Так... Не очень жмет? Ну вот, и хорошо... А когда алебастра не было, глиной  обмазывали, тоже неплохо держится.
Игорь ощутил приятную прохладу. Ногу действительно стянуло, и она уже не пульсировала так сильно.
Закончив перевязку, дед вышел на балкон и аккуратно вымыл руки. Вернулся, вытираясь полотенцем, как заправский хирург, и сел, довольно поглядывая  на проделанную работу.
 - Ты, дед, как настоящий травматолог, - похвалил  Игорь.
 - Жизнь всему научит, сынок... Видишь: пальцы оставил. Это, чтобы знать, что не очень туго. Если посинеют, значит, кровь не проходит.
 - Дед у меня был врачом. Хирургом работал.
 - Да? Мужественные они люди - хирурги... Столько чужого горя терпеть...
 - Да...
 У деда  заныла старая рана на бедре...
 - Меня на фронте хирург один спас. Еслиб не он, ногу бы оттяпали.
 - Они могут...
 - Есть хочешь?
 - Поел бы... Сутки не ел...
 - Сейчас найду что-нибудь, отужинаем.
  Дед вышел и через полчаса вернулся с  круглым,  деревянным подносом, заставленным снедью.
 - Чем богаты... - сказал, и поставил поднос на стол. Потом приставил к кушетке табуретку - чтоб  ближе к Игорю, и перенес поднос туда.
 - Вот... огурцы соленые, капуста, лучок, картошка, - утром сегодня варил. Все свое, с огорода. А это вино домашнее, - показал  длинным, костлявым пальцем на кувшин, оставшийся от Виссариона...
 - Нормально, дед, спасибо...
 - На здоровье.
 Николай принес два граненых стакана и наполнил вином. Потом  начал чистить картошку, посматривая на парня.
 - Вот ведь как бывает... – улыбнулся. - Сидел бы сейчас в темноте, как сыч. А тут гость пожаловал...
 Он  дочистил картошку, и разрезав пополам, положил лейтенанту.
 - Ешь, сынок, ешь, угощайся. Я еще почищу. Раз  взял тебя в плен, то и лечить, и  кормить должен, так, ведь?
Он  коротко и тихо хохотнул. Глаза лукаво заблестели.
 - Вино пьешь, солдат?
 - Да так... По праздникам...
 - Ну, что за народец! - хлопнув по колену, старик опять хохотнул, мотая головой. - Вино пьют не когда хотят, а - когда праздники! Ты, сынок, запомни: вино надо любить, но пить надо уметь. От вина кувшин взрывается, а с человеком-то  что сделает! Вон Костя Пахомов, мой друг: был, как скала, через все прошел, сердешный, даже с неба падал, - выжил!  Полчеловека осталось, но  полтора воза дров за присест колол, а к вину пристрастился, - лез, как  мушка, и меня тянул... Правда, с тоски он безысходной пьянствовал... Слава богу,  вырвался... - сказал, и на мгновение ушел в себя. - Но, если ты знаешь свою меру, тогда оно тебе друг и товарищ.
 - Ну, чего... - Игорь приподнялся на локте и взял стакан. - Давай, за знакомство, что ли?
 - Ну что же... - старик взял стакан и чокнулся с лейтенантом. - За знакомство можно, но сначала давай - за Богородицу... Чтоб направляла, оберегала и укрепляла нас, грешных, а главное - вразумляла...
Старик запрокинул голову и стал пить маленькими глотками. Заросший, седой щетиной, кадык мерно задвигался  вверх-вниз-вверх-вниз... Точь в точь, как когда-то у Виссариона.
 - Дай бог, - неопределенно сказал Игорь и стал пить, пробуя вино на вкус. Оно было на удивление прохладное, чуть кислое и терпкое.
 - Прохладное какое, - похвалил  он вяло, и  закусил картошкой. Видно было, что не в настроении.
 Нико поставил стакан и вытер губы тыльной стороной чуть дрожащей кисти.
 - Это у меня погреб такой, - покивал довольно и стал снова наливать, - всегда прохладно.
 Игорь без особого интереса  кивнул, и, откинувшись на подушку,  печально  глянул в потолок:
 - Угораздило мне вляпаться, черт!.. - прошептал с досадой.
 - Не горюй, парень, это не самое худшее, что могло с тобой случится, - резонно заметил старик и принялся чистить вторую картофелину. - Солдат, он  воевать должен. За что - это отдельный разговор.
 - За что скажут, за то и воюем, - мрачно ответил Игорь и поморщился, попытавшись пошевелить пальцами больной ноги. - Когда гнали сюда, меня не спрашивали...
 - Да, ты пожалуй прав. - Николай аккуратно разрезал картофелину и принялся за следующую. - Но на какой бы стороне  не воевал, ты в первую очередь должен  оставаться человеком и себя не потерять.
Он остановился  и, видимо вспомнив что-то, на мгновение застыл с картофелиной в руке. Потом,  тяжело выдохнув, продолжил:
 - Правда, иногда это удается с трудом, сынок... Ситуация  может превратить добродетель во зло и наоборот... Ты ешь, ешь...
Николай нарезал второй клубень и взял стакан.
 - Ну, вот,  теперь можно и за знакомство. Правда,  без приглашения и с пистолетом, - засмеялся он,  - но как говорится, гость от Бога...
 - Ты уж извини, дед. Нервы у всех на пределе...
 - Это верно...
 - А еслиб ты меня шарахнул чем?
 - Ну, чего не было, того и городить нечего. С чего бы я, старый человек, стал  тебя  «шарахать»?.. Ну, давай, сынок, за знакомство!
Выпили и закусили.
 - Я вообще, как во сне, - проговорил Игорь. - Какое там - «Себя  не потерять!..»  Ну да, если человек правильный и  порядочный, он всегда будет таковым, где бы  ни находился.
 - На словах все так... А жизнь, бывает, возьмет и по-иному рассудит... - Николай поправил усы. - Это только избранным  дано себя не терять и тянуть вперед, вперед, - что бы не случилось. Может какой-то моральный  задел  у обыкновенного  человека  и имеется, но абсолютной добродетели ведь не существует! Все определяет среда, в которой он живет. Хотим или нет, но мы варимся в той каше, какую заваривают  там, наверху, заставляя участвовать в этом сумасшествии. Человек, ведь, мой дорогой, кем был тысяч лет назад, тем и остался. Введи в добропорядочную Швецию или Голландию наших дней  средние века, и вскоре законопослушные, смирные граждане начнут охотиться и жечь ведьм, считая это правомерным. Или как ты думаешь, многие ли способны сохранять человеческое лицо в минуту опасности или во время лишений? Да что - лишений! - махнул старик рукой. - Дай человеку, пусть добропорядочному, - абсолютную власть и гарантию безнаказанности, и вскоре увидишь, какое злодейское мурло  будет  из него вылезать... Вы же, русские, сами утверждаете, что испытание фанфарами - тяжелее испытания огнем и водой?!  Власть и  безнаказанность растлевают. Вот, знали бы вы, что вместо кучки испуганных людей, перед вами стотысячная, стальная армия, способная дать по зубам, - полезли бы вот так - за здорово живешь?!  То-то и оно! Но ты-то в чем виноват...
Ненадолго замолчали.
 - А я ведь не кадровый, - вздохнул  Игорь,  подложив руку под голову. - Инженер я, с резерва призвали...
 - А... - протянул уважительно Николай. - Инженер...
  - Я даже в этой колонне не должен был быть... - недовольно поморщился Игорь. Ну, может в конце марша... Серега: поехали, мол, прогуляешься... Вот и прогулялся...
 - Ты женат?
 - Да... - тихо ответил лейтенант, и  лицо просветлело. - И ребенок,  двух лет. Они с ума сойдут, если узнают, что пропал!..
 - Зато найдут и радости будет! Знать бы, что ты внизу... Ай-ай-ай... - сочувственно покачал головой старик, - сказал бы твоим...
 - Не бросят же! Наведут справки, поймут, что я где-то здесь...
 - Нет, бросить - не бросят, - охотно согласился Николай. - Но знаешь, ведь, как у нашего брата! Пока то, да пока се... Шаг в сторону и пиши - «Пропал без вести». Потому, что так ведь легче! Раз «Без вести», значит, и искать человека нет надобности,  и вроде, - забудьте, люди о нем, о пропавшем! А что за этим вся жизнь лопается, как кровавый волдырь, - никому нет дела!
Николай опять покачал головой, и видно было, -  что-то старое его  стало беспокоить... 
 - Сегодня уже поздно, - проговорил он глухо, - а завтра с утра пойду, разведаю. Лекарство какое принесу и посмотрю  -  что к чему. Найду кого - скажу, что ты у меня... Ну, давай, схожу в погреб, - еще по одному стаканчику нам не повредит...
Перегнувшись, старик протянул жилистую ладонь и похлопал парня по плечу. Потом привстал, кряхтя, и пошел за вином по много раз хоженому, столетнему  маршруту...
Игорь снова оглядел комнату и грустно скривился: мог ли он подумать, что будет вот так лежать на широкой кушетке и попивать вино с этим стариком...
...Николай вернулся на удивление быстро…
 - Ну вот... Не соскучился?  Сейчас лампу зажгу и будет веселее. Свет ведь отключили у нас...
Он поставил кувшин и пошел к комоду - зажигать лампу.
 - Дед, тебе сколько лет? - Игорь повернул голову следом.
 - С двадцать пятого года я... За восьмой  десяток перевалил.
 - Ты смотри! А бегаешь, как молодой, - улыбнулся Игорь. -  Вот что значит - кавказское долголетие!
 - Какое, сынок, долголетие... Как на роду написано, так и будет. Дядя мой, тоже Николаем звали, брат отца, ему врачи диагноз чахотки поставили, сказали, что умрет в мученьях через полгода. Он, как православный, руки на себя  не наложил, но беречься  перестал: курил, выпивал, специально простужался, ходил с открытой головой, работал до седьмого пота... Одним словом, пытался заболеть, чтобы быстрее найти избавление. И что же ты думаешь? - старик хлопнул в ладоши. - Прошло полгода, а глядь - он все живой. А еще через полгода врачи ничего не нашли. Так и дожил до глубокой старости, земля ему пухом...
 - Ты один живешь или это из-за конфликта? - спросил Игорь.
Старик отрегулировал фитиль и, вернувшись, тяжело сел, чуть не промазав мимо стула. Потом  налил в стаканы.
 - Жена четыре года назад умерла, - сказал чуть треснувшим голосом. - Когда домой вернулся, весь был перекорежен,   так меня помотало-поваляло...  Несколько лет в себя приходил. Стало как-то все равно. Вот и женился - не глядя. Пока жила, вроде -  была и была, а потом, после смерти ее, скучно стало... Не понимала она меня, а я - ее... Но не буду я память ее зря тревожить, неплохая она была женщина. Как могла, тянула свою лямку со мной, но... Слишком приземленная была, простая, без божеской искры... За что же мы, Игорек, женщин любим?  Мой отец, знаешь, что говорил, когда мать обижала? «Низкорослый, узкоплечий и широкобедрый пол может назвать красивым полом только отуманенный, половым побуждением, рассудок человека»!  Вот  так! Это он у Шопенгауера, вроде, вычитал. За недостатки мы их и любим, что не похожи они на нас. Но если исправить все недостатки женщины, она в мужчину превратится, и тогда совсем нечего будет  и любить! Ну, это я в шутку...
Николай захохотал, заставив улыбнуться  и Игоря.
 - Это же, - тихо хохотал Николай, - совсем  другой результат будет!..
 - Да уж, - поддакивал Игорь, смеясь, - если долго обтесывать, то можно и совсем не то получить... Вот моя: тоже иногда та-акое выдаст! Но любим мы друг друга - это точно! С ума сойдет, если узнает... - повторил он, опустив взгляд.
 - Конечно... Не все же такие... Иная попадется в жизни... Мелькнет, как искорка и вмиг исчезнет, а любовный ожог на всю жизнь оставит...
 - Да... А дети есть?
 Старик сдвинул брови.
 - Не получилось как-то... - вздохнув, он взял стакан. - Жена вроде лечилась, на воды ездила, но все впустую... Ну... - он чокнулся с Игорем. - Давай, Игорь, за тех, кто не дождался этого лета... И за жену мою, и за  упокой тех, кто в эти дни безвинно погибает... Царствие им небесное...
Он выпил, и поддев дрожащими пальцами кусочек картофелины, зажевал медленно и основательно..
От вина Игорь разомлел. Стало уютно. Нога пульсировала меньше, хотя голова болела по-прежнему.
 - Вот ведь какое дело: - с охотой продолжил Николай. Он стал разговорчивее, и кончик носа заметно зарумянился. - Живет человек, ходит, дышит, мелькает перед глазами... А умрет - вспомнить вроде нечего... Или, что вспоминаешь - одна стыдоба! Вот у нас был один, односельчанин наш, лимонад повадился  выпускать. Я к нему, от нечего делать, подрядился этикетки клеить, - штуку за пятак. Как сироп начинал варить, он всех нас из лачуги своей выгонял. Говорил, что производственный секрет не хочет открывать. Наконец, прогорел он, сердешный  и бросил это дело, а вскоре  и умер. Так секрет - как свой паршивый лимонад  делать - в могилу  и  унес... - старик хмыкнул. - Правда,  потом выяснилось, что весь его «секрет» в Гори на каждом шагу продавался:  знай - брось порошок в воду,  и  весь секрет-то...
Покачав головой, Николай снова налил.
 - Человек, сынок, - что дерево  плодоносящее: по плодам своим он ценится. А если он пустой, то, сколько не  кричи и не наводи  тумана, сколько не выдавай  этот  ксилитовый  сироп  за настоящий, правда - что он липовый - все равно выплывет. Так и с этой войной. - он вопрошающе выставил ладонь. - Какая же это война?! Мышиная  возня  твоих  и моих начальников  и сироп тот самый, ксилитовый! Однако, заметь, люди в ней всамделишно умирают! Понимают ли там, наверху, это?! Вы, а может, и мы, в одночасье разрушили то, что так долго, по крупинкам собирали... Вот мы, два нормальных человека: сидим, вино пьем и разговариваем, но встретились ведь, как враги, и бог даст, если не  вцепимся в глотку,  а  не вцепимся по чистой случайности,  потому, что вроде справный  ты парень.  А - как в старину: - Николай подался  вперед. - За страну нашу, или там, за  общую победу, мы с тобой еще сможем  ли выпить?! Или за дружбу нашу вековую, даже за тех, кто создал себя в России через любовь к Грузии или наоборот, - слабо? За  кровь нашу совместную, пролитую не только здесь и не только ради этого села, а - за тысячу километров отсюда, и не ради себя, не ради куска хлеба и своей душонки, а ради - черт - те знает - чего! Ради жизни и ради единения! - не сможем?! А жаль... Потому, что это - не та правда, ради которой  нам стоит погибать! Это не война, а, прости господи, онанизм  неокрепшего ума! Такую гуттаперчевую войну выиграть не только заподло, но и пить за такую победу - вам будет просто стыдно! Потому, что ты по ту сторону моего яблоневого сада лежал, а я по эту сторону, в своем саду, в своем же доме, старался уберечь себя от твоих  пуль, и спрашивать - кто виноват - глупо! Оба и виноваты. Я - что совесть не пробудил, а ты - что ведешь себя, как шпанюга и полез на меня, слабого  и  маленького, с кулаками. Когда еще мы эту обиду забудем?
Николай махнул рукой и сердито наполнил стаканы. Потом, как будто вспомнив что,  успокаивающе добавил:
 - Это я не про тебя,  не думай. Я это фигурально...
 - Это, дед, все политика, - сказал Игорь, почему-то шмыгнув носом. - Ты что думаешь? И у нас многие понимают, что думать по-старому безнравственно. Эта идея великой России, сверхдержавы и вершителя судеб других народов не просто устарела, но она нам тоже  смертельно надоела! Люди хотят жить без этих вечных судорог поиска друзей и врагов! Как что плохо - так враги виноваты! Когда же мы научимся жить по-божески, без зубного скрежета и этого глупого высокомерия?! Правильно ты сказал: раз кричишь, что ты яблоня, так - плодоноси, елки-палки, чтоб в тебя поверили! А мы пока что только кричим!.. Ну, а вы-то сами! - Игорь повторил жест и тоже выставил ладонь. - Все с Америкой дружбу заводите. Сдалась вам эта Америка! Может Россия и победнее ее, но живем мы бок о бок!  И для вас нашлись бы и ресурсы, и желанье поддержать. И память, опять же, старая. Зачем дразнить медведя?
 - Память да, старая, - поддакнул старик. - Она, правда, разная - эта память. Вот отца моего насильно заставляли фамилию менять, чтоб для вас привычнее звучала. Так и прослужил в Нарве Гореловым. Это память. Там он с одним подружился, с Виктором Шерстневым, из Новгорода. Через всю жизнь они эту дружбу пронесли, письма писали, а когда пришла весть, что тот умер, отец рыдал - никогда я его таким не видел. Это тоже память.
Затихли. Из разбитого окна залетела тень, заметавшись беспорядочно, ткнулась в углы, побилась по стене и снова исчезла.
 - Заложили нас иные наши политики, это верно, - сказал старик. - Потерялись мы, как вот эта летучая мышь, не туда  нас повело... А кому-то только этого и надо, чтобы свои грехи оправдывать. Наша беседа им - как нож в горло. Нам бы сейчас не хорошие вещи говорить да вино пить, а валяться в смертельной схватке и хрипеть, - вот это им было бы в радость...
Подумав, старик кивнул:
 - А вообще, я так думаю, Игорь, что ни с кем не надо излишне обниматься и клясться в любви. Потом горя не оберешься. Мы так расшаркались и с Россией, а теперь с этой Америкой, что потом долго придется освобождаться, чтобы вздохнуть полной грудью. Так ведь случилось с вами: полюбили до гроба, а когда, перекрыв кислород, стали  душить в объятиях, - переделывая, как домостроевец - муж, оказалось,  поздно вырываться...
Дед вынул платок и, вытерев  нос, добавил:
 - Большая любовь - смертельная штука, Игорь. Об этом еще Шекспир предупреждал... Но, давай уж, отдыхать...
 ...Ночью старику приснился привычный сон: госпиталь,  Анюта... Он снова прогуливался с ней, ковыляя по заснеженной аллее, стараясь не хромать.
 - Ты такой смешной, не могу, - говорила со смехом Анюта, и увертывалась от неуклюже брошенного снежка. Потом сама бросала и бежала поддержать дернувшегося, было, упасть, Николая. – Тише-тише, дурачок,  упадешь!