Лик

                Лик.




Он стоял рядом с бабушкой, лежащей на тахте, заправленной облезлым ватным  одеялом. Смотрел на её осунувшееся лицо: щёки впали, две носовые глубокие  складки сильнее подчеркнули её злобное лицо. Даже сейчас, умирая, её лицо не  разгладилось, не приобрело черты той далёкой привлекательности,запечатленной на  уже выцветших фотографиях. Всё её лицо испещрено сетью морщин, пигментных пятен и  возрастных бородавок. Седые, но всё ещё густые патлы, раскинулись на старенькой  подушке, когда-то вышитой болгарским крестиком.

Нитки мулине от частых стирок стали белесыми и торчали рваными концами,  сплетаясь с её неряшливыми волосами.
Одна её рука лежала на груди. Фланелевая, непонятного чернильного цвета блуза, только сильнее подчёркивала увядание плоти. Серая с мелкими блеклыми  цветочками юбка ниже колен, а внизу, прикрывая её ноги, лежал домотканый то ли коврик, то ли плед.

Он протяжно вздохнул, но так и стоял рядом. Его бабушка умирала, умирала молча, как-то остервенело. Жила так же стервозно и за эту стервозность и сволочизм её никто  не любил. 
Но впервые, в нём шевельнулась, там в душе, жалость и печаль.
Его бабушка умирала. Она наказала ему никого не звать.
-Дай мне умереть спокойно, не хочу видеть упырей, которые с радостью будут  смотреть на мою кончину. Стой рядом. Жди, и ты скоро отмаешься от меня. Достала я  тебя. Прости. 

-Может, когда моя душа отлетит, прилетят ангелы и увидят тебя, горемыку, и помогут.
Такой длинный монолог от неё, слышал впервые. И впервые почувствовал в бабушке  какое-то подобие нежности к нему. 

Она умирала и держала крепко, обхватив усохшей ладонью его тонкие бело-розовые  длинные пальцы. Он смотрел на эти, обтянутые пергаментной кожей, костяшки фаланг: сколько раз она этими костяшками стукала его в лоб, приговаривая: - бестолочь,  зачем ты живёшь, чего ты добьёшься в этом паскудном мире?
И стучала больно и долго в его лоб, словно перед ней была дверь в тот мир, который  она ненавидела.

А сейчас умирая, так крепко и так просяще, боясь отпустить его одного, держалась за его тоненькую ладошку.
Она лежала, закрыв глаза и, казалось, не дышала. И только вздутая жилка на виске  медленно пульсировала.

Он не плакал, нечем. Всё выплакал, забираясь на чердак, от одиночества, от ненависти  и злобы единственного родного человека, его бабушки. Он не помнил своей матери, умершей от белой горячки, когда ему было почти два годика.
Бабушка всегда осыпала его мать проклятиями, что на её голову свалила такую  обузу, как этого, непонятно от кого, нагулянного внука. После смерти своей дочери, она продала однушку в городе и переехала в деревню. 
А теперь умирает. Не ожидая от самого себя, сам обхватил пальцами её ладонь. Она чуть встрепенулась, разом стала такой беззащитной и маленькой. Почувствовала его ласку и её это обезоружило, как признак его предчувствия, что вот-вот за ней  придёт костлявая.

По её рытвинам щеки потекла слеза и его это так поразило. Разве она может  плакать, только сейчас, в свои двенадцать лет, он понял вдруг разом: вся её злоба, раздражение, стервозность, была защитной маской, под которой она скрывала страх и беспомощность перед перипетиями судьбы, где она несла ответственность за мальца, которого оставила ей непутёвая дочь.

Там наверху, на чердаке, плача, в сердцах шептал, желая ей смерти. А сейчас его  бабушка умирает, и ему стало так страшно от той пустоты, которая медленно и неуклонно сдавливала его худенькое тело.
Деревня вымирала и детей в ней не было, только он один. На лето приезжали знакомые, дачники с детьми, но он ни с кем не знался, да и бабушка цыкала, пресекая какие-либо контакты.

Бабушка, отдав последние силы на монолог, молчала, молчал и он.
Неожиданно ему пришла мысль, он даже вздрогнул. Старая почувствовала его смятение, так и не открывая глаза, вдруг ясно и спокойно произнесла: ну, что ещё?
-Бабуля, я сейчас, я тебе принести что-то  хочу.
Открыв один глаз, скосив в его сторону:- Неси.

Оторопело на неё посмотрел: она всё знает, но откуда, он хранил это в тайне.  Торопливо поднимался по треснувшим жёрдочкам деревянной лестницы. Там в углу, вытащил, так им охраняемое, своё богатство. Посмотрел, перебрал и выбрал одну.  Бережно держа в руке, осторожно опускался по лестнице.
-Бабуля, бабуля, я тут - он дотронулся до плеча бабушки. Она тяжко вздохнула просипев: - показывай, Сергуня.

Опешил, она никогда так к нему не обращалась.
Вытянул руку, приподняв её вверх, чуть поодаль от её лица. Аккуратно вырезанная  белесая картонка из под вина. Эти коробки выбрасывала продавщица магазина, тётя Нюра, и она разрешила ему их брать. 

Бабушка раскрыла глаза и её лицо вдруг преобразилось, глаза засветились. Узкие губы  зашевелились, словно она, что-то хотела сказать. 
Смотрел в лицо бабушки и впервые увидел её такой, как на тех старых фотографиях. Оно у неё было светлым и счастливым. Она смотрела на поразительно красивый Лик Господа, нарисованный углём на белом картоне и этот ЛИК СВЕТИЛСЯ. 
Она в последний раз, за долгие годы — улыбнулась, и её рука нехотя, безжизненно  сползла вниз.
А её внук положив картонку ей на грудь прижался к холодеющей щеке бабушки и разрыдался, сквозь слёзы прошептал.
-С Рождеством, бабуля.


26  декабря  2015