Потоки Индии II. 6. Саи-баба. Индия для индусов

         6. ПУТТАПАРТИ - РЕЗИДЕНЦИЯ САИ-БАБЫ. ИНДИЯ ДЛЯ ИНДУСОВ
         
         Быть может, это покажется странным названием для главы, посвященной популярному у нас и известному во всем мире чудотворцу Саи-Бабе. Но основное мое позитивное воспоминание о Путтапарти — огромные кварталы зданий ашрама и целительского центра, чистые и с просторными проходами между ними. Можно было поразиться размерам этого строительства. И мне показалось, что главное, чего добился этот человек, почитаемый богом,— обеспечил расцвет своего родного города, расположенного в ужасно жаркой и совершенно безводной местности.— Ведь, когда мы попросили отвезти нас к реке, рикша привез к какому-то углублению, память о воде в котором могла сохраниться лишь исторически. А ближайшее озеро расположено в 25 км. Это место никогда бы не привлекло туристов и финансов, если бы не Саи-Баба.
         Но теперь — от Бангалора до Путтапарти шел специальный поезд в 4 вагона, и когда он пришел на новую станцию, недавно выстроенную Саи-Бабой, всех его пассажиров собрал специальный автобус. Мы напрасно торопились, собирая вещи и поднимая сонную Ясю в 4 утра. Служители станции спокойно проверили у всех выходящих билеты, а автобус долго ожидал, чтобы на станции никого не осталось. Полчаса от ехал и остановился прямо у центрального входа в ашрам "Прашанти Нилаям".
         Что же касается интернационального духа: то есть духа объединения людей на некоем новом уровне — то в ашраме Саи-бабы я его не почувствовала (в отличие, скажем, от Матри Мандир Ауровиля). И несмотря на столб с изображением единства пяти религий — эмблему его веры, расположенную в саду за оградой, в "Прашанти Нилаям" я ощущала атмосферу современного индуизма, вытекающего из индуизма древнего: как наше нынешнее православие — из веры князя Владимира. Индуизма, пышно расцветающего в современной ситуации: но приспосабливающегося к ней и при этом что-то теряющего. То ли затаенность древних храмов, то ли простоту йогов, а может, индивидуальную ориентацию религии индусов на себя самого: свою мантру-молитву, свою пуджу, которая служится тобой или твоим помощником-пандитом ради твоих дел. Толпа, которая окружает живого бога, способствует десакрализации. Хотя его хранят алтарь слона-Ганеши при входе в ашрам — и типично индуистское дерево Шивы со множеством каменных змей под ним, которым искренне молятся индусы.
         Для иностранцев же, которых потрясает индуизм, как достояние самого Саи-Бабы, вокруг ашрама раскинулась сеть магазинов с его символикой. Цены такие же, как и везде для иностранцев. Отношение — тоже. Вокруг Саи-Бабы слишком много коммерции: так ли оправдано это соединение сакрального с мирским? Когда я ехала на поезде в Тривандрум, мой занимавшийся коммерцией попутчик-индус сказал, что не верит Саи-Бабе: "По-моему, он просто делает деньги". В Каньякумари я разговаривала с двумя приятелями-индусами, один из которых верил, что Саи-Баба — воплощение Бога, а другой — нет. Но поскольку они были индусы, они на эту тему не спорили: вера — личное дело вкуса. И если человек не знаком с индуизмом в его более изначальном виде: с его живой верой, естественно растворенной в жизни индусов и этим делающей жизни Индии столь неповторимой и притягательной для иностранцев, то Саи-Баба может открыть путь к этой вере. Как и у нас: не всем же ездить в Загорск, кого-то более привлекает недавно отстроенный храм Христа Спасителя (наше правительство, во всяком случае).
         В ашрам "Прашанти Нилаям" в основном приезжают местные индусы, с обычной целью целительства. Их подавляющее большинство — хотя толпа иностранцев тоже внушительная: особенно если посмотреть на очередь, которая выстраивается для регистрации и устройства в ашрамные комнаты и движется с обычной замедленной скоростью индийской бюрократии.
         Нельзя сказать, чтобы ашрам встретил нас гостеприимно. Когда мы в пять утра в темноте подошли к его воротам, охранники-савадалы не пустили нас даже к стоящему у входа алтарю Ганеши, сказав: "Подождите у входа, пока не приедет Саи-Баба — без его присутствия мы ничего не можем делать." "А когда он приедет?"— спросили мы. "В десять-двенадцать",— сказал один. "В шесть вечера",— сказал другой. Я не стала ждать и вышла из ашрама — тут мне повезло, я встретила иностранца, не помню, из какой страны. Он пообещал проводить нас к гостинице своего знакомого индуса. Он привел нас к нему — индийский городок Путтапарти ещё спал — и сказал: это друзья. Индус тогда предложил нам комнату за 200 рупий, и уступил за 150, переспросив моего случайного знакомого: "Это действительно друзья?" Комната была на втором этаже дома, где жила его семья, но явно была предназначена для сдачи с двумя другими: как хороший источник бизнеса.
         Мы выспались в гостинице, а в двенадцатом часу приехал Саи-Баба: его встречала цветами и мандалами, нарисованными на дороге, толпа народу по обеим сторонам узкой улицы. Мне в ожидании долго оставаться не хотелось, и я пока пошла купить билет на следующий вечер в Дели и Джайпур, куда планировала ехать далее. Билеты на поезд продаются на автобусной остановке: очень удобно для приезжающих, но, возможно, с некоторой наценкой (если я правильно поняла это из беседы тех индусов, которые про это спрашивали). Надо добавить, на семилетнюю дочку я билета нигде не брала, и одной полки нам хватало, если все места были заняты. Контролер лишь один раз спросил, сколько ей лет. Я ответила: пять, и он сказал, что на неё положен билет, но на этом дело и кончилось. Впрочем, Ясю на третьей полке было не видно, если она там лежала — что она делала, конечно, не часто. А индусы возят детей бесплатно лет до двенадцати: об этом я проконсультировалась, конечно, не в билетной кассе для иностранцев, а с самими индусами.
         Поскольку теперь вход в ашрам был открыт, мы сначала попытались там поесть. В ашраме две столовые: индийская и европейская. Про европейскую нам сказали: завтра (если руководитель приехал сегодня, это как раз индийская скорость). К индийской стояла очередь за купонами: дешевыми — 6 рупий. Но и еда была соответствующей, и я с трудом могла понять, что из этого сможет съесть моя дочка, а отвечать на мои вопросы здесь никто не собирался. Женщины и мужчины питаются в ашраме отдельно, за длинными столами, стоящими рядами, и женщины не так легко говорят по-английски, чтобы на раздаче объяснять иностранке содержимое блюд.
         К двум часам мы пошли на церемонию появления Саи-Бабы. Савадал у входа с индийской перестраховкой посоветовал нам приходить к половине второго. С час мы ждали у входа в огромный ашрамный храм, потолок которого напоминал дворец, а в центральном месте был Ганеша. К сожалению, савадал не дал мне его сфотографировать даже снаружи, где была красиво сделана группа Рамы, Ситы и Лакшмана, понравившаяся Ясе. Видно, индийский чудотворец, кроме любимца индусов — Ганеши, опирался и на образ Рамы: неслучайно, его мантра — "Саи-Рам".
         С улицы длинная очередь, в которой мы стояли, переместилась во внутренний двор храма, где женщины ещё с полчаса рассаживались в ряды. В храме в левой половине сидят мужчины, в правой — женщины, следуя индийской традиции, и проходят в храм отдельно: с одного входа мужчины, с другого женщины, рядами согласно жеребьевке. Мне повезло: наш ряд вытянул первый билетик. "O, how we are happy! (Какое счастье!)" — воскликнула иностранка, сидевшая рядом. Удача мне сопутствовала и ещё в одном: у меня на входе ничего не отобрали. Я имею в виду кошелек с деньгами и документами, с которым я не расставалась — а другие сумочки моего типа во множестве валялись рядом со входом, и у людей была потом проблема их найти. А бутылку с водой, которую я запасла на случай долгого сидения, пришлось оставить. Однако пару автоматов с водой в храмовом зале было. Больше я ничего не брала, тоже к счастью — потому что охранницы-савадалки обыскивали всех таким же миноискателем, как в аэропорту, но гораздо тщательнее, пропуская через магнитную дверь и водя вдоль тел своим прибором.
         Правда, в очереди я была далеко не первой, и мне уже сказали садиться во второй ряд на центральной дорожке, либо в первый на боковой — я предпочла второе. Если сидеть часами, лучше, чтобы оставалось свободное пространство хоть с одной стороны. Но тут к нам с дочкой подошла одна из савадалок: уверенных молодых женщин в цветастых сари — и сказала пересадить Сияну во второй ряд: детей в первый ряд сажать не положено. Яся очень расстроилась, и я попросила савадалку подождать: пусть посидит пока в первом ряду, пока народ рассядется, а потом я её пересажу. "А то она раскричится, и мне будет её не успокоить: ребенку ведь тяжело долго сидеть." — "Это ваши трудности,"— отвечала она. Но всё же согласилась на отсрочку, и моя дочка сама пересела во второй ряд, когда увидела, что и тут места скоро не будет: мы сидели друг к другу вплотную.
         Сзади от меня сидела приятная девушка-японка. Она читала какую-то книгу. Я спросила, какую — она ответила: вы не знаете, это наш японский учитель. Потом она закрыла глаза и стала медитировать. На даршане: явлении народу Саи-Бабы — она была второй раз. Ещё у двух женщин среднего возраста я спросила, не русские ли они — это оказались итальянки. Японцы всегда выглядят очень скромными людьми: скромнее индусов, итальянцы столь же отвязанные, как русские — потому я и спросила. Остальные были индусками. После усаживания гостей стали рассаживаться постоянные обитатели ашрама: мужчины в белом и группы мальчиков, тоже в белом — ученики школы Саи-Бабы.
         Мы сидели часа полтора — до четырех, и потом появился Саи-Баба. Пройдя по длинному красному ковру, по обе стороны которого сидели люди, он довольно быстро миновал женскую половину и несколько задержался на мужской: с женщин что возьмешь! а с мужчинами можно и поговорить. Я издали видела, как в одном месте он сыпал из руки пепел. Но поскольку сидишь на полу, дальше уже ничего было не видно — только его шевелюру на противоположном конце зала. Вероятно, он вызвал на интервью кого-то из мужчин-гостей. Потом вернулся в середину к Ганеше и стал что-то говорить ученикам — нам было не слышно. Потом он удалился во внутреннюю часть своего храма. Через час: в 5 часов — должны были быть песнопения-баджаны, потом он должен был пройти мимо нас: я уговорила Ясю этого дождаться. Но сначала мы все же вышли за пределы храмового зала — хоть нам и говорили, что мы можем потерять свое место. Мы взяли свою бутылку с водой, вернулись в гостиницу и выпили горячего бульону, который иногда делали кипятильником из кубиков, а потом с моей способностью прорываться через все барьеры, вернулись обратно.
         Песнопения продолжались примерно полчаса: микрофон пел мантры, а зал их повторял. Не знаю, был ли то голос Саи-Бабы: потому что микрофон срезал половину обертонов, и эмоционального наполнения этого пения я не понимала. Потом Саи-Баба наконец пошел мимо нашего ряда. Он шёл неторопливо, но не останавливаясь — издали отстраняя прижатой к телу рукой с надеждой протягиваемые ему письма. Мол, не сейчас, лучше переключитесь на другое: этот жест отстранения был одновременно и благословением. Мне сперва показалось, что ему следовало бы не отказывать просящим в их трогательной вере и брать эти письма. Но после его ухода в зале возникала дымка медитативного состояния: и многие оставались медитировать. А мы с Ясей, с радостью, что все уже закончилось, поспешили домой.
         При выходе я попыталась увидеть русских. Одна экзальтированная дама делилась своими двухнедельными переживаниями с другой — ничего не воспринимавшей, но очень желающей что-нибудь ощутить. Три алма-атинские девушки возмущались тем, что у них отобрали матерчатые кошельки и заставили переложить деньги просто в тряпочку. Я вновь встретила этих девушек, прогуливаясь по ашраму: вместе с увлечённым молодым человеком, который советовал им посетить музей истории религии в ашраме Саи-Бабы и один из индийских храмов города, куда можно было пройти, получив билетики в ашраме: для этого надо прийти в определенное место в определенный час.
         Музей истории религии работает с 10-ти до 12-ти, и в него ведет длинная дорожка вверх на гору: вдоль неё написаны духовные высказывания Саи-Бабы. Она идет через место для медитации: дерево, под которым стоит алтарь в индийском стиле и сделана небольшая площадка — садик камней. В десять у музея образуется длинная индийская очередь, которая потом рассеивается. Музей трехэтажный: проходят мимо экспонатов по одному, под надзором савадалов, не обгоняя друг друга. Экспонаты сделаны тщательно и красиво — в основном это макеты, и в этот музей вложено действительно много труда.
         Экспозиция начинается с телевизора, где океан выплескивает тысячи брызг и Творец испускает из себя разлетающиеся звезды и планеты. Потом показано овладение огнем и культ тех времен, когда люди верили в то, что боги принимают от людей дым костра и создают из него свои облака. Потом идет длинная индийская история "Рамаяны" и "Махабхараты", во множестве игрушечных сцен. По центру стоят прекрасные макеты храмов Минакши в Мадурае и Раманатхасвами в Рамешвараме, самая известная ступа Непала и самый большой католический храм Святого Петра в Риме. Часть экспозиции наполнена старыми Библиями и еврейскими Талмудами; мусульманская панорама другой изображает Каабу. На третьем этаже есть даже пирамиды ацтеков и мексиканские культовые маски — вот только что православного ничего нет! Выставка заканчивается лабиринтом, где человека встречает пятиглавая мать Шивы Гайятри, провожая его к выходу через извилистый узкий проход под медитативную музыку.
         При этом не удивляет, что развитию индуизма посвящено подавляющее внимание, как религии, ведущей из древнейшего прошлого в будущее магистральным путем: остальные же выглядят боковыми ответвлениями того же самого. Несколько поражает лишь, что экспозиция начинается и заканчивается портретами самого Саи-Бабы, которые присутствуют по всей длине экспозиции, и это может раздражать непосвященного: ну ладно ещё, пришествие в начале и конце времен — но вдоль всей истории религии! изображений Саи-Бабы как-то уж слишком много. Для индусов-то это нормально: они привыкли молиться Богу, будь Он в образе Саи-Бабы, каменной статуи, дерева, реки или горы. Но западный рациональный менталитет? Он не способен молиться камню, как это делали древние люди. Он не может не делать из камня фетиш, а из человека кумира. Просто не умеет. Стыковка западного рационализма с индийской преданностью (как меня спрашивали: "Are you devotee of Sai-Baba?" devotee — преданный) неизбежно выглядит как культ личности.
         И если какие-то черты этого бросаются в глаза русскому человеку, это не значит, что зрение его обманывает: с позиции нашего восприятия, это действительно так. Саи-Баба — Бог для индусов и с позиции индуизма. Он в этом чист перед небом и людьми и не зарабатывает себе плохой кармы: индусы его понимают правильно. Но модель его деятельности лишена международного универсализма. И если рассмотреть её в мировом масштабе: весь этот индийский порядок очередей и обыскиваний, или западную преданность кольцам и портретам на футболках — это модель, унижающая достоинство и разум современного человека. И мне кажется, это вина и карма тех западных и наших людей, которые имели счастье общаться с Саи-Бабой.
         В Индии много ашрамов, и везде, где есть западные иностранцы, эта проблема возникает — и решается разными путями. Но пока модели нормальной стыковки духовности Востока и рациональности Запада находятся только в стадии разработки, на ашраме Саи-Бабы можно было бы написать: "Hindus only". Контрастный пример являет ашрам Ошо Раджниша, который заполонили иностранцы, иногда полагающие, что индусов к их занятиям и медитациям вообще допускать не стоит (якобы в силу неразвитости нижней, сексуальной чакры или по другим причинам — я слышала такое мнение). Это может свидетельствовать лишь о том, что если с западным пониманием человеческого достоинства там все в порядке, то восточной духовности дефицит. А без пиетета к невидимой поддержке духовных сил: делающих очевидным единство мира, самосовершенствование остается лишь утверждением в собственном эгоизме.
         Но я русский человек, и я люблю чудеса, а не их развенчивание. Я постаралась найти то, что бы отозвалось моей душе у Саи-Бабы. Мне понравилось высказывание, написанное по дороге на площадку для медитации: "Держите голову в лесу, а руки в обществе". Мне понравился и музей истории религии: индийским отсутствием казенности и медитативным настроением — это действительно музей религии, а не музей атеизма, к которым привык наш человек. И я купила фотографию, где Саи-Баба ещё молод: там выражена какая-то трогательная эмоциональность, легкая грусть, и нет той уверенной улыбки, которая ничего, кроме успешности, уже не выражает.
         Сияна тоже с интересом отнеслась к чудотворцу, которого мы так долго ждали. "Он такой маленький и зажатый: как грибок!"— сказала она свое впечатление: действительно, черный шар волос на немножко сутулом сжатом теле в контрастно-оранжевом одеянии делали его похожим на гриб интересной породы, ярко выделяющийся на фоне незаметной зеленой травы. Но Сияна ничего не чувствовала, ни когда Саи-Баба проходил мимо нас, ни после. Ей явно не хватило ощущений, и она захотела вечером пойти погулять по каким-нибудь индийским храмам, но они все были далеко, и после дневного ожидания я считала нужным лечь спать пораньше, чтобы не накапливалась усталость.
         Тем не менее ночью у Яси поднялась температура под сорок, с приступами рвоты и поноса. К утру ни сильный жар, ни рвота не прошли, несмотря на таблетки, и я стала опасаться, не подхватила ли моя дочка в поезде дизентерию от плохо вымытых фруктов или привычки брать руки в рот. "Вот, вы что-то говорили про Саи-Бабу, он вас и наказал. Нельзя — ведь это Бог!"— сказала наша спутница, столь же преданная Саи-Бабе, как и католицизму. Но я не думаю, что какой бы то ни было бог может наказать ребёнка за то, что он делает собственные выводы, как и его мама.
         "Наверное, там была все-таки какая-то энергия, только мы её не заметили,"— объяснила Сияна своё состояние в перерыве между приступами: перепуганная им не меньше меня. Я-то, конечно, грешу на жару, на долгое ожидание накануне и на близящееся соединение Марса с Плутоном в гороскопе Яси. Но так или иначе, факт остается фактом: из 18-ти городов, что мы за месяц посетили, отдыхая и проездом, это единственное место, где ей стало плохо. До и после её организм успешно справлялся с дорожными бациллами, не причиняя мне никаких проблем. Из чего можно сделать вывод, что для детей Путтапарти — не самое хорошее место. Видимо, недаром их просят не сажать в первый ряд. Астрологически, всякая материализация связана с жесткой энергией планеты Сатурн: планеты старости, символически противопоставленной Луне — покровительнице детей. Может быть, Саи-Баба воспринимается лучше более материальными людьми, и вокруг него более плотная атмосфера, чем это благоприятно для несформировавшейся психики ребенка. Я там не видела людей с детьми, если не считать индуску с откровенно больной девочкой-подростком. Разновозрастные классы учеников Саи-Бабы, одетых в белое,— другое дело: это уже местные жители, и я не знаю их распорядка и образа жизни. Я говорю о приезжих.
         В такой ситуации я сменила билет в Джайпур на билет в Хардвар — по плану в случае болезни Яси сразу ехать в знакомый мне ашрам "Ауровэллей". Осматривать лишний город в ослабленном состоянии уже не стоило. Со стороны это может показаться сумасшедшим решением: ехать туда было двое суток. Или перестраховкой. Но в душном Путтапарти среди толпы народа моя дочка быстро выздороветь не могла. В ашраме был больничный центр — но далеко, и я не столь церенаправленная мама, чтоб тащить еле живого ребенка по жаре на рикше неизвестно куда и с неизвестным результатом. Я спросила савадалов у входа по поводу моей ситуации, они сказали: что вам нужно — таблетки или врач? Я сказала: таблетки — они указали на ларек за пределами ашрама.
         Моя преданная Саи-Бабе спутница полностью поддержала меня в этом решении: "Конечно, поезжайте в ашрам, где у вас есть знакомые, — сказала она.— Там вам уделят внимание. А тут слишком много народу." Весь день я не отходила от Яси в комнате, а вечером мы с ней пошли на последний автобус в Дхармаварам. У неё ещё оставалась температура, но у открытого окна было уже не жарко, и её не слишком укачало. По дороге мы с удовольствием увидели то озеро, которое служит отдушиной этих краев, и пейзажи индийской деревенской жизни.

                ИНТЕЛЛИГЕНТНАЯ ИНДИЯ: ИЗ БАНГАЛОРА В ДЕЛИ

         По типичному кривому маршруту, в темноте гудя во всю мощь, автобус миновал индийский городок Дхармаварам, с обычными узкими улочками, где в углублении домов были насквозь видны магазины и где у уличных плит мужчины варили и пили вечерний чай. И выехал к пустынной станции, где уже не было индийской сутолоки, а была комната ожидания: с занимавшем полкомнаты большим столом посередине и стульями по краям, и, как обычно, кабинками душа. Индусы использовали стол для ужина, купленного на перроне станции. Мне бросился в глаза плакат, на котором руки несколько разного цвета и в разных одеждах держали индийский флаг, и было написано: "В единстве — наша сила". Комнату украшали и другие плакаты с достопримечательностями Индии, утверждающие древность её культуры.
         Сдвинув несколько стульев, я уложила на них сумку и совершенно спящую Ясю и пошла узнавать, в каком месте перрона остановится мой вагон. Мне это сказали довольно точно, и когда подошел поезд, мы без проблем нашли свое место среди спящих индусов: я запустила Ясю на нашу третью полку, а сама легла на пустовавшую вторую, которую, к моему комфорту, никто так и не занял. Может быть, потому что подо мной спала молодая женщина, а больше женщин рядом не было. А может, потому что наш вагон был с пометкой Т: то есть спальный вагон, куда не положено садиться, как в общий. Этот вагон в поезде располагается между вагонами 2-го и 1-го класса: обычными спальными (S) и air-conditionеd (A) — вагонами с кондиционерами. За ними в хвосте поезда едут общие, жесткие вагоны.
Проснувшись утром, я обнаружила, что мои соседи — что называется, интеллигентные люди. В Индии, как и у нас, юг привлекает своим звонким языком и радостной включенностью в жизнь: он более природен и вместе с тем более дик. Северо-центральная и особенно северо-восточная часть Индии: от Дели к Варанаси, несомненно более интеллигентна, хотя этот культурный универсализм влечет за собой некоторую потерю своеобразия.
         Индусы, ехавшие в столицу из регионального центра Бангалора, известного своим университетом, общались так, как общались бы хорошие русские: угощая друг друга и без проблем по ходу движения меняясь местами, чтобы было удобно всем поесть, поспать и посмотреть в окно. Я естественно попала в орбиту их отношений. Когда в ответ на предложенный виноград я сказала, что моя дочка сейчас есть не будет, поскольку у неё накануне ночью был жар и тошнота, мой сосед осведомился, чем я её лечила, и сказал, что у соседей есть хорошее лекарство от температуры. Моя соседка тут же мне его предложила, и я ответила, что воспользуюсь, если температура поднимется снова.
         С этим индусом, уже в возрасте, мы поговорили о политике. Сначала, когда я описала маршрут моего следования, он сказал: "Вы счастливый человек: Вы верите в Бога."— Я и вправду чувствовала себя счастливой, поскольку температура у Яси вполне прошла и ко мне вернулось прежнее чувство защищенности.
         А мой попутчик — то ли глядя на мой помятый в поезде вид, то ли проявляя на свой лад заботу — поинтересовался, удавалось ли мне в дороге перед посещением храмов совершать омовение. Я ответила, что купалась в океане при всяком удобном случае, а в гостиницах был душ. "Душ — это тоже годится",— утвердительно сказал мой попутчик.
         Купаться перед всеми церемониями, вообще говоря, у индусов принято. Я знала это ещё из общения с кришнаитами в Ташкенте, лет 15 назад. Мы были там в августе месяце, а наши ребята собирались праздновать день рождения Кришны после уличной 40-градусной жары в современной душной квартире, с одеялами на окнах, дабы их соседи не стучали в стену или ещё куда.— Поэтому совершить под душем ритуальное омовение: перед поеданием 108 блюд, необходимых для этой церемонии, — было не менее актуально, чем в Индии. В Индии же рядом с каждым храмовым комплексом был квадратный пруд с храмовой башенкой посередине: раньше, видимо, они более активно использовались для омовений, но и сейчас не пустуют. И те индусы, которые толпами купались в море в Каньякумари или Рамешвараме, делали это специально ради праздничного посещения храма. Может, потому и не возникает неприязни в толпе индусов, что с гигиеной у них все в порядке. А в храме, конечно, может быть довольно жарко, особенно если там пуджа с огнями или какая-нибудь более длительная и многолюдная церемония, чем обычное индивидуальное прочтение мантры-молитвы или освящение цветов и фруктов священнослужителем.
         Мой попутчик с очевидным пиететом относился к религии и подал милостыню проходившему мимо слепому и мужчинам-гопи, одетым в женское платье. "Слишком много нищих,"— сказала я ему, отчасти оправдываясь, что этого не делаю. "Это тоже — черта Индии,— ответил он с улыбкой,— а в России нищих нет?" Я отвечала, что раньше действительно почти не было: "В советское время была хорошая система социальной защиты. Сейчас есть, а но у нас хуже отношение к нищим. В Индии это культурная традиция, здесь можно жить на улице и питаться на подаяние. В России на улице жить нельзя. Нищие могут представить опасность, например, разводя на чердаках костры..."— но это было несколько в сторону: сходу описать кардинальную разницу между индийскими садху и русскими бомжами я не могла. Реже в поездах просили милостыню женщины с детьми, но они при этом красиво пели, или раздавали листки с просьбой о благотворительности в напечатанном виде — и в целом это выглядело куда позитивнее, чем выканючивание: "Люди добры!" в нашем метро. Апелляция к жалости — чисто русское явление. В Индии она не требуется.
         "Вы знаете, Индия и Россия — друзья,— сказал мой сосед (в стиле: Хинди-Руси — бха бхай!) — Настоящие друзья: мы относимся к России не так, как к Европе или Китаю".— "Русские и индусы похожи,— подтвердила я.— У европейцев совсем другой менталитет. И у китайцев — тоже". Эта тема вызвала отклик и другого соседа, молодого студента, поначалу безучастно отсыпавшегося на своей третьей полке и не вписавшегося в общий контакт: он проснулся и попытался угостить окружающих, когда все уже поели. Но когда речь зашла о дружбе Индии и России, он с жаром принялся рассказывать о том, как студенческие демонстрации поддерживали Россию против Америки во время холодной войны и других конфликтах.
         А пожилой сосед спросил: "Когда в России было лучше жить: до перестройки или после?" Мой молодой попутчик также выразил к этому вопросу живой интерес. "Это сложный вопрос,"— ответила я: да, недаром в советские годы для выезжающих за границу проводилась политинформация! И в русской манере ругать все у нас происходящее я откровенно сказала, что появившаяся у нас гласность уже на исходе, если не считать, что она кончилась вместе с расстрелом парламента в 1993 году. Система социального обеспечения, медицины и образования пришла в упадок. Что же касается экономики, то пока роста производства нет. "Если социализм имел недостатки, то дикий капитализм не лучше,"— сказала я. "То есть, не лучше?"— подытожили индусы. "Вероятно, нужна альтернатива."
         "Вы видите её в Индии?"— спросил пожилой индус. Он считал Индию демократической страной — быть может, единственной и самой свободной в мире. В 1990-92 годах в Индии был экономический кризис, но начиная с 1993 года, после смены правительства, постепенно идет экономический подъём.
Тут у меня возник вопрос о западном влиянии, но индусы сказали, что американского влияния на свою страну никак не ощущают. "А Пакистан или в фильмах, например?" По поводу разжигания национальной розни пожилой индус согласился, заметив, что большинство населения там индусы. "А фильмы — это фантазии (сны, не имеющие ничего общего с жизнью)",— сказал студент. "Да я вижу,— сказала я.— Когда я в прошлый раз была в Варанаси, это меня порадовало. Но сейчас, когда я была на юге, в западной части, я вижу черты западной цивилизации: в торговле или строительстве... Культурное влияние-то есть",— индусы не спорили, но в целом были убеждены, что все западное идет мимо настоящей Индии, как это всегда и было в истории.
         Но главное, чем меня порадовали индусы — тем, что они душевно включались в политические вопросы, в отличие от равнодушия к этому (точнее душевной ограниченности, замкнутости) западных людей, с которыми я в дороге имела возможность контактировать. Воодушевленная нашим межнациональным единством, я даже сказала, что было неплохо, если бы реализовалась идея союза России, Индии и Китая, возникшая во время вторжения США в Югославию. Пожилой индус был совершенно с этим согласен, хотя ранее и упоминал о разногласиях Индии и Китая.
         А молодой индус рассказал, что в свое время хотел даже выучить русский, чтобы съездить в Россию. Язык он, конечно, не выучил, но теперь устроился на работу в ведущую турфирму: там ему будет доступна информация, и, может быть, он осуществит свою мечту. Я рассказала ему о том, что являют из себя в туристском отношении Москва и Ленинград, и расспросила об интересных местах Бенгалии, откуда он был родом. В Дели он жил десять лет, снимая трех-комнатную квартиру вместе с двумя студентами. Звали его Рамеш, или как-то так: узнав, что имя моей дочки — Сияна, которое я переводила как близкое английское "шайн", он сказал, что его имя тоже означает "сияющий". Обнаружив несомненную склонность к путешествиям, он оказался Стрельцом, как и она.
         Рамеш угостил Ясю соком, та стала показывать ему свои рисунки, и нарисовала звезду: "Это моя самая яркая звезда — Юпитер". Затем она нарисовала вокруг нее ещё 22 звезды — получилась мандала. Она их сосчитала и украсила круг цифрой 22. Потом сверху она нарисовала сердце со звездой, а выше круг, и сказала: это голова, это сердце, а это тело. Рядом она нарисовала деревья и человечка, а с другой стороны симметрично ещё человечка, с таким комментарием: "Мальчик и девочка заблудились в лесу, а сердце помогает им найти дорогу". Не знаю, вдохновил ли её на столь философский рисунок наш сосед-Стрелец, или она его этим вдохновила, но потом они стали вместе рисовать людей, плавающих в лодке по морю. Это закрепило наш контакт, и Рамеш позвал нас в гости.
         Поезд прибывал в Дели в 12 дня, пересадка на другой у меня была в 10 вечера, и днем я хотела, оставив сумку в камере хранения на станции, погулять по Дели и посмотреть храмы. С другой стороны, Ясе было бы нелегко без передышки шататься по городу целый день, и она очень хотела пойти в гости к этому дяде — и я, поразмыслив до следующего утра, приняла его предложение. Рамеш сказал пламенную речь о том, что ничего дурного у него в мыслях нет — но это я и сама видела: нас объединил интерес к путешествиям.
         Правда, Рамеш сначала не выразил особого желания посетить храмы вместе с нами: это был единственный индус, который сказал мне, что он неверующий. Поскольку мое паломничество по святым местам Индии для любого её жителя однозначно свидетельствовало о вере, я сочла нужным объяснить, что изучаю мифологию разных народов. Это его вдохновило больше, что было для нас хорошо, потому что на городском транспорте с местным жителем попадаешь куда надо быстрее и дешевле.
         Наш индус быстро прошествовал мимо рикш, отказывая всем, но успев договориться с кабинкой, в которой ещё один пассажир ехал в его сторону. И моторикша довез нас до трехэтажного домика, стоявшего в переулочке в ряду других подобных домов, где второй этаж, без коридора, но с верандой, кухней, душем и комнатами с широкими матрасами на полу, занимали индийские студенты. Мебели практически не было, кроме телевизора и стола с компьютером. Мы поздоровались с друзьями Рамеша и хозяйкой, которая по-английски не говорила. Он большим кипятильником нагрел воду в пластмассовом ведре и предоставил к моим услугам просторную кухню, где были остатки цветной капусты, яйца, молоко, рис, картошка, лук и десяток баночек специй — извиняясь, что так мало всего. Я поджарила картошки — наконец-то мы нормально поели. И освежились — точнее, согрелись в душе, потому что в комнате было холоднее, чем на улице.
         Пока я готовила — с чувством, насколько современный быт похож в любой части света (хотя его упрощенный универсализм опять же нельзя назвать наилучшим), Яся смотрела телевизор, где днем шли американские мультфильмы и индийские сериалы. Моя дочка сказала, что они для прапрабабушек; и наш молодой индус был совершенно того же мнения. А по первому каналу показывали заповедники — это Яся и смотрела, сидя на полу на одеяле, пока Рамеш не принес ей местного тощего котенка, с которым она стала играть на теплой веранде.
         Я хотела добраться до ближайших храмов и Кутаб-Минара, по карте расположенных в этой части Дели. И мы, наскоро отобедав и остановив городской автобус, сначала поехали в храм Бирла. Это был новый храм, и на обратной стороне улицы продолжалось строительство: возводили большую статую Ханумана — на мой эстетический вкус красивую: не каменно-прямую, а по-индуистски изогнутую. Хотя я лучше воспринимала эстетику древних скульптур и дух старых храмов, в этом храме было несомненно приятно находиться. Скульптуры алтарей были выполнены очень качественно, напоминая столь понравившегося мне Ганешу в Рамешвараме, и блеск нового металла не перекрывал их форм. Залюбовавшись алтарем Шивы и Парвати, Яся вернулась в него ещё пару раз, желая непременно бросить монетку и убеждая меня его сфотографировать. Здесь, как в новом храме, фотографировать было можно.
         В следующем пределе Дурги, и какого-то святого, быть может, создателя или вдохновителя этого храма, священник подозвал нас сам — приобщая к религии цивилизованную молодежь. И вручил Ясе прасад: половину большого кокоса, который мы с Ясей доедали уже в ашраме. "Ганеша! Ганеша!" — далее обрадовалась Яся. И Хануман на выходе тоже был очень красив, побудив не только Ясю, но и меня сложить руки в жесте поклонения. Мы сфотографировали Ясю верхом на скульптуре льва, на выходе из помещения этого храма. "Как Дурга!"— сказала я. И из этого помещения с башенками, через зеленую аллею с  искусственным водопадом, текущим с камней (и посвященным Шиве, подхватившем на плечи Гангу, когда она падала с небес), мы пошли к наиболее заметной пирамиде этого храмового комплекса. Она посвящалась Лакшми и Ганеше — хранителям мира, скульптуры которых стоят на фоне круга: мандалы Вселенной. Этот алтарь я сфотографировала, после того, как мы подошли к священнику. "Представьте: десять лет живу в Дели, никогда здесь не был,"— сказал мне Рамеш, тоже впечатленный красотой храма.

         Затем мы поехали в знаменитый Кутаб-Минар. Это развалины средневекового минарета с сохранившейся башней — откуда было бы видно все Дели, если бы её не окружала на всякий случай по-индийски надежная ограда. И гораздо более древняя металлическая колонна: такая же, как те, что служат неизменным атрибутом всех тысячелетних храмов юга, но сделанная из 100%-го железа по непонятной современным людям древней технологии. Во мне отозвались тишина и зелень этого уединенного места среди современных городских улиц, где среди коротких пальм, не заслоняющих колорит ничем не испорченных развалин, бегают вездесущие бурундучки. "Представляете, я сам тут первый раз",— сказал наш индус.
         Тут он нам неформально помог: по новому распоряжению, вход в Кутаб-Минар для иностранцев стал 10 долларов, а для индусов — 10 рупий, то есть ровно в 45 раз меньше (как принято и в наших известных музеях). Рамеш купил 2 индийских билета (для детей бесплатно): "Скажите, что Вы из Ладага (северная провинция Индии)". После того, как мы как следует загорели на юге, меня уже можно было принять за индианку с севера, с гор — о чем Рамеш сказал мне раньше, а теперь воспользовался своей находкой.
         Но русые волосы моей дочки вызвали сомнение у контролеров: "Турист?"— спросили они, подозрительно глядя на меня и пакет у меня в руках. Я протянула им пакет и сказала, что я из Ладага. "А она тоже?"— спросили они, глядя на Ясю, и ещё что-то по-индийски, и тут мне осталось лишь прикинуться валенком, предоставив отпираться нашему индусу. Как оказалось, они спрашивали, из какого я штата. "Надо говорить: Уттар Прадеш и ноу хинди",— объяснил мне потом Рамеш. В Индии столько языков и диалектов, что я вполне могла говорить на местном и не знать хинди, а только английский. Так или иначе, но мы прошли.
Сами индусы часто говорят между собой по-английски, что меня удивило в поезде. Английский служит языком межнационального общения. По моему мнению, индусам всё же следовало бы перейти на хинди. Я потом в автобусе сказала Рамешу, что не люблю английский за его примитивность,— чем вызвала живую реакцию женщин, сидевших рядом, которые тут же спросили, из какой я страны. Интересно, что в автобусе Рамеш с нами не садился, как мужчина с женщинами, а на другое сиденье, если было,— так что это разделение соблюдается даже в переполненном транспорте столицы, к моему удивлению.
         Отдохнув в тиши Кутаб-Минара, я хотела посмотреть вблизи Лотосный храм бахаитов, в виде цветка, который был детально виден с самолета, когда мы приземлялись в Дели. Он произвел на нас сильное впечатление монументального строения, отчетливо выделявшегося на общем рельефе. На карте эти достопримечательности, расположенные в юго-западной части Дели, были сравнительно близко друг от друга. Каким маршрутом шел автобус, что у него заняло час туда доехать — вдобавок, не довезя нас до храма метров 500 — уму непостижимо. Но, следуя индусской логике удобства, автобусы по зигзагообразным улицам городов ходят куда более волнистой линией, чем поезда по пустым полям Индии: следуя сразу во все четыре стороны, и я потеряла всякую ориентацию востока, запада и юга.
         И мы приехали к Лотосному храму уже в седьмом часу, а он закрывался в шесть, в отличие от нормальных индийских храмов, которые в это время как раз всегда открыты. Нам удалось лишь перемахнуть через вездесущую проволоку очередного индийского забора и полюбоваться издали им и полной Луной, освещавшей не так чтобы сильно освещенные улицы какого-то мусульманского квартала: надо было торопиться обратно. Автобус обратно ехал тоже час, после заката стало холодно, и Яся замерзла и очень устала: Рамеш нес её до дома на руках.
Но там она согрелась, выпила чаю с молоком, съела омлет, и пришла в себя. Неверующий Рамеш, над матрасом которого висело поэтически-духовное высказывание на английском языке, на прощанье хотел подарить ей изображение Будды, сантиметров десять, но тяжелое — каменное, и я его не взяла — Яся поняла меня, как ни понравилась ей игрушка. И когда мы в темпе шли на автобус до железнодорожной станции, моя дочка очень осмысленно спросила: "Почему у нас в Индии столько друзей?" — "Потому что мы и сами проявляем дружелюбие,"— ответила я, переводя её слова индусам, проводившим нас до автобуса.

....