Музейный ревенант

Тарской, юноша восемнадцати лет, отправился на выставку Рембрандта чтобы как-то занять вечер. Ему составлял компанию университетский товарищ Иваненков, достаточно нелепый, чтобы казаться забавным. К тому времени  Тарской уже успел раза два побывать на этой выставке, но счел посещение ее в такой компании не лишним. Он вообще имел странные наклонности и порой любил проводить время в самом несуразном обществе.

В зале, где обычно проводили концерты, находились центральные экспонаты выставки («Старушка», «Старик» и «Эсфирь»). Коллеги остановились около «Флоры».
– Посмотрите, - сказал Тарской, пытаясь завести беседу с довольно молчаливым в этот день Иваненковым, - как легко нанесены мазки светлых красок одежды, они едва прокрашивают холст.
– Да, - сказал его спутник, вглядываясь.
– А ее левая рука, она так грубо набросана, что не кажется даже анатомически верной, - не унимался Тарской, - Но все эти моменты словно придают картине большей убедительности, не правда ли?
– Ну, не знаю, - сказал Иваненков, который учился на первом курсе отделения искусствоведения, - по-моему, это недоделки.
– Но, если бы он прописал каждую мелочь, картина бы утратила весь объем.
– Возможно, но зато стала бы много точнее.
На некоторое время вновь воцарилось молчание. Герои подошли к творению последователей великого голландца из собрания музея. Тарской было вновь начал что-то говорить, но остановился, так как к ним подошел невысокий старичок в болоньевом жилете и рубашке пижамного вида, но при галстуке с туго затянутым английским узлом. В руках он крепко сжимал какие-то бумаги.
– Здравствуйте, вы хотели бы пройти тест? - сказал человек и, сделав небольшую паузу, тут же продолжил. - Тест такой: вот посмотрите сюда,– быстро протараторил он показав затертый листок с цветной фотографией скульптурного изображения Амона из Луксора и нарисованным черной тушью сфинксом из Египетского зала музея. - Кто это? Что это?
– Это сфинкс и фараон, – сказал Иваненков и тут же решил уточнить - Бог…
– Да, правильно. Это Бог, – сказал старик, указывая на фотографию. И, тут же указав на рисунок, добавил, – а это фараон. Фараон Тутмос III, или как сейчас пишут Аменхотеп Пэ. Кто был Аменхотеп, и кто Тутмос! Тутмос – Наполеон Египта, а Аменхотеп Пэ – отец Аменхотепа Шэ, вот все. Хотят переименовывать, пусть сначала статью напишут, а они только табличку меняют! Кто был Аменхотеп, и кто Тутмос!..
Все это было произнесено, как скороговорка.
– А теперь скажите мне, - продолжал он, - похож ли я на Амона? Возможные варианты: «Да», «Нет», «Не знаю».
Поняв, что суть не вполне ясна его собеседникам человек в болоньевом жилете повторил еще трижды, варьируя порядок слов.
– Не знаю, – выпалил Тарской, чтобы прекратить эту звуковую атаку.
– «Не знаю». Принято.
– Можете в профиль развернуться, – попросил Иваненков.
– «Да», «Нет», «Не знаю»! Да, могу, – сказал старик повернувшись.
– Да, - сказал Иваненков, действительно усмотрев в статуэтке черты незнакомца.
– «Да». Принято. У вас, – он посмотрел на Тарского, – 50% схожести. У вас от нуля до 49-ти.
– Что? – спросил у тараторящего субъекта Иваненков.
– Ваш ответ «да». У вас выбор % схожесть от нуля до 49,
– 49, - подумав, сказал Иваненков
– Хорошо! Вы назвали проценты вашей наблюдательности, и проницательности, лучше сто, но 50 и 49 тоже хорошо для молодых людей. У девушек у всех сто! Сначала, но постепенно процент снижается, к 16 годам может сойти до нуля. А у мужчин сохраняется всю жизнь в силу многих причин… так что 50 – хорошо, 49 – тоже! Художникам нужно быть проницательными 60–70 и выше. Вы художники?
– Нет.
– Все равно, хорошо. Но это мой тест, а вот еще один. Он не мой. Назовите нечетное число до 10 – 1, 3, 5, 7, 9. Сначала вы, – он посмотрел на Тарского, – отвернитесь, покажите…
В одной руке у Тарского был биллет, он показал другой три средних пальца.
– Прекрасно, вы! – он взглянул на Иваненкова
– Три, – сказал тот.
– Поразительно! – заметил Тарской, решив, что в этой телепатии и состоял тест.
– Поразительно? – ехидно пробормотал гражданин с тестами, – вам станет еще «поразительней», когда я вам скажу… Только вы не обижайтесь, это не я придумал, не мой тест! Один – гений, три – идиот, пять – воры, семь - аферист, девять –…
– Что? – спросили вместе оба друга
– Вы оба показал «три». Вы не обижайтесь, это не я придумал, не мой тест! Один показывают гении, три – идиоты, пять – воры, семь – аферисты, девять –... Только  вы не обижайтесь, это не мой тест!
– Я повторил за ним! – спохватился Иваненков
– Я же вам говорил – отвернитесь, и бумажку надо было убрать из одной руки… Тогда вы не идиот, это только к вам относится. Только не обижайтесь, это древний тест!
– Благодарю! – улыбнулся Тарской.
– Обижаются, правда идиоты, а вы не обиделись вы сказали мне «благодарю»! Это умно, ведь я ответил вам, что значит каждое число, а мог и не говорить этого. Вы теперь вооружены и если вас снова спросят, множите назвать 1 или 5. Может вы еще и не совсем идиот, том более 50%, это хорошо. Хорошо…
После очередного теста над Иваненковым странный незнакомец сказал, что у того не хватает наглости, что он слишком скромен и что, по его мнению, это очень большая редкость «во времена разгула нравов, царящего в наши дни». Он также отметил недостаток уверенности в себе. Все эти качества характера тестируемого (действительно имевшие место) впрочем, можно было определить в первую же минуту общения, не прибегая ни к каким-либо проверкам, но Иваненков остался доволен, и это было главным.
После своего фокуса старичок спешно вернулся к Древнему миру:
– Я же не спроста занимаюсь всей этой древностью. Так получилось и это, конечно совпадение, что хоть я и русский – имя и фамилия у меня латинские.
– В самом деле? – заинтересовался Тарской.
– Фамилия, которую я предпочел бы утаить, является переводом на латыни качеств и способностей моего предка. В России с древности много таких фамилий: Велосипедов, в древнем Новгороде, еще до изобретения этого дурацкого аппарата или Сперанский. А имя, вообще просто – их много, просто имена, пришедшие в Россию с христианством. У меня вот Валерий!
– Ну, а отчество? – вдруг задал вопрос Иваненков.
Старичок замялся. Он явно не собирался раскрывать все карты, но, подумав, все же сказал, что отчество – Викторович.
– Я, однако, предпочитаю Риму – Грецию и Египет, - продолжал Валерий Викторович. – Вот и создатель музея, первый его директор Цветаев – любил Грецию! Он специально ездил в эту страну, чтобы правильно расставить слепки богов в традициях древних. Именно поэтому наши залы выстроены наподобие античных храмов: они содержат в себе статуи богов и героев расставленные в верных местах.
Слушая старичка, мы спустились по парадной лестнице и вошли в Греческий дворик.
- В древних храмах, - самозабвенно вещал Валерий Викторович, - проводились мистерии, и храмы имели силу! В Лувре находятся подледники, но стоят они неверно, да и сам этот старый замок не имеет той мощи. Цветаевский музей хоть и нов, но имитирует своими залами храмы Египта и Греции. Этот дворик, на деле не дворик, а храм Афины. Ренессанс в нашем музее представлен бедно, он интересен только русским искусствоведам. Я предлагал перетащить его в отдельное здание, а импрессионистов, которых Антонова вынесла, вернуть обратно. Они, как «пляж после моря»: выходишь из моря и на пляже греешься, потом опять в море.
Все это Валерий Викторович тараторил в своей обычной манере, и потому Тарскому иногда приходилось его останавливать и переспрашивать. Молодому человеку действительно было интересно и забавно все это слушать. Он, конечно, знал, что при Цветаеве в музее не было картин и размещались лишь слепки, но про особенности планировки зала и расстановку слышал впервые.
В этот момент к молодим людям подошла смотрительница и спросила, не мешают ли им осматривать экспозицию. Тарской, поняв, что они не единственные с кем незнакомец беседовал подобным образам, уверил старушку, что гражданин не мешает, та отошла. Валерий Викторович страшно недовольный столь бесцеремонным, по его мнению, поведением, заметил, что будь его воля, он бы сменил всех этих «старых кикимор» на молодых девушек-искусствоведов: «а то приходишь в музей, наслаждаться прекрасным, а тут в углу подобное чучело сидит!». К этому времени в речи старика, невероятно путанной и сбивчивой, уже не раз затрагивались темы сексуальности. В частности, он отметил, что Венера Милосская никогда не стала бы эталоном красоты, будь у нее руки. Тарской тут же вспомнил афишу с Марлен Дитрих в черных вечерних перчатках.
Между тем незнакомец вновь перешел к античности, причем в довольно еретической манере, которая окончательно выдала особенности его безумия. Он начал рассказывать, что восстановил первоначальный замысел Гомеровой эпопеи с помощью Моисеевых речей в Библии. Что он «сочленил Илиаду, Одессою и книгу Моисея вместе», оставив лишь строки о богах, и после этого понял «Истину», заложенную в них. Он вообще нередко упоминал богов. Тарскому особенно понравилась фраза касательно строителей спьяну отломавших руку Марсия: «Боги на них не разгневались. Боги высоко! Они видят, но они милостивы, не карают людей, ибо не ведают, что творят»
После этого незнакомец вернулся к теме мистерий и заявил, что он верховный жрец! Тарской вновь смерив незнакомца взглядом, подумал, что тот скорее похож на известную статую «Деревенского старосты», чем на Амона. Незнакомец, видимо истолковав этот взгляд по-своему, гордо вскинул подбородок и выпалил: «Но это и так всем понятно. Только вот они (он показал на старую смотрительницу) этого не знают и не пускают меня совершать должных ритуалов с текстами, дошедшими до нас через века и написанными моим другом, чьей рукой водил бог, и мною. Цветаев устраивал тут мистерии и водил процессии. В ночное время они с кругом избранных облачались в ритуальные одежды и совершали таинства под звездами. Пока Цветаев был жив – все было нормально! Вы понимаете? Всё было нормально!».
Незнакомец говорил так быстро, что Тарской едва успевал расшифровывать его смазанную речь, не успевая ее обдумать. Иваненков вовсе рассеяно блуждал взглядом по залу. В финале своей тирады старичок выдал следующее:
– Вы молодые люди хорошие, хоть и идиоты, но старые! А мне нужны мальчики! Не потому, что я педофил, а вернее не только поэтому, но потому, что в ученики нужно брать именно мальчиков! Но вы тоже хорошие и я приглашаю вас каждое воскресенье посещать этот музей. Я тут бываю каждое воскресенье, хотя иногда меня не пускают. В следующее предлагаю вам навестить сфинкса.

В следующее воскресенье к сфинксу они не пошли и музея не посетили, но в другие воскресенья старик никому из них не попадался. Спустя годы, когда Тарской сам стал работать в этом музее, он узнал от смотрительниц, что в вечернее время (чаще по воскресениям), по залам якобы разносится тихое, но настойчивое бормотание. Иногда они даже слышат из-за спины разные обидные вещи в свой адрес, а когда оглядываются рядом уже никого…
Тарской заключил, что память о старике еще жива.

Москва, 2006 (2013).