Мой друг с горы

Гора Спящего Дракона не спешила показаться мне, прикрывая лысую вершину безобразными клочьями облаков. Мое сердце и так было тяжелее свинца, бесконечные дожди и туманы высасывали из меня душевные и телесные силы. Я захворал, глядя на унылый пейзаж места ссылки, и главный надзиратель позволил мне поправить здоровье в гостинице у подножья горы. Мой разум все еще пребывал в смятении после круговорота событий, в которые я угодил против воли. Столица отвергла меня, милостиво позволив жить в глухой провинции. Император простил меня за заслуги ученого и поэта и повелел не бросать этих занятий до конца жизни. Его Величество сказал, что я должен украсить своими трудами историю отдаленной земли. Он был известен умением утешать словами тех, кому никогда не вернуться под золотые крылья его благоволения.
Гора Спящего Дракона должна была стать моим могильным камнем. Император добр, но вглядываясь в белую муть, я падал духом. Я не был стар, но видел место конца. Мое потрясение отняло дар писать стихи. С первого дня поездки на запад под моей шапкой не возникло ни строчки. Разум стал таким же белым, как облака над Горой Спящего Дракона.
Болезнь отступила, и гора решила, что более нет причин скрывать себя. Величественно и медленно она сбрасывала меховую мантию туч, являя покатые темные плечи и ложбины ущелий. Ее мрачное достоинство вдохновило меня. Я, казалось бы, истощенный, летел впереди сопровождающих по крутой дорожке наверх, к месту изгнания. Гора излечила меня, усыпив дракона честолюбия и подарив новую жизнь, жизнь отшельника-стихотворца, о которой я мечтал еще школяром.
Ссылка готовила еще одно чудо. Два чуда подряд, как известно, чрезмерны для простого смертного. Через поляну тек ручей сразу для двух хижин. Мне указали на левую, а насчет правой сказали: «Там еще один». Один изгнанник? Один отшельник? Один поэт? Конечно же, я в тот же день постучал в правую хижину, замирая в предвкушении от знакомства. Человек, открывший мне, поражал с первого взгляда. Его борода черным водопадом ниспадала на грудь, как будто ее нарисовал увлекшийся широкой линией художник. Лицо было обветренным и темным, но глаза оказались светлы, как янтарное пламя, и одновременно спокойны, как крепкий лед на озере. Этот человек одевался просто и серо, но тот будет дураком, кто скажет, что в обносках нельзя сойти за владыку мира. Мой сосед поражал, как поражала гора, и я исполнился внутреннего трепета перед ним. Когда же он непринужденно принял незваного гостя, а речь меж нами потекла свободно и легко, я и сам не заметил, как стал называть его «мой друг».
Мой друг был старше меня на всего-то лет десять, но истории, которые он рассказывал, говорили, что мои два года равнялись одному у него. Он был сведущ в политике, земледелии, военной стратегии, философии и искусствах, он бывал и в императорском дворце, и на окраинах восьми сторон света, и даже покидал пределы нашей великой страны, не чураясь узнавать обычаи варваров. Его язык мог произносить слова на шести языках... да даже одного языка, родного, хватало, чтобы слова прекрасным потоком втекали в мои открытые уши. Сосед расширял меня знаниями, и я никогда подумать не мог, что сам могу стать таким широким. Я мог лишь согласно кивать, когда он говорил. Ни одну вещь, сказанную им, я не мог бы опровергнуть — то ли он говорил созвучно моему сердцу, то ли говорил настоящие истины. Я смеялся над недавней тоской по столице, ведь мой друг был куда умнее всего ее «цвета». Для меня он воссиял блистательной звездой нашей эпохи. Я верил: если бы он не жил на горе, его имя гремело бы под небесами.
Я так и не узнал, кем сосед был на самом деле, изгнанным или добровольным отшельником. Мне было все равно. Мой друг — это мой друг. Человек, с которым мне неважно, есть крыша над головой или нет, случилось солнце или ненастье. И мой друг ценил меня. Его глаза блестели, когда я приходил. Я чувствовал, что чай, заваренный им, заварен с большим чувством, чем в первую нашу встречу, и внутренне ликовал сам.
Не бывает вечных вещей в Поднебесной. Даже для вечной горы Спящего Дракона сменяется сезон за сезоном, а каждая зима не похожа на предыдущую. Что уж говорить о людях, чье сердце так переменчиво?
Переполненный словами моего друга, я уходил к себе в хижину или гулял по горе, ища новые слова. Я исполнял повеление императора, и на моем столе росли исписанные стопки бумаги. Однажды мой друг увидел их и взял почитать. Как всякий поэт, я с нетерпением ждал ответа, каким ему покажется мой скромный труд. Как всякий человек, я с нетерпением ждал ответа моего бесценного, уважаемого друга. Однако при новой встрече его лицо стало насмешливым. Он рассмеялся и рассказал мне о недостатках написанного. Я тоже понял, как оно глупо, и превратил бумагу в скомканный мусор.
С тех пор мой друг ежедневно спрашивать меня о стихах. Часто я подолгу не давал ему увидеть написанное. Я сомневался, достаточно ли стихи хороши для моего друга. Но все же радовался, что мы стали еще ближе. Мы подолгу разбирали каждую строчку, каждое слово, пока усталость не закрывала наши глаза. Однако я приносил все меньше стихов. Мой друг посчитал это добрым знаком. «Лучше меньше, но по сути», — сказал он, впервые одобряя меня. А я… я был рад, но и тревожен. Вдохновение все реже посещало меня. Раньше я считал каждый день на горе ярким и полным удовольствия, теперь же ее виды словно поблекли и не могли восхитить меня.
Чувствуя непонятное раздражение, я даже притворился больным, чтобы случайно не ударить моего друга злым словом. Он, конечно же, обеспокоился, даже спустился в город за лекарствами и фруктами. Когда я увидел его, запыхавшегося, на пороге, я почувствовал, как теплеет в груди. Мне даже стало стыдно за свое недостойное поведение, но я же думал о том, как уберечь друга? Однако вместе с радостью и совестью сожительствовало неприятное раздражение. Я позволял другу лечить мою поддельную болезнь, но, выполняя каждое его требование, я переступал через себя.
Изображая недомогание, я поддался настоящей хвори. Я отворачивался к стене, когда слышал стук в дверь, и не поворачивался, пока мой друг хозяйничал в хижине, разводя огонь и готовя пищу. Я не поворачивался даже тогда, когда он уходил, всем телом содрогаясь от неприязни к себе. Он же мой друг! Почему я так слаб? Почему мое сердце так неспокойно?
Измучившись, я решил рассказать другу о сомнениях. Я свернул по дорожке от своей хижины вправо, почему-то вспоминая, что правая сторона — разума, а левая — сердца. Я вошел в дом моего мудрого друга, но не застал его. В углу дома, у очага, я заметил стопку бумаги. Я взял почитать один лист, и мои руки затряслись. Это были стихи моего друга. Его собственные стихи, которые я не смог теперь отличить от своих. Мой друг выправил меня, уподобив себе. Мой друг заставил меня больше времени проводить в своем доме, чем в моем. Открылась дверь, и я спрятал заветный лист у себя за пазухой. На душе стало легко, будто Гора Спящего Дракона наконец-то перестала давить на плечи. Я смотрел на лицо моего друга, думал о том, что всей его мудрости не хватило бы верно ответить на один вопрос, но свет понимания озарил меня изнутри. Вот он, мой друг, со всеми своими достоинствами и недостатками. Вот он, человек, которого я безмерно уважаю и люблю.
На следующее утро я ушел в город и подал прошение управляющему перенести место моей ссылки на Ветряную гору. Меня долго отговаривали, ведь туда труднее добраться, да и зимние ветра очень злы, но я умолял на коленях, пока не получил разрешения. С искренним сожалением я распрощался с моим другом и с искренней радостью понес свои скудные пожитки на соседнюю гору. Мы расстались, да не совсем. При хорошей погоде от хижины до хижины можно дойти за два дня.
Когда над моим новым домом бушует метель, мое сердце поет, и я складываю стихи о ветре и снеге. Когда же на открытое синее небо больно смотреть, мое сердце поет в ожидании друга, и нет счастливее человека, чем я, когда он действительно приходит погостить.
А еще из окна моей хижины можно увидеть подлинное величие Горы Спящего Дракона. Когда ты стоишь на вершине, ты не видишь вершины.