Прозрение

- Эй, Ганс, может, уйдём с поста? – с ухмылкой спросил Отто.
Два друга сидели на сотом метре туннеля, отходящего от Тверской в сторону владений Красной Линии. В тусклом свете костра можно было лишь немного различить черты их лиц, но, тем не менее, на одном из них была видна лёгкая улыбка. Одеты эти люди были в достаточно простую одежду. На первый взгляд она была непригодна для холодного туннеля, но люди явно не мёрзли в ней. На их руках, ближе к плечу, были надеты красные тканевые повязки с, явно нарисованной от руки, трёхконечной свастикой.
Стены туннеля были изрисованы такими же знаками, символизировавшими начало территории Четвёртого Рейха. Рядом со свастиками отлично уживались пропагандистские надписи: «Метро для русских!», «истинная власть – власть Рейха!», «Гитлер жив!». И много ещё других подобных надписей «украшали» стены около поста, где обосновались и несли службу два человека, верных своему делу.
- Под трибунал захотел, шутник? Или сразу на виселицу? – вполне серьёзно ответил Ганс.
- Да ладно, ладно, шуток он не понимает…
- Я не привык шутить за работой.
- Ладно, забудь. Что-то я действительно переборщил, - и немного подумав, добавил, - помнишь, что с Марком сделали?
У Ганса по спине пробежали мурашки.
Месяц назад их группа ещё состояла из трёх человек. Марк, третий из них, был преданный своему делу человек, вполне себе хороший парень, ни чем особо не выделявшийся. Любил поговорить. Но в одну из смен он сидел на посту в полном молчании, не отвечая даже на вопросы своих друзей. Правда, перед началом смены, Марк рассказал Гансу о том, что ему приснился его дедушка, который умер во время Последней Войны. Рассказал что он, его дедушка, раскрыл ему глаза на жизнь, объяснил, как надо жить правильно. Но этим Марк и ограничился. Потом, уже сидя в дозоре, совершенно неожиданно для Ганса и Отто, встал и пошёл в сторону станции, сказав лишь странное «надоело». Двое других постовых были настолько поражены, что сначала и не пытались остановить друга, а когда опомнились, было уже поздно возвращать его. Да и они замечательно знали, что бывает за самовольную отлучку с поста.
По окончании смены, придя на станцию, они увидели устрашающую картину: на нескольких виселицах, вместе с людьми, которых Четвёртый Рейх посчитал «не достойными к существованию», висел и легонько раскачивался их недавний товарищ…
- Да… такое трудно забыть. Но мы-то с тобой – чистокровные арийцы! Мы-то с тобой знаем, что спасение метро в чистоте расы, в чистоте нации. Когда мы, то есть Великий Рейх, истребим всех не русских, только тогда начнётся новая жизнь! – заключил Ганс.
- Ты прав, друг. Скоро, очень скоро, всё так и будет! А вот, сколько ты лично чурок убил?
- Хм, наверное, около пятнадцати человек.
- Ну, очень не плохо. Продолжай в том же духе, – с улыбкой до ушей, сказал Отто.
- Ага, буду стараться.
Со стороны станции послышались отдалённые голоса, и через пару минут стали видны силуэты людей.
- Ну, вот и отмучились, смена идёт, - заключил Ганс, - пошли домой.

* * *

Придя на станцию и попрощавшись с Отто, Ганс направился в свою палатку. На полпути он увидел, идущего под конвоем, старика с чуть заметными кавказскими чертами лица.
«Очередная не русская шавка» - подумал Ганс.
Один из конвоиров был знаком Гансу. Он обратился к нему, как только они подошли ближе.
- Ну, здорово, Карл! – протягивая руку, произнёс Ганс.
- Какие люди! Здравствуй, здравствуй.
- Что это? – Ганс кивнул на старика.
- Где? Ах, это… вот только недавно пришёл к нам, хотел пройти через территорию Рейха, да не тут-то было. Пока что в тюрьму ведём, а потом…
- Я знаю, - холоднокровно заявил постовой.
- ВСЕ знают, - со зловещей улыбкой, больше похожей на оскал, произносит Карл.
Вдруг голова старика, до этого обращённая взором в пол, поднялась. Его глаза, цвета морской волны (хотя откуда знать обитателям московского метро как выглядят волны?), смотрели прямо в глаза постового, в его серые, бесчувственные, глаза.
Ганс вздрогнул. Он отчётливо услышал голос в своей голове.
«Покайся, покайся пока не поздно!»
По спине пробежали мурашки. Холодные пот выступил на его лбу. Тело ослабло. Так страшно ему ещё не было никогда.
Старик продолжал смотреть ему прямо в глаза. Казалось, что время остановилось. Для всех. Для всех, кроме двух человек, – нациста и пленника – неотрывно смотрящих друг на друга. Ганс увидел в глазах этого старика боль и, как ему показалось, надежду. С другой стороны этот взгляд был уверенным, даже слегка холодным. Воистину – адская смесь.
В конце концов, Ганс не выдержал. Он заплакал. В этот момент он не думал, что его могут увидеть. Он вообще не о чём не думал. Просто плакал как ребёнок…
- Эй, ты чего это, а? – с волнением в голосе спросил Карл.
Ганс не отвечает. В мыслях только эти глаза.
Всё же Ганс приходит в себя. Ему ужасно стыдно. Он ведь никогда в своей сознательной жизни не плакал. По крайней мере, он сам так думал.
- Простите. Я не знаю, что на меня нашло… и…
«Они же только что были здесь» - проносится у него в голове.
Ганс оборачивается и, уже в отдалении, видит, как старика сажают в клетку. Тот поворачивается, как будто знал, что именно в этот момент постовой кинул на него свой взгляд, и отвечает тем же. Вот и всё. Старик в камере. Ганс посреди станции, совсем один. Ему вдруг становится жутко и он со всех ног несётся к себе в палатку. По прибытию он сразу же, не раздеваясь, кинулся на «кровать» и впал в забытье.

* * *

Очнулся Ганс, как ему самому подумалось, в три часа ночи. Если это можно назвать ночью. Только сейчас он понял, что лёг спать в одежде. Как до этого добрался домой, не помнил совершенно. После того как старик начал смотреть на него, он вспомнил лишь одну деталь. Перед тем как пленник исчез в тёмной камере, постовой, так же отчетливо, как и в прошлый раз, услышал у себя в голове голос.
«Помоги!»
Ему опять стало не по себе. Он решил раздеться. На его правом плече была набита татуировка – трёхконечная свастика. Но такая была у многих на территории Четвёртого Рейха. У Ганса же была ещё одна на левом плече. Там была набита цитата из книги Адольфа Гитлера «Mein Kampf»: «Одной только степенью чистоты крови определяется истинная сила или слабость людей». Ганс по-настоящему гордился этим художеством. Он перечитал эту фразу из «гитлеровской борьбы» несколько раз и ему стало легче. Со спокойной душой он погрузился в мир снов.

* * *

- Вставай! Вставай, плаксивый мальчуган! – Отто будил Ганса в своей обычной, шутливой, жутко надоедающей, манере. Постовой давно бы уже проучил своего напарника за подобное, но совесть не позволяла. Друг всё-таки.
- А… утро уже? – спросил Ганс, нехотя, поднявшись. И только тут до него дошёл смысл сказанного другом. – Какой, какой мальчуган!? Ты чего несёшь?
- Мне буквально только что всё рассказал Карл. Как ты вчера расплакался посреди платформы. Как не отзывался на их вопросы и, наконец, просьбы прекратить.
У Ганса в голове вновь пронеслись события вчерашнего дня, и это отдалось лёгкой болью в висках.
- Это… нервы. Я вспомнил про Марка, и… понимаешь, воспоминания, друг был… - раскаивается Ганс, и тут же отрезает, - Такого больше не повториться. Оставишь меня одного? Мне нужно подумать.
Отто пожимает плечами и, посмеиваясь, выходит.
Что же такое вчера произошло? Что за странный старик? Что, наконец, это за взгляд такой? Вопросов много, а ответов, как всегда, нет. Что ж, может не стоит и думать об этом? А чего, собственно говоря, боятся? Это всего лишь жалкий старик, находящийся на территории Четвёртого Рейха. Его, наверняка, скоро повесят. Или придумают, что ни будь более интересное. Но что значили те слова в голове Ганса? «Помоги!», «Покайся, покайся пока не поздно!». Их Ганс, кажется, теперь запомнит навсегда. Они звучали так реалистично, так пугающе. Неужели их в голову телепатически направил в голову постового этот дед? Бред! И всё же…
Ганс решил более сам не думать об этом. При первой же возможности он сходит к этому деду и разузнает всё из первых уст.

* * *

Он не думал, что это будет так сложно. Нужно всего лишь встать, выйти из палатки, и пойти к этому старику. Ага, как будто это так легко. Постовой, конечно, побаивался этого разговора, но ещё больше он боялся этих глаз. Боялся повторения той позорной картины. Вдруг он опять его околдует?
«Бред. Никакого колдовства не существует» - мысленно отрезает Ганс.
А всё ж таки страшновато. Каким образом он проник в его мозг? Или он этого не делал, а говорил вслух? Нет, не может быть. Тогда бы его услышал не только Ганс, но и конвоиры. Но тогда как? Кажется, он сказал, покается. В чём это ещё кается? Ещё он просил помощи.
- Да пошёл он, этот… - сказал Ганс, и тут же осёкся, понимая, о ком говорит.
«Я схожу к нему позже, чуть позже…» - думал Ганс.
- Я пока почитаю, - сказал постовой. Он протянул руку и взял книгу, какого-то известного, в далёком прошлом, автора, на вид очень старую. Ну, да, так и есть. Год издания – 1972. Название и имя автора, хоть они и почти стёрлись, частично можно прочитать.
«…юль …рн» - видимо это имя автора. Ганс так и не понял кто это.
«…ети ка…ана …нта » - это, видимо, название. Его постовой тоже не расшифровал.
С самим содержанием книги было намного лучше. Почти везде слова были видны чётко и ясно. И, даже сложно представить, не вырвано не одной страницы! Это большая редкость, тем более на территории Рейха. Книги, пережившие несколько десятилетий, есть далеко не на каждой станции. А у кого есть, у тех, у книг, чаще всего, нет больше половины страниц. А тут смотрите, реликвия! Даже в Полисе бы позавидовали. Ганс ей гордился. Ведь он единственный обладатель книги такого старого издания, тем более в хорошем состоянии. Она была у него давно, но читать её он пока не решался. Читал только несколько первых строчек. Ганс испытывал, какой-то необъяснимый трепет перед этой книгой, перед этим наследием прошлого.
Вот и сегодня он, не изменяя традиции, в сотый раз перечитал начало.
«26 июля 1864 года по волнам Северного канала шла на всех парах при сильном норд-осте великолепная яхта. На её фок-мачте развевался английский флаг, а на голубом вымпеле грот-мачты виднелись шитые золотом буквы «Э.» и «Г.». Яхта эта носила название «Дункан» и принадлежала…»
Ганс задумался. Он представлял себе водную гладь, а на ней яхту. Он не знал, что такое яхта. Знал лишь что это, что-то вроде корабля. Представлял он, как эта яхта несётся по волнам, прямо к солнцу. Не к тому солнцу, что теперь убивает, стоит лишь «незнайке» выйти погреться под его лучами. Нет, Ганс думал о том солнце, что было «до». Хоть на момент Удара ему и было всего пять лет, солнце он запомнил хорошо. Яркое, лучистое, доброе. Полная противоположность современного…
Ему вдруг стало грустно. Он думал, почему всё это случилось, почему тогда, а не, к примеру, позже или раньше, почему, наконец, его мать отдала свою жизнь летним днём две тысячи тринадцатого года. Отдала, хоть и не знала, выживет ли её сын. Выжил, живёт. Но разве это жизнь…
Размышления Ганса прерывает, вбежавший в палатку, Отто.
- Ты что, всё ещё здесь!? Пойдём быстрее! На казнь опоздаешь!

* * *

Ганс почти и не обратил внимания на предложения друга пойти и посмотреть шоу.
- Да что я, казней, не видел что ли? – cказал постовой.
- Видел, конечно, но ты, знаешь ли, кого казнят!?
И тут до Ганса дошла суть. Последнего заключённого казнили неделю назад, и он же был последним пришедшим на Тверскую не русским. После него больше никто не приходил. Кроме… Да! Кроме того самого старика!
Постовой просто опешил от этой догадки. Но на это не было времени. Если он не успеет, если не поговорит с ним, если не узнает ответы… Нет! Он не может этого допустить!
- Да, да, тот самый, от которого ты расплакался, - съязвил Отто, увидевший по лицо Ганса, что тот всё понял.
- Пошли, быстрее! – он и не заметил издевательства со стороны Отто.

Посреди станции уже собралась толпа, если так можно назвать группу численностью не более пятидесяти человек. Но в жизни в современной подземке и это почти митинг. Хорошо, что санкционируемый.
То, что увидел Ганс, заставило его ужаснуться. Старику уже зачитали приговор и сейчас вздёрнут.
- По закону военного времени, - сказал Отто и пожал плечами.
Но Ганс уже не слышал этих слов. Он со всех ног бежал к виселице.
«Только бы успеть» - думал он.
И вот, он уже совсем рядом! Осталось чуть-чуть! Люди замедляют ход, но он всё равно успеет!.. Падение. Гансу показалось, что оно длиться вечность. «Почему» - думал он. Просто кто-то поставил подножку. Случайной или нет – не важно. Важно лишь то, что теперь всё потеряно. Он уже не успеет.
Ганс успел прокрутить в голове сотню мыслей в момент полёта. А потом наступила тьма. Сознание постового померкло, от удара об пол, как перегоревшая лампочка.

* * *

Ганс был без сознания всего минут пять, но и этого хватило, что бы толпа успела разойтись, и открыть глазам постового мерно раскачивающееся чуть размытое тело… Отто, видимо, тоже решил не ждать, да и вообще не помогать другу. Никто не захотел помогать.
Ганс медленно поднялся на ноги. Голова ещё немного кружилась, но, теперь уже мёртвого, старика постовой видел отчётливо. Пять, десять, двадцать минут. Неизвестно, сколько времени он простоял вот так, глядя на старика, прежде чем заметил под ним маленькую бумажку. Медленно пошёл к ней. Страха перед стариком уже не было. Но оставался какой-то необъяснимый трепет даже перед ним мёртвым.
Постовой тихонько приблизился к нему, и, взяв бумажку, отскочил на несколько метров.
«Не успел ты узнать истину от меня живого, то есть, от моей реинкарнации, друг мой. Твоя палатка…» - гласила записка.
«Что это всё означает!?» - подумал Ганс.
Вдруг он заметил, что на станции он совершенно один. То есть люди там были, но стояла совершенная, какая-то тёмная, вязкая, тишина. Постовой и старик как будто остались один на один. Постовой и мёртвый старик.
Ганс рванул в свою палатку что было сил.

Вбежав «домой», он тут же завалился на пол и закрыл глаза. Но уже через минуту чуть поднялся, потому что услышал какой-то непонятный шелест под головой. Поднялся и в ужасе отскочил. Там лежал чуть измятый листок с надписями. Ганс сразу же узнал почерк. Это был он.
Преодолев страх и волнение, постовой всё же взял листок в руки и начал читать.
«Друг мой, я хочу обратиться к тебе. Во-первых, представлюсь. Меня зовут Алексей Николаевич. Дата моей смерти совпадает с датой Конца Света. Да-да, не нужно искать ошибки, или, как сказали бы раньше опечатки. Я действительно умер двадцать лет назад. Я всё свою жизнь, точнее смерть, прожил на Тверской. Ты, конечно, в это можешь не поверить, но всё это время я прожил рядом с тобой. Был почти твоим ангелом-хранителем. Я ждал момента, когда ты будешь готов открыть глаза и увидеть правду. Теперь, думаю, ты готов.
Я хочу, что бы ты отрёкся от нацизма. От вашего так называемого Четвёртого Рейха. Пойми, на самом деле нет никакого Рейха. Есть только кучка, злых сердцем и душой, идиотов. У их трёхконечной державы нет будущего. Потому что добро всегда побеждает зло. Не только в сказках и фильмах.
Я выбрал тебя, потому что ты не злой. Ты на самом деле, в душе, не хочешь убивать всех этих людей. В твоей душе я увидел проблеск света. Такие души, как твоя, и спасут этот мир. Я знаю и то, что ты никогда не верил по-настоящему в свои слова о величии Рейха. Знаю, как ты тихо плакал по ночам за каждую невинную душу, убитую тобой или твоими так называемыми друзьями.
Вам рассказывали историю Третьего Рейха. В красках описывали весь их фальшивый героизм. А рассказывали тебе то, как твоя настоящая Родина сломала хребет фашизму? Знаю, что не рассказывали. А как насчёт фашистских концлагерей? Здесь тоже в неведении? Странно! Обычно нацисты гордятся тем, что замучили миллионы людей! А зачем? А просто так! Кто те люди для них, всего лишь мусор. Ваш Рейх сейчас делает тоже самое, только в меньших масштабах. Но в масштабах метро это, поверь, не мало!
На момент моей смерти мне было девяносто три года. Я прошёл всю Великую Отечественную Войну. И представь себе, я не убил там ни одного человека. Только нацистов пострелял. Я дошёл до Берлина, город такой раньше был. Впрочем, вам об этом рассказывали.
Я прошу тебя, ты должен измениться, ты станешь другим человеком. Ты должен уйти отсюда. Куда угодно! Хоть к, так называемым, Красным. Хоть в Полис, хоть на Ганзу. Ты начнёшь новую, правильную жизнь. Всё что у тебя сейчас есть, это надежда. Надежда на лучшее. И она поможет тебе прийти к свету.
И напоследок, запомни одну фразу: Любовь к родине должна основываться не на ненависти к другим народам, а на любви к своему».
Вот и всё. Ганс дочитал это письмо, написанное призраком. Он даже вспомнил своё настоящее имя. Его звали Ваня… Теперь «Ганс» кажется ему оскорблением. Теперь Иван больше не станет прежним. Он так решил.

* * *

Неизвестный человек шёл по тёмному туннелю в направлении станции «Охотный ряд». У него не было с собой оружия. Только старая потрёпанная сумка. А в ней немного еды и вещей первой необходимости.
Плечи человека, перемотанные бинтом, болели. Несколько часов назад он камнем сдирал с одного плеча свастику, а с другого лживую цитату, написанную, когда то лживым человеком (человеком ли?) более ста лет назад.
Человек не боялся, хоть и шёл без оружия. Он знал, что у него есть ангел-хранитель.
А вот и свет в конце туннеля. Уже видно двух постовых, несущих свою службу. Один из них, увидев идущего человека со стороны Четвёртого Рейха, громко крикнул в рупор.
- Стоять! Руки за голову!
Человек продолжал идти, будто и не слышал.
- Если вы не остановитесь, мы открываем огонь! Раз… два… три… че…
Постовой и его напарник открыли рты от удивления. Они что-то увидели над головой идущего человека. А сам человек как-то по-доброму улыбался. Вот он уже дошёл до поста. Двое других не посмели ему мешать. Человек просто прошёл мимо них на станцию. Он шёл в свою новую прекрасную жизнь. Он шёл к свету.