Нормально, Григорий! Отлично, Фотий!

Крупный мужчина в рясе, разворачивая листок, подошел к ведущему:

– Я монах в синих штанах, на лбу шишка, в кармане мышка,– не много замявшись,– кто такую мудатень пишет, прости Господи?

– Зачем пришел? – наголо бритый мужик с «гимнастом» на шее, смеялся только глазами.

– За краской,– дальше зачитал гость.

– За какой?

– За зеленой.

– Иди по зеленой дорожке, найдешь зеленые сапожки, поноси да назад принеси! – Дима открыто ржал над шутливым приветствием конкурсанта. Это была его идея раздать вводные пароли новичкам шоу.

– Какие на хрен сапожки? – монах нахмурился, комкая прочитанную бумажку.– Слышь, лысый, я на конкурс пришел. Который из вас тут Лепс?

– Вон тот в очках,– лысый помахал Грише вязаной шапкой.

– Крест сними, богохульник,– иеромонах направился в партер.

– Иди, иди … Как говорил мой дедушка,– Диман аккуратно запихивал распятие в карман брюк,– какой баян, такая и песня.

В глаза били софиты. Скрипач в оркестре брал за горло фа диез. Толпа потных участников заполняла формуляры. Рабочие сцены поднимали лебедкой блестящий шар:
– Эй, поп,– один из трудяг тронул монаха за рукав.– Хрен тебе в лоб. Помоги.

– Бог поможет,– Фотий шел твердым шагом к цели.

Вокруг Гриши суетились люди. Молодежь брала автографы, старшее поколение довольствовалось близостью кумира. Сам певец, сдувая со лба прядь волос, был в хорошем расположении духа. Напевая себе под нос старенькое «Утоли мои печали Натали…», он подписывал плакаты, билеты, деньги и животы страждущих. Когда растолкав зевак, к маэстро приблизился толстый незнакомец, шансонье выводил вокруг пупка девушки слова любви.

– Здесь попробуй написать,– монах вывалил свой живот на всеобщее обозрение.

– Ой, птичка,– маленькая девочка ткнула пальцем в орла, летавшего на пузе священника.

– Ам,– рявкнул святой отец.

Девочка испугалась, спрятав палец.
 
Народный артист Карачаево-Черкесии, увидев исписанную плоть схимника, оторопел. Корявая надпись «Да здравствует шансон!» унесла заслуженного артиста РФ в сочинскую «Жемчужину». В голове отчетливо слышалось «эта песня звучит для нашего гостя из солнечного Тбилиси».

– Не то,– отшельник потянул за отвислую грудь.– Вот.

Из-за спины появился волосатый пятачок, на котором плясали робкие грузинские буквы. Вспомнив родную речь, Гриша прочел:

–  Кто не был, тот будет. Кто был – не забудет 730 дней в Кутаиси.

– Где служил?

– В монастыре. Хлеборезом.

На последнем слове толпа расступилась.

– Он кого-то зарезал,– послышалось на задах.

– Это не всё,– инок почесал стервятнику голову.

Хищник ожил, клюнул августинца в печень и запел. Голос царя птиц парил над горами татуировок. Надписи, купола, русалки плакали устами грифона «Где же ты, моя Сулико?».

– Я здесь,– крикнула Полина.

Подошел Градский и сунул кулак в живот пострижнику:

– Пей, сука. В смысле пой.

Игумен взял пару нот.

– Ля западает,– констатировал наставник.

– И птичке педикюр надо сделать,– пожимая кондору ногу, добавила Поля.

– Как зовут тебя, брат? – спросил обладатель премии «Золотой граммофон».

– Я – отец,– с подбородка широкого лица схимника тоще блеяла бороденка.

– Чей?

– Теперь ваш. Я вам тут, бл…дям устрою Кончиту.

Не Чубайс, за базар ответил.