Потоки Индии II. 4. Пондичерри и Ауровилль

                -взгляд на Индию глазами астромифолога -

           ФРАНЦУЗСКИЙ ГОРОД ПОНДИЧЕРРИ И ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНАЯ КОЛОНИЯ АУРОВИЛЬ

           Из Рамешварама мы поехали в Пондичерри, хотя можно было бы посетить ещё города на берегу океана: такие как Чидабарам или Карайкай; или выйти по дороге в Танджавуре, посмотрев его 150-метровую башню. Уединенный юго-восточный край Тамиль-наду несомненно очищающе действует на душу.
           Поезд-экспресс не доходит до Пондичерри: надо было пересесть на 4-вагонную электричку в Вилапураме, и этот городок тоже нас порадовал. Прибыв туда в шестом часу утра, мы сразу же перекусили на его большом и тихом вокзале, и заглянули в приятный храм Ганеши, стоявший по дороге к билетным кассам. В Вилапураме есть и большой храмовый комплекс, который стоило бы посмотреть.
           Также вблизи Пондичерри находится известный город Тируваннамалай с населением 120 тысяч человек. Там расположен самый большой в Индии храм Шивы и Парвати, в традиционном индийском стиле, с высокими башнями-гопурамами, которые мыслятся подножием и неиссякаемым истоком божественного бытия — как говорит литература. Также там есть ашрам Шри Раманы Махарши, одного из популярных индийских святых 20 века, и святая гора Аруначала с пещерой, где Рамана жил 16 лет в одиночестве и молчании; а на её 1800-метровой вершине, издревле служащей местом паломничества и поныне живет йог, который с 1990 года питается одной праной.

            Пондичерри — бывший центр французской территории, имеющий ныне отдельный статус. В нем 600 000 человек, и после Рамешварама он показался нам большим современным городом. Но каким-то плоским: взметающиеся вверх башни-гопурамы храмовых комплексов придают городам вертикаль; в Пондичерри же есть несколько храмов, но небольших: теряющихся между немалым количеством высоких современных зданий. Поэтому он на первый взгляд не столь интересен, как традиционные индийские города, хотя имеет своеобразие. Первое, что мы увидели, покинув крошечный вокзал,— это была большая и светлая католическая церковь с тремя пределами, в сени деревьев. Сообщение здесь по преимуществу автобусное.
           Предприимчивый моторикша, дождавшись, пока мы осмотрим церковь, предложил сразу отвезти нас в Ауровиль: где у нас был адрес. Вообще-то от Пондичерри до Ауровиля — всего восемь километров по дороге вдоль моря, но это когда знаешь, куда ехать. А мы разыскивали нашего знакомого на рикше наверно час.
           Ауровиль представляет собой круг, 11 км в диаметре, касательной к которому служит дорога вдоль моря. А центром — Матри Мандир /храм Матери/ — строящийся храм в виде золотого додекаэдра. В нем расположен медитационный зал, устроенный так, как некогда его описала сподвижница Шри Ауробиндо Мать Мирра, которой он привиделся во сне. От центра во все стороны расходятся ужасно кривые дороги, с очень плохим асфальтом или вовсе без оного, по которым гоняют в основном мотоциклисты. 10 км по прямой — это немало, особенно если учесть кривизну всех дорог, и это единственный возможный здесь вид транспорта: регулярных автобусов нет, кроме тех, что собирают детей в школы. Разбросанное по этой обширной территории население Ауровиля — 2000 человек, живет оно примерно в 70-ти поселках-коммунах.
           Все это имеет вид большой-большой деревни — внешне во многом индийской, потому что в индийских поселениях попадаются обычные маленькие алтари богов. А у европейцев из культурных построек видны только придорожные кафе — соседствующие с индийскими забегаловками. Индусов примерно половина, хотя население в Ауровиле — из 120 стран. И по духу эта интернациональная колония — совсем не по матерински-гостеприимная Индия, а более напоминает переселенцев из Америки.
           В Ауровиле есть американская проблема — он занят своими делами и совсем не умеет общаться. Обычно причину этого видят в том, что мол, много гостей, устали рассказывать — да и что рассказывать: каждый выживает, как может. Но это не совсем так. Дело скорее в том, что французы между собой общаются одним способом, японцы другим, а русские — третьим. Это врожденная привычка, где ничего не надо объяснять — все и так понятно. Межнациональное же общение — явление тонкое и сложное, очень глубокое и часто затрагивающее бессознательные вещи, заставляя осознавать их и преодолевать привычные границы. Истинное международное общение не возникает просто так, поверхностно, без приложения к тому усилий.
           Русские — уникальная нация в том смысле, что испытывает огромную потребность во взаимодействии и готова общаться со всем миром: она идет на это, преодолевая общечеловеческую лень. Она готова выйти за свои пределы. Но как раз этого русского качества не хватает в Ауровиле. Может, потому, что мало русских — может, потому, что сложно и почти невозможно преодолеть уже сложившуюся западную модель общения по делам и интересам. Ведь проще поиграть в настольный теннис, чем поговорить по душам. Наша жизнь, впитывая западное влияние, тоже уже становится такой: основанной на частных умениях, и теряющей универсальную способность сочувствия и соучастия. Ауровильцы не склонны общаться, как не склонны к этому американцы, которые могут рассказать о себе только психоаналитику. И это разочаровывает русского человека в Ауровиле: городе, который ещё десять лет назад казался высокой Утопией — мечтой объединения людей.
Впрочем, если разделить единство на физическое, душевное и духовное, в Ауровиле отсутствует лишь средняя компонента. Ведь люди живут вместе и имеют в виду, что центром их поселения служит строящийся храм, посвященный идее совершенствования человеческого тела и духа. Если же брать трихотомию физическое-ментальное-духовное, как её чаще рассматриавют на западе, то вообще все в порядке. Человеку надо лишь стать более самодостаточным, прожить три месяца в Ауровиле и найти работу — и он станет ауровильцем.
           В Ауровиле много хороших моментов. Когда рикша довез нас до центра Ауровиля и я назвала фамилию, имя, отчество нашего знакомого людям в домике у Матри Мандир, индусы сказали: "Говорите, пожалуйста, по английски — мы не понимаем". Человека в Ауровиле называют просто по имени, и по одному только имени я нашла в алфавитной телефонной книге телефон нашего знакомого. И его адрес — в коммуне Aspiration: что значит "стремление, искание" — это одно из необходимых духовных качеств человека, как понимали их Шри Ауробиндо и Мать.
Дома-коттеджи стоят посреди зеленых садов — и определение город-сад к Ауровилю подходит. Наш знакомый, немолодой уже человек, жил в прекрасном трехкомнатном бунгало с беседкой на крыше, посреди цветущей природы. По ленинградской привычке расширения коммуналок, второй этаж двух внутренних спальных комнат составляли полати, куда можно уложить много народу. На письменном столе стоял компьютер. А в первой комнате была кухня — хотя в коммуне есть и столовая. На заднем дворе умывальник и душ — все это выглядело достойнее, чем наши садоводства, в которые обычно вкладывают свои средства люди его возраста. И главное климат — не сравнить. Все время цветущее лето.
           Мы не сразу нашли его бунгало среди поворотов дорог и тропинок, которые с первого раза просто не запомнить, особенно при восточном отсутствии указателей — и так все всё знают. Но когда нам его указали, оно было открыто, и мы дождались хозяина уже в его доме  (в котором, как он сказал, за пять лет жизни ещё ничего не пропадало). Он угостил нас чаем и провёл к пляжу, срезав дорогу по лабиринтам садиков между домиками ауровильцев — только Яся, при её стрельцовской способности ориентироваться, смогла потом повторить этот путь. Я же уверенно себя чувствовала только на асфальтовой дороге — которая через весь Ауровиль проходила одна-единственная, и к пляжу спускалась вниз, и потому всегда можно было понять, в каком из двух направлений идти.
           Искупавшись с нами, наш хозяин отправился на работу: он вместе с французом наладил производство сыра на ферме. Правда, ему не пришло в голову угостить нас этим сыром, как это естественно сделал бы русский человек, демонстрируя свои достижения. Зачем? — он жил здесь шестой год, и был уже ауровильцем. "Найдете где-нибудь тут столовую?" — "Да, разберемся,"— сказали мы. Рядом с пляжем столовых, правда, не было, зато на дороге, которая вела в Пондичерри, индусы продавали булочки с кокосовой начинкой, овощи и фрукты, и чай со сладостями. На самом ауровильском пляже функционировал буфет с соком и пирожными, где все было втридорога: как у нас или в западных странах.
           Пляж: для своих — был замечательный: там был и душ, и туалет, и раздевалка, и огороженный навес для мотоциклов и велосипедов среди садика и деревьев. Правда, на всем этом было написано, как и на многих других кусочках Ауровиля: "частная территория", и чужих туда пускают за плату. Песчаный пляж от пальм спускался к голубым волнам, которые не уносили в море, а выбрасывали на берег, в отличие от Тривандрума. Купаться было прекрасно, и я не опасалась за Ясю, как ни бушевал океан.
           По пляжу индийская девушка носила кокосы: я взяла один, и попросила его расколоть, чтобы кроме жидкости непонятного вкуса съесть белую мякоть. Она сказала, что этот ещё не готов и принесла другой, аккуратно разрубив его опасного вида тесаком: я обратила внимание Яси на то, как ловко она это делает, залюбовавшись ею. "Вы русские?" — спросила девушка. "Вы понимаете язык?"— спросила я. "Нет,"— ответила она. "Вы понимаете характер,"— тогда сказала я. Она кивнула. Действительно, из всех загоравших на пляже лишь я проявила интерес к ней — другие относились к её действиям чисто функционально. Разносчица кокосов была естественным дополнением к кокосам — для нас же кокосы были только дополнением к ней. Это было столь разительно видно, что оставалось только удивляться!— Откуда в Ауровиле такой ясный уровень осознания?
           Индусы, конечно, пользовались своей чувствительностью к психологии для своих нужд, и продавец барабанчиков из Варанаси продал мне один за мою цену, для дочки, хоть я и не собиралась его покупать: воспользовавшись моей симпатией к Варанаси, и пожаловавшись, что торговля не идёт. Впрочем, этот контакт тоже оставил столь приятный след, что мы с Ясей потом, воодушевившись, долго играли на этом барабане и пели мантры на берегу: "Ом намо Нараяна" — "Ом намо Бхагавате."


                МАТРИ МАНДИР

           Но если до пляжа было недалеко: с километр — и коммуна "Аспирэйшн" как раз находилась на дороге, ведущей от центра в Пондичерри, то добраться до медитационного зала оказалось сложнее. В первый день я, позагорав до четырех, поехала туда в пять часов, и это оказалось поздно. Сначала я искала, где взять велосипед,—  помог индус, а западные люди коммуны, чуть подергавшись — свободных велосипедов нет — напрягаться не стали. Потом ехала: семь километров по извилистой дороге с безобразным асфальтом с дочкой на багажнике, и стали сгущаться сумерки. А поскольку фонаря на дороге не было ни одного, в седьмом часу я просто не нашла Матри Мандир.
           С асфальтовой дороги я свернула, казалось бы, в нужном направлении — но поскольку повороты в Ауровиле — наследие индийской логики, я заблудилась среди огромного числа широких проселочных дорог. Указателей, естественно, не было никаких, а если бы и были, то все равно бы я их не разглядела в той кромешной тьме, что царит в Ауровиле после заката. (Лишнее подтверждение, что это город солнца!) К счастью, мне попались французы: женщина с сыном на мотоцикле, которые остановились, удивились, что я так далеко заехала, и порадовавшись, что у меня с собой карта Ауровиля, объяснили, как мне вернуться домой. И что особенно кстати, на моем индийском велосипеде был фонарь.
           На второй день я приехала вовремя — к четырем, сколь было ни ужасно в самое жаркое время покинуть пляж и ехать час по жаре на велосипеде. С четырех до пяти выписывают пропуска и проходит официальная экскурсия осмотра храма Матери. Один пропуск выписывается для экскурсии, другой — для медитации. Пропуск бесплатный, но по дороге к Матри Мандир его проверяют неимоверно много раз. Дорожка к храму Матери ведет по саду, где стоят таблички с её девизом: "Silence" — "Тишина", как и внутри храма-додекаэдра, когда по спирали подымаешься в медитационный зал. И стоят охранники, которые следят за тем, чтобы экскурсанты долгий путь по саду: от входа до храма — шли по одному и не разговаривали, а в нужном месте снимали обувь. При экскурсии удается только заглянуть в зал: и, думаю, у каждого второго это оставляет неудовлетворение. Но этого оказалось достаточно, чтобы у меня возникло действительно сильное внутренне медитативное состояние. Вернувшись ко входу, я присоединилась к тем, кто решили провести там время после пяти — конца экскурсионного времени.
           Детей обычно на медитацию не пускают: чтобы не шумели. Но я сумела убедить японца, стоявшего у будочки, где выписывали пропуска, что моя дочка уже медитировала со мной и будет тихо себя вести; и он в виде исключения разрешил. Правда, индусам я про Ясю не сказала, и они на неё пропуск не выписали; а охранник уже у храма Матери сказал, что и на неё нужен пропуск. И пришлось ему звонить тому японцу по радиотелефону, и долго договариваться, что сегодня я уже возвращаться ко входу не буду: расстояния там очень приличные,— а назавтра, если решу прийти с Сияной, обязательно выпишу "meditational pass" и на нее.
           Когда идешь медитировать, в пропуске и журнале записывают время входа и выхода. При входе в медитационный зал вещи обычно оставляют снаружи. Интересно, что паспорта при всем этом не спрашивают, и служители писали то имя, которое я им говорила — делая при этом кучу ошибок. И то время, когда мне удобно было прийти. Все эти меры предосторожности просто для порядка — я брала туда часы и сумочку с фотоаппаратом (хотя, конечно, им не пользовалась). И если бы мне понадобилось по какой-либо причине пронести туда бомбу, взорвав недостроенный ещё додекаэдр со всеми его охранниками, то я бы это сделала без труда.
           Канцелярия с посещением сада и храма Матери отчасти достает и самих ауровильцев — на этой территории, за обычной для индусов колючей проволокой и под взглядами японских охранников, не чувствуешь себя вполне свободно. Об этом я беседовала с одним русским, который в начале своей ауровильской жизни тоже хотел её изменить. Но японцы ему сказали: мы вот сделали так, а вы, если хотите, делайте иначе,— и ему не хватило пороху менять порядок организации экскурсий и охраны территории. "Если открыть Матри Мандир для всех, туда индусы будут приходить семьями, как в свои собственные храмы, отдыхать и веселиться — и никакой Тишины не будет,"— таково примерно общее мнение ауровильцев по данному вопросу.
           Для индуса пропуск может стать преградой: у него должен быть какой-то культурный уровень. Человек должен проявить, что ему нужно в Матри Мандир,— но нашему брату это несложно. Русский берет такие барьеры с налету, просто от изумления, что такое может быть. Хуже, что в Матри Мандир из всех концов Ауровиля одинаково трудно добраться. Моя спутница лишь раз с трудом поймала рикшу, и медитировать уже не осталась. Ей повезло: какие-то люди на мотоцикле её добросили обратно засветло. А так предполагается полная автономия: если тебе нужен свет, вози лампочку. "У вас тут как-то плохо с централизацией,— сказала я русскому (он был одесситом).— Кто-то же должен отвечать за дороги?"
"Принцип организации Ауровиля — отсутствие централизации,— ответил тот.— Есть группа, которая строит дороги. Есть группа, которая отвечает за свет. Можно включиться в их деятельность." Я подробно не вникала в организацию Ауровиля. С одной стороны правильно: инициатива наказуема. Но с другой: дороги — коммерческий вопрос, а люди если живут своими нуждами, откуда возьмутся средства? Проще купить себе мотоцикл, чем пустить коллективный автобус.
           В Ауровиле нет общих мероприятий: зачем, если есть своя коммуна? На доске объявлений висит крайне мало предложений: разве массаж и аюрведа, предложения с более духовным уклоном — которых море в любом нашем магазине эзотерической литературы — тут не популярны. Есть ли где-нибудь такая литература, не знаю — разве привезена из других мест и лежит в частных домах. Ауровильцев объединяет только Матри Мандир. Но и то, наш хозяин, как и другие люди коммуны, не знали в точности, в какое время там экскурсии: их это не интересовало. У храма Матери Мирры продается несколько красивых открыток с фотографиями храма и сада и объяснением идеологии тишины, словами Шри Ауробиндо и Матери и планом Ауровиля. Это снаружи. Что внутри?
           "Оттого, что нет коллективной деятельности, общей атмосферы, не чувствуется и поток,"— сказала я ауровильцам из коммуны: бразильцу и японцу, а потом одесситу. "Это сложно: он то появляется, то исчезает. Чтобы понять Ауровиль, недостаточно нескольких дней,"— ответили они. И хотя они, по ауровильской привычке, совсем не собирались со мной беседовать, они бросились защищать Ауровиль: значит, все же было, что защищать.
           И как-то так вышло, что всю мою критичность компенсировало посещение храма Матери Мирры. Внутри медитационный зал круглый: в нем все сверкает белизной — может, в противовес окружающей индийской жизни, а может, это скрытый её идеал. Пол затянут белым полотном, при входе выдают белые гольфы, а внутри лежат белые подушки. Двенадцать белых колонн не доходят до потолка. Это отчасти создает впечатление, что белый купол висит в воздухе. Как и тишина: акустика такая, что эхо от упавшей на пол подушки отдается на весь зал. В центре стоит хрустальный шар, на который с потолка падает поток света. Он преломляется в эмблемах Шри Ауробиндо вокруг шара: и шесть шестигранников с лотосом посередине тенью рисуются на потолке. В нижней, зеркальной части хрустального шара — перевернутый маленький образ того, что находится на противоположной стороне зала. Себя не видно — но видно людей, медитирующих напротив: повисших вниз головой над круглой белой сферой.
           Впрочем, это не так важно — для того, кто у себя внутри. В абсолютной тишине храма Матери, которая столь тщательно поддерживается во всей километровой округе её сада, быстро возникает ощущение погружения, сосредоточенности и внутренней ясности: кто я, что делаю и куда мне надо. — У меня тут же всплыла отчетливая мысль, что мне просто необходимо съездить в Ананданагар или Анандашилу — и посмотреть альтернативные модели устройства духовных поселений: городов-коммун (чуть не сказала, коммунистических городов). Несмотря на все недостатки, которых не может не быть, за этими моделями — будущее. Они сами формируют будущее.
           В медитационном зале строящегося додекаэдра рождалось впечатление пустоты. В нем не было живой истории древних индийских храмов. Не было их радости: белое безмолвие прохладного зала создавало образ одиночества — чуть не одиночки, которую освещал лишь недостижимый тусклый верхний свет под потолком. Не было радуги цветов: хоть логически белый содержит все цвета, мертвенно-бледный свет — не замена разноцветью. Но тут присутствовало — будущее. И в техническом совершенстве шара, и в продуманном расчете акустики, и в самом молчании. Оно тут рождалось, в этой стерильной чистоте, убивающей даже микробы: это были его водолейские вибрации и энергии. Для этого сотворения мать Мирра придумала такое круглое яйцо, такой белый кокон. Чтоб что-то возникло, вначале нужно создать пространство. Согласно древним мифам, сотворению предшествует пустота.
           И вот то ощущение, которое появилось у меня: индийские храмы, живые и настоящие, остались там — а будущее уже присутствовало здесь, более настоящее, чем все существующее ныне. И его нельзя было списывать со счета. Сложно описать некую несомненность реальности, когда она кажется реальнее реального.— А говоря попросту, для медитации этот зал удивительно хорош! Сияна вела себя там тихо, и вышла по-взрослому счастливая и довольная, кружась по саду Матери с открыткой Матри Мандир в пакетике. "Ты что-нибудь там чувствовала?"— спрашивали её потом. "Энергию,"— отвечал ребёнок: задают же взрослые глупые вопросы. "Какую?" — "Вот такую:" и Яся очертила ручкой в воздухе быстрый-быстрый резкий зигзаг.
Мы вернулись в наше бунгало по темноте, но я уже знала дорогу. Яся устала скакать на багажнике по асфальтовым кочкам, и я остановилась в кафе европейского вида: наше внимание к нему привлек зеркальный аквариум с рыбками. Цены там были втрое дороже индийских, хотя готовили индусы (но все равно недорого). Пока мы ждали — хоть я сразу попросила побыстрее — погас свет, и официант сразу раздал свечки: видно, что здесь это происходило часто. Потом я купила бананов в индийском ларьке.
           На рассвете я снова поехала в Матри Мандир, пока спала Яся, и моя спутница — с нетерпением ожидавшая моего возращения, чтобы ехать дальше: в Ауровиле она чувствовала дискомфорт. Я же, благодаря уютному бунгало и хозяину, предоставившему его в наше полное распоряжение, отдыхала душой от Индии: её гостиниц и рикш, с которыми мне приходилось сталкиваться. Я вполне ощущала в Ауровиле наш, европейский образ жизни, который давал возможность по-привычному расслабиться.
           "Ауровиль — не Индия. Я не смог бы жить в Индии,"— сказал мне одессит. И мне кажется, я могла бы жить в Ауровиле: может, и есть какой-то смысл в его молчании — раз именно лозунг тишины подняла на знамя Мать Мирра? Хотя я могла бы жить в святых городах Индии: в Варанаси, в Мадурае или в Рамешвараме: но какие-то мои знакомые, которые в Индии бы жить явно не смогли, вполне смогли бы жить в Ауровиле. И может кто-то мог бы добавить этому цветущему поселению на зелёном морском побережьи тот русский момент единения, которого ему не хватает. Хотя всегда тяжелее исправить, чем строить заново. А с другой стороны, строить свои коммуны русским людям пока не удается. Не хватает ответственности каждого за себя самого — и умения уважать дела другого и его душевный комфорт и покой, что с избытком есть в Ауровиле.

                САМАДХИ ПЛЭЙС: МЕСТО ОСВОБОЖДЕНИЯ

           Так можно перевести то, что по-английски называется "Самадхи плэйс": могила Шри Ауробиндо и Матери Мирры в ашраме Пондичерри. Мы поехали туда, в последний раз искупавшись на ауровильском пляже. "У вас гостевой пропуск?"— спросил индус на входе в частную территорию пляжа. "Гостевого нет, вот медитационный,"— сказала я, и он нас пропустил. У моря, вздымавшего столь же высокие, сколь и безопасные волны, мы разговорились с женщиной из Москвы: она приехала в гости к мужу, который здесь работал в каком-то микробиологическом институте, кажется, по изготовлению лекарств. Женщине хотелось пообщаться: наверное, ей тоже не хватало общения среди неразговорчивых ауровильцев. Но моя спутница очень торопилась — ей быстрее хотелось в Маммалапурам и Мадрас: к костелу Святого Фомы, крестившего индусов,— и с такой целенаправленностью мне было никак не попасть в поток индийских чудес.
           Пока мы купались в девять утра, было пасмурно, и мы было порадовались удачному дню для дороги. Но когда автобус доехал до Пондичерри, над нами уже сияло голубое небо с таким же ярким солнцем, отбрасывавшем короткие тени от высоких домов. И пока мы с вещами дошли до ашрама, мы порядком устали. Мы даже не зашли в попавшийся по дороге белый храмовый комплекс за высокой стеной: такой же, как и везде. И отнюдь не порадовались, что при входе в ашрам надо снять обувь на противоположной стороне улицы — а вот вещи там на хранение не принимают.
           Вокруг самадхи плэйс во дворе ашрама было не очень много места, но много людей, сидящих поодаль: пришедших сюда медитировать. И много живших в ашраме стариков: мужчин и женщин в белой одежде. Мы подошли к совсем пожилому индусу, сидевшему на табуреточке и, видимо, исполнявшему роль охранника, и спросили, где здесь можно оставить вещи. Он показал на место рядом с собой. Видимо, люди не часто бывают проездом в таких местах.
           Белый постамент могилы украшен цветами, из которых на нем дважды в день выкладывается символ Шри Ауробиндо: шестигранник с лотосом — и индийская буква "м" (мать Мирра или ом). Люди несут на неё цветы, ещё и ещё, которые служители периодически убирают, освобождая место для новых. Пришедшие становятся на колени и прикладываются к постаменту лбом, подолгу оставаясь у могилы, и это выражение почитания и скорби подобно оплакиванию недавно умершего, душа которого слышит и воспринимает все, что происходит вокруг. Люди безусловно верят, что дух Ауробиндо витает где-то тут. Над могилой вместе с людьми склонилось большое дерево: как священное древо Шивы посреди храма двора, где при входе следует снимать обувь.
           Пепел Мирры похоронили в могиле Ауробиндо, покинувшего тело на 33 года раньше нё: самадхи плэйс — место их совместного освобождения. Что такое место их самадхи: их Освобождения? Здесь возникает то же отношение амбивалентности, что и к умершим на церемонии похорон: мы провожаем их туда, куда им нужно: к Богу или в сияющие сферы высшего разума.— А может, это они нас туда провожают. И "самадхи плэйс" звучит просто как "место просветления": людей, приходящих отдать дань светлой памяти Шри Ауробиндо и Матери и остающихся здесь медитировать с этой целью.
           Могила в Индии, где нет кладбищ (кроме тех, что относятся к мусульманской традиции, и буддийских ступ, которые лишь абстрактно напоминают о святых), имеет более символическое, чем реальное значение. Индусы кремируют умерших, и лучшее место для праха — воды Ганги. Чтобы дух как можно быстрее освободился, тело лучше всего сжечь, не оставив душе ничего: никакой земной привязки. Я никогда не могла понять, зачем сожгли тело Матери Мирры, если она хотела, чтобы оно оставалось лежать нетронутым: как тела христианских святых. Если она считала, что тело может воскреснуть,— если она хотела, чтобы оно воскресло. Мирра выросла и получила образование в христианской стране, как и Шри Ауробиндо. Но индусам согласиться на естественный христианский обычай, видимо, столь же сложно, как христианам — принять индуизм. Особенно когда речь идет о реальном действии: о значимом акте. Если отбросить консерватизм и недостаток веры, индусы просто не могли решиться оставить душу своей любимой святой старицы мучиться в её высохшем, но очень живучем теле.
           Ученик Матери Сатпрем пишет, что эта кремация отбросила человечество назад в его эволюционном движении. Может, и нет: если считать, что всё, все процессы, которые человек производит в себе самом, совершаются и в ноосфере. В человечестве и ради его плоти и крови,— и ничто из совершённого: из совершенного — не исчезает бесследно. Но почему не поставить последний эксперимент — если Шри Ауробиндо и его сподвижница всю свою жизнь посвятили эксперименту? Ведь надо же уважать последовательность мысли! Или на это были способны лишь средневековые схоласты и алхимики, да наука советских времен? Сохранила же она зачем-то тело Ленина?
           (Правда, Ленин сохранять свое тело не просил: он был одержим совсем иной идеей — и занимался как-то совершенно другими вещами, чем Ауробиндо и Мать Мирра. Сохранить из наследия создателя первого в мире эспериментально-социалистического государства стоило бы другое. Советский Союз, например. Или известный лозунг: "Человек может стать настоящим коммунистом только тогда, когда обогатит свою память всеми знаниями, накопленными человечеством." О разорванность человеческой мысли!)
           Мы с Ясей долго сидели около усыпанного цветами постамента на ступеньках лестницы — ведущей в жилые комнаты ашрама, расположенные вокруг двора. Моя спутница прислонилась к дереву у могилы: как русские женщины в возрасте любят прислоняться к деревьям, испытывая с ними взаимный контакт. Но с двенадцати до двух — место самадхи закрывается: покрывало из цветов с могилы убирают и потом выкладывают новое. Пора было на автобус: ехать в Маммалапурам и Мадрас. И тут моя дочка и моя спутница дружно захотели остаться в Пондичерри.
           Это можно было понять — но нельзя предвидеть. Если это предусмотреть, легче съездить в Пондичерри без вещей, осмотреть город и вернуться ночевать в Ауровиль — что я советую в аналогичном случае. В Ауровиле: его коттеджах и гэст-хаусах посреди цветущей зелени садов — лучше жить. А в Пондичерри нужно время — чтобы вполне ощутить тот реальный сплав индуизма с христианством, который оказался столь близок нашему восприятию в месте Освобождения. Но разве можно предугадать, что для ребенка и пожилого человека могила людей, о которых они имели не самое ясное представление, окажется столь притягательным местом, что им захочется провести там по меньшей мере день?
           Поскольку я не доотдыхала в Ауровиле, у меня не было никакого настроения опять разыскивать гостиницу. Глядя на количество людей вокруг, я не думала, что есть какой-то шанс остановиться в ашраме. Все же я спросила у пожилого индуса, охранявшего наши вещи, где тут можно остановиться. Он сначала, видимо, не понял смысл решаемого нами вопроса, но глядя, что мы долго не уходим, проводил нас в комнату, где за столом сидела тоже немолодая уже индуска. Она спросила, откуда мы, и протянула нам листочки с портретами Шри Ауробиндо и Матери Мирры, и конвертики с засушенными лепестками растений ашрама. Я сказала, что три года назад была в ашраме "Ауровеллей" в предгорьях Гималаев, руководитель которого учился здесь; она ответила, что хорошо его знает. К сожалению, взятые с собою вещи и вопрос с остановкой очень мешали: я совсем не была готова к общению — даже не спросила её впечатления о Матери Мирре, мы просто поблагодарили её и попрощались. Старик-индус тем временем принес Сияне цветок: из комнаты Ауробиндо. А потом вызвался нас проводить за пределы ашрама к его столовой и гостиницам.
           Мы медленно прошли с ним несколько улиц, миновав ещё один индийский храмовый комплекс. Но в столовую выдавали талоны только после размещения в гостинице, притом лишь на следующий день — обычная скорость индийской канцелярии. А в ближайших ашрамных гостиницах для иностранцев не было мест: надо было ехать куда-то на рикше через восемь кварталов, и это было уже не для нас. Февраль — самый пик наплыва туристов в Пондичерри: зима, не так жарко и вдобавок праздник — день рождения Матери. Поэтому с местами в это время проблемы. Я было сказала, что нам не обязательно комнату для иностранцев, можно и для индусов. Но индус в гостинице, взглянув на наше семейство, ответил, что это нам не подойдет: двух-местных комнат для индусов нет.
           Наш старичок-провожатый поделился с нами сладкими шариками и хлебом от своего обеда: больше он ничего для нас сделать не мог. Мы распрощались с ним и, купив на улице фрукты, пошли посмотреть на море: в послеполуденной жаре я лелеяла надежду, что Яся там искупается. Однако морской берег в центре Пондичерри завален острыми глыбами, о которые с силой разбиваются волны той высоты, что и везде на юге (кроме Рамешварама). Может, на окраине ситуация лучше, но мы туда не поехали. А направились к автобусной остановке через парк: где вымыли фрукты и освежились под струей воды, поливавшей траву вокруг из фонтанчика водопроводной трубы.
           Потом мы сели на автобус в Маммалапурам, где билетер согнал мою спутницу с заднего сиденья, чтобы усадить туда двоих мужчин: только она порадовалась, что села одна у окна! Вдобавок он взял с иностранок двойную цену за билет: как до Мадраса. Моя спутница не могла успокоиться всю дорогу. Надо же, бывают и такие индусы — нет идеального народа! Чем-то она ему не понравилась — может, ему вообще не нравились иностранцы, а может, это было лишним подтверждением того, что в Индии не стоит носить юбку до колен, даже если жарко.       А по дороге, шедшей вдоль береговой полосы, мелькали обычные индийские поля и храмы, коттеджи, хижины и буйволы с разноцветными рогами: ситуация здесь была оживленнее, чем на юге. И внешне всё это разнообразие очень напоминало Ауровиль, живущий своей жизнью и сочетающий индийский быт с западной предприимчивостью, отвоевывая у Индии её территорию — уже не оружием, а идеей духовности и многонационального строительства.
           Чем он станет? Превратится ли сеть ауровильских поселений в город или останется более комфортной для жизни деревней? Скорее второе. Он останется колонией иностранцев в Индии, любящих её природу и её жару, и научившихся ладить с её иссиня-коричневым населением: использовать его в своих целях и сотрудничать с ним — как тысячелетия назад это делали светлые арии. История повторяется. Может быть, более образованные пришельцы научатся ценить качества местных обезьян-индусов и по-настоящему понимать культуру Индии — как некогда восприняли её арии, искушенные в своем священном писании Вед. Может, и нет. Но центром Ауровиля и средоточием интереса к нему будет Матри Мандир — куколка нового мира, где пестуется и возникает какой-то пока невидимый образ будущего.