Тихо в лесу

               
     Мы встретились  на таежной тропе. Я уже долго бродил по лесу, не дыша, не от того, что забыл, как это делать, просто под каждым деревцем лежала, обособленно и независимо, одинокая кучка говна, благоухая на жарком зимнем солнце, растопившем досадные образования на питерских карнизах, балконах и разводных мостах, ходящих туда и ходящих сюда, а учитывая, что я шел всегда отсюда в никуда по следам промысловика Губермана, ситуация становилась до крайности запутанной. Лишь граф Невзоров мог в ней разобраться, да еще Шендерович. Ну, и Познер. Конечно, Певзнер и Ургант, тоже. А также Яшин, Кашин, Кац и Альбац. Но мне было мало, подумаешь, кацы, хотелось чего-то такого, народного, русского. Я не был русским по-определению, хотя, приятель мой из армян заворованных любил шутить : " Хороший ты пацан, жалко, что русский", но это ни о чем не говорило, вообще ни о чем.
     - Почему ?
     Вопрос раздался сверху, я сначала подумал о Боге, потом о Гагарине, затем о Тугарине Змеевиче, впервые за последние пять лет пожалел Алешку Поповича, Мстислава Растроповича, вспомнил ростры и пилястры, канделябры и бакенбарды, зашатался под грузом нахлынувших мыслей, раздувших голову, как гондон, наполненный водой. Мы так в детстве делали, заливали гондоны из под крана водопроводной водицей и бабашили с крыши девятиэтажки на проходящих далеко внизу людей в форме, по х...ю какой, военной или мусорской, однох...венно. Привет из детства освободил от мыслей и сомнений, вера, чистая и суровая, как Надежда Савченко и Любовь Орлова одновременно снизошла на меня, точнее, вышла из меня, кажется, я снова запутался, короче, понял я и осознал, уверовал...
     - Да подними ты башку ! - второй голос, тоже сверху, был более требовательным и категоричным.
     Я задрал голову и увидел на двух ветках одного дерева, вроде, забайкальского дуба, двух забавных существ, ушастых и хвостатых.
     - Вы кто ?
     Осмотревшись, чтоб не влезть в говно, я присел на корточки и закурил, настраиваясь на долгий разговор.
     - Твидл-Ди и Твидл-Дум, - сказал первый, лысый и мордатый в омоновской форме.
     - Тру-ля-ля и Тра-ля-ля, - не согласился второй, длинный и глупый в форме ефрейтора. - Согласно Заходеру, бля.
     - Писатели, - хором продолжили они и захихикали. - Знаменитые, великие, несогласные, - орали они восторженно, зацепившись хвостами за ветки, гнувшиеся и потрескивающие под их немалым весом, - мудрые, самые разумные, самые читаемые и популярные, с тысячью френдов и поклонников, готовых, в случае неприятностей, помнить нас три дня и две ночи, писать письма и выражать недовольство.
     Они так громко орали, что у меня зазвенело в ушах. Я вовремя вспомнил полудурочного фейка, влюбленного в Украину, воткнул в уши фашистский " Хренхайзер", ткнул пальцем в плей-лист и случайно угодил на Ширли Мэнсон. Во, самое то, что надо. На двадцатой песне я заметил, что очень много " что" и решил, из вредности, продолжать в том же духе. Песни кончились. Я почувствовал, что устал, что ухожу, опять задрал голову и никого не увидел. Глянул в подаренное Дитой фон Тиз зеркальце, радостно засмеялся, не увидев в нем ни Маугли, ни Алисы, ни даже Ксении Собчак с доской от серфинга и Кристины Потупчик с гладильной доской, снившихся мне вторую ночь подряд. Просыпался я со стояком, потому, что первая была голой, вторая - тоже, я ломился за ними во сне, но в самый последний момент они ускользали, обмениваясь досками, я задумывался о несправедливости мироустройства и просыпался с мечтой о революции, что снесет все доски на х...й, вместе с пидарасами, мусульманами, коммунистами, барыгами, военными, мусорами, писателями, останутся только шишки в лесу, кедровые, еловые, сосновые, с тихим шорохом падающие на палую хвою прямо на головы ежей, вышедших из подполья, где они долго копили силы, лелея коварные планы по захвату земли. Я представлял себя ежом, авторитетным и опасным, как Ходорковский, катился во главе колючей армии на штурм и слом, распевая татарские песенки на старофранцузском, эдаким Ги де Лавалем ежиного мира, проницательным бароном, соратником кощунственных монтанистов и альбигойцев, сведших с ума тетю Юлю Латынину, рыжую и настолько умную, что я не понимал ни слова, произнесенного в вечернем радиоэфире, просто наслаждался переливами интонаций, нежно трогая себя за член и представляя усы Стрелкова.
     - Где ?
     Скот в сапогах подкрался неслышно и теперь стоял рядом, задрав хвост, распушив его по-енотски, обломав все сладостные воспоминания  о снах и грезы о прекрасном мире мечты, где я был ежом.
    - Что где ?
    - Да не что, а кто, - поправил меня скот, - Твидл-Ди и Тра-ля-ля. - Он постучал меня согнутым пальцем по лбу. - Я их тут оставил, прихожу, нету, только придурок какой-то сидит, мечтает. - Он озабоченно перемещался по поляне, поскрипывая кожей сапогов. - Никого нету, мисс Марпл в Брянском лесу партизанит, Эркюль Пуаро в Шервудском беспредельничает, а ты, - он вгляделся мне в лицо и заверещал, узнав, - шляешься везде, смуту разводишь, великих людей не уважаешь, зря, что ль, они себя великими назначили. Сука ! - завыл он.
     - Ты ошибаешься, - благодушно ответил я. - Я форму никогда не надевал, оружия в руки не брал и власть, красную, поганую не защищал. Так что, не сука я. Тем более, сучью войну полудурков только что позади оставил, ну их на хрен, козлов, задолбали говножуйством.
     - Это ты правильно, - засуетился скот в сапогах. - Сейчас куда ?
     - Спать. Знаешь, я уже говорил, что это очень важно - вовремя лечь спать.
     Я пошел домой, а скот все рыскал по лесу, недовольно бурча и скрипя сапогами.