Живая вода детства

Как что-то самое отрадное из детства вспоминается тихий родничок под кривой берёзой на дне полевого овражка. Мимо него, поверху, потерянной ниточкой вилась  тропинка, по которой мы обычно ходили в дальний в лес. Сбежишь по неровному склону, упадёшь на колени и, наклоняясь над маленькой ямкой всё ниже и ниже, всматриваясь в своё отражение, наконец, прикоснёшься губами к воде. А вода в родничке совсем не ледяная, только лишь прохладная, мягкая и как будто сладкая. Может быть, и пить-то не хочется, совсем недавно из дома. А пьёшь и не можешь оторваться. Поднимешь голову, смотришь, мама с сестрой уже далеко ушли. Умоешься напоследок, вскочишь и легко, словно ветром тебя понесло, взбежишь наверх, догонишь родных и идёшь дальше весело, вприпрыжку.
Все в Кольцове раньше знали, что это Гридин колодец. Почему «Гридин», никто мне так и не рассказал, ни тогда, ни потом. Да ведь и большинство старинных топонимов неизвестного происхождения. Взять ту же речку Ожжёнку, истоком которой является этот скромный  родничок. Слышал я варианты происхождения её чудного имени. Мол, на берегу её обжигали то ли известь, то ли кирпичи. Вполне возможно, строили ведь раньше из материалов местных – и к слову сказать, качество их до их пор восхищает. Возьмёшь кирпич двухсотлетней давности изготовления, а он крепче нового.
Речкой Ожжёнку можно назвать с большой натяжкой. А уж вначале  она и вовсе еле заметный ручеёк с ржавыми камушками, теряющийся в траве и кустарнике. Правда, в верховьях её давно ещё перегородили плотиной и получился небольшой прудик. В старые времена возле него обычно наше деревенское стадо становилось на полдни и мама ходила сюда доить корову. Помню себя здесь, совсем маленького, лет пяти, не больше. Большие ребята прыгают на плот и отплывают на середину, а меня не берут. И мне обидно.
А лет пятнадцать назад плотину подняли, да так, что вода затопила весь овражек, и место, где был родничок, заболотилось, заросло густой травой. Через пару весенних паводков плотину снова размыло, а родничка уже не найти. Как-то незаметно сочится водичка, подпитывая болотце, да и тропинка, по которой давно никто не ходит, затянулась дёрном.
Но снова про Ожжёнку… Если спуститься к ней чуть ниже прогонов – это место, где утором стадо выходило за деревню и возвращалось обратно вечером – то видишь уже не ручеёк, а речушку. Она то резво журчит среди крупных тёмных кремней, то плавно струится по илистому неглубокому дну, то замирает в мрачных бучилах. Было время, когда в ней даже водилась рыба. Правда, всего одного вида. Мы называли её – огольцы. Рыбёшки скользкие, вертлявые, вроде крошечных налимов. И охотились на них с обыкновенными вилками. Осторожно поднимешь большой плоский камень, видишь двух-трёх замерших рыбёшек, выбираешь жертву и медленно подводишь остриё вилки как можно ближе. Затем резко выбрасываешь руку вперёд, и если ты достаточно ловок, то поднимаешь вилку с добычей. А в больших бучилах огольцов ловили на удочки. Улов обычно доставался котам, хотя при желании и пожарить можно было до хруста – не наешься, но полакомишься.
Толку от них не было никакого, кроме детского развлечения. Но всё же жалко, что в восьмидесятых, когда построили новый большой животноводческий комплекс – скотный, как называли его по старинке в деревне – и по ближайшему оврагу стали стекать в Ожжёнкунавозные смывы, вся рыбёшка передохла, да и остальная мелкая живность сильно сократилась. Даже приличного ручейника теперь не найдёшь.
Если идти вниз по течению, тона отрезке от прогонов до моста можно заметить, что когда-то здесь был каскад из трёх прудов. И судя по размерам остатковстарых плотин – очень немаленьких. Наверное, и рыба тут водилась настоящая. Сохранилась фотография начала века, на которой местный помещик М.М.Осоргин с семейством и их родственники Трубецкие ловят рыбу в пруду села Сергиевского.
У моста, как раз на полпути к устью, напитавшись попутными ручейками, Ожжёнка глядится крохотной, но бойкой речушкой. До Оки ей бежать ещё километра полтора. И путь её непрост. Невольно думаешь, сколько веков она течёт, если при всей своей слабости успела проточить огромный овраг, да не только в рыхлой земле, а и среди толстого слоя древних известняков. Склоны его поросли березняком, и если в грибную пору не лень пробежаться по крутым тропинкам, наверняка наберёшь за полчаса на жаркое кривых, но бодрых подберёзовиков и розовых сыроежек. А там, где лесок заканчивается, на открытом солнцу склоне среди огромных камней можно бесконечно лакомиться невероятно вкусной и ароматной полевой земляничкой, мы её называли горной клубникой. Не стоит только очень забываться, поскольку это каменистое и тёплое место просто рай для гадюк.
Что странно, ниже моста Ожжёнка уже не становится ни шире, ни глубже, хотя роднички и здесь встречаются. И уж совсем удивительно, что выбежав в пойму Оки, она вдруг начинает снова превращаться в крохотный ручеёк, а потом и вовсе исчезает. Всё, дальше лежит сухое русло, по которому только в весенний паводок да в сильные затяжные дожди бегут мутные потоки воды.
***
Левее, метрах в пятистах от Ожжёнки, в самом начале длинного лесистого спуска к Оке бьёт родник, имя которому Воровской колодец. Не местные иногда путают и называют его Разбойничьим. Вроде бы естественная оговорка, как и я думал раньше. Но не так давно услышал совсем другое объяснение этого названия, и связано оно с инженером, который провёл от родника до барского дома настоящий водопровод. Электричества тогда, разумеется, не было и для подъёма воды на высоту, да чтобы перегнать её за полкилометра, он изобрёл хитрый механизм, который работал силой той же воды, бьющей из родника. И фамилия этого инженера была Воровский. За достоверность не ручаюсь, поскольку документов его не видел. Но почему-то верится, что это именно так. Кстати, керамические водопроводные трубы, которые вели к усадьбе, находят под землёй до сих пор.
Говорят, вода в Воровском колодце лечебная. И этому я верю тоже. Во всяком случае, сделаешь несколько осторожных глотков, чувствуя, как от холода сводит зубы, и в голове становится светлее, на душе – легче. И даже известны мне достоверно реальные случаи излечения. Моя сестра прополоскала ледяной водой больное горло – и прошло. А не так давно мой хороший знакомый, много лет страдавший псориазом, окунулся в купель, в которую стекает вода из родника. Встречаемся через несколько месяцев, почему-то зашла речь о целебной силе Воровского колодца, и он вдруг поднимает рукав и с удивлением говорит:
- А у меня ведь и в самом деле прошло… Я только сейчас понял почему. Конечно, лекарства помогли, но раньше я их много лет принимал, и никакого результата. А теперь – видишь?
Рука была чистой.
Родник этот спокойный, но с характером. С детства помню его с остатками деревянного сруба, не особенно ухоженным. Разве что иногда кто-то обновлял желобок, чтобы удобнее было набирать из него воду. А несколько лет назад сделали на спуске к нему крепкую железную лестницу, вверху и внизу поставили беседки, ещё ниже – купель. Сам же родник решили забрать в бетонное кольцо. Поставили кольцо, а воды в нём нет. Родник бьёт справа. Заложили справа глиной. Он ушёл влево. Заложили слева. Он вынырнул метра за два от кольца. Несколько дней пришлось трудиться, чтобы направить его в нужное русло.
Ещё метров через триста – Поповский колодец. По вкусу воды и поведению он почти близнец Воровского. Но тут с происхождением названия не ошибёшься. Рядом с ним стояла церковь, церковно-приходская школа и конечно дом, в котором жил местный священник. Церковь в пятидесятые разобрали на кирпичи, осталась одна колокольня. Зданию школы повезло больше. В нём в советское время по очереди были педагогический техникум, местная школа, детский дом, база отдыха крупного завода, а теперь летний детский лагерь. Потому оно и не только сохранилась, но и приросло площадью. А дом священника… Стоит ближе к кладбищу старый дом не в местном стиле, сложенный из тёмно-коричневых брёвен. Вероятно, здесь и жил батюшка. От него тропинка как раз к роднику и ведёт. Чуть ниже родника избушка водокачки, которая подавала воду в детский дом. Моя мама, бессменный завуч детдома почти в течение тридцати лет, считала, что воспитанники детдома очень мало болели, в том числе, и благодаря замечательной воде из Поповского колодца.
***
Вырытых колодцев в Кольцове немало. Всех я, может быть, и не знаю. Тем более теперь, когда каждый старается иметь свой источник воды,  а при современной технике это не так уж трудно. Но, как сейчас, помню вкус воды из двух. Когда мы больше полувека назад только поселились во вновь построенном доме, то сначала ходили метров за сто, за болотце, на Зиновкин колодец, названый так по имени ближайших к нему жителей села. И наверное для меня навсегда вкус колодезной воды – это вкус воды из Зиновкина колодца. В нём особенно чувствовались холод и тяжесть, и ещё что-то словно металлическое, может быть, потому что воду приносили в больших оцинкованных вёдрах. Выпьешь несколько глотков – и уже напился.
Хотя в таких же вёдрах приносили воду и из нашего колодца. Его уже в конце шестидесятых вырыл сосед дядя Лёня. Нрав у нашего соседа был мягкий, нам, детям, было с ним легко, уютно. Трудился он не спеша, но без устали – и в колхозе электриком, и у себя в обширном приусадебном хозяйстве. Так же и его колодец… Тихие песчаные ключи на дне постоянно подкачивали мягкую прохладную воду, которую и пить было приятно, и умываться. Гости из Калуги всегда удивлялись, как обильно пенится у нас мыло, как трудно его смыть и какая мягкая кожа становится после  умывания. Проблемы возникали весной, когда таяли сугробы и поверхностные воды попадали в колодец, и вода в нём остро пахла силосом. Это было ещё в те времена, когда мимо лежала санная дорога и по ней возили квашеную сочную траву из силосной ямы на скотный.
Сруб для колодца делали из осины, которая меньше другой древесины боится воды, но всё же через несколько лет приходилось его менять. Однажды по случаю заменили его на новый, изготовленный из чёрной пластмассы. Думаю, лет тридцать с тех пор прошло. А этим летом заметили, что и он треснул. Поставили бетонное кольцо. Долго не оседала муть, только осенью стало видно дно. Если всё будет нормально, если люди будут здесь жить, чистить его, заботиться о нём, то много лет будет стоять. И внукам, и правнукам хватит.
***
Давным-давно вода из колодца стекала, а ещё раньше просто сочилась из земли, в небольшой прудик. Ко времени нашего появления здесь его уже подзатянуло илом и привольно в нём было только лягушкам да тритонам. Но мне до сих пор снится, будто я сижу на травянистом берегу с удочкой и ловлю рыбу. Сладкие сны.
А вот другой пруд, настоящий, глубокий, рыбный был за овражком в трёх минутах от дома. Помню ещё, как его рыли, как бульдозер ползал по глубокому дну. Потом – как медленно он заполнялся водой. Ещё позже – как появились в нём стайки карасей, они выплывали на солнце, грели тёмные спинки. И наконец, страстную рыбалку, когда целыми днями сидишь с удочкой на берегу и ждёшь, что клюнет самый большой карась.
Вода в пруду была тёмно-зелёного цвета и прогревалась рано. Ярко помню какой-то День пионерии – 19 мая. Было жарко так, что после линейки нас повели купаться. И все берега пестрели белыми рубашками и красными галстуками.
Но срок у такого пруда не слишком большой. Каждый паводок наносит в него новый слой ила, и через полвека это уже слегка заболоченный участок земли, по которому можно смело ходить в сапогах. Впрочем, это я сейчас так говорю, а в детстве пруд казался вечным.
В этом году проредили высокие ракиты и ивняк, которым густо обросли берега. Говорят, что пруд скоро собираются чистить, а по сути вырыть заново. Может быть, ещё удастся посидеть с удочкой на берегу и окунуться жарким днём в его мутную тёплую воду. Вспомню, наверное, как я учился плавать по-собачьи. Как мне – маленькому – подвигом казалось переплыть на другую сторону, а потом и на плотину.
Да, именно здесь я почувствовал, что вода держит меня, что не надо её бояться, что можно быть свободным  и плыть-плыть, пока не недоест.
Позже уже подростком я иногда пускался долгое в плавание по Оке с ощущением, что это и есть моя родная стихия. Плывёшь к другому берегу, и без передышки обратно, и снова к другому – так, что сносит тебя всё ниже и ниже по течению, и нет ни усталости, ни скуки, одна живая радость.
***
В Оку сливаются все наши речки-ручейки. Много хорошего она дарит людям. Начнёшь вспоминать все купания, рыбалки, прогулки… Долгим окажется этот очерк, если даже самое интересное записать. Да просто, когда лежишь на берегу, греешься на солнце между заплывами, - сколько изумительных запахов уловишь, сколько прекрасных картин узришь, сколько светлых мыслей придёт в голову, но конечно ещё больше чувств – волнующих и возносящих. Прекрасна и зимняя река. В солнечный день вся пойма залита таким сияющим светом, что  кажется, и сам светишься насквозь. И летишь на лыжах по долгому склону, всё набирая скорость и уже не чувствуя земли под собой, да и себя обычного не чувствуя – сама смелость, порыв и восторг. А весна… В детстве, как только начинал таять снег, мы всегда с нетерпением ожидали начала ледохода. Особым везением считалось застать момент, когда на твоих глазах треснет ледовый покров и двинется всей массой вниз, раскалываясь на отдельные льдины. Но это бывало редко. Обычно приходишь раз – лёд стоит, приходишь другой – лёд отошёл от брега, но по-прежнему стоит… А потом тебе сообщают, что всё уже свершилось. Но и это хорошо. Идёшь смотреть разлив и ледоход. Это всегда впечатляет. И очень запомнилось, как все дети от малых до старших собирались вместе, брали пирогов, еды всякой, чаю и шли на берег. Жгли костёр, ели-пили, играли. Среди праздников моей жизни – эти совсем особые, подаренные ни за что, просто так.
Но вода не всегда добра к человеку. Особенно если он сам забывает об опасности. Как это было однажды… Мы с мальчишками катаемся на льдинах. Была у нас такая запретная, но особенно сладкая забава. Я тоже нахожу себе ледовый осколок покрупнее, вскакиваю на него, отталкиваюсь палкой от берега. И вдруг чувствую, как меня подхватывает течение и на перекате несёт к середине. Моя палка тут бессильна, оттолкнуться больше неотчего, грести тоже бесполезно. Вижу, как мальчишки на берегу бросили свои дела и смотрят в мою сторону.
- Не бойся! - кричит один.
А что не бойся, что делать-то…
Но может быть, его крик придал мне безрассудной смелости. Я прыгаю на соседнюю льдину, с неё на следующую и так добираюсь до берега.
Друг, наверно, тот же самый, что кричал «не бойся», говорит задумчиво:
- А могло вместо льдины быть и крошево…
Я тут же представляю, как проваливаюсь ногой, а потом и всем телом, а потом и с головой в ледяную воду.
Но ничего ведь не случилось, я твёрдо стою на берегу,  а потом снова куда-то бегу со всеми. У мальчишек в деревне всегда много своих дел… А маленькое происшествие уже забыто. Только потом, через много лет оно вспоминается,  и понимаешь, что река не зря тебя припугнула: не шути со мною, мальчик.