Встреча Нового Года в отделении реанимации

1994 год быстро и неотвратимо подходил к концу. Семенову этот год запомнился страшным недосыпом, обилием сдвоенных дежурств, и тем, что в отделение поставили, наконец, приличные кардиомониторы. Он был даже доволен, что проведет эту ночь с сестричками из отделения, а не в кругу семьи, с друзьями и знакомыми.  Сегодня никто не будет хвалиться, сколько денег он заколотил, и что успел купить, а что обязательно купит в грядущем году. Сегодня они соорудят сумасшедшие салаты, поджарят сосиски, разольют шампанское, и будут смеяться, и будут вспоминать, как они угорали в этом году на работе, и все анекдоты будут в тему, и никому не будут скучны профессиональные разговоры. Потом они разольют спирт, разведут с лимоном, кто-нибудь конечно откажется, а большинство выпьет, и все будут милыми, любимыми и родными. Кто-нибудь из практикантов притащит музыку, они оденут красные колпаки и поролоновые носы, и в этом виде торжественно обойдут отделение, и подвыпившие сестры опять нальют выздоравливающим по рюмашке, и даже поставят телевизор тем, кто сможет на него смотреть…
Возможно, хотя нет, эта вероятность отметается, сестрички родные и любимые, конечно, все понимают, тестостерон, сперматоксикоз, но вряд ли снизойдут до подобного, а вот ведь неплохо было бы…
- Доктор, Вы не заснули? – Дежурившая по реанимации медсестра Ольга ехидно смотрела в лицо Семенову. Ольга была высокая, стройная, вызывающе липла к Семенову, но это была, конечно, игра…
- Нет, размечтался…- сконфужено признался Семенов, - а что у нас с анализами?
- Настя делает, к Новому Году поспеет!
- Скажи ей, больным Москаеву, Плотникову и Могильному биохимию можно не делать, только пусть потом, ближе к полуночи, у аппаратных больных возьмет дополнительно КЩС и гемоглобин!
- Доктор жалеет Настю, доктор хороший! – покачивая бедрами, Ольга отправилась по своим делам, оставляя за собой шлейф запахов лекарств, отглаженного халатика, и чего-то еще, кажется, шоколадных конфет…
К десяти вечера истории были оформлены, дневники написаны, ответственный хирург Коновалов отзвонился Крабову, корректно поздравил того с Новым Годом, с блистательной царедворской риторикой обрисовал состояние дел в больнице, и перспективы на дежурство.
- И Вам успехов, здоровья и счастья, Юрий Михайлович! – галантно закончил он.
- Ну что, мерзавцы, еще не нажрались? – Коновалов вызывающе осмотрел сидевших в ординаторской реаниматологов. По анестезиологии дежурила врач Ольга Николаевна, она сморщила носик и четко поставила ответственного на место:
- Наши сотрудники пьют, но не напиваются! Работу мы свою делаем!
- Над диссертацией не трудитесь, Ольга Николаевна?
Это был удар по Сапсанову, все заржали, одновременно вспомнив десятки эпизодов из жизни старшего научного сотрудника.
- А помните, как Сапсанов завел себе трубку?- прохрипел Семенов, сгибаясь от рези в животе.
- А Кузеев и давай ему рассказывать анекдот про Ватсона, который к трубочке, - все уже плакали от смеха, - пристрастился!
- Ладно, ребята, вдрызг не напивайтесь! – Коновалов пошел к своим, хирурги справляли Новый Год отдельно, со своими сестрами и практикантами. Впрочем, никто не обижался, это было нормально. Семенов понимал, что у них все разговоры будут про швы, да про анастомозы, да у кого из практикантов руки на месте, а у кого из задницы растут…
Семенов прошелся по отделению, осмотрел больных второй реанимации, они, слава Богу, все были достаточно стабильны, на искусственной вентиляции никого не было, в принципе, троих спокойно можно было бы перевести, но хирурги перестраховывались. Их можно было понять, в новогоднюю ночь лучше таких больных все-таки оставить в специализированном отделении. Он поплелся в «холодильник» - отделение экспериментальной гипотермии. Там было двое аппаратных больных. Москаев, 1971 года рождения, уже пятый год охлаждавшийся в мозговой коме, и Могильный, 1915 года рождения, после неудачной операции по поводу…
Мысли Семенова внезапно приобрели совсем другое направление. В отделение вошла лаборантка Настя, очень красивая, тонкая, и очень чудаковатая, чтобы не сказать более.
- С Наступающим! – весело поприветствовал ее Семенов.
- Спасибо, доктор. Вас также! – Настя потупила глаза, прижимая к груди набор со склянками, ватками, пробирками и прочей лабораторной дрянью.
Семенова дико подмывало ляпнуть нечто типа «Замуж не собралась еще?», но отчего-то он понимал, что тут у Насти крутые проблемы. Нет, она не кололась, не лечила тайком злополучные инфекции, не была вроде бы лесбиянкой, нет, здесь что-то другое… Кто-то из сестер, конечно, знал про Настю больше, но трепа не было. Была, была тут какая-то тайна…
- КЩС будешь брать?
- Доктор, так Вы сами и назначили! – Настя укоризненно стрельнула глазами снизу вверх.
- Ну, да, а что я,  специально тебя тираню? Мне это нужно для спокойствия. Ну, то есть, что бы знать…
- Идите доктор! Там все готово уже. Я буду к бою курантов.
- Да, ты войдешь, гордо потрясая анализами.
- Да чего там потрясать… У Москаева все по-прежнему. А Могильный… - она вскинула взгляд на Семенова, и быстро повела лицом из стороны в сторону, скорбно опустив вниз уголки рта.
- Да, согласен, но пусть это будет не в мою смену, - Семенов помрачнел и быстро пошел в сторону Второй Реанимации, где издалека был слышен смех и звон посуды.
Настя прислонилась спиной к стене. Похоже, доктор тоже догадывается, что она на грани самоубийства. Нет, они не дождутся… Она не сделает этого. Она будет жить, несмотря на то, что случилось с ней. Нет, она не сможет так жить.
Настя поняла, что вновь стоит у самой черты. Так жить она не сможет. Так не сможет. Так не сможет.
А если не так?
Настя поняла, что сделала свой выбор сегодня.
Она поставила свой набор на столик, заехала в бокс к Могильному. На койке лежало тело землисто-желтого цвета, истощенное, со вздутым животом, с торчащими из него толстыми дренажными трубками. Пыхтел аппарат искусственной вентиляции легких, жужжал и хлюпал блок эндогастрального охлаждения. На мониторах бабочкой прыгала ломаная кривая сердечного ритма, взлетала и опадала синусоида пульсовой волны. Руки Могильного были все в синяках от пункций, кончики пальцев жесткие, бескровные.
Настя одела перчатки, вытерла палец ваткой, потерла, и не стала колоть. Кровь бы все равно не пошла.  Она распаковала шприц, взяла кровь из катетера, промыла катетер физраствором, покатила тележку к боксу Москаева. Пробирки жалобно вздрагивали и дребезжали.
Москаев лежал в том же аппаратном окружении, что и Могильный, и выглядел не намного лучше. Конечно, у него не было уже дренажей, цвет кожи был розовый, без пролежней, тело совершенно обезжиренное, сухое, но с еще сохранившимися мускулами. Похоже, он выходит уже из загрузки, скоро его вновь начнут пробуждать, он опять впадет в возбуждение, начнутся судороги, и его по новой загрузят еще месяца на три…
Настя уколола палец, Олег дернулся.
–  Больно, милый, знаю, - проговорила Настя, – но что делать, доктор приказал, надо слушаться…–  она взяла гемоглобин и КЩС, погладила Олега по голове. –  Лежи, лежи, пусть тебе приснится приятный сон…
Настя вышла в коридор, прошла в сторону второй реанимации, остановилась.
На сестринском посту валялась история болезни Москаева. Она раскрыла ее, перевернула несколько страниц, откуда-то из середины выскочила страничка, на которой была наклеена вырезка из газеты «Московский комсомолец» за 1991 год.
Она прочла:
«Расправа над рэкетиром»
«Вчера в городе произошла очередная страшная разборка. Как нам сообщили из проверенных источников, бывший спортсмен, бывший чемпион страны по самбо Олег Москаев был зверски избит своими же соратниками. Поводом для расправы явился отказ Москаева пытать утюгом свою жертву – мелкого московского предпринимателя, отца четверых детей. По словам милиционеров, спасая предпринимателя, Москаев подписал себе смертный приговор. Он был брошен в пруд с двенадцатью колото-резаными ранениями, проломленной головой и разорванными внутренними органами. Только глубокое охлаждение спасло ему жизнь, и сейчас он находится в коматозном состоянии в 103 гор. больнице.»

Настя вложила листок с заметкой обратно, постояла, замерев, почти не дыша. Она приняла решение. Она имеет право. Кто может ей помешать? Она развернулась на каблуках, и вернулась к Олегу.

За десять минут до полуночи в сестринской Второго Реанимационного собралось все отделение. Ольга Николаевна Алексеева, как старшая, сидела во главе стола, Семенов развалился между Ольгой и Леночкой, медбрат Андрей – студент четвертого курса, сидел с  анестезисткой Машей.
– Начинаем! – скомандовала Ольга Николаевна.
Андрей начал разливать по кружкам разведенный спирт. Все заговорили одновременно, шумно и весело. В этот миг хлопнули двери, кто-то вошел в отделение. Ситуация была двусмысленной. Если это Коновалов, куда ни шло, а вдруг Крабова черт дернул припереться с инспекцией? Или какой-нибудь псих из линейного контроля вздумал явиться с проверкой под Новый Год?
На столе стояло шесть кружек со спиртом, за секунды их не убрать, Ольга Николаевна встала и потушила свет. Шаги приблизились, и в дверь вошла Настя.
– Я не опоздала?
– Напугала, Настена! Мы уж думали Крабов прилетел с вечерней лошадью!
– Или Сапсанов на крыльях любви! – раздались облегченные голоса. В руках у Насти что-то звякнуло.
– Что там у тебя?
– Шампанское принесла! С Новым Годом! – она передала Семенову листочки анализов, выставила на стол три бутылки шампанского,–  это из глубочайшего секретного резерва. С лета берегла от Сапсанова!
– Ура Насте! – Андрей с Семеновым быстро открыли бутылки, в темноте и суматохе налили прямо в спирт, добыли кружку и для Насти.
Транзистор сообщил полночь, они встали, обнаружили у себя в кружках «Северное сияние», но было уже поздно, и 1995 вступил в свои права.

Ольга Николаевна действительно пила и не пьянела. Она с легкой тревогой поглядывала на Настю. Год назад над девчонкой страшно надругались бандиты, едва осталась жива. С тех пор мужиков чуждалась как огня, постоянно была в стрессе, похоже, помышляла о самоубийстве. А сейчас напротив, весела, возбуждена до крайности, даже обнялась с Андреем – в шутку, конечно, но ведь не боится! А ручонки-то дрожат… Алексеева цокнула языком, сморщила носик, ладно, никто не заметит в темноте. «Так, если девчонка приготовилась что-то сделать с собой в ее смену…»
«А вдруг она уже это сделала?»

А Семенов в эту ночь действительно надрался. Нет, под стол он не свалился, но реакция притупилась, и происходящее он осознавал лишь частично. Пришел вызов из приемника, Алексеева с Машей рванули вниз, за ними помчался с реанимационным чемоданчиком Андрей, а он все сидел со стаканом в руке. Сообразив, наконец, что из-за ерунды никто в новогоднюю ночь в приемное отделение не припрется, он передал отделение Ольге, а сам рванул вниз прямо по лестнице, не дожидаясь лифта.
В приемнике стоял душераздирающий вой. В одном из боксов, облицованном кафельной плиткой «Та еще акустика, бьет прямо по нервам», на кушетке корчился от боли какой-то маленький человек, спьяну Семенов не мог отделаться от ощущения, что это не то старичок-боровичок, не то собака. Пахло мокрой псиной и горелым мясом, от этих запахов Семенов мгновенно и абсолютно протрезвел.
Обгорелый свитер был уже распорот, Ольга Николаевна входила в вену, Маша держала локтевой сгиб чуть ли не на профессиональном болевом захвате. Все работали очень быстро, держали извивающееся тело, не глядя по сторонам, что-то безостановочно передавали друг другу.
Семенов никак не мог сконцентрироваться из-за ужасного хриплого воя. Больше всего его поразило поведение Алексеевой. Ледяная стерва, способная острить, склоняясь над располосованными телами, была явно не в себе. Ее руки дрожали, голос прерывался, она говорила что-то, взяла у Маши шприц, «они делают промедол с кетамином? Общий наркоз вот так, с ходу?», начала вводить лекарство. Вой мгновенно прекратился, наркоз подействовал, существо перестало биться и перешло на обычный детский плач с подвыванием, постепенно переходящий в храп.
Андрей вставлял воздуховод, Коновалов рассекал остатки одежды, четко командовал своими, похоже, вспомнил Африку, это он всегда так меняется, вместо кафедрального царедворца – врач-наемник, командир от Бога.
– На хрен повязки, потом с мясом их отдирать, полей фурацилином, а здесь синтомицинкой. Это на пластику, надо переводить, и вызывай перевозку с реанимобилем. Ну что старушка, трезвая? – обратился он к Алексеевой.
– Мы пьем, но не пьянеем, - произнесла Ольга Николаевна, но носик уже не морщила.
– Сколько ему лет? – шепотом спросил Семенов.
– Двенадцать, - всхлипнула Маша, - он поправится?
– Атаманом будет, - Алексеева сглотнула слюну, искоса взглянула на Коновалова.
Тот уже был непробиваемо спокоен, диктовал стажеру переводной эпикриз.

Прочесть книгу целиком:
http://www.proza.ru/2011/05/15/1452