Малая родина

Родился я 24 августа 1963 года в г. Архангельске. Это прославленный портовый город, внесший огромный вклад в укрепление России. Первый порт России, а до появления Санкт-Петербурга – единственный. До 1993 года я жил в этом городе. А точнее - в особом районе, в поселке Соломбала. Это район моряков и корабелов. Один из островов дельты Северной Двины. Здесь Петр Первый основал первую в России государственную судоверфь. Здесь делали деревянные корабли в т.ч. и для русского черноморского флота, которые участвовали в войнах с Турцией. Здесь жили моряки. И в том доме, в котором жил я, тоже жили моряки. В 1966 году поэт и журналист Михаил Скороходов написал такое стихотворение про Соломбалу («Соломбальская сторона»):

Сотни лет кузнецы и литейщики
Жили здесь – со времён Петра! –
Знаменитые корабельщики,
Соломбальские мастера.
Белопарусные красавицы
Поспевай-принимай, Двина,
Пусть Россия умельцами славится,
Пусть запомнит их имена.
И Октябрьская революция
Неспроста завод назвала
Гордым именем "Красная Кузница" –
За большие его дела.
Величавая, сердцу близкая,
К берегам прильнула Двина,
Есть в Архангельске своя Выборгская –
Соломбальская сторона!

 Мое детство прошло в центре Соломбалы, в 12-квартирном деревянном доме на тихой улице Красных Партизан. Впрочем, по сравнению с другими улицами Соломбалы эта улица была не такая уж и тихая: по ней ходил трамвай. Сначала каждые 18 минут, а потом – каждые 12 минут. Точнее, каждые 12 минут туда, и каждые 12 минут обратно. Линия проходила прямо под окнами, так что мы по полосам на экране телевизора (помехи) и по перестуку колес всегда знали, когда мимо нас прошел трамвайчик. Линия была однопутная, через определённое расстояние были устроены разъезды. Трамвай ждал встречного. Этот маршрут соединял еще один рабочий район – Сульфат – с городским трамваем, и проходил через всю Соломбалу и через весь Сульфат.

А Сульфат – тоже интересный поселок, но возник он в годы первых пятилеток в связи с так называемым Сульфатстроем – Соломбальским целлюлозно-бумажным комбинатом. И распознать наш трамвайчик можно было по характерному запаху этого завода. Потому что запах из него не выветривался. «Почему не выпускают духи “Сульфат”?» – острил один мой одноклассник (приезжий, учился у нас всего год).

А другой маршрут трамвая шел через Соломбалу в Маймаксу. Там своя специфика – лесозаводы, лесобиржи, лесной порт, гидролизный завод. И этот трамвай пах щепой и спиртом, который делали из щепы на гидролизном. Но от нашей линии он отворачивал за одну остановку. В детстве это казалось очень далеко, и мы на нем не ездили. Соломбальский трамвай – часть моей жизни и часть моих воспоминаний о детстве.

Дом наш был деревянный, без каких-либо удобств. В середине 70-х сделали баллонный газ. И все. Отопление печное. Дрова привозили и сваливали во дворе. Надо было убрать их в сарай. Все дети двора помогали друг другу убирать дрова. Сегодня привезли дрова моей семье, и все дети помогают мне. В другой раз привезли дрова соседям, и я иду помогать убирать их своим друзьям. Не так это было просто для маленьких детей. Привозили так называемые «стульчики» – обрезки досок с лесозаводов и бирж. Иногда на торце стояло красное клеймо. Это значит, что доска предназначалась на экспорт, но была забракована. Или просто от доски лишнее отрезали. Сортировка леса на экспорт проходила строго. Доски не сразу отправлялись потребителю. Сначала они проходили естественную сушку в пакетах на биржах. Для сушки доски складывались особым образом. Некоторые подростки моего двора летом работали на такой укладке. Рассказывали, что работа тяжелая. Доски надо было уложить в строгом порядке. В случае если в пакете какая-то доска лежала не так, заставляли пакет перекладывать. А работа была сдельная. Я на лесобирже не работал.

Обеспечение семьи водой было моей обязанностью со второго класса. Сначала ходил на колонку с трёхлитровыми ведрами, потом с пятилитровыми, ну а потом уже как взрослый мужик – с десятилитровыми. Вынос помойки тоже на мне. Сколько воды принесешь, столько и вынесешь. Особенно тяжело было, когда проводилась стирка. Но постельное белье мы отвозили в прачечную. А мелкое когда дома стирали, а когда у знакомых, которые тогда уже получили благоустроенные квартиры.

В баню я иногда ходил на морские суда. Когда соседи были не в море, мать просила их сводить меня на судно помыться. Суда были благоустроенные, там был и душ, и сауна. Я ходил по теплоходу. Водили меня и на мостик, и в машинное отделение, и в кают-компанию, и по каютам. И хотя я не бредил морем, конечно, мальчишке все это было интересно. Но цель этих походов туда была не романтическая, а приземлённо-бытовая.

Детская жизнь состоит не из забот, а из игр. Все свободное время мы были на улице. Двор наш для детей был не оборудован. Но были сарайки, по которым мы носились, перепрыгивая с одной на другую. Зимой катались на лыжах, бегали на насыпь трамвайного моста через речку Соломбалку. По вечерам я любил катать малышей на санках. Сцепляли несколько санок поездом, и я представлял, что я – машинист на железной дороге и тащу состав. Сугробы тогда были огромные и мягкие как пух. Мы прыгали в них с пожарной лестницы. Валялись, кувыркались, возились, боролись. Домой приходили все в снегу, снизу доверху! Развешивали все белье, от пальто до трусов, у печки сушиться. Летом играли в войнушку, в том числе и самопалами, стрелявшими деревянными пульками (брусками). Самопалы делались элементарно: к доске прибивали бинт-резину, которую натягивали, закрепляли бельевой прищепкой и вставляли брусок. А когда надо было выстрелить, нажимали на прищепку и отпускали резинку. Бинт-резину нам в аптеке не продавали, чтобы мы не делали этих самопалов. Но разве это преграда для пацанов? Вспоминая детство, я испытываю страх задним числом: как тогда никому не выбили глаз. Но серьезных травм не было.

Я уже писал, что мимо дома ходил трамвай. И он был приспособлен нами для игр. Самая безобидная – подкладывание на рельсы разной мелочи. Интересно было смотреть, как прыгает под колесами монетка, как сплющивается гвоздь, как трещит и вылетает камень. Самые отчаянные цеплялись сзади трамвая и ехали – кто на санках, кто  просто на валенках. Я так не забавлялся: боялся. Не один знакомый пацан в таких забавах потерял ступню, а то и всю ногу. Кто не удерживал равновесие, кто срывался, катаясь между вагонами.

Вообще, Соломбала – весьма романтичный район Архангельска, остров недалеко от центра города, через который протекает речка Соломбалка. На самом деле речка течет в стороне, но ее соединяет с Северной Двиной Испытательная канава. Это канал, вырытый при Петре Первом для испытания построенных на верфи судов – не текут ли. Канал прямой, как стрела, и выложен  деревянными бревнами. Но почему-то местные жители и его зовут речкой Соломбалкой. Почему, не знаю. А раз район романтический, то на него обратили внимание поэты и писатели. Выше я приводил стихотворение про Соломбалу. А детский писатель Евгений Коковин написал повесть «Детство в Соломбале». Про соломбальских мальчишек времен Первой мировой войны и интервенции. Почитайте, прочувствуйте колорит Соломбалы. Это первая часть трилогии о типичном детстве, отрочестве и первых рабочих годах жителей этого поселка. В 70-е годы Архангельский драматический театр поставил спектакль «Мы из Соломбалы» по этой книге.

Учился я в обычной школе в центре Соломбалы. Школа была кирпичная, четырехэтажная, и высилась доминантой над деревянными одно- и двухэтажными домами посёлка. Сейчас вокруг неё настроили высоких домов, и она кажется маленькой и жалкой. А тогда она казалась просто огромной.  «Школьные годы чудесные» – тема отдельного рассказа. Скажу только, что ходить в школу я не любил. Шум, толкотня, суета, унижения и со стороны шпаны, и со стороны учителей. Тогда ведь вся психология ограничивалась словом «должен». И его синонимом – «обязан». Т.е. учителя, в основном, следили за внешней дисциплиной. Никто не бегает, не орёт – и хорошо. А что творится внутри детского коллектива, их озадачивало только в случае крупных ЧП, которых было крайне мало. Взрослые отдельно – дети отдельно. Но, надо сказать, родители не боялись отпускать детей на улицу и, занятые на работе, не особо интересовались, где они носятся. Но чего-то сногсшибательного практически не случалось. Как-то всё само регулировалось.

После школы я поступил в Архангельский ордена «Знак Почёта» государственный педагогический институт имени М.В.Ломоносова, специальность - «Учитель математики и физики». Получил диплом с отличием. Сейчас это учебное заведение называется «Поморский государственный университет». А ещё есть название «Северный (Арктический) федеральный университет». Насколько я понимаю, это – объединение бывшего педагогического и бывшего лесотехнического институтов. Но не уверен – просто в голове современные реалии не укладываются.

Не скажу, что я хватал звезды с неба. И не скажу, что оценки высиживал задницей. Просто я был чрезвычайно добросовестным студентом. С интересом слушал лекции, готовился к семинарам. Дома рассказывал матери, что узнавал на лекциях, – и по математике, и по общественным наукам. Всегда прорабатывал лекции, всегда готовился к практическим занятиям и семинарам. Любил заниматься дома. А вот в библиотеках сидеть не любил. И в институте после занятий задерживаться не любил. В два часа звонок с третьей пары, а в два часа пятнадцать минут отправляется автобус в Соломбалу, на котором я и уезжал. На сессиях не утруждал себя, готовился к экзаменам размеренно и без надрыва. Т.е. жизнь вообще шла размеренно, хоть и времени на занятия уходило много.

На старших курсах меня привлекли к так называемой «научной работе» аж по двум темам. Участвовал в студенческих конференциях, однажды ездил в Сыктывкар. В конце пятого курса, перед самыми госэкзаменами, послали на Всероссийскую олимпиаду по математике среди педагогических институтов в Читу. Поездка была интересная, и прошла она не зря. Я занял четвёртое место. Оно считалось призовым. На Всесоюзную олимпиаду я не поехал только потому, что уже закончил институт.

В связи с этой олимпиадой вспоминается мальчик из Йошкар-Олы, которому я невольно перешёл дорогу. Мы жили с ним в одном номере. Он рассказывал, что участвует в такой олимпиаде не первый раз, и в этом году готовился очень серьёзно, потому что ему обязательно надо получить призовое место. Он тоже заканчивал институт. А я вообще узнал о том, что поеду, недели за три, ещё билеты на самолет покупали по блату. И, конечно, не готовился. Каково же было его потрясение, когда он занял пятое место, уже не призовое! И каково было мое потрясение, когда я занял его вожделенное четвёртое место, призовое! Надо было видеть его несчастное лицо! Я готов был сквозь землю провалиться от досады, так мне было горько. Я-то ведь ни на какое место не рассчитывал, и мне было абсолютно все равно. Тем более что занявшим призовые места в качестве приза дали какие-то супернаучные книги по математике, целую стопу. Я хотел их оставить в гостинице, но мне сказали, что так неудобно получится, надо донести хоть до аэропорта. А занявшим непризовые места подарили одну книгу, но полезную для работы в школе, по занимательной математике. Мне ведь и из-за этого еще было обидно! Я предлагал мальчику сходить в комиссию переписать дипломы, просто взять мой диплом, поменяться призами. Приехав домой, я забросил этот диплом подальше. Где он сейчас, я не знаю. С тех пор было несколько переездов, вряд ли он сохранился. Я этой своей «победой» не воспользовался в жизни ни разу. Собственно, пожалуй, читатели этих заметок первые, кто узнаёт, что в моей жизни был и такой, весьма щекотливый и неприятный для меня факт. Как зовут того мальчика, я не помню, что с ним стало, не знаю. Больше мы с ним не общались. Знаю только, что он мой ровесник.

Вообще-то научная деятельность меня не интересовала никогда. И получив диплом с отличием, я не горел желанием поступать в аспирантуру. А съездив на первых же школьных каникулах в Ленинград с целью поиска себе научного руководителя, я уже твердо решил, что в науке меня не будет. И  не жалею о своем решении нисколько. И не жалел никогда. Пожалуй, это одно из немногих серьезных решений в моей жизни, о которых я не пожалел ни разу.

По распределению я попал учителем математики и информатики в Красноборскую среднюю школу, где проработал всего два года. Не скажу, что я рвался уехать из города. Напротив. Буквально за три года до окончания института мать наконец-то получила благоустроенную квартиру в старой хрущёвке. Эта квартира освободилась за выездом. Да, старая. Но зато благоустроенная и отдельная! И вот мне опять предлагается вернуться назад, в неблагоустроенное общежитие с холодным туалетом, да еще вдалеке от всех знакомых. Самое обидное было то, что в Архангельске было полно вакансий, в том числе и в школах Соломбалы, в окрестностях нашего дома. Я шел по распределению первым, но в город не дали ни одного места. Если бы я женился, и жена не могла ехать в деревню, или если бы я был беременным, тогда да. Я тогда считал (и сейчас, кстати, считаю так же) такое положение при распределении абсолютно несправедливым. Мне говорили, что на моё образование затрачены средства, и я их теперь должен отработать. Но позвольте, на тех, кого оставили в городе, разве было затрачено меньше средств? Так что такое объяснение я не принимаю. Еще одно обоснование выдвигали: в городе учителя найдутся, а в селе их взять неоткуда. Этот аргумент выглядит более серьёзно. Но – только до первой встречи с реальностью.

Немного отвлекаясь от повествования, скажу, что когда я слышу предложения о необходимости восстановления советской системы распределения после ВУЗов, я содрогаюсь. Я резко против этого и не хочу, чтобы мой Лёня поехал непонятно куда только потому, что кому-то так надо. Если надо – обеспечивайте хорошим жильем, хорошим заработком, интересной работой, перспективами, а не загоняйте как скот на три года. Советская же система распределения рассматривала выпускников именно как подневольный скот, который обязан отработать 3 года там, где сказала партия, в любых условиях. Только не надо говорить, что они по закону обязаны были обеспечить молодого специалиста жильём. Конечно, на улице и в шалаше не жили. Но вот только койка в многоместном номере гостиницы у них тоже считалась «обеспечением жильем». При этом молодой специалист не имел права уволиться, не отработав 3 года.

Село Красноборск, райцентр Архангельской области, стоит на высоком берегу Северной Двины в 60 км ниже Котласа. Название происходит от соснового бора, который стоял на месте поселения. Говорят, на закате сосны казались красными. Бывший купеческий городок. На центральной улице еще сохранились магазинчики красного кирпича. Школа новая, современная. С жильем мне повезло. Одно из двух зданий школьного интерната передали под общежитие учителям. Вода с колодца, печное отопление. Но зато отдельная комната. Не всем так повезло. Приехавшие до меня учителя жили в съемном жилье. Приехавшие на следующий год учителя жили в коммунальной квартире, правда, с центральным отоплением. А детский врач вообще жил в гостинице, причем занимал койку в многоместном номере. Так что я жил, как фон-барон.

Работа в школе – целая жизнь. Если школой не жить, то ничего не получится. Это на конторской работе можно хлопнуть дверью и забыть до следующего рабочего дня. Если работаешь в школе, да еще в сельской, хлопнуть дверью не получится. Ты на работе 24 часа в сутки. Идешь ли ты по улице, зашёл ли в магазин, на почту, в баню – везде ты на виду. В любой момент надо быть готовым как минимум поздороваться, а то и поговорить, обсудить успехи ученика, что-то посоветовать, какие-то мелкие вопросы решить. Надо принять в гости учеников. Но я знал эту особенность учительской жизни с детства.  Мать у меня всю жизнь проработала учителем в Соломбале, до нее бабушка работала. Соломбала тогда была не таким уж и большим посёлком, хотя в ней было четыре школы. Вообще-то такая публичная жизнь меня не напрягала, и даже чем-то нравилась. К хулиганству и блуду меня не тянуло, так что стыдиться мне было нечего. На работу я всегда ходил в классическом костюме с обязательным галстуком. Как может учитель прийти в школу без галстука, если даже учащиеся обязаны его носить? Это сейчас приходи хоть в домашнем халате, а в советской школе это было немыслимо. Но костюм у меня всегда был, как у мельника, – весь белый от мела. Ведь на уроках математики часто приходится писать на доске. Каждый день утюжить костюм у меня не было сил, а простое стряхивание не помогало. В воскресенье костюм гладился в обязательном порядке.

Но вот что меня по-настоящему напрягало, так это то, что большинству учащихся моя математика была не сильно и нужна. То есть тезис о том, что я в селе нужен, потому что там больше некому учить математике (которую, вероятно, там так хотят выучить), разбился сразу же. Да и тезис-то наивный. Я что, не понимал что ли? Просто деваться было некуда, и нарисовал я себе в голове вот такую картинку о своем благородном служении, которое на деле практически никому не было нужно. Нет, я не говорю, что математика вообще никому там была не нужна. Просто те, кто учиться не хотел, отнимали больше всего времени и сил. Вся беда в том, что уже в 70-е годы советский учитель должен был в первую очередь не учить тех, кто хочет учиться, а заставлять учиться всех подряд. Хочет или не хочет, может или не может – обеспечь полную успеваемость. С одной стороны, это была политика Советской власти – воспитание всесторонне развитой личности. Задача благородная. Но, с другой стороны, методика этого воспитания предлагалась весьма убогая – учить всех одинаково. Поэтому на подтягивание отстающих учитель тратил значительно больше времени, чем на занятия с теми, кому интересно (и с кем самому учителю было бы заниматься интересно). На практике это приводило к постоянным проблемам с дисциплиной, особенно у молодых учителей («а что вы мне сделаете?»). С другой стороны, это приводило к деградации советского учителя и, таким образом, к общему падению уровня преподавания. Дело в том, что для дополнительных занятий с отстающими от учителя практически никаких знаний, кроме знаний учебника, не требовалось. А заниматься можно было хоть круглые сутки, создавая таким образом (в первую очередь для себя) иллюзию напряжённой работы. В то же время для занятий с интересующимися нужен был дополнительный материал, достать который тогда было весьма тяжело. Нужно этот дополнительный материал изучать, искать ответы на нетривиальные вопросы, то есть постоянно быть в тонусе. Увы, втянулся  в эту опустошающую гонку и я.

Я завидую современным учителям в том плане, что сейчас есть Интернет. Сколько в нём материала, сколько в нём интересных сайтов! На сайте Малого мехмата МГУ выложены олимпиадные задачи с решениями по всем классам за многие годы. Бери, готовься, занимайся. Не можешь решить сам – есть возможность разобраться в предложенном решении и разобрать его с учеником. А сколько материала для подготовки учениками различных докладов! Учи – не хочу! Всего этого я был лишён. Был у меня  в классе мальчик, который хотел подготовиться к вступительным экзаменам в математическую школу (после 8 класса). Но никаких материалов для него я найти не смог. Не было ни рекомендаций для желающих поступить в эту школу (единственную в области!), ни примеров задач вступительных экзаменов из прошлых лет. Не было и сил все это искать через какие-то непонятные мне левые ходы. И это при том, что я закончил ВУЗ с «красным» дипломом. Никакой связи обучающихся в институте математике будущих учителей с единственной в области математической школой не было! Даже рукописных материалов не было! Возможно, это объясняется тем, что школа эта находилась не в Архангельске. Но разве это оправдание?

Основной моей нагрузкой были уроки математики в трёх седьмых классах. Классы были разные по характеру. В одном классе люди болели за оценки (но не за знания!). В другом поляризация интересов просто зашкаливала: на одном полюсе абсолютно не желавшие учиться, на другом – быстро схватывающие материал и не желавшие ждать, пока материал дойдет до остальных. В третьем классе был очень сильный амбициозный костяк, но усадить этот класс я так и не смог. Я думаю, описанию моего преподавания в школе в дальнейшем будет посвящена отдельная статья.

Осенью 1987 года мне удалось устроиться инженером-программистом на вычислительный центр Архангельской гидрометеослужбы (Северное территориальное управление по гидрометеорологии и мониторингу окружающей среды). Кто думает, что гидрометслужба – это только прогноз погоды по радио, тот глубоко ошибается. Это целая отрасль, которая занимается изучением погодных явлений и их прогнозированием. Надо сказать, что в большинстве стран эта служба государственная. Мало того, она считается стратегически важной. Особенно – в случае войны. Ведь информация о грядущей погоде весьма важна для планирования боевых операций. В мире организован обмен информацией между государствами. Существует Всемирная метеорологическая организация со штаб-квартирой в Женеве. Она согласует деятельность национальных служб. Во время моей работы московский центр являлся одним из трех центров, который поставлял информацию для гидрометеослужб всего мира по своей территории. Два других находились в  Вашингтоне и где-то в Англии (не помню, в каком городе). Северное управление курировало территорию Архангельской области и прилегающих к ней областей, отвечало за обеспечение информацией заинтересованных сторон по Северному морскому пути. В его ведении находились полярные станции. Синоптическая информация приходила и обрабатывалась каждые три часа! Поэтому вычислительный центр был хорошо оборудован, и работали на нем отличные специалисты.

Итак, я, начинающий программист, который в институте только теоретически изучал язык программирования, попал к высококвалифицированным специалистам на лучший в городе вычислительный центр (с ним можно сравнивать только ВЦ пароходства). Понятно, что мой профессиональный рост в таких условиях был почти предопределен. Я работал на этом центре до 1993 года, т.е. всего 5 лет (без нескольких месяцев). Но сколько событий в жизни страны и в моей профессиональной жизни за эти 5 лет произошло! Спасибо начальнику ВЦ – Полупанову Владимиру Николаевичу. Он взял меня в оборот практически с первого дня. В отличие от современного положения вещей, в те времена к подготовке специалистов относились весьма серьезно. Я должен был проходить стажировку 9 месяцев. На это время мне назначался куратор из числа ведущих специалистов. Но стажеры не получали премию в течение всего времени стажировки. В советское время порядки были строгие. Но, не смотря на это, я получил свою первую премию через 5 месяцев работы! Т.к. премии платили ежеквартально (а не ежемесячно), то это была всего лишь вторая выплачиваемая работникам ВЦ премия за время моей работы (я поступил 10 ноября, первая премия при мне была выплачена 31 декабря, а вторую я уже получил – 31 марта). Здесь и мои заслуги, и заслуги моих начальников – и ВЦ, и отдела (Шевелев Виктор Николаевич). Собственно, благодаря их участию я и стал в профессиональном плане тем, чем стал. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю этих людей. Конечно, не только они сыграли колоссальную роль в моем становлении как профессионала, но, я полагаю, других я вспомню, когда буду писать развернутые мемуары.

Я сразу был вовлечен в интересные дела. За 5 лет (а если точнее, то за 3 года, потому что потом начался развал государства, что не могло не отразиться и на службе) я поработал на всех основных устройствах, которые были на ВЦ. Я писал программы для многих отделов, меня знали многие. Хочется вспомнить, как меня оценивал тогда начальник ВЦ. Правда, информация эта была получена из неофициальных источников. В школе, где работала моя мать, работала жена начальника ВЦ (через нее я и попал на ВЦ). Как-то она передала моей матери слова своего мужа, мол, найди мне еще пару-тройку таких парней, как Ромодин, и я переверну всю службу. Так ведь то, что мной довольны, я мог узнать и по официальным каналам. Мне всегда выплачивали максимально возможную премию. Меня ни разу не пропустили при выплатах разовых премий за отдельные достижения. Мне очень быстро повысили оклад до максимально возможного. При первом же удобном случае меня сделали начальником отдела, потому что иным способом повысить мой оклад было уже нельзя. Увы, в демократические времена так меня не оценивали (исключение – недолгий период, когда я работал с Сергеем Лучко – я об этом напишу ниже).

В 1991 году в государстве стала весьма заметна свистопляска. Самое главное – началось брожение в умах. Начался период, когда вовсю насаждался культ коммерциализации. «Поехала крыша» и у меня. Я забросил свои основные обязанности по работе и начал искать различные подработки. Начальник ВЦ уехал на родину, опора из-под меня была вышиблена. Чего только я тогда не делал! Пытался создавать систему учета кадров на Оракле. Написал учебник по MS-DOS и по языку Си и продал его Студии иностранных языков! Сам проводил на этой студии занятия по своему учебнику. Учил работать на персональных компьютерах специалистов других вычислительных центров. На базе ВЦ организовал курсы по программированию для школьников и взрослых. К преподаванию я привлек лучших специалистов ВЦ, у которых, видимо, крыша от тогдашних событий ехала не меньше моего.

Мало того – начал искать работу с более высокой заработной платой. Сначала хотел перейти на постоянную работу в Студию иностранных языков. Потом – в Госбанк. Сейчас это отделение ЦБ по Архангельской области. Поговорил с начальником тамошнего ВЦ. Сразу дают зарплату в два раза больше, чем в Гидромете, плюс бесплатные обеды. На раздумья – неделя. Неделю думал, советовался с начальником (во дурак-то, так он и посоветует – иди, мол). От дома до Гидромета 20 минут пешком, до банка – 20 минут на автобусе. Начальник ВЦ предлагает подождать. Мол, через полгода-год наведут порядок, и все опять будет хорошо. А мне ведь в Гидромете было хорошо! Не пошел я в банк. Дней через 10 после разговора в банке звонит секретарь – ваше решение? Я говорю: нет. Она говорит: приезжайте, еще раз обсудим, скажите свои условия. У меня нет условий, я остаюсь в Гидромете! Дурак? Жена сказала: «это судьба». Перешел бы в банк – не познакомились бы.

А познакомились мы с женой меньше чем через год после этого. В Гидромете мне дали путевку в подмосковный пансионат. Причем путевка была семейная – дали мне и матери. На несколько сотен работников Гидромета пришло всего две путевки, обе на два лица. Я подал заявление. Говорят, на профкоме из-за этих путевок чуть не разодрались. Претендентов море. Ветераны, многодетные, заслуженные, отработавшие в Гидромете десятки лет. И я со своим пятилетним стажем, да еще вторую прошу не для ребенка, жены, а для матери. Это сейчас нормально воспринимается, а при коммунистах – «маменькин сынок». Спорят-спорят, не знают, кто более достоин. И тут встает председатель профкома вычислительного центра и говорит: мол, Ромодин еще просит, давайте и его кандидатуру рассмотрим. И практически единодушно отдали мне. Семейную, на двоих: я и мама. Это при том, что я был холостой. На ВЦ все в шоке. Как так?! Поздравляют. Вот такая  у меня была там популярность. Всем успел написать программы за эти 5 лет. Все были мной довольны. Молодой, свежий, симпатичный, и при этом скромный, не заносчивый, со всеми соглашающийся и пытающийся удовлетворить малейшие капризы заказчика. Никто от меня не слышал «нет», или «не могу». Видели, что сделаю все возможное. И оценили! Жена говорит: «Это судьба». Вернулся из отпуска – первая реакция коллег: «влюбился».  Откуда знаете, я еще только вошел? – Светишься изнутри.

И началась новая страница в моей жизни…