Здравствуйте, люди!

               

 «Через несколько дней после похорон матери дед сказал мне:
- Ну, Лексей, ты – не медаль, на шее у меня – не место тебе, а иди-ка ты в люди».
Максим Горький, «Детство».

  Выпускники

Чтоб прослыть авторитетом,
Надо было знать «про это».
Но негласным было вето
На ЭТО.
               
   Экзамены – выпускные! – позади. Лёгкость на душе и в теле. Радужные мечты. «Как воздух чист, как небо ясно!». Все люди – братья и друзья, чуть ли не родственники: каждого встречного хочется обнять, а поперечного – поцеловать, независимо от того, есть ли у него ответное желание.
   Переполнявшие естество возвышенные чувства слегка омрачались мыслями о земном: нет костюма на выпускной вечер, туфли не первой молодости… Ах, тряпки! До сих пор не было с ними особых проблем, не существовало острой необходимости, но теперь…
   С трудом удалось за два года – так думалось, - поступками и трезвыми суждениями завоевать авторитет «своего парня», хорошего спортсмена, начинающего поэта, знатока литературы, способного импровизатора. И эта девочка из параллельного класса…
   Она как-то оговорилась, когда сидели вчетвером у общей подруги-одноклассницы:
- He is a good boy.  - Это и не похвала вовсе, и не выражение чувства, а так – демонстрация мизерных знаний английского. Иностранные языки были «cosa morta», то есть – дело тёмное, - кто на них когда-либо из знакомых говорил? Даже в вузах сдавали «тысячи», переводы статей из газет, доступных в СССР. Конечно, в первую очередь из «Москоу Ньюс», издательство «Правда», или из «Монинг Стар», газеты коммунистов США, которую печатали на деньги КПСС.
   Егор понял смысл услышанного: фраза-то была простенькая. И пробубнил перевод вслух: надо же было «ерундицию» свою демонстрировать… Как смутилась та девочка! Покраснела, опечалилась… Фу, какая оплошность! Она была так ранима, так чувствительна – мимоза на мартовском ветру. Они, семнадцатилетние, не умели, не смели говорить вслух о своих чувствах – тема была неоспоримым табу.
   О чём же они говорили? Иногда о телепередачах. Выбор на голубом экране (он пока ещё черно-белый), был мизерным, и люди смотрели всё, что предлагал 1-й канал, начиная с новостей. Порой удавалось посмотреть кино, оперу или оперетту: «Мистер Икс» мы видели три раза в сезон. Часто «крутили» старые советские фильмы, полные оптимизма, песен и танцев, с настоящими героями – передовиками производства, отважными пограничниками и разведчиками. Однажды Егор прокололся. Попробовал небрежно блеснуть музыкальной эрудицией и назвал какую-то музыкальную композицию арией из несуществующей оперы. Друзья то ли вправду ничего не поняли, то ли сделали вид «непонимучек» - пришлось быстро сворачивать тему в другую колею. Он поспешил с предложением:
- А едем-ка в театр. Там концерт классный на днях! – и пообещал через брата-музыканта раздобыть билеты на всех: – Запросто! 
   Пришлось напрягаться, чтобы не упасть лицом в грязь: спустить все свои финансовые резервы – 1 билет стоил около двух – трёх рублей. В театре никаких гастролёров не было и в помине, и он купил билеты на какой-то спектакль. И получил по полной, возвратившись с триумфом к милым сердцу друзьям: все они ехать на концерт отказались. И родители были против, представление заканчивается поздно вечером, уроков много задали, ехать далеко и долго – троллейбусом, хотя и без пересадок, но почти два часа…
   Печально и горько признавать свой конфуз.
    
                Как заработать на костюм

Не друзья мужчины моде,
Безразличны к моде вроде…
Но девчонки – лакмус и искус!
Ты не тряпка и не трус,
На сдаёшься матушке-природе.

После летних каникул, перед началом последнего учебного года в школе, Егор заказал себе в ателье – невообразимый шик! – брюки стального, с голубоватым отливом, цвета. В ателье! В 16 лет! Но – заслуженно. Не смолчал он как-то, похвастался в разговоре: пришлось всё лето поработать «вторым номером» на дождевалке – поливальной установке.
   Это выглядело так: трактор ДТ-54 с навесной водомётной «пушкой» ползёт вдоль оросительного канала – их на поле несколько десятков, -  насосом засасывает через шланг из этого арыка воду и выстреливает её на полста или больше шагов струёй, которая, набрав высоту, ниспадает, рассеивается в мелкие брызги и орошает растения. Задача «второго номера» - забегать вперёд, переставлять металлическую заслонку поперёк «арыка», заставлять воду подняться, чтобы её уровень достигал почти до самых краёв канавы. Водомёт был устройством неприхотливым, выплёвывал даже жижу, когда воды оказывалось мало. Егор научился управлять трактором и «пушкой», и «первый номер» Василий мог выкушать за обедом чекушку и вздремнуть в тени деревьев лесополосы, преимуществом которой перед лесом была сквозная продуваемость, и мухи с прочими кровососами в ней особо н задерживались.
   Друзьям и невдомёк было, откуда у Егора костюм, а ещё раньше – брюки матросского покроя, без гульфика, на клапане. Туфли, правда, были отцовские, из ремонта, с новыми подмётками, начищенные до сурового блеска офицерских сапог.
  Зачем это нужно было? А чтоб показать друзьям: он тоже не лыком шит! Ребята почитали его «колхозником». Их отцы – шахтёры, зарабатывают большие деньги. Отец Егора десяток лет тому назад тоже в шахте работал, да мать его уговорила в село уехать? Ну их, деньги эти, к лешему! В деревне спокойнее. А тут каждый почти день горноспасатели на аварии выезжают – то на одну шахту, то на другую. Сирены ревут, женщины из домов горохом сыпятся – глядеть, куда, на какой рудник красные машины мчатся?
 
   
                Бал   

Затихли музыка и речи,
Окончен бал, погасли свечи
И ушли артисты и статисты.
Встало солнце после ночи,
Пятна смыло, между прочим,
Небо вновь светло и чисто.

   И наступил выпускной вечер. Желанный и долгожданный. Два класса ждали его 10, ещё два – 11 лет. Обидно, конечно, второй части ожидавших – ждать-то пришлось хотя и на год, а всё же дольше.
   Последние дни перед балом самые тягостные, много дел, и туман в голове. Егор помнил только, что мать отказалась подшивать укороченные брюки: боялась испортить костюм из китайского габардина, 120 рэ – зарплата дипломированного специалиста!  Егор брюки сам распорол, сам же их укоротил, а теперь подшей ему! Огорчённая, она поджала губы, строго так на старшую сестру посмотрела, как пригрозила:
- Не смей!
  Та, фыркнув, вышла.
   Ну, что ж …
   Егор, не мудрствуя лукаво, прошёлся на старом «Зингере» двумя строчками по лицевой стороне – будь что будет! Благо, костюм чёрный, строчки не сразу внимание привлекают. Понятно, что настроение стало бяковое: не тот вид, без шика – блеска, как хотелось.
   Пиджак в переделке не нуждался. Уже легче. Галстук. Этот элемент одежды сомнений не вызывал: чёрно – белая «селёдка» с белой полосой во вертикали своим фасоном и расцветкой официальных устоев времени не нарушал, в отличие от крикливых цветастых галстуков тогдашних стиляг. В нём почти половина одноклассников на выпускную фотографию снималась! И, кажется, на первый в нашей жизни паспорт…
   В школу пришли – все одетые с иголочки. Выпускников толпа сгрудилась в вестибюле школы. Там собрались вчерашние ученики то ли пяти, то ли шести классов: впервые окончили школу десяти – и одиннадцатиклассники одновременно. Дурацкие эксперименты в педагогике! Тех парней, кто окончил 11 классов, дорога вела прямо в армию.
   Спортзал стал похож на монастырскую трапезную: на столах яблоку негде упасть от яств, а стены-то всё равно почти голые. Лучше всего, чтобы не портить праздничный настрой, на стены и потолок не смотреть; благо, есть на кого глаз положить – девочки, словно цветы лучшей оранжереи в мире! Их привыкли видеть в коричневых школьных платьицах с фартуками, по будням – чёрными, порой – белыми, с бантами в волосах, реже без оных. На школьных вечерах они блистали в других нарядах, но, опять же – скромных.
   Колька Егоров, 180 см костей, связок и кожи, рот разинул от удивления:
- Ого! – Этим он выразил свой предельный восторг.
  У Юрки Охрименко отвисла нижняя губа, почти до трети его длинной шеи.  В состоянии изумления он слова сказать не мог. А смотрел он… да, он смотрел на Свету Снигур, которую якобы много лет совсем не замечал:
- Во! – Показал на себе её бюст. – Во! – Подчеркнул округлым жестом пышность бёдер. – Во! - Большой палец вверх, итогом оценки форм одноклассницы.
   Восторги выражались и бесподобными улыбками. Девушки, конечно, это предполагали и ожидали чего-то такого, но умело маскировали свою радость скромными и смущёнными улыбками и несколько смущёнными жестами. Они успели всему этому незаметно научиться.
   Словом, эйфория и триумф во время дамского дефиле по спортивному залу имели место быть. Просьба учесть, что в 60-е годы 20-го века девушки были настоящими, вскормленными материнским молоком, а не детским питанием химического производства. Вот только пол зала не гармонировал с праздничным настроением выпускников: учебный год закончился, краска местами сильно вытерлась и поблёкла, но это ли препятствие для ликующей молодости?
  Егор поискал глазами свою девушку, да возможно ли высмотреть среди этого сверкающего белым великолепия хрупкую, изящную фигурку Дюймовочки?
 Вот директор выдвинулся из – за спин учителей: будет речь держать, вручать медали и аттестаты, сперва лучшим в учёбе, затем активистам, потом артистам и спортсменам –тоже аттестаты, но серого цвета, зато с грамотами. Остальные удостоятся упоминания фамилий и рукопожатий с доброжелательными улыбками: прощаться приятно со всеми.
   Речи были в традициях времени: констатация фактов, краткая политинформация, поздравления, уверения – заверения… Сейчас смешно:
- … и мы с новыми силами, комсомольским задором, ответим «Да» на призывы партии и правительства…
   Мы в 16 – 17-летнем возрасте умели слушать речи и не слышать их – так много их доставалось людям из радио и телевидения, ими пестрели все передовицы газет и журналов.
   В том же духе звучали ответные речи медалистов. Они, конечно, сами в произносимое не верили:
- И мы обещаем… с новыми силами…
   Речи закончились. Оживление в зале, движение, шёпот, шелест платьев, шарканье подошв. И едва слышимый звон стекла – мамы поправляли посуду на безупречно сервированных столах: сервизы из фамильных сервантов принесены в жертву амбициям отдельных дам.
   Да что до этого выпускникам?
   Столы в два ряда стояли: для молодых и старших.
   Вилки и ножи не звякали на стороне юных – ножи отсутствовали вовсе, а вилки у них были сплошь алюминиевые. Но стаканы звенели, «аттестантам» были позволены сухие вина. Егора толкнул в бок Виктор Лиса:
- Пошли в наш класс. Только тихо.
   У двери их ждал Боб, тоже Виктор. Он молча топал сзади, по очереди наступая друзьям на пятки.
   Класс был открыт: по традиции, выпускники имели право посидеть за своими партами, как бы на прощание.
   Лиса откинул крышку своей парты и достал тёмного стекла бутылку:
- Самогон. Мы что, дети малые – кислятину цедить?
   Напиток был отвратительным на вкус и запах, - Егор едва сдержал позывы тошноты. Отдышался после глотка, отщипнул кусочек бутерброда:
- Ну и гадость, Витьки…
- Что ты! –то Лиса. – Лучшее, что маманька сообразила!
- Не сообразила, а сама сварила, - включился в разговор Боб. – Это же экстра – выпуск, именно для выпускного! – хихикнул, привычно спрятал губы в ладонь: у Боба были два верхних передних зуба металлические, что спровоцировало появление клички «Бобр». Кличка прижилась, ничего не попишешь.
   А потом… Всё пошло кувырком, как в анекдоте: «После выпускного родители нашли сына снова в капусте».
   Провокатор самогон… Егор позже не мог объяснить, что происходило с ним и вокруг него. Была Ольга с гитарой на скамейке школьного двора, «Очи чёрные» с надрывом – никогда раньше такого душевного пения юноша не слыхал. Галина из 11-го с бутылкой виньяка, второй этаж дома около пивбара, заботливое ухаживание: «Поспи, ты устал» - и мысль: «Зачем я тебе нужен именно сегодня и сейчас?». И в сон, как в колодец…
… Утро было поистине хмурое. Но Галина, румяная и свежая, поставила на столик бутылку вина и фужеры:
- Ну, что ты маешься? Ничего не случилось…
  Вспомнил, что Света, его несостоявшаяся пассия, шепнула как-то на вечере, когда он на красавицу Галину посмотрел:
- Галка с Дюком спала, тебя подставить решила: она, кажись, беременна!
   Дюк – гроза местной шпаны, парень дет двадцати трёх, слегка кривоногий, темноволосый, с крепкими мышцами. Он летом разгуливал по пляжу со своими друзьями: в узких плавках, с мужским достоинством, направленным пучком кверху, - нагло приставал к девчонкам, безнаказанно оттягивая у них трусики на пупках:
- Как там, пушок уже подрос?
   Его побаивались: он «сидел», а такие парни пользовались авторитетом. Бывало, грозились ребята помельче, когда их старшие обижали:
- Погодите, у меня брат Федька сидит. Вот выйдет, он вам покажет!
   Часто эта угроза срабатывала, и мальца оставляли в покое.


                Люба, Рая и другое

Что ж, бывает и такое:
Друг задумает плохое,
Враг решит в беде помочь.
Добродетель волком взвоет…
Суету от мира скроет
Покрывалом тёмным ночь.

  И как на грех, нашлись одноклассницы – одна из них, Рая, жила около пляжа: её улица выходила на озеро.
  Егор решил освежиться, брёл, привлечённый прохладой, веявшей от воды, и его окликнули:
- Эй, такой молодой – и невесёлый, что нос повесил?
   Рая, тонкая в талии, но с полными, налитыми упругостью бёдрами, выгодно отличалась от бледноликих подруг, не пришедших в себя после экзаменов, а еще больше – от предэкзаменационных бдений и ночных зубрёжек. Загар успел покрыть её тело лёгким золотистым флёром.
   Ох уж, эта Рая! Откуда в ней столько женственности, неожиданной во вчерашней школьнице? Словно вместе с аттестатом зрелости она ещё какой-то, особый, допуск в жизнь искушенных женщин получила, чувствовала это подспудно и пыталась им поспешно воспользоваться.
   Возле Раи, целомудренно скрестив ноги, покрытые белесым пушком, щурилась от ярких солнечных лучей Люба – её подруга – и постоянная спутница. Видимо, так ведётся издревле: броские, вызывающе красивые девушки выбирают себе в наперсницы девиц с заурядной внешностью: довольно миловидное бледное личико Любы покрывали золотистые веснушки, а волосы, реснички и брови были соломенно-рыжеватого оттенка. Да, проигрывала Люба своей подруге заурядной внешностью. Но глаза её отличались живостью, смотрели на белый свет с любопытством, а на Егора – испытывающе: мол, чего от тебя сегодня ожидать?

   Рая, потянувшись, перевернулась на живот, посмотрела на купающихся, заметила Дюка с компанией и поспешно вскочила:
- Уходим скорее! Мне пора…
  Куда пора – не понятно, но вскоре все трое плелись по песку к выходу, даже не одевшись. Впрочем, раздевалок тогда на озере было всего две, они стояли почему-то рядом, в самой середине купального комплекса. Пацаны прятались в кустах на холме над пляжем и любовались девичьими прелестями – всем, что можно было увидеть во время переодеваний барышень. Последние об этом догадывались или знали, и самые дерзкие позволяли себе показать отдельные части тела, чем приводили воздыхателей в неописуемый восторг.
   После озёрной прохлады и тени деревьев на остановке троллейбуса было душно: август, разгар южного лета, - тела покрылись липкой испариной, и даже нечаянные прикосновения к чьему-либо телу вызывало отвращение. Да ещё и усталость, безразличие с раздражением настроения не поднимали. А Рая всё пыталась то за руку уцепиться, то грудкой к плечу прижаться… что за удовольствие? Или думает, что ему приятно? Пот струйкой между лопатками стекает…
   Люба держалась отстранённо, поглядывала на подругу ничего не выражающими глазами.
   Егор чувствовал себя неловко, неуютно: куда он едет с двумя девчонками, ранее не бывшими его подругами? Ну, знакомые, ну, скучают; а он-то им зачем?
   Ага, вот цель: дача! Даже дачный домик на шести сотках, из одной комнатки с кухонькой. В комнате они улеглись на полу, по примеру Раи – она подала хороший пример, платье сняла, на спинку стула бросила. Что ж, и мы тоже можем так.
   И вот – трое на полу, без одежды почти.
   Ожидание звенящей струной висит в сгустившемся от напряжения воздуха.
   Свершилось…


                Домой

Не слышно рюмок свадебного звона,
Нет воплей злобы, нет проклятий стона,
Не гложут душу ни отчаянье, ни страх –
Мы с вами разны в мыслях и в мирах.

   Сколько верёвочке не виться… Очнуться, как из тяжёлого сна пробудиться: обнаженные тела, спёртый воздух, темнота. Лунный свет полоской тянется через щель в двери, перечёркивает ноги девчонок, серебрит кончики волосков на них.
   Егор нащупал брюки, рубашку, у двери наткнулся на свои туфли, «выпускные». Стыд и смятение гнали его прочь – не было желания даже мельком взглянуть на спящих девчонок, соблазнительных   своей безмятежной беззащитностью. Нет, надо бежать, в никуда и ни к кому.
   Сестра двоюродная, у которой он жил, встретила Егора сурово:
- Ты где бродишь? Тебя все твои друзья ищут! Возомнил себя взрослым! Твои родители мне по конец мая заплатили, а уже август. Не пора ли и честь знать?
  Год тому назад кузина ластилась к его родителям, надеясь на хорошую плату и «кормовые»: мясо, овощи, птицу. Не тут то было! И Егор был отлучён от стола. Помнилось смущённое лицо отца, когда сын отказался есть холодную грудинку, жирную и скользкую. Беспомощность отца, проявившаяся впервые, больно ударила Егора по сердцу. Ему стало жаль этого рослого, сильного, всегда уверенного в себе мужчину.
   Всё верно: «Беда не ходит одна». Что же, ребят искать, оправдываться перед всеми, выкручиваться, извиваться угрём или змеёю, выползать из дикой истории с дачей, о которой наверняка все уже знают… Да пропади всё пропадом!
   Вещи собрать – дело минутное. Велосипед, единственная ценность Егора, всегда наготове.
   У велика хорошая биография. Егору продал этот байк первый тренер Анатолий Ларин, всего за треть цены. Это была легкодорожная туристическая веломашина, с тремя передачами, двумя тормозами – мечта любителя! Егор без особого труда проезжал на нём 20 – 25 км в школу или на тренировку и обратно. Однажды, правда, пришлось потратиться, купить новую заднюю втулку. Морока была и с её установкой, укладкой шариков – полста штук – во втулку. На ездить на нём…Нет слов.
   В этот раз ехал он не торопясь, «сесть на колесо» обгонявшим его велосипедистам не пытался – не было азарта, и на предложения помощи отмахивался: езжайте, мол. Невесело было на душе Егора, пусто: не с чем было домой возвращаться. Кроме, конечно, аттестата зрелости. Какой такой зрелости? Душевной, физической, половой? Что дальше - то?  Пустота…
   Педали вертятся, колёса крутятся, что было – скроется, что будет – сбудется…
 

 
                Попытка – не пытка

Это не крушение надежд.
Это вовсе не ошибка в жизни.
Трагедия для снобов и невежд.
Бывает хуже, горше и обидней.

Родители молчат. Сестра донимает:
- Что ты скрытничаешь? Говори, куда податься решил, неуёмный?
   Егор и сам в замешательстве: желаний много, аттестат хороший, три «четвёрки». Решился попытать счастья в университете, на инязе.
- Будь по -  твоему! – Отец с решением согласился, даже вздохнул с облегчением. Не любил он за кого – либо решения принимать, потому и «до высоких чинов» не дошёл, командовать только малым числом народу умел. И почему-то батя не считал проблемы детей важными. Говорил Егор об интернате в 13 лет – он не перечил, заикнулся после 8 класса про горное профтехучилище (так называемую «бурсу») -  тоже не возразил. Даже от попытки поступления в Херсонскую мореходку, потом в танковое училище не отговаривал. Был у отца какой-то свой, тайный и от других закрытый, мирок. В этом мирке он и жизнь свою земную закончил.
  Лидия Яковлевна, немка и учительница немецкого языка, помогла бывшему ученику и соседу несколькими консультациями, пообещала поговорить с одной преподавательницей универа, который окончила сама. Но предупредила:
- Готовиться надо серьёзно, упорно и настойчиво!
   Егор эти слова в школе слыхал часто, но не были они смыслом наполнены: так, фразы трескучие, - их тогда было много, пышных и напыщенных. Страна строила коммунизм, всюду висели призывы и лозунги, весь народ усердно догонял – перегонял Америку, жили люди по Кодексу строителя коммунизма, сознательно украденного из Библии; в его основу легли «скоммунизденные» десять заповедей, в их числе «Не укради», «Не пожелай…», которые повсеместно и нарушались ханжами и фарисеями.
   Конечно, ни о какой методике Егор понятия не имел: следуя инструкции справочника для поступающих, повторял выученное в школе. О произношении и интонации в языке представление у него было самое «зелёное» - учителя в школах сами живого иностранца не встречали. Получался некий «бег на месте» вместо изучения языков.
   Время лечит или калечит? Егор призабыл свои приключения и злоключения: отошли в сторону друзья и подруги, выпускной бал и за ним последовавшие угарные дни со случайными «любовями»: внешне высокомерная Рая и покорная Люба с печалью и грустным призывом в глазах. Такой взгляд встречался ему всего лить один раз в жизни, и почему-то именно в последние школьные годы: тогда он ещё тонко чувствовал понимал просьбы и обещания во взглядах. Со временем такое понимание ослабело, и кажется, что пропало оно навсегда.
… Они шли по пустынной улице, и брела с ними вместе тоска вселенская. Ему было больно, что не мог он ответить девочке взаимностью, а она страдала, видимо, от того, что он ею пренебрегает. Не было в его мыслях ни на йоту пренебрежения, но и элементарное сочувствие отсутствовало. Жизнь только начиналась, столько нового, неизведанного впереди! И слезинки в огромных синих глазах казались неестественными, фальшивыми, подобными стразам на шикарном платье модницы.
   Он ещё не знал, что искренние слёзы причиняют боль.
   А ведь грустно было как - то, щемяще-грустно.
   Без задора готовился Егор к предстоящим испытаниям, спустя рукава. Съездил к Вале – встретила холодно, но безразлично, без упрёков. Сказала:
- Документы мы вместе сдали, экзамены у нас почти в одно и то же время. Значит, и ехать мне придётся с тобой, - в словах никаких эмоций, голос тихий, только губы шевелятся знакомо. Обнять бы её, прижаться нежно. Но есть преграда между ними, и весьма прочная:
- Знаю я, всё знаю. - В шепоте был металл, и вовсе даже не олово.

                Чудеса в решете
В ожидании чудес
Нос задрал я до небес.
Да никакого чуда
Не было оттуда.
Ёлки – палки, лес густой,
Да грибки – опята!
Я живой и холостой
Вертопрах, ребята…


    В Дн-ск не ехали вместе: таково было Валино желание. Ну, что ж…
   Возле кабинета приёмной комиссии толпились абитуриенты – пёстрая масса, броуновское движение, хаос, бормотание: повышать голос никто в храме науки не смел.
   Егор встретил земляка, с которым учился до 7-го класса. Забавная встреча! Астахов стал крепким молодым человеком, в его жилах текла кавказская кровь, и он рано возмужал – на лице пробилась не юношеская, мягкая поросль, заметны были следы бритвы. Егор вспомнил, что парень преуспевал в математике. Значит, его цель – физмат. И не ошибся. Времени поговорить не было, и не было особого желания – за последние годы они отдалились друг от друга, и о встрече не договорились: была уверенность, что оба они  экзамены сдадут и всё равно увидятся.
   Записи с датами и координатами экзаменов легли в карман. В запасе – несколько дней на подготовку к ним.
   Свобода! Суть этого высокого понятия в отсутствии надзора. Делай, что хочешь! А готовиться к испытаниям? Дудки! Поздно: «Не наелся – не налижешься, не нажился – не надышишься». Глупая поговорка, но именно она всплыла в этот момент в памяти – оказалось, очень некстати.
  В записной книжке был адрес ещё одной Любы, красавицы из недалёкого прошлого. У её матери снимала комнату сестра с подругой, когда учились в техникуме. Чудесная девочка Люба с бровями, напоминающими дуги лука, - были они блестящими и ровными, девочка с кукольными глазками и губками… Мечта!
   Ничего, что живёт она в полутора часах езды – никаких сомнений, к ней, и только! Она будет очень рада.
   Люба была у них в гостях, в их доме: приезжала с сестрой на несколько дней. Егор ходил за ней как привязанный, очумелый от того, что вот она, рядом, близко.
   Давно это было, но ничего, всё поправимо: Люба на письма отвечала охотно, в её строчках сквозила симпатия и готовность продолжить отношения.
   Егор, телок наивный, ничего предосудительного в облике и поведении своей симпатии не усмотрел.
   У Любы была мать со странностями. Она была одинокой женщиной, но очень любвеобильной, несмотря на возраст за 40 и худобу обладала девичьим темпераментом. Поэтому у Любы побывало несколько отчимов, каждый из которых, обрюхатив маму и получив отлуп у падчерицы, растворялись на просторах нашей необъятной Родины, а мать делала аборт. К приезду Егора мамаша готовилась к очередному врачебному вмешательству, тихонько скулила в обиде на судьбу, поругивала дочь, тоже недавно расставшуюся с девичеством, а заодно со своим бой-френдом: она сама рассказала об этом Егору после первых интимных объятий:
- А ты тоже ничего… не хуже Ивана…не меньше…всё хорошо…
   Взыграло у Егора ретивое:
- Кто? Что? Почему?
- Дурачок! Не знаешь, как в жизни бывает. – Люба вздохнула как-то совсем по-бабьи, будто умудрённая она опытом, битая той самой жизнью, на которую со вздохом сетовала, или несостоявшимся мужем:
- Мы с тобой ещё детьми, считай, познакомились. Сколько лет прошло? Думал ли ты, что такое между нами будет? Ну, вот. Я раньше повзрослела, и примеры были. Ты кроме игр и спорта ничего не знал, и что между мужчиной и женщиной бывает, едва ли толком ведал. Я тут у мамочки и её хахалей кой-чему научилась, а потом Ванька просветил, помог. Он вначале нежным и заботливым, мягким был – в смысле, мягко стлал: цветы, конфеты носил, на танцы водил, стихи мне писал. Потом вином угостил, ласкал, раздел, жениться обещал, и уговорил – мол, это приятно и совсем не больно. Продолжалась наша идиллия месяца три. Потом Иван увидел, что мы с мамочкой никак не зажиточные: жильё у нас – одна комната, а доходы с гулькин нос. И ушёл с концами. Город наш не очень большой, иногда я его вижу издалека. Гуляет с ребёнком в коляске и женой под ручку. Ну, всё, проехали…
   Они спали на улице, в палисаднике, под кусом сирени. Спали? Несколько ночей не сомкнули глаз – настолько сильной была притягательная сила, их соединявшая. Казалось, только –только разомкнули они объятия, отделились телами, и вновь … Егор забылся – времени и пространства для него больше не существовало.
    Опомнился – на экзамен опоздал! На второй, кстати: первый, иностранный язык, на четыре балла сдал, шансы на успех были. Вторым экзаменом шло сочинение. Он написал бы его легко: с русским языком дружил, школьную программу по литературе знал хорошо, кроме всего, была в запасе вольная тема, рассуждения в пределах допустимого.
   Писать с другой группой можно было – не хватило ума пойти в приёмную комиссию, покланяться. Нет. Тупое упрямство не позволило: забрал документы и уехал.
   После первого экзамена решил встретиться с Валей, но она вышла бледная вся, растерянная, беспомощная. Не сказав и пары слов, виновато почему-то кивнула и ушла.
   Всё. И тут – тупик…

                На круги своя

«Ах, ты всё пела? Это дело!
Так поди-ка, попляши!»
И. А. Крылов, «Стрекоза и Муравей»

     Егор ехал домой с одноклассницей Раей, тоже неудачницей. Рая выпала из обоймы, ибо её подкосила история: перепутала девочка какие-то события и даты, растерялась, утратила контроль, расплакалась, и вот… пришлось Егору утешать подругу, одновременно утешая и себя.
    «Зачем я проехал мимо дома, на кой попёрся ночевать к Рае?» - думалось. – «Скорее всего, боязнь одиночества, стыд перед родными за провал в университете. И неуверенность в завтрашнем дне». Настраивал себя Егор на безразличие, да не тут-то было! Не отпускала душу тревога.
   Родителей Раисы он не запомнил, видел их во второй или в третий раз: не было принято ходить в гости к девчонке, если не знаком с ней едва ли не с детсада. Так, мать мелькнула пару раз, а отца девушки Егор и в глаза не видел, ведь на родительские собрания отцы почти не ходили. «Как и мой родитель», - подумал парень. Правильно, все собрания и «дружеские встречи» с классным руководителем были на совести матерей. Мамы сопровождали своих деток по жизни от их рождения до своей смерти. Кажется, этот принцип воспитания существует в России вечно.
   Спал Егор плохо, хотя постель была свежайшей, ванна приятно расслабила тело. Утром он ушёл, рано, не предупредив подругу и не попрощавшись с ней, даже спасибо не сказал. Ожило чувство, что школьная юность реально прошла, ушла без возврата, и последние её дни были самыми радостными, и послевкусие от него не было приятным.
   Родителей дома не было. Младший брат, 12-летний Алексей, убежал в школу.
   Друзей Егор не встретил, а дома было скучно. Он прилёг на диван и задремал.
   Разбудил отец – он заходил всегда шумно, по-хозяйски:
- А вот и бывший школяр, кандидат в студенты! С прибытием! Каковы новости?
  Пришлось врать про конкурс, отсев, про результаты отбора, которые будут известны через неделю.
  - Ладно, - легко согласился отец. - А пока что, баклуши будешь бить?
   Егор и сам не хотел сидеть дома, всё равно пришлось бы ковыряться в огороде, а к земледелию он питал ненависть раба к плантации:
- Устрой меня в стройбригаду, с деревом интереснее возиться, чем с навозом.
   Пришли документы. Пришлось объяснять, что при таком конкурсе, отсутствии связей, самостоятельно выдержать натиск продвинутых выпускников спецшкол невозможно, придётся год подождать, подготовиться.
   А пока продолжалось лето, шедшее в осень - мягкое, ласковое, но не бесконечное.
   Будущее виделось Егору светлым и безоблачным. Да и каким ему быть у молодца, умного и сильного? Неудача с поступлением не казалась трагедией: год был в запасе, про армию не думалось. Да уж, умный! Но самоуверенность-то зашкаливала напрасно. Университет показал.
  Но работать под крылышком у отца? Тут каждый шаг – всеобщее достояние с обсуждением, а шептуны не дремлют, доложат, и каждая твоя промашка им в радость.
  Чего стоит один Чакин, бригадир, сюсюкающий отцу в глаза! Его дочь Ольга, сверстница Егора, рассказывала о семейных разговорах:
- Твой папаша тебе работёнку непыльную подыскивает, а денежки ты наравне с мужиками получаешь. Прохиндей ты! – сказано это без злобы, невзначай, но обидно ведь.
   Начал Егор «подвиги» совершать: пришёл вагон цемента – напросился на разгрузку. Жара, цементная пыль столбом, дышать нет никакой возможности, а люки верхние и нижние разгрузочные открыты! – ни респираторов, ни даже повязок марлевых нет и в помине. В перерывах мужики курят. Как только могут? У Егора, казалось ему, лёгкие сморщились, в комок слиплись, забились вязкой пылью, навеки забетонировались, кашель натужный приступами – желудок наружу выворачивает. Мрачный шутник и циник Витька Конопатый (мужику под 50, а он всё ещё Витька, так его звали все, фамилию напрочь забыли) – вещал:
- Так и силикоз какой-нибудь с буркулёзом заработать можно, вместо денег. Я из шахты от этих болячек убежал, дак тут настигнут…
Ему отвечает белорус Яресько:
- Хиба ты хахтёр? Мудак ты, а не хахтёр! Вот я- да, хахтёр…- у него была болезнь гортани, и он многие звуки не выговаривал.
   Выгоревшая трава грузового двора вблизи вагона покрылась свинцового цвета цементной пылью. А надо было подмести в вагоне, собрать возле разверстой двери и открытых пастей люков кучки обрыдлого цемента.
   Спасение носило названием «драмкружок». По вечерам шёл Егор в клуб. Там библиотека, танцы под магнитофон, проигрыватель выдавал Ларису Мондрус, Моранди, Татляна, или баян – на нём играл «бывший флотский» киномеханик, малорослый, крикливый хвастун.
   Так вот, про драмкружок. Тут больше всего нравилось бывать Егору. Руководил кружком Сергей Степаныч, режиссёр – любитель, слегка поднаторевший в самодеятельной постановке классических пьес на сценах «мелкого калибра». В него, «талантливого, единственного и неповторимого», была до потери памяти влюблена Галка, красавица – чернавка из Егорова класса. Она писала ему любовные записки, приносила на репетиции пирожки и яблоки, страдала при подругах и слушала их бесполезные советы. Вся самодеятельная труппа следила за развитием интриги, комментировала её и строила предположения о развитии и финале этой трагикомедии. И, само собой, доброхоты наушничали жене Сергея, что придавало истории больше пикантности.
   Драмкружок был отдушиной в тусклой повседневности. Не удивительно, что репетиции превращались в настоящее вдохновлённое действо: актёры несли необходимые реквизиты, найденные на чердаках и в бабушкиных сундуках, - ухваты и прялки, чугунные литые утюги и даже вышитые свадебные рушники с рубахами появлялись на сцене во время спектаклей.
   Декорации – чудо! – умело рисовал местный прораб, пожилой и нелюдимый мужик.
   Представления проходили с успехом, о них долго вспоминали зрители, обсуждая игру каждого «артиста»:
- Песню подобрали хорошую, да пели не совсем правильно, медленно… - А этот…- А тот…  .
- Демидыч молодец, и пруд, и утей в камышах изобразил – как живые! – похваливала доброхотка -  соседка.
   Галка превзошла самое себя: «прима» в пьесе, она и в повседневности несла себя, как знамя, капризничала, фыркала, плакала, убегала, но недалеко; так, чтобы догнать и вернуть могли.
   Егор недолго встречался с её сестрой Светланой, но по-настоящему роман не состоялся – ему Галина нравилась, и он исходил ревностью к «Немировичу- Данченко», как он прозвал самодеятельного постановщика. А тому стало и вовсе невмоготу страдать от любви к юному созданию, упрёков жены, ехидных подначек коллег и злорадства соседок: «От людей на деревне не спрячешься», и многие женщины к нему были неравнодушны.
   И уехал режиссёр. В одночасье и в одиночестве, без жены и ребёнка. Сколько было упрёков, пересудов и кривотолков! Какой невероятный финал драмы!
   Галка опечалилась, страдания свои вынесла на публику – артистка, как-никак! – играла роль этакой Пенелопы, покинутой и потому несчастной. Даже напилась она демонстративно, а дурачок Егор сидел над ней, сторожил её хмельной сон, что-то приговаривал, утешая её и себя, или только для виду? Игра, игра… Кто кого обманет, убаюкает, во искушение введёт?

«Дистанция огромного размера»

«Я не гос, я не хоз,
Я не член Союза…»

   Отцовская опека надоела. Постоянные окрики, замечания изводили Егора: тесно стало ему в маленьком домике, где две комнатки с кухней делили четверо взрослых людей, а пятый, младший брат, уже тоже не малец, восьмиклассник.
   Поехал Егор в Софиевку, посёлок в пятнадцати километров от дома. Перед отъездом случайно встретился с молодым «функционером районного масштаба», первым секретарём райкома комсомола, рослым русоволосым красавцем с гордым профилем римского патриция. Тот и надоумил несостоявшегося студента обратиться тоже в райком:
- Ты наверняка сможешь пригодиться: и спортсмен, и грамотный достаточно.
   Не ведал Егор, что такое местническое чванство мелкого чиновничества! Прошли те времена, когда на комсомоле энтузиасты-бессребреники за гроши на идею работали.
   В кабинете с бюстами, портретами, лозунгами, вымпелами и книгами сидел человечек в сером костюмчике при галстуке, с большим значком ВЛКСМ на лацкане пиджака. Встретил он Егора строго:
-    Если ко мне в район работать приехал, надо было с комсомольского учёта сняться. И кем ты себя тут видишь?
   Вопросы были всякие:
- Кому из комсомольцев при жизни установлены памятники?
- Кто такой Че?
-Кого из классиков марксизма – ленинизма читал?
  Оказывается, чтобы работать в сельском глухом районе – до железной дороги 12 км! – после окончания средней школы надо срочно прочесть Маркса-Энгельса-Ленина. Хорошо, что уже без Сталина. А то хрущёвскую теорию построения коммунизма проверять надумают. Егор забыл, отошёл ли «кукурузник» от своих политических раскладок? Как летом хорошо! Можно, освободившись от проблем общества, не слушать радио, не читать газет про успехи станы в погоне за США. Бытовало множество анекдотов, частушек, баек об этой бестолковой погоне! Профессор сельхозинститута Коцюбинский – фамилия на Украине знаковая, - подметил с иронией:
- Въезжаешь в Днепропетровск – висит политической направленности плакат: «Догоним Америку по производству стали и проката на душу населения!»
- Выезжаешь из Днепропетровска – в том же месте, напротив предыдущего, плакат ГАИ: «Не уверен – не обгоняй!»
  Профессора, кажется, лишили кафедры ы вузе.
  Тем временем секретарь вещал далее:
- Пришёл в райком не в костюме, без галстука. Значка комсомольского нет. Что такое?
   Ну как ему объяснить, что не хожу я летом в костюме: он у меня один, чёрный…
   На улице вспомнил Егор, что в кармане у него «Квалификационная книжка спортсмена» с 2-м спортивным разрядом по тяжёлой атлетике. Не сходить ли в спорткомитет?
   Спорткомитет в сельском районе летом – «тихая гавань, голая пристань». Спортивно-физкультурная жизнь замерла, проводятся только футбольные матчи. В основе деятельности комитета лежит вечный календарный план соревнований, две трети которых проводят школы. Второй документ – перспективный план «выращивания» разрядников.
   Председатель СК полистал Егоровы бумаги, покачал головой:
- Дам тебе направление на работу инструктором по физкультуре в колхоз. Он почти в черте посёлка, - езжай, ознакомься, принюхайся…
   Автобусом езды до колхоза – семь минут, но ждать его нужно часа полтора. Пешком идти пришлось бы минут сорок, учитывая подъёмы – спуски дороги.
   Была пятница, день совсем не деловой, и ехать в колхоз после обеда смысла мало.
   Егор решил позаботиться сначала о жилье и быте.

    «Стою на росстанях…» («Песняры»)               

 «Село, значит, наше – Радово,
Дворов, почитай, два ста».
Сергей Есенин, «Анна Снегина».

«…А в сентябре прощай, любовь!»
Жан-Поль Беранже

   Посёлок, хотя и городского типа, был в прошлом, после Октябрьского переворота, большим уездным селом. Сегодня, если обратиться к старой дефиниции, и селом его нельзя называть: признак и символ села, церковь, - отсутствовала. Точнее, она была, но бездействовала со времени разгара большевистской борьбы с «опиумом для народа». Только центр поселения располагал признаками цивилизации: магазины, ресторан, административные здания. Отсюда лучом расходились улицы чисто деревенские, застроенные разнокалиберными домами со стайками-сараями и бесконечными огородами. Только лужи миргородской не хватало.
   На одной из таких улиц Егор и наткнулся на бабу Фросю, свою будущую квартирную хозяйку:
- Чего, никак угол ищешь? Ну – ка, пойдём, у меня посмотришь.
   Лицо у бабы Фроси было рябое, оспинах. О таких говорили: «Шилом бритая». Глазки узенькие, слезливо-лживые, на буравчики похожие.
   У бабы Фроси был дом на три комнаты с кухней, а в пристройке – флигелёк, обитаемый хлебопеком, приехавшим из Курской области. Пекарь, почему-то худой, резкий и нервный, с длинными, постоянно спутанными волосами, глупыми шутками – прибаутками. Квартирантом он был привилегированным, так как мог ежедневно приносить масло, дрожжи, свежий хлеб и булочки. Поскольку он делился харчами с бабой Фросей, а та его, нахваливая, угощала салом, борщом и самогоном.
   Ещё один жилец образовался через непродолжительное время – механик автобазы, старый холостяк, бабский угодник, помешанный на интимных страстях. Он любил прихвастнуть своими сексуальными приключениями. После очередной «победы» над местной бабёшкой приносил фото, сделанное после интима: обнаженные «Маши» местного разлива с раздвинутыми бесстыдно ногами, головами, скрытыми под простынями. «Гляди, сколько влаги!» - «Вот это темперамент!». Гадость, конечно. А механик захлёбывается слюной?
- Я ей говорю: «Нам нужно глубже познать друг друга», - и проникаю!
   Егору довелось спать в одной комнате с механиком, и частые ночные отлучки бабника были ему по душе: тот лез к парню с расспросами о знакомых девчонках:
-   У тебя на фото, вон, на столе, кто? Ольга? Учится в мед? Ты её не того? А почему? Пора, дружище, пора! Я бы…Егор вздрагивал брезгливо и уходил, а механик хихикал вслед.
   Был грешок. Приезжала в гости Ольга, осталась ночевать. Спали вместе. Жарко было в комнате, перетоплено, пот катился градом телам, потным, неловким – вязкая была перина, липкая. А сколько возни было… Егор, беспомощный, выжатый, возился с тесными панталонами, лифчиком…Не было в этой встрече радости. Ольга исчезла из жизни Егора. Уезжая, она вздрагивала, отвечала не в лад, а с остановки троллейбуса просто убежала, до её дома проводить не позволила. Чего-то боялась? Потом Егор осознал: кто-то за Ольгой следил. А, что уж теперь.

                «Надежды юношей питают…»
«От работы кони дохнут».
(Народная мудрость)

   В колхозе работа у Егора не заладилась. Председатель нового спортинструктора игнорировал, застать его в кабинете было почти невозможно. Егор не знал, что день у председателя начинается в шесть часов утра: он, каторжник-крестьянин, в кабинете сиживал мало. Только около получаса уделял он на оперативке делам глобальным, а потом растворялся на просторах колхоза – в нём три  отделения, между ними километры полей, - на целый день, до вечера. Егор приходил на планёрки, но на него никто не обращал внимания, хотя должны были откликнуться каким-то образом парторг, профорг, комсорг – повсеместные бездельники. Но и они, видимо, гнули линию председателя.
   Егор сходил в школу-восьмилетку. Там было пусто: все, кроме учителя труда, сторожившего школьный огород, никого не было – отпуск, и большинство учителей ковырялось в своих огородах: у сельских педагогов своё понятие о летнем отдыхе.
   Была мысль разбить волейбольную площадку неподалёку от правления колхоза. Нашлась лопата у уборщицы, а в клубной подсобке ранее обнаружилась волейбольная сетка, слегка тронутая цвелью, но целая. Ямки под столбы-стойки Егор выкопал, полуметровой глубины. Разметку сделал легко, вырыл канавки, засыпал их песком. Но на этом работы на площадке закончились: столбы раздобыть не удалось (лес – дефицит!), а в конце недели по площадке прокатился гусеничный трактор, и все потуги спортинструктора пошли насмарку.
   Не лучше обстояло дело и с футболистами. Игроков собирали на игры по домам (воскресенье), полям, фермам и бригадам (будни). Форма или валялась где-то в клубе, или же была у игроков в пользовании: многие носили футболки летом как свои собственные, пусть с номерами и названием колхоза, что вызывало чувство гордости у патриотов колхоза.
   Бессилие, напрасные потуги злили, расслабляли – у Егора опускались руки. Футболист был из него не ахти какой, а организационными способностями не обладал вовсе. Опыта, естественно, взять было негде. Снова – «Как быть»?
   Несколько раз брал Егор в колхозе мясо, яйца, кур, всё «под запись»: денег ему не платили; он сдался. Утром, в один из понедельников, написал заявление об уходе, и – о чудо! – председатель его подписал, а кассир выдал деньги, даже не высчитав стоимость продуктов.
   Напрочь неграмотный в делопроизводстве, Егор не видел приказов о своём назначении и увольнении. Единственная ведомость в его колхозной деятельности вмещала лишь одну, его же, фамилию. Какая честь!   
   Возвратиться домой с поражением? Нет уж, дудки!  Думать надо…
   Обедал Егор в поселковой столовой. Она в центре, тут происходит много всяких событий. С неё можно было рассказы, повести и комедии наподобие «Ревизора» писать, или байки про ямщиков пушкинских времён. Это был самый настоящий трактир, с кислыми запахами плохого пива, несвежего мяса, испарениями от плохо вымытой посуды. Одёжки посетителей тоже не благоухали. Тут кормились, кроме местных холостяков, проезжие шофёра, трактористы из «Сельхозтехники», грузчики, дорожные рабочие. Сюда забегали как в ненастные, так и в погожие дни, на кружку пива –стакан вина алкаши, бездельники, завсегдатаи и случайные собутыльники – публика, которая есть у каждого питейного заведения. И завяз бы Егор в этом болоте, не разговорись он со своим соседом-пекарем, подобревшим в связи с приездом жены, косматой неряхой.  Сосед посоветовал неудачнику-спортсмену:
- Ты чё, Егорка, кручинишься? Не майся дурью, иди к нам на завод, я с директором поговорю, он меня уважает. Парень ты крепкий, а работники нам сейчас нужны.   Баба Фрося его живо поддержала:
- И вправду, Егор: кроме зарплаты, будешь сыт – это раз, а второе – всегда масла, сахару, сдобы сможешь взять. И топливо у них выписывают со скидкой.
   Механик идею одобрил:
- Там ведь одни бабы работают. Иди, чего ты!

                Тяжела ты…
 
«Водка сила, спорт – могила».
Чёрный юмор атлетов

   Тренером по тяжёлой атлетике в посёлке был студент – заочник какого-то института Шестакин. Перворазрядник – полутяж, он приехал в посёлок из тех же соображений, что и Егор: тут, на «чужой территории», можно было преподнести себя, показать в
     более выгодном ракурсе, чем дома.
   Шестакин дал всем в секции штангистов клички. Тут были Мокушка и Пацай, ещё кто-то, в основном пацаны средних и старших классов. Если тренер уезжал, что случалось часто, Егор проводил тренировки, вёл все необходимые записи.
     В методике тренер был слаб, свои планы составлял либо как, поэтому результаты у ребят были слабые, и Егор тоже не рос – после колхоза втягивался в режим занятий трудно.
   Колхозно – инструкторские деньги были на исходе. Высоких запросов, желаний заоблачных у Егора не было, но насыщать молодой, растущий организм жирами, белками и углеводами нужно было регулярно. Выбора не было. Пришлось идти на хлебозавод.
   Директор, худощавый мужичок невысокого роста и неопределённого возраста, в двубортном костюме покроя пятидесятых годов – пиджак с широкими лацканами, обсыпанный пеплом, - с волосиками жидкими, жирными, назад зачёсанными, с папиросой в зубах, проворчал хрипло:
- Молод ты ещё, но люди во как нужны. Оформлять тебя приказом, с трудовой книжкой, нельзя. Ладно, поработаешь пока по нарядам (потом знатоки объяснили: подёнщиком, как у барина), - а там поглядим. Язык держи за зубами, понял? Особенно с бабами про свой возраст не распостраняйся. Будешь стараться – деньгами не обижу. Водку с грузчиками и кочегарами не пей, это до добра не доведёт.
   Судя по директорской физиономии, сам он с «Ивашкой Хмельницким» дружил.
   
   И народу-то было десятка два на заводе. Просто старую пекарню расширили, обозвали заводом, добавили что-то из оборудования, стали выпекать булки, пристроили склад для муки, сахара, подсобку под уголь, и стал цех пекарский заводом.
    Бригада грузчиков -  2 единицы, без Егора. Встретили парня мужики приветливо. Тот, что помоложе, Анатолий был жителем соседнего села. Глаза с хитринкой, правая ноздря со шрамом придавала ему вид несколько разбойничий, на Руси татям ноздри рвали и ссылали в Сибирь, вспомнил Егор пугачёвщину. Второй работяга выглядел тюфяком из-за ватника в пальто длиною, в меру старого и достаточно грязного и рваного. Лица грузчиков, средней небритости, казались неумытыми из-за серовато-чёрной щетины: в те годы небритый мужчина считался неряхой и неумывакой. Фигуры их были карикатурно-аляповатые, но в работе неуклюжесть сменялась уверенными, цепкими движениями. По хитреце на лицах можно было понять, что мужики эти битые и себе на уме, что неоднократно подтверждалось во время совместных «трудов праведных». Игоря Иртеньева стишок помните?
Нет, не люблю я этих марсиан,
Народец, скажем прямо, хероватый,
К тому же пьющий, да и вороватый,
В отличие от нас, от россиян.
   А воровали все, и всё, что как бы ни лежало, - хорошо ли, плохо ли.
   На погрузках-разгрузках бригадиром был Анатолий, разбойник который. Виктор-тюфяк работником был неторопливым: ни шатко, ни валко, делал своё дело с оглядкой, без особого рвения и усердия. Его принцип: «Не спеши выполнять приказание, его еще могут и отменить».
   Работа грузчика монотонная и многотонная. За день приходилось загрузить – разгрузить три-четыре «газика» муки – 50 мешков по 75 кг, сахару – до 70 мешков по 50 кг, столько же машин угля. Это на любителя пауэрлифтинга, пусть подсчитает общий вес. Вот это тренинг! Включены все группы мышц, вплоть до седалищных: мешок с кузова – в штабель, лопатой уголёк с земли – в кузов. Из кузова на землю можно спихивать, это проще. И так вот с утра до вечера.
   Можно было перекусить свежим хлебом, намазав на ломоть масла и посыпав сверху щедро сахарком. Вкуснятина! Идёт даже напарникам к водчонке. Анатолий с Виктором позволяли себе чекушечку скушать. К их чести надо сказать – Егора в собутыльники не звали и в магазин не посылали.
   Хорошо, что за углём и мукой ездить приходилось на железнодорожную станцию, а она за десять вёрст от завода. Можно было передохнуть в пути. Ездили в кузове, в кабине место занимал бугор. На мешках было не тряско и достаточно тепло. ГАИ на таких пассажиров внимания не обращало, да и было-то их, где-нигде по полтора.
   К вечеру тело становилось деревянным. О тренировках не могло быть и речи – руки свисали вдоль тела плетьми, а мысль мелькала одна: поесть-поспать.
   В одну из суббот Егор не поехал к родителям. Проскучав до полудня с неинтересной книжкой в руках, отмахнувшись от разглагольствовавшей хозяйки, пошёл обедать в чайную.
   Хозяйка, по мнению Егора, была развратной почти 60-летней старухой. Однажды она поймала квартиранта за полу пиджака и пристала с просьбой:
- Ты бы мне, паренёк, ногти на ногах постриг, я из-за ревматизма нагнуться не могу. А я тебя обедом вкусным угощу.
   Егор представил себе, как он ковыряет бабьи ороговевшие когти и вспомнил кадр из кинофильма «Вий»: ведьма едет верхом на бурсаке Хоме, впившись сухою, морщинистой рукой в его патлы, - аж передёрнуло всего от брезгливости. А ещё хозяйка рассказывала про то, как в молодости парни и девки вместе спали:
- Всё было понарошку, просто ложились в постель вместе…Хочешь, покажу, как?
   Егор в ужасе сбежал от неё. Баба злорадно смеялась вслед.

«Нет любви ни к деревне, ни к городу…» С.А. Есенин

Они друг другу были скучны,
Потом понравились, потом
Съезжались каждый день верхом,
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я),
От делать нечего друзья.
А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»,
глава XIII.

   В посёлке был ресторан «Троянда», самого низкого пошиба: на первом этаже – кухня, буфет у входа и зал для посетителей; второй этаж занимала гостиница, почти всегда пустовавшая. В одном из номеров поселился Коля Рожа, сменивший Егора на физкультурном поприще в колхозе. Егор же его туда и сосватал.
   Николай был парнем рослым, играл в команде рудника левого форварда, и достаточно успешно. С Егором он учился в параллельном классе, любил девочек, но неумело и наивно подражал всяким Бельмондо и Мастроянни, учил Егора здороваться, ходил даже зимой в плаще с поднятым воротником – словом, мачо середины 20-го века. Некоторое время они были накоротке, вместе проводили время, пробовали лёгкое десертное вино «Шато-Икем».
   Коля рос без отца (частое явление в горняцком посёлке, был обвал в шахте). Матери было справляться с ним нелегко. От нравоучений её он просто отмахивался:
- Не шуми, мама, в ушах звенит!
Или, взволнованно - восторженно:
- Ой, кто это к нам идёт?
  Гости были явлением редким, мать поворачивалась в окну, а Николай тут же исчезал.
  Как ни странно, но после того, как Егор предложил Николаю «пост» колхозного спортвожака, приятель его ни разу не навестил и в свой «Люкс» не пригласил, чтобы хоть парой слов перекинуться. Интересно, конечно, было бы узнать, за какие шиши Коля в апартаментах проживает и сколько ему колхоз рублей отмерил. Обиды, правда, не было, и любопытство его особо не разбирало.
   Закусочная, как говорилось, бала доступнее, кормёжка в ней- дешевле. Тут Егор познакомился с Анатолием, лицом без определённых занятий, любившим попить-поесть задаром. С ним Егор иногда беседовал о делах насущных за стаканом дешёвого вина. Да, привык наш спортсмен немного к выпивке: пили заводские, выпивали квартиранты, прикладывались к стакану футболисты в колхозе.
   Неинтересной стала жизнь Егора: ни друзей, ни близких людей – не с кем о своём поговорить, заботами поделиться: на заводе разговоры о зарплате, о том, что и где, и как спереть можно; к женщин основная тема – семья, дети, пьющие мужья-бездельники. Пекарь конопатил свою клетушку в честь приезда жены, механик шлялся по девкам. Ольга сбежала без вести… С родителями, после ухода его из семьи, два года тому назад, всякая духовная связь прервалась. Да и была ли она?
А вот была у Егора одна любовная интрижка, была: познакомился он с черноглазой и чернобровой Ниной. Хороша была она, да только с Егором встречалась, как оказалось, чтобы своему парню насолить. Тот их перехватил, когда они прогуливались в парке. Неподалёку крутился Анатолий в предвкушении драки. Не нужна была Егору драка. И Нина такая не нужна, врунья жеманница. Нашла, кого подставить! Пожал Егор плечами, инстинкт хищника в нём не проснулся, - повернулся и ушёл. Потом спрашивал себя: не струсил ли? Но о девчонке не жалел, значит, и бороться за неё не было смысла? Так благодушие или всё-таки трусость? Интуиция и чувства мелкие, паршивые…


                Конец? Нет, начало!

“Finita la comedia”…- сказал я доктору.
М. Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени».
   
   Развязка наступила внезапно: директор вызвал Егора; дымя «Беломором» и пряча глаза, сказал торопливо, с виноватой ноткой в голосе:
- Всё, дружище, пронюхали про тебя. Я ждать не буду, когда меня за задницу возьмут. Получай расчётные и будь здоров. Спасибо за труд. Жму руку и обнимаю. Иди.
  Обидно, конечно, было Егору. И, вместе с тем, почувствовал он облегчение: устал он от такой жизни, от постоянной тяжести в руках и теле, от стылой безысходности, рутинной череды бесконечно одинаковых будней, от глупого посёлка, настырной бабы – квартирной хозяйки…
  Когда в доме никого не было, собрал Егор свои скудные пожитки и опустевшими огородами подался на автостанцию.
    Прощай, обрыдлое селение!
   Здравствуй, новая жизнь и новые люди…