Тонкая линия, плывущая по реке 7

                7
Надо вытащить Ольгу из квартиры и прогуляться, думал Михаил,  возвращаясь домой. Подышать воздухом, посмотреть на Большую Медведицу. Она, Медведица, по нему неимоверно соскучилась, а ему всё некогда. И  мозги немного отдохнут. А то на них чего  только ни поналипало. Вот и сегодня: «Дощ капиталистиский,  дощ  социлистиский…»  Хорош!  Для служебного пользования у него одни мысли, а для домашнего обихода – другие.  Далеко пойдет. «Забудь»,  - говорит. Побоялся, что побегу докладывать о наличии у него собственных мыслей.

Поднимаясь по лестнице, Михаил почувствовал боль в груди и прислонился к стене, рука машинально потянулась за таблетками, которые он носил с собой уже три года, с тех пор, как случился инфаркт. Иногда ему казалось, что эти таблетки  вовсе и не лекарство, и нужны не ему,  а тому маленькому зверьку, который как захочет есть, так и хватает когтями за его сердце. Бросишь ему таблетку – отпускает…

Боль почти прошла, и он спрятал пузырёк в карман. Стекло было влажным и скользким от рук, и это напомнило ему влажную ладонь Королько.

Пить совсем нельзя. Надо бросать эту руководящую должность. Или становиться начальником и иметь, как Никита Максимович, пьющего заместителя…

На площадке у своей двери он несколько минут постоял, отдышался,  чувствуя, как проходит дрожь в ногах  и становится просторнее в груди. Ни дочери, ни тем более Ольге  демонстрировать свою слабость нечего.


- Наконец-то! – сказала Ольга. – Прозаседавшиеся. Когда вы уже решите свои проблемы? Японцы говорят: если у нас нет рыбы, мы идём ловить рыбу, а если у вас нет рыбы – вы идёте на собрание.

- Передай своим японцам, пусть не умничают, сами разберемся, куда нам идти.
- Я им так и передам.
- Так им и передай.

Ольга была рада, что Михаил наконец пришел, и загоношилась на кухне. У неё остался нехороший осадок от своего срыва, и теперь хотелось поскорей с этим покончить. Пока Михаил раздевался, она поставила на стол картошку с котлетами, холодные закуски и, главное, ту, початую, бутылку  из холодильника. Она выпьет лишь чуть-чуть, для запаха… Налила по немного в высокие фужеры.

- А мы поужинали, - сказал Михаил, увидев  приготовленное.

- Ничего не знаю, - обиженно сказала она. – Я ждала, наготовила. Кому я готовила? Сижу, как дурочка, жду… Тебя нет, Анны нет – семья, называется. Садись, ничего не знаю.

- Ну, подожди, хоть руки помою.

«Это даже лучше, - подумал он. – Посижу, пока она поест, а уж потом пойдем».

Готовила Ольга вкусно. Но куда ж ему есть? Михаил  взял фужер, приподнял в виде тоста, и  когда она выпила, поставил свой нетронутым.

- Что, небось там выпили?
- Разве не заметно?
- По тебе никогда ничего не заметно. Ты как сфинкс. Бессовестный. Жена его ждет, как белая женщина, а он там с гостями развлекается.
- Гость был один.

Хорошо, что у него есть Ольга. Особенно он любил её в такие вот минуты, когда приходил с работы уставший, измотанный. Уже когда шел, знал, что она оживит его, выправит, как выправляют пробитый и смятый детский мяч. И пусть в мяче дырка осталась, но он снова выглядит, как целый, по крайней мере до следующего удара.

Всего у них было, и хорошего, и плохого, но всё-таки Михаил считал,  что  с женой ему повезло. И чем они жили дольше, тем больше так считал. Просто привык? Может, и так. Но ведь расходятся и после двадцати лет жизни. Нет, Ольга  неплохая.

- На улице так хорошо. Ты заканчивай свою трапезу да пойдем, старуха, прогуляемся.
- Ой, правда, Миша, сто лет не гуляли!
- Вино моё допивай, я не буду. Помни мою доброту.
- А что? Выпью: с горя, ты меня старухой обозвал.
- Не обозвал, а назвал. Обозвать можно только  молодую.
- О, ещё лучше! – Ольга укоризненно покачала головой.  – Ты, дорогой, не сфинкс, а сфинтус.  И за что я тебя терплю?

Михаил немного побаивался лестницы и с опаской прошел мимо того места, где недавно стоял. Да ещё и Ольга держалась за руку. Он снова увидел серого, похожего на мышь,  зверька и  боялся его разбудить этим внутренним взглядом. Не надо о нём даже думать: ведь он в нём и всё, наверное, чувствует.

Во дворе в беседке мужики стучали в домино. Они даже свет провели, чтоб не зависеть от солнца, которое заходило за горизонт, не считаясь с тем, что они не закончили игру. Раньше он с  пренебрежением относился к этому занятию, а теперь было бы время – и сам  бы постучал с мужиками.

Вообще Михаил заметил, что  после инфаркта стал ко всему гораздо терпимее, и сначала не мог понять почему.  А потом нашел отгадку.  Врачи вернули его  о т т у д а. Вполне могли и не вернуть. И он живёт будто снова. Вроде он тот же, и в то же время другой. Будто дома и словно в гостях. А гостю полагается быть терпимым ко всем слабостям хозяев.  И он терпим. Да и какие они хозяева? Такие же гости на этой грешной земле, как и он. Но они этого не знают и считают, что хозяева.  Так и он считал раньше и готов  был всё переделать по-своему, на века. А на какие века? Ты уверен, что твоя переделка понравится потомкам? Она очень нравится тебе, но жить-то придется другим! И не забыл ли ты извечное предостережение, что благими намерениями вымощена дорога в ад? Не лучше ли дать людям возможность самим распоряжаться своей судьбой? Но что  об этом говорить… Для этого надо пережить инфаркт, а этого он не желал никому.

- О чем задумался, старик? – заглянула ему в глаза Ольга.  Это она весело не прощала ему «старуху». – Погляди на свою любимую Большую Медведицу. Во-он она. На тебя смотрит.

- Ну и глаза у тебя. А я совсем не пойму, на кого она смотрит. Точно на меня?
- На тебя-а! Ты же у меня неотразимый. Сфинкс!
- Опять сфинкс?

Ольга понизила голос до шепота:
- Не могу же я назвать тебя сфинтусом в присутствии такой знатной дамы.
- Спасибо. Ты больше, чем жена. Ты настоящий друг!

Ольга прищурила глаза.
- А можно я останусь… не больше, чем жена?


Михаил засмеялся.
- Один – ноль, - сказал он.

Они шли по тротуару, и  Большая Медведица постоянно заслонялась  кронами высоких туркестанских тополей. То, что тополя туркестанские, они знали точно и вот почему. Когда приехали в этот древний городок, здесь росли совсем другие тополя – те, про которые поют, что они «роняют пух на ресницы друзей и подруг». Песня хорошая, но если бы этот пух летел лишь на ресницы друзей и подруг, то ещё бы ничего, но он ещё летел в рот всем остальным , и  несколько дней в году было буквально нечем дышать.

Но когда эти тополя (большинство их были больные, с полусгнившими стволами) решили срубить, всем их стало жалко. Но – срубили и посадили маленькие стройные деревца, которые называются, как объяснили, туркестанским тополем,  который не будет ронять пух ни на друзей, ни на подруг, ни на остальное население. Прошло несколько лет, тополя вытянулись и стали лучше прежних.

- Помнишь старые тополя?
- Пуховые?
- Пуховые.
- Ещё бы! А как мы переживали, когда их рубили!
- Угу…

Давно они вот так не ходили по улице. А почему, спрашивается? Некогда? Конечно, вроде бы некогда, но не настолько же, чтоб не выкроить полчаса. И они уже не раз  обещали друг другу прийти сюда и завтра, и послезавтра, понимая, что этого не будет.

- Помнишь, ты мне как-то рассказывал про тонкую линию, которая плывет по реке? Ну, с Генкой вы сидели на берегу Днепра? Я ещё тогда ничего не поняла, смеялась, и ты сказал, что я тупая. Не помнишь?

- Конечно помню.

- Ты молчишь, я думала забыл.

- Про Генку я всё помню. Так что ты хотела сказать?

- Знаешь, я поняла… И мне стало страшно. – Ольга замолчала и  крепче прижалась к его руке. -  Сто лет и всё. Ни  впереди никого, ни позади. Одни мы…
- Ну и что?
- Как что?  Ты правда думаешь, что я тупая?

Михаил засмеялся.  Он действительно когда-то долго рассказывал об этой линии, но  тогда Ольга, видно, была настроена на другую волну, и теперь удивился, что она об этом вспомнила.

- Только ты, когда рассказывал, был не прав…
- Интересно.

- То есть не прав в каком смысле… Ты говорил о непрочности, беззащитности этой линии, ну, в общем, жалко её, эту бедную благородную линию, носительницу жизни. А что же в ней благородного? Смотри: становится меньше рыб, птиц, животных. Эта линия ест саму себя и  становится рыхлой. Миша, это не линия жизни, это линия смерти! Но она такой была не всегда, она стала такой с приходом «царя природы». Обнаглел царь! Разве такую линию донесёт до океана? Она разъест сама себя!  Разве это не страшно? – Ольга помолчала. - Лучше об этом не думать…

-  Никто особо и не думает.  К сожалению.

Было уже поздно, город спал. Верхушки тополей упирались в небо, стараясь попасть между звезд. Тихонько шелестели листья,  они, видно, тоже о чем-то разговаривали, но понять их было невозможно. Тополя и не старались говорить понятно, они знали, что их всё равно не поймут. Многовековой опыт их предков говорил им о том, что эти двуногие создания – единственные на земле существа, чьи действия непредсказуемы: могут взять ведро и напоить корни водой, а могут взять топор и срубить… И поэтому они тянулись вверх, к звездам.

Какой сегодня длинный  день, подумал Михаил. С утра мотался по объектам, потом это ненужное собрание, пьяная болтовня Королько. И совещание, и Королько были далёкими и нереальными, как сон. И как хорошо, что они с Ольгой наконец выбрались на улицу. Ольга держалась за руку, воротник её осеннего пальто был поднят, она казалась маленькой и озябшей. И Михаил почувствовал, что на всём белом свете  у него нет человека ближе и роднее, чем Ольга, хотя он её и не знает…

- А ты знаешь, старуха, я тебя, оказывается , люблю.

Ольга остановилась. Её что-то бурно заполняло изнутри. Она уткнулась в его плечо, и он не мог понять,  что её трясет – слезы или смех. Оказалось – смех. Она снова пошла рядом.

- Ну, ты, Миша, молодец. Не прожил со мной и четверти века, а уже влюбился. Как же тебя угораздило? – Ольга смотрела на него большими счастливыми глазами.

Неужели он никогда не говорил ей о своей любви? Кажется, лет двадцать назад что-то такое было… или нет? Плохие слова говорил, это точно, а хорошие… Берег, что ли?  А куда их беречь? Три года назад мог вообще их с собой унести.  Дурак ты, дурак, Михайло. И не лечишься.

Говорят, что часто  человек любит другого  человека неизвестно и непонятно за что. Но разве он один такой  дурак? И вот мы умираем, а наше  невысказанное  чувство мечется, как неприкаянное, ищет, кто бы его высказал, и садится на любого… Может, сейчас и он сказал не о своём чувстве, а о любви того, кто так сказать и не успел…

И они шли и шли, просветленные и что-то понявшие, и хотя давно пора было возвращаться, домой не хотелось. Хорошо, что завтра выходной, думала Ольга. Она, правда, не знала, выходной ли у Михаила, но не хотелось спрашивать о таких незначительных вещах, ибо тогда чары развеются, и они снова окажутся  в надоевшем будничном мире. Они даже не смотрели друг на друга, потому  что  причем же здесь глаза,  если всё в тебе самом:  и рядом идущий, и эти тополя, и звезды, и весь мир.

Ольга вдруг вскрикнула и чуть не упала. Каблук!.. Он, зараза, уже давно шатался и вот отскочил- таки.

- Как я испугалась...

И они вернулись в мир, где  отлетевший каблук был гораздо важнее, чем Земля во Вселенной.

- Вон скамейка, давай доберемся туда и посмотрим.

Михаил сидел на скамейке и  вертел сапожок, прикладывая каблук к прежнему месту, но у него не было ни живой воды, ни мертвой.

Ольга с улыбкой смотрела на его неумелые действия. В этом мире было скучно,  и она сделала попытку вернуться в прежний, хотя бы на одной ноге.

- Ты, Миша, совсем не знаешь женщин… Ложь женщина чувствует всегда, но в одном-единственном случае её прощает: когда мужчина говорит, что любит её.

- Но я сказал правду.

- Я знаю. Но я бы не обиделась, если бы ты даже солгал.

Михаил возвратиться в прежний мир не мог, он был занят каблуком. Это там,  в прежнем мире,  можно летать, а в этом надо прочно стоять на ногах. А для этого нужны каблуки.
              ***
Анна уже спала. У них теперь была трехкомнатная квартира, и она имела отдельную комнату. Михаил заглянул. Знакомая картина: спит на боку, свернувшись калачиком, а ступня здоровой ноги обязательно  выглядывает из-под одеяла. Как у Ольги. Зато характер, как у него. Лишнего слова не вымолвит, что у неё на уме – поди угадай. «Такой же сфинтус, как ты», - говорит Ольга. То есть сфинкс и свинтус  одновременно.

Шутки шутками, но он совсем не знает собственную дочь. Когда была маленькой, не было никаких проблем: принес ребенку игрушку, ребенок повис на шее – полное взаимопонимание. Но игрушки кончились. Было, правда, время, когда ей  стали нужны не игрушки, а он сам: Аннушка тащила его в кино, на рыбалку, в лес. Но ему было некогда. О, теперь бы он нашел время,  хотя его и не стало больше. Но Анна не зовет его ни в лес, ни в кино, ни на рыбалку. Ей с ним не интересно. И Ольга волнуется, видно, не зря: она знает дочь лучше. Отцы и дети…

- Спит? – спросила  Ольга, тоже  заглядывая к дочери. Подошла к постели, поправила одеяло, чтобы не выглядывала нога, и вышла.

- Чего ты смеешься?
- У тебя нога точно так же торчит из-под одеяла.
- А у тебя ничего не торчит?
- Не знаю.
- Ужинать будешь?

Он и сам не знал, ужинать или нет. Есть не хотелось, но и спать тоже.

- А ты?
- Я как ты.
- У, какая образцовая жена!

Вообще, можно немного, подумал он. Не столько ужинать, сколько продлить   сегодняшний вечер, раз он выдался такой нестандартный.

- Эти современные мужья, - сказала, не дождавшись ответа, Ольга, -  не могут даже взять на себя ответственность  решить такой пустяковый  вопрос. – И пошла собирать на стол.

- Правильно делают. Мужчины должны беречь себя для решения принципиальных вопросов.

- Ох-ох-ох!

На столе появилась недопитая бутылка вина, и теперь ему действительно предстояло решать  принципиальный вопрос: пить или не пить. Зверек спал, свернувшись клубочком, как кошка. Михаила взяла на него злость. Эта тварь дождется! Он когда-то не выдержит и  утопит его в этой самой жидкости, которая зверьку так не нравится. 

- Наша Анна не пьёт?

Ольга ответила не сразу. Раза два ей показалось, что дочь пришла выпивши, но она не была уверена, потому что в те дни у неё были и свои «мероприятия».

- Курить курит. А пить…  Хорошо, что она живет дома. В общежитии – там, говорят, страшное  творится. Вообще, Миша, ты совсем не уделяешь дочери внимания. Гуляет допоздна – разве это дело?

- А ты забыла, до скольки  мы гуляли?

- То  - мы. Сейчас совсем другое время. – И рассказала, как весь дружный коллектив мебельного магазина  устроил пьянку прямо на рабочем месте.

 – И когда?  В обеденный перерыв. Ужас!

- Это да. С прошлым и равнять нечего.

- Что ж это будет, Миша? Конец света? Ведь эта зараза скоро разъест твою «линию».

Михаил засмеялся.
- Сидят два умника за рюмкой и решают, как избавить человечество… от рюмки. Не смешно?

- Нет, не смешно. Мы – что… Наша песенка спета. Молодых жалко. У нас был лектор, говорил, что в пьющих странах уже каждый шестой ребенок рождается ненормальным.  Миша, каждый шестой! Кто это, Экзюпери  написал книгу «Земля людей»? Скоро надо будет писать книгу «Планета дураков».

А Михаил подумал о том, что было бы странно, если бы Анна не пила. Если они с Ольгой научились пить самостоятельно  и даже наперекор антиалкогольной «борьбе», то как же не пить ей, имея пример родителей? Они вот с Ольгой обижаются, что она иногда непочтительно  с ними разговаривает. А за что ей так уж уважать своих родителей? За то, что они произвели её на свет?   И крокодилы производят на свет потомство. За то, что кормят? И птицы кормят своих птенцов и, кстати,  не требуют за это благодарности. За что ещё? За то, что родители хорошо трудятся на производстве? А откуда детям об этом знать? Сейчас детишек стали заставлять писать сочинения «Мой папа», «Моя мама». А что делать? Должен же ребенок знать, чем занимаются его родители. Пусть  расспросит. Сами ведь они не рассказывают, а если когда и  говорят о работе,  то с красными пятнами на лице.

- Что, будем спать? – спросил Михаил.

Ольга пожала плечами и улыбнулась:

- Ну, если ты не можешь предложить ничего лучшего…

             ***               
И приснился Михаилу сон.

Пришел он вроде с работы, дома никого нет, и тогда он решил удивить  домочадцев: приготовить ужин. Сел чистить картошку. В дверь позвонили, и он подумал, что это балуется Ольга. Уже сколько раз так было: он подойдет, откроет, а она скорчит рожицу: «Можно?»  Можно. Но открывай на этот раз сама. И он продолжал чистить картошку, как  вдруг увидел в коридоре Королько.

- Я звоню, а ты не открываешь.

- Я думал, это жена балуется. Заходи, а я вот видишь… - Михаил  почувствовал неловкость, что его застали за таким занятием. – Плохо, что человек без еды не может. А сколько других нелепых желаний! От этого столько подлостей… Правда, и подвигов.

- Это одно и то же, - устало и как-то нетерпеливо  сказал Королько.
- Подлости и подвиги?

- Всё дело в масштабах. Если человек сжег дом или убил соседа – вы считаете его преступником, а если он разрушил целые города или уничтожил миллионы людей – вы перед ним преклоняетесь.

- Кто это «вы»?
- Вы, люди.

Михаил посмотрел на гостя подозрительно. С этим другом, подумал он, надо быть осторожным.



- А ты откуда взялся? Ты же уехал.

- Разве ты ничего не знаешь? Вы же меня напоили, и я на следующей станции попал под поезд. Вот видишь? -  Королько взял себя за голову, повернул на 360 градусов и поднял вверх на вытянутых руках – Видишь? – сказала голова.
Михаил нисколько не испугался, его только поразила крупная резьба, которой заканчивалась  шея. Королько, между тем, водворил голову на место и продолжал:

- Но это ничего, я теперь служу по другому ведомству. – И подмигнул: умный, мол, человек нигде не пропадет.

«Да, уж ты не пропадешь», - подумал Михаил,  взглянув на его металлическую  шею, белую рубашку и темный, в тон костюму, галстук.

- Но я пришел за тобой. Тебя хочет видеть шеф,- сказал он ровным и бесстрастным голосом служаки, которому дали задание, и он его выполнит.

- Никита Максимович?

Королько коротко хохотнул. Его смех, как и шея, тоже был металлический.

- Тебя хочет видеть мой шеф. – Он сделал ударение на «мой».

- А если я не пойду? – Михаилу не нравился этот тип с отвинчивающейся головой.

- Это невозможно. – Между глазами Королько пробежала молния, и воздух стал вздрагивать от стука невидимого метронома: тук! тук! тук!
- Что это?

- Это значит, что нам пора. Это стучит время. -  И он показал, куда надо идти. Получалось, что не в дверь, а на балкон.

- Там балкон, - сказал Михаил.

- Прошу! – Королько показал в том же направлении.

Михаил открыл балконную дверь, но балкона там не было, а было какое-то помещение, сверкающее странными огнями. Михаил оглянулся  на Королько – тот жестом повелел: входи. Он вошел и снова повернулся, боясь, что его закроют в этом странном помещении. Но Королько тоже перешагнул порог и  закрыл балконную дверь снаружи. И как только закрыл, дом исчез.

- Туда, - кивнул Королько и  подвел к двум креслам. – Садись. – И сел тоже.

- Вокруг сверкали огни разных размеров и форм. Они были вверху, внизу, справа,  слева – везде, поскольку стенки, потолок, пол  были совершенно прозрачными.

- Это космический корабль? – спросил Михаил.

- Можно считать и так, - неопределенно ответил Королько.

Кресло свободно вращалось, и Михаил стал всматриваться в единственное, что было видно, - огни. В первую очередь его внимание привлекли  большие огни, и он понял, что они не произвольной формы, как это показалось вначале, а определенной – той, которую мы видим  в меняющихся фазах луны: от тонкого серпа до круга. Если это планеты, то почему не видно солнца?

- Экран, - пояснил Королько.  – Иначе бы ты ослеп.

Маленькие огоньки были звездами. Он вертелся в своем кресле и никак не мог найти Большую Медведицу.

И вдруг услышал утробный звериный  рокот, но не грозный, а, скорее, окликающий. Он оглянулся  и увидел её, живую. Она  развалилась почти на четверть неба, её шерсть по краям слабо фосфоресцировала. Медведица помахала ему лапой и  медленно растворилась, превратившись в созвездие.

- Что, знакомая? – осклабился Королько.

Михаил ничего не ответил, пораженный явлением Большой Медведицы, и продолжал смотреть в ту же сторону, но она больше  не появлялась.

- Любите вы витать в облаках, а следовало бы  больше смотреть под ноги, - сказал Королько.

«Витать в облаках»… Где они, эти облака? И Михаил стал искать Землю среди ярких кругов, серпов и половинок. И быстро нашел её благодаря Луне, которая вращалась вокруг неё, напоминая небольшой шарик.

Планеты летели по эллиптическим орбитам, и только теперь Михаил заметил в центре большой диск солнца, слабо просвечивавшийся сквозь экран.

- Знаешь, где кто? – спросил Королько

Михаил это знал из школьного учебника астрономии. Самый ближний к солнцу шарик – Меркурий. Дальше – Венера, Земля, Марс. А ещё дальше другие планеты, но их и видно было  похуже, да он и забыл, где какая.

- Они нас не интересуют. Да и Меркурий тоже.  Шеф получил жалобу на Землю от Венеры и Марса.

- Жалобу?
- Жалобу. Я должен доставить их всех  к шефу.
- Как же ты их доставишь?

Королько повернулся к нему всем  корпусом (видно, голова была ввинчена от упора и поворачиваться не могла) и растянул губы в  снисходительной улыбке. Между глазами снова пробежала молния.

Михаил смотрел теперь только на эти три планеты. Коорабль летел наперерез Венере. Зазвучала музыка. Он никогда не слышал подобных звуков, и ему не с чем было их сравнить. И только временами они напоминали трели соловья. По мере того, как они сближались с Венерой, планета преображалась в женщину, которую он помнил по картинкам из  древнегреческой мифологии, как богиню любви. Она вплыла в их корабль и, царственно кивнув, села в одно из трех таких же прозрачных кресел, которые он заметил только теперь; эти кресла были, как ему показалось, метрах в пятнадцати от них. Михаил  поклонился богине.

А корабль уже мчался к Марсу, и теперь музыка была совершенно другой: словно  били барабаны и гремел гром. И уже не было Марса, а был мужественный профиль бога войны, а потом с достоинством взошел на  «борт» и сам бог – в доспехах, с мечом, похожий почему-то на Спартака. Кивнув Королько и Михаилу, он  направился к Венере, галантно раскланялся, оттопырив меч, и сел рядом.

Михаил перевел взгляд на родную Землю, куда теперь мчался их корабль. Он слышал до боли знакомую музыку, в которой было всё, что составляет его жизнь – и радость, и горе, и безысходность, и  надежда.

На корабль тяжело вплыла немолодая женщина. Она выглядела очень усталой, озабоченной, и была в странном одеянии, сшитом из лоскутков разного цвета. Под мышкой держала  светлый мячик, и Михаил понял, что это Луна. Женщина степенно поклонилась, и Королько небрежно указал ей в сторону кресел. Земля, увидев соседей, поклонилась и им.

Венера этого поклона уже не видела. Богиня с самого начала брезгливо посмотрела на вошедшую, а когда по жесту Королько поняла, что эта нищенка в заплатах должна сесть возле неё, поднялась и отвела своё кресло (оно легко скользило) подальше, всем своим видом демонстрируя презрение.

Марс был в нерешительности. Поступить, как Венера, он не  мог и сидел надменно и надуто, ни на кого не глядя. Чтобы  вывести рыцаря из затруднительного положения, Земля  потянула на себя кресло и села поодаль. Так они и сидели каждый отдельно: Земля, метра через три – Марс, а  ещё  дальше  - Венера, которая теперь презрительно поглядывала и на Марса.

Корабль летел снова, и судя по тому, как  разбегались вокруг звезды, летел очень быстро. Но Михаил забыл и о звездах, и о Королько. Он не мог отвести взгляда от женщины в странной одежде. Она сидела в глубокой задумчивости, держа на коленях Луну. В сумеречном свете, царившем в корабле, женщина казалась хоть и не очень молодой, но красивой, по крайней мере в ней угадывалась былая незаурядная красота. Но сейчас женщину одолевали какие-то  заботы и уж никак не красило одеяние из заплат. На швах заплаты были темными или, может быть, темно-красными – различить было трудно. Её босые ноги  напомнили Михаилу ноги его матери, когда она копалась в огороде. Но больше всего удивляло лоскутное платье.

Ему показалось, что женщина тоже смотрит на него. Смотрит и молчит. И вдруг она сделала призывный жест: подойди. Михаил растерялся.  Он оглянулся на Королько, но тот безучастно смотрел вперед, откуда вылетели и исчезали позади звезды. Тихо, чтоб никто не слышал, он спросил:

- Кто эта женщина в заплатах?
- Земля.
- А почему она в таком виде?
- А ты себя спроси.

Михаил помолчал, обдумывая ответ, но ничего не придумал.

- А почему на неё жалуются?

- А ты себя спроси.

Звезды стали проноситься медленнее, и скоро замерли совсем.  Михаил увидел впереди светлую полусферу. Их корабль подплыл вплотную, и они оказались внутри полусферы: так на поверхности воды  соединяются два пузырька, образуя пузырек побольше. Перед ними простиралась зеленая лужайка, в центре которой возвышался  белый ажурный дворец, от которого лучами расходились по лужайке мраморные аллеи. Вокруг было светло, как днем, но откуда исходил свет, Михаил понять не мог: полусфера была прозрачной, и вокруг темнело небо с незнакомыми созвездиями.

Королько поднялся и жестом руки пригласил  всех на ближайшую аллею. Первой, поддерживая ладонью Луну, вышла Земля. За нею не спеша, поджидая Венеру, тронулся Марс; и она подошла, взяла его под руку, и они с высоко поднятыми головами царственно зашагали по  аллее.

Земля, похожая на  Золушку, шла отрешенно, не оглядываясь, и было в её одежде, во всей фигуре что-то жалкое и беззащитное. Михаила жег стыд за сцену в корабле, когда она его позвала, а он сделал вид, что не заметил. Он ускорил шаг, потом побежал.  Когда обгонял «парочку», услышал смех Венеры.
Увидев его рядом, Земля замерла, и её лицо озарилось. Она дотронулась свободной рукой  до его виска и провела по щеке.

- Прости меня, - сказал Михаил.

В её глазах блеснули  слезы. Михаил с трудом сдержал себя, чтобы не броситься на колени, но уже  слышались шаги Марса и Венеры, и они посторонились. Михаил дотронулся до Луны, она была холодной и шершавой. Земля восприняла это как желание помочь и сказала:

- Она  тяжелая, ты не удержишь.

Ему трудно было представить, что этот небольшой шар  настолько тяжел. Но разве легче было понять, что  перед ним необъятная Земля? Теперь, при яком свете, он рассмотрел её лучше. Она была старше, чем казалась в сумеречном свете корабля, но всё ещё красива своей недавней красотой.

Понял он и природу заплат. Эти разноцветные лоскутки были точными очертаниями стран, и некоторые швы кровоточили.

- Тебе больно?
- Больно, - сказала Земля.

Несколько шагов они прошли молча. Где-то сзади плелся Королько, и Михаил был ему благодарен, что он не догонял их.

- Что они от тебя хотят? – кивнул он на шедших впереди.

Земля вздохнула.

- Услышим, - сказала она. – Я и сама не знаю.
- Ты их не бойся, - сказал Михаил.

Земля счастливо улыбнулась, как улыбался когда-то Михаил, когда трехлетняя Аннушка  сказала ему: «Если на тебя нападёт лев, я убью его!»

- Я и не боюсь.

У входа с обеих сторон  стояли две девушки в белых платьях. Михаил видел, как они сделали  легкий  реверанс перед Венерой и Марсом, приглашая входить;  то же самое сделали они и сейчас.

Зал был просторный и пустой. На сцене сверкал белизной стол, а за ним стояли три  стула с высокими  красными спинками. Самая высокая спинка была у среднего стула – по-видимому председательского.

В зале было пять стульев. Три стояли поближе к сцене (два слева, один справа), а в глубине зала – ещё два. Если бы точки соединить, получился бы равносторонний треугольник. Королько посадил Венеру и Марса вместе, Землю отдельно,  а Михаила взял с собой на дальние стулья.

В глубине сцены возникли трое и направились к столу. Впереди шел молодой человек, на нём был черный костюм  с яркими  огненными точками, будто сшитый из звёздного неба. Это был Генка, и Михаил нисколько не удивился. На всём протяжении полёта в  нём ворочалось какое-то смутное ожидание, теперь он понял, что  ожидал увидеть  именно его.

По правую сторону от  Генки был седобородый старик, по левую – пожилая женщина с мертвенно  бледным лицом.  Они были в синей одежде без звезд.

Генка обвел взглядом зал.

- Прошу садиться, - сказал он. Его помощники тоже сели, и он продолжал:

- Мы собрали вас, чтобы рассмотреть жалобу Венеры и Марса. Кто из вас будет говорить?

- Я! – поднялась Венера.
- Пожалуйста. Просьба коротко, суть.

- А здесь долго и говорить нечего. Вы посмотрите на эту женщину. У неё уже нет половины волос, её кровь отравлена, тело покрыто рубцами и кровоточит. Она заражена болезнью под названием «гомо сапиенс», или «человек разумный». Мы не хотим заразиться  и просим переселить её от нас. Вот  и вся суть.

Видимо, столь короткая речь не удовлетворила комиссию, или арбитров, или как ещё можно было назвать сидящих за столом; на судей они не походили.

- Но… вы, сударыня, кажется, не всегда так думали? – сказал седобородый старик. – Помнится, вы просили и вас … «заразить», как вы выразились, этой самой болезнью.

- Да, просила. Действительно,  ещё тысячу, пятьсот, даже двести лет назад я ей завидовала. Ведь мы с нею ровесницы… - Венера сделала паузу и снова взглянула на Землю, как  бы призывая посмотреть  остальных и сравнить. – Но я не предполагала, что эта болезнь так опасна. В последнее время мы с Марсом  серьёзно обеспокоены. Эти её детки мало того, что гробят свою мать, так уже и нам покоя нет. Эти букаш… - она споткнулась, но тут же продолжила: - Они, видите ли, возомнили себя венцом мироздания, хозяевами  Вселенной и делают, что хотят. Забрасывают к нам всякие железки, того и гляди – сами заявятся. Мы просим переселить её. Я не хочу через какую-то сотню лет стать такой же, как она.

Генка посмотрел на своих  помощников, приглашая к обсуждению.

- Её можно понять… -  сказала бескровная женщина.

Королько наклонился к Михаилу и прошептал: «Эта женщина – планета из созвездия Тау Кита. Её цивилизация  самоуничтожилась,  разрушив примитивную жизнь и на соседней планете».

«А кто старик?»

«Его цивилизация процветает».

- Переселить – значит дать землянам понять, что они не более чем игрушка в чьих-то руках, - сказал старик. – Мы не можем так поступить.       Это убьет их веру в себя и сделает рабами.

- Они и так рабы, - возразила женщина. – Рабы своего честолюбия.
- Это не одно и тоже.

- Давайте послушаем другую сторону.- И Генка посмотрел на Землю. 

Земля тяжело поднялась и  некоторое время стояла молча, собираясь с мыслями. Возможно, ей были очень обидны слова Венеры, а может, просто не знала, что сказать. У неё столько дел, а её оторвали от всего и заставляют объясняться. Венере что?  У неё только и забот, что подглядывать да кляузничать. Своих детей не завела  и чужих ненавидит…

- Мы вас слушаем, - напомнил Генка.

- Что я могу сказать… Могу сказать только одно: я ни о чем не жалею. А что ей не нравятся мои дети…

- А тебе они  нравятся? – выкрикнула Венера.

Генка сделал Венере замечание,  и она обиженно повела плечом.

- Нравятся ли мне мои дети?.. -  продолжала Земля. - Такого вопроса передо мной никогда не стояло, потому что дети – это моя жизнь. А в жизни бывает всё: и радость, и горе. – Она замолчала, не зная , о чем говорить ещё.

- Каким вы видите будущее своих детей? – спросила женщина с бескровным лицом.

Земля опять ответила не сразу.  Она  и думала об этом не раз, и вопрос такой ждала, но это был один из тех вопросов, ответ на который она бы хотела знать и сама.

- Каждая мать хочет видеть своих детей   здоровыми, сильными, добрыми. Так и я.

- И они оправдывают ваши надежды? – Женщина смотрела на Землю с затаённой болью, вспоминая, по-видимому, глубоко личное.

- Они ещё очень молоды, у них тот переходный возраст, в котором делается много глупостей. Но они взрослеют и постепенно начинают многое понимать.

Женщина слушала и медленно кивала головой. Наверное, она видела своих детей, которые вроде бы тоже начали что-то понимать, но так и не поняли и теперь уже не поймут…

- А  что  Венера говорит, будто дети плохо ко мне относятся, - может, это и так.  В детстве они любят мать слепой любовью,  в зрелые годы – осознанной, а между этими периодами всегда бывает непонимание. Сейчас у них как раз такой возраст.

- Пусть они нас не трогают! – снова не выдержала Венера.

Земля пожала плечами и посмотрела на комиссию.

- Что же я могу сделать. Они растут, им тесно в  материнском доме, они выбегают за околицу, шалят, дерутся – подростки! Есть послушные, есть «трудные», а кто хороший, кто плохой – даже для матери до поры до времени  неизвестно.

- Это верно, -  сказал старик, которому понравились не так слова, как  интонация, наивная неподготовленность слов, с которыми пришла эта женщина в заплатах на суд столь высокой комиссии.

- А как вы относитесь к этим заплатам? – по-доброму, понимая, что такое эти заплаты, спросил старик.

Земля грустно улыбнулась.

- Дети любят всё яркое, броское, у них свои лидеры, знаки отличия, стремление самоутвердиться. Это, я думаю, пройдет.

- Да, это проходит, - сказал старик.

- Не всегда, - вздохнула женщина.

- Да, не всегда, - согласился старик. -  Но если у нас нет оснований к оптимизму, то и к пессимизму тоже.

Михаил всё смотрел на Генку. Его удивило, что тот не  произнес ни одного слова по сути разбираемого вопроса. Это было странно, Михаил привык к тому, что говорит председатель, а остальные  молчат и только в конце поднимают руку. Но вот Генка  встал, обвел всех  взглядом.

- Кто ещё?  Вы, Марс, ничего не сказали…
- Да я, собственно, - загремел доспехами Марс, поднимаясь. - Что ж тут… всё правильно. Детишки дерутся, это я понимаю… - И замолчал. Венера ждала , что он скажет ещё, а не дождавшись, прошептала:

- Тряпка!

Старик улыбнулся в бороду, а Генка сказал:

- Спасибо, садитесь.

И тут случилась какая-то космическая катастрофа, в результате которой Михаил оказался во тьме. Королько и все остальные исчезли, а он лежал на чем-то мягком, со страхом вглядывался в окружающие предметы и слышал чьи-то шаги. Наконец  понял, что лежит в постели, а ходит, по-видимому, Анна, потому что Ольга вот она, рядом, спит.

- Я тебе!.. – услышал он приглушенный голос Анны и  пошел посмотреть, что там такое.

- С кем ты тут воюешь?

- Мурка!  Чашку вот разбила. Вы же оставили всё на столе, а она лазила и  свалила. – Она уже подобрала крупные обломки, и  теперь  подметала в совок мелочь. – И тебя разбудила? Ух ты!.. – погрозила Мурке, выглядывавшей из коридора. – А почему ты такой бледный?

«Вот здесь стоял Королько, вон там сидел я и чистил картошку», - думал Михаил, всё ещё не веря, что видел только сон.

- Ты что-то спросила?

Анна была в розовой ночнушке, ей, со своей ногой, было непросто нагибаться. Михаил почувствовал себя неловко, что стоит перед дочерью в трусах.

- Я говорю, бледный ты какой-то. Заболел? – Она не обращала никакого внимания ни на свою сорочку, ни на его трусы.

- Нет, ничего. Просто я проснулся, не понял отчего. Мурка, значит.
- Мурка. Надо же было убрать со стола, - недовольно сказала Анна.
- Ладно, расшумелась, как свекруха. Спокойной ночи. Мы больше не будем.

Анна улыбнулась. 

- Спокойной ночи, папа.

И столько в её голосе было нежности, что он подумал: «Совсем взрослая женщина. А что дальше?»

- Что там у вас стряслось? – спросила сонная Ольга.
- Спи. Ничего не стряслось.  Мурка чашку разбила.
- Дурью маетесь, - сказала Ольга   и повернулась на другой бок.

Михаил подошел к балконной двери, куда недавно причаливал корабль, посмотрел на спящий город, уличные огни. Было обидно, что не досмотрел  сон. Перед тем, как вынести решение, Генка посмотрел на него. Возможно, он хотел что-то спросить или оставить для разговора. Рыжая бестия! Неужели вот так и в жизни – всё зависит от какой-то Мурки. А что зависит от нас?
             (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)