Могилев-Подольское гетто - обновлено - 10. 07. 201

    
     Могилев-Подольское гетто – обновлено:  10.07. 2016 г.

     Часть первая.

    
     Значительным местом концентрации еврейского населения в период оккупации Винничины был небольшой город Могилев-Подольский, расположенный на левом берегу реки Днестр.

     Основанный в десятом веке нашей эры, он с самого раннего времени стал постоянным местом проживания еврейской общины. Под чьей только властью этот город не побывал.

     Подвергался он нашествию монголо-татарских орд, хозяйничали тут валахи, турки, поляки, русские... После третьего раздела Польши, последовавшего в 1795 году, город окончательно вошел в состав Подольской губернии Российской империи. У меня нет под руками дореволюционного издания «ПОДОЛИЯ», откуда по памяти я привожу приведенные выше сведения.

     В годы советской власти, до 1940 года, Могилев-Подольский являлся центром укрепленного района (УРа), располагавшегося вдоль государственной границы между СССР и Румынией. 

     Летом 1940 года сталинское руководство страны Советов оказало сильное давление на соседнюю королевскую Румынию, вынудив ее переместить межгосударственную границу на реку Прут.

     Таким образом, территория между двумя реками Днестром и Прутом, ранее именуемая Бессарабией, полностью была присоединена к Советскому Союзу и вошла в состав во вновь образованную Молдавскую союзную республику (МССР).

     Эти перемены дали возможность некоторым семьям бессарабских и украинских евреев восстановить прерванные родственные и дружественные связи.

     В современных источниках утверждается, что по переписи 1939 года в городе Могилев-Подольском проживали 8703 еврея (39,8% населения), а в созданном румынскими оккупантами гетто в декабре 1941 года насчитывалось 3733 узника местных и 15000 интернированных сюда евреев из городов Северной Буковины и Бессарабии. 

     Так в итоге в этом захудалом городишке помимо украинских горожан в пределы гетто оккупанты умудрились втиснуть 18733 узника!

     До начала второй мировой войны Могилев-Подольский в основном был благоустроенным городом. Но это касалось только той его части, где не жили евреи. Еврейские кварталы были ветхими, к тому еще очень запущенными.

     Периодами выходившие из берегов воды Днестра затапливали улицы, и переулки еврейской части города, время, от времени разрушая старые дома, чем и подрывали экономическую основу еврейской семьи.

     Редко кому удавалось поправить свое жилье после очередного потопа, повторявшегося каждые три-шесть лет. Дома и принадлежащие к ним земельные участки евреев были значительно в худшем состоянии, чем дома и наделы у остальных горожан, да и скученность их была неимоверной.

     Итак, до войны в городе жило около 20 тысяч человек, чуть менее половины из них были евреями.
     Чем же было занято еврейское населении?
     Назову лишь имена нескольких улиц, что внесет маломальскую ясность в интересующий вопрос.

     Улицы имели такие названия: Столярная, Мало-Столярная, Рыбная, Мало-Рыбная, Виноградная, Мучная, Слесарная, Базарная и т. п., то есть они были заселены кустарями и ремесленниками, занятыми изготовлением предметов хозяйственно-домашнего обихода.

     Окружающее украинское население как в доколхозные времена, так и в последующие годы, являясь основным потребителем продукции ремесленно-кустарного производства, страдало недостатком денег и, как правило, рассчитывалось с ремесленниками и кустарями продуктами питания.

   В городе имелись небольшие предприятия, мастерские, школы  и даже по тому времени крупная, все еще  по старинке называемая Земская больница.

    Главные улицы еврейских кварталов – Ставиская, Базарная, Рыбная с прилегающими к ним проулками более других заливались водами, выходившими из берегов Днестра.

     На них образовывались «ставки» (огромные лужи, в основном по улице Ставиской) и непролазная грязь. Из-за отсутствия стоков она превращалась в вонючую топь. Во всем этом замысловатом лабиринте отсутствовала канализация.

     В первые недели войны город Могилев-Подольский несколько раз подвергся бомбардировке. Немецкая авиация бомбила железнодорожный мост, связывающий оба берега реки Днестр, находящийся вблизи него железнодорожный вокзал. Однако, мост, вокзал и подходившие к нему железнодорожные пути не были разрушены.

     От волны взрывов пострадали лишь дома мирных жителей и то только с прилегающей к вокзалу Полтавской улицы. Неоднократно город подвергался налетам вражеской авиации, не бомбившей, а обстреливавшей улицы, по которым к так называемой Шаргородской горе тянулись советские войска и смешавшись с ними толпы беженцев, покидавших этот край.

     В первые дни войны многие еврейские семьи, покидая Могилев-Подольский, закрыли свои дома, забив их окна и двери досками, надеясь на скорое возвращение. Превратившись в беженцев и смешавшись с войсками отступавшей советской армии, тем самым усилили и без того неразбериху и паническое бегство устремившейся на восток страны огромной массы людей.

     Как в других  местах Винничины, так и здесь, эвакуацией мирного населения никто не занимался. Каждый спасался кто, как мог и как позволяли обстоятельства.

     Главный путь беглецов был 115-километровая одноколейная железная ветка, ведущая к узловой станции Жмеринка, но в последние дни она оказалась настолько перегруженной, что и не смогла обеспечить эвакуацию скопившихся здесь войск. С приближением  немецких войск к Днестру преждевременно последовал взрыв железнодорожного моста через Днестр.

     Еще передовые отряды немецких войск не подошли к Днестру, а на станции Могилев-Подольский уже не было ни одного локомотива, ни одного вагона или платформы. Затем, день спустя, последовал взрыв 115-километрового железнодорожного полотна, ведущего к железнодорожному узлу Пост-Подольский, который в нескольких километрах от станции Жмеринка.

      Взорванный участок дороги оставался не восстановленным до освобождения Винничины от немецко-румынских оккупантов весной 1944 года, что имело немаловажное значение для всего юго-западного края.

      Наличие взорванной ветки позволило бы немцам вывести из края еврейское население в концлагеря на территорию оккупантов Польши.

       Отсутствие ее способствовало «разрешению еврейского вопроса» указанным выше методом, то есть массовыми расстрелами на протяжении всего оккупационного периода в 1941-1944 годах.

      В советских и постсоветских изданиях нередко можно встретить утверждения об организованной властями эвакуации мирного населения юго-западной части Винничины.

      Такое утверждение не соответствует тому, что действительно происходило в этом крае. Практически невозможно было организовать в течение 27-ми дней, т. е. с 22 июня по 19 июля 1941 года эвакуацию населения при неимоверной загруженности одноколейной железнодорожной ветки Могилев-Подольский – Жмеринка.

      То же происходило на дорогах, забитых и в панике бегущих по ним на восток советскими войсками. Что же происходило в этом крае?

     Стихийное массовое бегство гражданского населения! Евреи, к сожалению, не все, да и то запоздало, наконец, осознали надвигающуюся нацистскую угрозу, начали предпринимать все возможное, чтобы, чем скорее, как говорят, унести отсюда свои ноги.

     Переправы через Днестр, за исключением железнодорожного моста, здесь вообще не существовало. К Могилев-Подольскому, отступавшие войска Красной армии тянулись по дороге стратегического назначения: Дунаевцы – Новая Ушица – Мурованные Куриловцы – Ярышев. Вдоль этого 102-километрового пути остались брошенными танки, артиллерийские орудия, тягачи, автомобили другое военное снаряжение.

      И как это ни парадоксально, но столь крупные потери спасли Могилев-Подольский от неминуемо надвигающейся на него катастрофы. Окажись эта техника на подступах или в самом городе, ей предстояло бы выбираться из него только одним путем – преодолев полутора километровый крутой и зигзагообразный подъем по склону знаменитой в этих местах Шаргородской горы.

      С окраины села Озаринцы, расположенного на вершине спуска, с высоты птичьего полета виднелась уходящая вниз, словно огромная змея, узенькая, извивающаяся зигзагами, мощенная каменным булыжником дорога.

      Она упиралась в небольшой мостик через овраг, за которым внизу лежал, словно в могиле город Могилев-Подольский. Скорее всего, Шаргородскую гору можно было бы называть селом, но она относилась к городу. Обе стороны дороги были облеплены крестьянскими хатами.
   
     Евреи на склонах горы не селились, их присутствие здесь подтверждалось старинным еврейским кладбищем. Захоронения на нем производили и в годы оккупации, одновременно румынские оккупанты насильственно принуждали узников гетто снимать со старых могил памятники-плиты, которыми мостились тротуары города на Гитлерштрассе и бульваре маршала Антонеску.

     По крутому подъему Шаргородской горы отступали последние советские части, оставившие город 19 июля 1941 года. У села Озаринцы произошел бой с настигавшими их передовыми отрядами 11-й немецкой армии, переправившимися через Днестр.

    После успешного боя немцы учинили в селе Озаренцы расправу – расстреляв местных и оказавшихся здесь бегущих на восток евреев. Это было одно из первых в этой местности массовое убийство евреев, учиненное передовыми отрядами 11-й немецкой армии, то есть, кадровыми военнослужащими Вермахта.

     От села Озаринцы дорога ведет до местечка Немирова, всего 110 километров. По мере продвижения по этой дороге на восток передовые отряды кадровой нацистской амии учинили подобные побоища еврейских общин на окраине села Боровка (тогда Черневецкого района), под местечком Шпиков, и уже переправившись через реку Южный Буг, в городке Немиров, а затем в местечке Липовцы. Несколько подробнее об этих массовых казнях упомянуто в других очерках.

    Последние несколько дней до форсирования немцами Днестра, а это было 16-19 июля 1941 года, беженцы из юго-западной части Винничины и прилегающих к Днестру районов Бессарабии запрудили собой две основные, параллельно идущие дороги от Могилев-Подольского и Ямполя (с переправой на левый берег Южного Буга в местечке Брацлав) со сливающимися  в одну магистраль в городке Немиров.

     Только по этим двум дорогам можно было в считанные дни выбраться из «Могилев-Подольских и Ямпольских могил».

     Существовал еще один путь возможного бегства – узкоколейная железная дорога Ямполь-Вапнярка. Но и на нем царил хаос. Военные действия Вермахта против войск Одесского военного округа, переименованного в Южный фронт, начались 2 июля 1941 года.
 
     11-я и 17-я немецкие армии и союзные румынские войска, сконцентрированные в районе города Яссы (Румынии) начали свой поход на восток с форсирования реки Прут и нанесения сокрушительных ударов по советским войскам  Южного фронта в Молдавии.

      Далее с относительно легкими боями немцы прошли по Бессарабии, форсировали Днестр, захватили значительную часть городов и районов Винничины.

     Несколько позже, развивая наступление, они осуществили крупный маневр, вышли к городу Первомайск Николаевской области, где соединились с войсками  6-й немецкой армии, наступавшей через Бердичев, Житомир в направлении того же города Первомайска.

     Наступление немцев было настолько масштабным, что закончилось гигантским захватом огромных территорий Киевской, Винницкой, Одесской и Николаевской областей.

     Вклинившись глубоко в Правобережную Украину, немцы окружили значительную группу советских войск в районе города Умань. Вскоре последовал еще более сильный удар.

     Прорвав оборону советских войск в районе города Кременчуга, фашистские армии зашли с флангов и тыла армий, оборонявших город Киев и прилегающие районы Правобережной Украины. Это была значительная часть общей катастрофы на советско-немецком фронте в период первых трех военных месяцев рокового 1941 года.

     Катастрофа на Юго-Западном фронте имела далеко идущие последствия для всего населения, оказавшегося на оккупированной врагом территории. Ведь с началом войны здесь была проведена мобилизация мужчин 1905-1918 годов рождения.

      Молодежь от 18 до 21 года уже находились на срочной службе в советской армии, а юноши 1923-1926 гг. подлежали эвакуации в глубокий тыл.

      Таким образом, все взрослое мужское население в селах и городах отсутствовало. Оставшихся под метелку выметали, вливая в колонны бегущих на восток советских войск.

      Удары немцев следовали один за другим и были не только сильными, но и ошеломляющими, и уже никакими мерами нельзя было остановить катастрофическое положение Юго-Западного и Южного фронтов.

      Наспех мобилизованные, не обученные, невооруженные и даже не переодетые в военную форму новобранцы оказались в тяжелейшем положении. Очутившись в зонах окружения, они уже не были чем-то единым, а отдельными отрядами, тут же распадающимися в мелкие группы искавших спасения людей.

      Выбираясь из окружения, они оказывались в тылу немецких войск, и здесь избегая, плена растворялись в среде мирного населения. А поскольку подавляющее большинство из мобилизованных были местными жителями, то им ничего не оставалось, как добираться до своих хат.

      В 1944 году, когда началось освобождение юго-западной части Украины, бывшие мобилизованные, уцелевшие к этому времени, подлежали новому призыву. Теперь их открыто называли дезертирами, обвиняя в предательстве.

      Это относилось не только к украинцам, но и к евреям, чудом уцелевшим в гетто на территории так называемой Транснистрии, куда входили Одесская и часть Винницкой и Николаевской областей.

    К тем евреям, которые оказались на территории, оккупированной немцами, советские власти претензий не имели – они уже полтора года тлели в силосных ямах, противотанковых рвах, оврагах и братских могилах.

    А вот тем, кто выжил, предъявляли обвинения в предательстве за пребывание в плену, на оккупированной врагом территории.

    После мобилизации и краткого пребывания в запасных полках их маршевыми ротами отправляли на самые опасные участки переднего края бушующего фронта. Причем, они шли такими же не обученными, невооруженными и не обмундированными, как это было в начале войны летом 1941 года.

     Мобилизованные на территории Транснистрии полегли в Ясско-Кишиневской операции, в битве за Карпаты, преодолевая немецкую оборону линии Арпада. Их посылали на передний край фронта искупать свою «вину», которую надлежало смыть собственной кровью – быть тяжело раненным или погибнуть.

     Тех же, кто «искупил вину», уцелел в этих побоищах, кто вернулся с фронта инвалидами, ожидала другая кара. Им пожизненно ставилось страшное клеймо подозрительности, исключавшее доверие к нему.

     Пребывание в плену, на оккупированной врагом территории расценивалось как предательство. Эта формулировка была взята на вооружение советской государственной машиной и действовала беспощадно на протяжении послевоенных лет.
    Мною лично она ощущалась до последнего дня пребывания в бывшем Советском Союзе в июне 1979 года.

    Однако вернемся к прерванному мной рассказу.

    Итак, спуск с Шаргородской горы упирался в одну из главных улиц города Могилев-Подольского – Советскую, тянувшуюся до самого  берега Днестра. На  этой улице  располагались городская больница, драматический театр, единственный в городе и кинотеатр имени Г. И. Котовского, лучшие в городе жилые благоустроенные многоэтажные дома и другие административные здания.

    На второй по значению улице до войны – главной улице города – Ленина, отходившей от первой под прямым углом и параллельно берегу Днестра, на одной из ее сторон размещались: горсовет, городские и районные учреждения, по другой: электростанция, дом Красной армии (ДКА), дворец пионеров. Продолжение улицы преобразовывалось в площадь со сквером, бывшей церковью – тогда краеведческим музеем.

     ТРАНСНИСТРИЯ – так именовалась в 1941-1944 гг. юго-западная часть между реками Днестр и Южным Бугом, в состав которой входили территории трех областей Украины: полностью Одесской, Винницкой – 19 районов и Николаевской – 2 района.

    Эта территория с учреждениями на ней военной и гражданской администрации всецело контролировалась румынскими войсками с июля 1941 по март 1944 годов.

    Северо-западная «граница» между немецко-румынскими оккупантами проходила по речке Лядова. Тянулась она, как видна на прилагаемой ниже карте, от местечка Ялтушков Барского района по течению речки Лядова вниз к Днестру в район железнодорожного узла Окница, расположенного на противоположном берегу реки Днестра – в Бессарабии.

    От местечка Ялтушков и далее вверх «граница», очевидно, была сухопутной, информацией об этом ее участке не располагаю.

    Районы, расположенные по обоим берегам реки Южный Буг, оккупировались соответственно: левый берег – румынскими, правый – немецкими войсками.

    Северо-западная «граница» между оккупантами, проходившая по речке Лядова, на территориях: Литинского, Барского, Мурованно- Куриловецкого и Ярышевского районов таким же образом: правый берег был занят – немцами, левый – румынами.
   
    Всего под контролем немецко-фашистских оккупационных властей находилось 26 районов: Барский, Браиловский, Брацлавский, Винницкий(сельский), Вороновицкий, Гайсинский, Дашевский, Джулинский, Ильинецкий, Казатинский Калиновский, Комсомольский, Литинский, Липовецкий, Мурованно-Куриловецкий, Немировский, Оратовский, Плисковский, Погребищенский, Самгородский, Ситковецкий, Теплицкий, Турбовский, Улановский, Хмельницкий, Ярышевский и район не установленного мной названия (предположительно Винницкий городской район).

     Под контролем румынских военных оккупационных властей находилось 19 районов: Бершадский, Джуринский, Жмеринский, Копайгородский, Крыжопольский, Могилев-Подольский, Ободовский, Ольгопольский, Песчанский, Станиславчинский, Тамашпольский, Тростянецкий, Тульчинский, Черневецкий, Чечельницкий, Шаргородский, Шпиковский и Ямпольский Винничины.

     В августе 1941 года в городе Могилев-Подольском румынскими оккупантами было создано еврейского гетто. С обеих главных улиц города: Советской и Ленина были выселены все, проживавшие там, в частных и коммунальных домах, евреи.

     Черта гетто определялась границами:
     Со стороны реки Днестр – вдоль берега улицей Греческой. Далее, не доходя один квартал до железнодорожного моста (виадука), она тянулась по проулку, рядом с забором какого-то завода, и, свернув вправо, выходила к Пушкинской улице.

      Правая сторона этой улицы относилась к гетто и была заселена еврейским населением. Левая сторона – подножье огромного склона была заселена христианским населением.

     По Пушкинской улице граница гетто тянулась до тыльной стороны Гитлерштрассе (бывшей улице Советской), а затем обрывалась. Помимо внешних границ гетто существовали внутренние разграничения в нем, проходившие частично по Ставиской улице Базарной площади и другим местам, как это обозначено стрелками на прилагаемой карте-схеме.

     По наведенному на Днестре понтонному мосту, позже замененному бревенчатым и вскоре снесенным водами Днестра, переправлялись на левый берег, двигаясь на восток, немецкие, румынские, венгерские войска и транспорт со снаряжением. Район переправы через реку и все прилегающие к нему улицы были тщательно очищены от евреев.

     Войска двигались на фронт и в обратном направлении – на отдых или переформирование. Если это были румыны, то от них ожидались грабежи и издевательства, в дополнение к уже существовавшим жестокостям гражданской администрации и румынской военщины.

     Если же через город проходили немецкие части, то это была прямая угроза уничтожения, в таких случаях жизнь в гетто замирала.

     Вслед оккупации летом 1941 года воды Днестра вышли из берегов и затопили город. Рушились жалкие хибарки, в гетто стало еще теснее. Разрушенные и покинутые дома немедленно разбирались на топливо. Оказались отключенными примитивный водопровод, паутиной повисли на деревянных столбах бесполезные беспомощные червячки электропроводов.

    Стихийное бедствие усугубилось еще тем, что власти Румынии интернировали сюда колонну за колонной измученных долгим путем румынских, бессарабских и буковинских евреев.

    Это были жалкие остатки многотысячных колонн, которым удалось выдержать тяжелый путь. Страшные вещи рассказывали они: их выгоняли из домов, грабили, убивали, насиловали, гнали сотни километров, добивая по пути отстающих и обессиленных.

     Еще совсем недавно они были людьми состоятельными. Теперь единственным их имуществом было то, что было одето на них. Это «имущество» дало им возможность продержаться самое короткое время, ибо вскоре оно было обменяно у местного населения на еду.

    Уже зимой 1941 года на них обрушился страшный голод. Их положение усугублялось и другими причинами: они не знали местных условий, не имели никакого жилья и не знали украинского языка, что также было немаловажным. Их ждало полное обнищание, инфекционные болезни и, наконец, голодная мучительная смерть на чужбине.

     Вскоре здесь началась эпидемия тифа. Румынские солдаты, отведенные с фронта, занесли сюда чесотку. Эпидемия этого заболевания перекинулась в гетто. Отсутствие лекарств, моющих и дезинфицирующих средств, способствовало распространению эпидемий.

     В бывшей поликлинике на Больничной улице образовалось что-то наподобие больницы. «Шпиталь», – так ее называли интернированные узники гетто, находился в ведении еврейского Юденрата.

     Ежедневно здесь умирали десятки тифозных. Их трупы складывались в проемах открытых окон, а затем снимали, штабелями укладывая вдоль стены больницы.

     Время от времени сюда подъезжала повозка, упряженная едва двигавшей ногами истощенной клячей. На ровную платформу повозки слоями погружались трупы.

    Затем возчик увязывал трупы веревкой с тем, чтобы довезти их в целостности к месту захоронения. От телеги шарахались живые, боясь заразиться тифом.

    Их везли по Виноградной улице к подножью Шаргородской горы, а затем истощенное животное не в силах тянуть повозку часто останавливалось на крутых подъемах.

    Первое время умерших евреев отвозили на еврейское кладбище Шаргородской горы. Позже их трупы стали хоронить в многочисленных оврагах и рвах тогда не заселенного восточного склона возвышенности со стороны Пушкинской улицы.

    На правой стороне этой улицы - территории бывшего военного городка в административных и казарменных помещениях в невообразимой тесноте ютилось несколько тысяч интернированных буковинских евреев.

    Как мне помнится, большинство из них были жителями города Дорохой, что в Северной Буковине. Эта часть гетто, как бы оторванная от остальной части, страдала в большей мере. Здесь имелись случаи захоронения на месте смерти.

    Осенью 1942 года все чаще и чаще стали отправлять колонны истощенных  жителей гетто в Печерский концентрационный лагерь. До лагеря добирались не все, путь к нему устелен безымянными могилами.

    Печерский концентрационный лагерь находился более чем в ста километрах от Могилев-Подольского. На правом берегу реки Южный Буг, у села Печеры Шпиковского района Винницкой области.

     В четырех корпусах бывшего санатория разместился он. Затянись румынская оккупация еще на год-два, он  бы оказался могилой всех евреев Транснистрии. В Печерском концентрационном лагере не было газовых камер.

     В нем умирали голодной мучительной или от инфекционных болезней смертью. Об этом лагере известно много, но еще больше остается неизвестным,  унесенное погибшими его узниками.

     Все, что рассказано здесь, лишь мизерная частица того, что происходило в Могилев-Подольском гетто, где на протяжении двух лет и девяти месяцев содержалось огромное количество евреев – жителей этого района и согнанных сюда из других мест.

     Наум Герман, о котором я упоминал в очерке «Один из шести миллионов», был одним из красноармейцев-евреев, мобилизованных в армию в первые дни воины.

    Большая группа мобилизованных, в которой находился он, неорганизованная, без командира, попала в окружение на юго-западном фронте в те первые недели войны. Это случилось в районе города Умань.

    После многих и безуспешных попыток прорваться на восток группа стала редеть, а затем и вовсе распалась. Боясь попасть в плен, люди избирали единственно возможный путь к спасению – пробираться домой, к довоенному месту жительства, раствориться в среде гражданского населения.

    В Могилев-Подольском, куда возвратился Наум, он не нашел ни своей семьи, ни родных. Его квартира по улице Советской оказалась разграбленной мародерами и разрушенной наводнением.

    Поселился он в одной из комнат в частично уцелевшем доме своей матери. Через какое-то время ему удалось восстановить разрушенные простенки дома, и расширить жилье.

     К моему приходу сюда  вначале 1942 года в доме поселилось еще несколько семей, местных и интернированных евреев.

     Имена их лишь частично запомнились, и я называю их так, как называли их другие жильцы: мадам Барац с четырнадцатилетней дочерью, мадам Шут с ребенком, мадам Фейга Вайсбах с тремя сыновьями, мадам Ренер с годовалым ребенком – все они были из города Дорохой, (Буковина).

    Тетя Фейга Лейзневер – сестра матери Наума; Малка Кот с тремя детьми – сестра отчима Наума; короткое время здесь обитали: Шая Гремпель – брат отчима Наума, его жена Соня и их дети.

    Позже сюда подселилась еще одна семья – Барон с двумя дочерьми – 20-летней Нюсей и однолетней Аннушкой. Таким образом, в трех комнатах жило свыше двух десятков человек. А в другой половине этого же дома, также в трех комнатах не меньше.

    Оставаться в Могилев-Подольском гетто долго я не мог – негде и не на что было жить. Периодически я появлялся в гетто, пребывая в нем по нескольку дней, а затем возвращался то в село Котюжаны, то в Снитковское гетто.

    Так было до того, пока я вовсе не ушел из села Котюжан осенью 1942 года и туда больше уже не возвращался.

    В дом Наума часто приходили молодые люди: Боря Вайсман, Шуля Бронштейн, Володя Клебанер, Дуся Юрковецкая, несколько старше их Хана Грейгер, все они могилевчане.

    Приходили сюда и из интернированных узников гетто: братья Макс и Изя –  румынские евреи, элегантный Курт из немецких евреев и другие парни и девушки, имена которых не запомнились. Курт владел только немецким языком, что затрудняло наше общение. Он стал приходить все реже и реже, а затем и вовсе куда-то исчез.

    У Наума собиралась еврейская молодежь из ряда стран. Ничего в этом удивительного не было, в Могилев-Подольском гетто можно было встретить евреев из многих стран Западной Европы.

     Нам, местным, представилась возможность узнать многое, чего мы никогда бы не узнали, живя в СССР.

     Иногда у меня появлялась возможность задержаться в гетто на более продолжительное время, чем обычно. Узники гетто обязаны были носить на груди и спине Маген-Давид – желтую звезду.

     За отсутствие ее оккупанты и полицаи жестоко избивали всех без разбора. Выходить за пределы гетто также строго воспрещалось. Нарушителю грозила смерть на месте.

      Однако, несмотря на это, многие евреи не носили звезду и выходили из гетто, подвергая себя риску и нарушая оккупационный режим. Я также не носил желтую звезду, не потому, что не хотел жить, у меня попросту ее не было.

      Идея достать радиоприемник, заиметь более надежный источник информации, чем иногда достававшаяся нам одесская газетка на украинском языке или перевод из румынской газеты, возникла у нас уже давно, но одной идеи было мало, нужно было действовать.

      Мы хорошо знали, что в довоенное время на советской территории у населения не так уж много было радиоприемников. Известно было и то, что в начале войны в СССР был издан указ о сдаче всех радиоприемников, включая самодельные и даже детекторные. Так что «под метелку» было изъято все, что напоминало радио.

      Решили искать. Надежды оправдались. Боря Вайсман, до войны работавший сменным электромехаником на городской электростанции, продолжал оставаться на прежнем месте работы, причем получив от оккупантов пропуск на выход из гетто.

      Следуя к электростанции привычным путем по улице Ленина – теперь бульвару маршала Антонеску, Боря шел мимо разграбленных с черными пустыми глазницами дверей и окон многоэтажных зданий бывшего ДКА – дома Красной армии и ДП – Дома пионеров.

    На чердаке одного из этих зданий Боря нашел старый, собранный детскими руками радиоприемник. Кто-то из ребят нашел недостающие радиолампы. Братья Макс и Изя радиолюбители осмотрели находку и определили, что из нее можно собрать радиоприемник. Им помогали электрики Наум и Боря.

    Немало трудностей было связано с поисками аккумулятора, необходимого для электропитания будущего приемника. Были найдены старые, громоздкие и очень тяжелые кислотно-щелочные батареи.

    Их предстояло переделать, использовать то, что было годно, уменьшив габариты и вес. Учитывалось, что в недалеком будущем эти батареи придется переносить от места пользования к месту зарядки. Помимо этого, берегли каждую каплю сохранившегося в батареях электролита, ведь в условиях гетто найти его было делом немыслимым.

     Самодельную конструкцию радиоприемника вмонтировали в кушетку. Батареи спрятали в нише простенка. Конечно, даже при беглом обыске, все это могло быть обнаружено. Но об этом никто не говорил, очень неосторожными были мы в молодости.

     Как-то, выбравшись из гетто, я оказался вблизи какого-то автомобильного гаража. Не припомню обстоятельств, но именно здесь познакомился с молодым евреем из Румынии, которого оккупанты использовали на работе в гараже.

     Иосиф – так звали парня, был высококвалифицированным автомобилистом. Труд его оплачивался солдатским пайками, то есть он получал в день три порции армейского котелка из солдатского котла.

     Кроме того, Иосиф имел специальный пропуск. Иногда он приводил меня в гараж и там делился со мной своим пайком. Такая поддержка давала мне возможность оставаться в гетто более продолжительное время, а ночевал я в доме Наума.

     На главной улице города, Гитлерштрассе  располагался кинотеатр имени маршала Антонеску (бывший кинотеатр имени Г. И. Котовского, ранее уже упомянутый).

     Здесь виднелась огромная фотовитрина. Судя по фотоснимкам, в демонстрируемых в кинотеатре фильмах показывали штурм Кавказа и успешное продвижение танковых колонн к реке Дон.

     Немецкие горные стрелки любовались эдельвейсами Кавказа, танкисты дивизий СС с биноклями рассматривали виднеющийся издали Сталинград.

     Впечатление было гнетущим. Собираясь, мы подолгу обсуждали критическое положение на фронтах, высказывали различные мнения и предположения о дальнейшей судьбе далекого от нас советско-германского фронта, от которого, несомненно, по-нашему убеждению зависела судьба узников, все еще продолжавших биться в судороге выживания.

    И вот наступило время, которого со страхом и трепетом ожидали с самого начала. Нужна была электроэнергия для зарядки батарей, а ее в гетто не было. И в этом случае выручил Боря Вайсман.

    Еще со школьной скамьи Боря дружил с одноклассником Леней Ференц. Дружба с Леней – украинцем со столь странной фамилией, в годы оккупации не только не ослабла, а напротив окрепла. Боря посвятил в тайну Леню, и тот согласился заряжать батареи у себя дома.

    Первый раз доставить аккумуляторные батареи к дому Лени, живущему на Пушкинской улице, в нескольких сотнях метрах от гетто, довелось мне. Позже этим делом стала заниматься только тетя Фейга Лезневер.

    Эта сорокалетняя женщина была необычайно бесстрашна. Одевалась она, как местная украинка, внешностью мало чем, отличаясь от них. Она брала обычную плетеную кошелку, укладывала в нее батареи, и, прикрыв их тряпкой, смело отправлялась в опасный путь.

    Существовало, по нашему мнению, одно самое опасное место на пересечении улицы, отделяющее гетто с восточной стороны от города. Тут часто появлялись шныряющие полицаи и оккупанты.

     Конечно, все зависело от случая, и каждый раз, когда батареи несли на зарядку, участники подполья были в крайнем напряжении.

     В первый раз мы слушали радио глубокой осенью 1942 года. К этому времени подпольщики достали географическую карту СССР из школьного учебника. По сводкам советского информбюро они нанесли на карту линию фронта.

     То, что мы узнали, очень огорчило нас. Линия фронта примерно соответствовала той информации, которую мы получали из газет. По сводкам информбюро, в конце 1942 года положение на фронте начало улучшаться, каждый день приносил радостные надежды.

     Вскоре начались сообщения о боях под Сталинградом. Поражение фашистов, окружение  и разгром их армии привели  нас в восторг. Информация, полученная из радиопередач, немедленно, так или иначе, становилась известной узникам гетто. Конечно, немногие из них знали об ее источнике.

     Через какое-то время в город Могилев-Подольский стали прибывать участники боев на Волге. Это были жалкие остатки румынских дивизий и вспомогательных частей. Раненых и обмороженных их отправляли на запад, в Румынию. 

    Проходили и немецкие части, но это уже были не те самоуверенные нацистские солдаты, какими мы их видели летом 1941 года. На их лицах отражался страх и неуверенность.

    Часто в городе вспыхивали драки, а иногда и перестрелка между союзниками. Немцы всячески старались унизить румын, обвиняя их в трусости. Румыны рьяно защищались, обвиняя немцев в высокомерии и зазнайстве. Иногда можно было наблюдать, как немецкий офицер избивал румынского солдата, не отдавшего ему честь.

     Шая Гремпель до войны работал рабочим в конфетной артели. С началом войны артель закрылась, а с приходом нацистов ее разграбили. В цехах ее осталось несколько кустарных примитивных штамповочных прессов. Каким-то образом несколько из них оказались у Шаи, жившего в своем доме на Горбах – так именовались несколько зигзагообразных проулков в гетто.

     И вот теперь Шая принялся за производство конфет-леденцов в условиях гетто. За взятку, которую не гнушались брать ни оккупанты, ни их пособники, Шая связался с теми, кто мог доставить в гетто сахар.

    Как выяснилось, этот ценный продукт хранился в свое время на каком-то резервном складе, а во время отступления советской армии, кто-то облил его керосином то ли с целью поджога то ли для приведения его в негодность к употреблению.

    На первый Взгляд предприимчивость Шаи казалась неуместной. Однако в то суровое время столь важный продукт, каким был сахар, его появление в гетто имело большое значение. Конфеты для узников гетто были вроде бы деликатеса к кипятку. Ведь самого чая в помине не было.

    В этом случае была найдена ему замена – популярное в годы войны слово «эрзац» (не натуральное). Прожженную на открытом огне конфету в обычной железной ложке, превращали ее в жижу темно-коричневого цвета.

    Затем жижу разбавляли в небольшом количестве кипятка, получая отличного цвета краситель, по цвету почти не отличаемый от натурального чая. На то, что конфеты отдавали керосином, старались не обращать внимание.

     Немалое значение для истощенных узников имело место контактов с местным украинским населением. На протяжении всего времени оккупации существовала эта связь. Заходить в гетто местному населению строго запрещалось.

     Оккупанты наказывали за это украинцев ничуть не меньше, чем евреев. Однако местные жители пробирались в гетто и большинстве случаев не с пустыми руками.               

     Они не могли обойтись без услуг ремесленников и кустарей. У многих евреев существовали и другие виды связи, порой дружеские, сложившиеся еще задолго до войны и оккупации.

     Удавалось и евреям проникать в украинские села и обменивать свои кустарные изделия на продукты питания. Не будь этого контакта, загнанные в гетто евреи попросту умерли бы от голода, так как снабжения гетто не существовало.

    В переломный период войны, т. е. после осени и зимы 1942 года, к ремесленникам евреям стали обращаться сами оккупанты. Многие румынские и даже немецкие офицеры и солдаты пользовались услугами сапожников, портных.

    Это, конечно, не могло спасти голодающих узников, но до некоторой степени
облегчало их тяжелое положение.

    Об оккупированной территории Винничины я рассказывал во многих своих очерках. О том, что произошло после моего ухода из Могилев-Подольского гетто, я узнал позже, когда встретился с некоторыми уцелевшими его узниками после войны.

     Весной 1943 года начались облавы. Ежедневно хватали сотни ослабевших от голода людей, формировали колонны, \ отправляя в Печерский концентрационный лагерь.

     Наступило жесточайшее время   разгула румынских оккупантов на территории Транснистрии. Одни вылавливали, другие отправляли в лагерь, третьи требовали ценные вещи, обещая сохранить жизнь. Чего-либо ценного у узников уже давно не было. Все, что было, они давно обменяли или у них насильственно отобрали оккупанты и палицами.

     Из Печорского лагеря доходили ужасные слухи о царившем в нем голоде и эпидемиях. Раньше в Печорском лагере узников умерщвляли голодом. Лагерь находился в ведении румынских оккупантов. В четырех километрах от него, но уже на левом берегу Южного Буга, где оккупантами были немцы, находился город Немиров.

     Из него в Печорский лагерь часто приезжали немцы и под разными предлогами забирали узников лагеря на «свою» территорию для исполнения ими каких-то работ.

     В лагерь они уже не возвращались, а после использования расстреливались в овраге под Немировом. Этим занимались немецкие армейские подразделения Вермахта, разместившиеся в городке Немиров на отдых или переформирование.

     Местных – немировских евреев – к этому времени уже не было в живых, их расстреляли зондеркоманды, проводившие уничтожение еврейского населения в соседних местечках: Брацлаве, Вороновице, Ильинцах, Липовцах, Ситковцах и других местах в 1941-1942 годах.

    Во время облавы в гетто была задержана тетя Фейга. Случилось это так, что никто из подпольщиков не знал происшедшем. Ее в очередной колонне отправили в Печерский лагерь, оттуда она не вернулась. Мне ничего не известно о ее последних днях. С этого времени подпольщики лишь изредка собирались для обсуждения текущих событий в гетто.

     На одном из таких собраний было решено до прекращения облав не пользоваться радиоприемником.

     Уцелевшим одиночкам, дожившим до конца войны и сохранившим в памяти сведения о деятельности еврейского подполья и сопротивления в годы Катастрофы, не под силу было преодолеть поставленные перед ними советской властью всевозможные препятствия писать на эту тему. Запрещалось собирать,  изучать, публиковать сведения о деятельности еврейского подполья и сопротивления в годы Катастрофы.

     Эта кампания носила явно антисемитский характер. Как очевидец и непосредственный участник событий тех жестоких лет, я утверждаю, и буду утверждать, что основными причинами, лишавшими возможности более широкого освещения существовавшего в гетто очагов подполья и сопротивления узников, были такими:

    Изоляция еврейского гетто от не еврейского населения; преимущественное число женщин, детей, стариков, больных и инвалидов в гетто – постоянных заложников, и в первую очередь несущих ответственность за неугодные оккупантам действия одиночек, не говоря уже о групповом сопротивлении.


      Отсутствие в гетто взрослых опытных мужчин, которые еще накануне, в первые дни войны были мобилизованы в советскую армию и ушли с ней на восток, а их многодетные семьи остались не защищенными от фашистского насилия и расправ; игнорирование местными подпольными организациями и партизанским движением на оккупированных территориях связи с узниками гетто и др.

      Нередко звучало и звучит до наших дней обвинение узников гетто в том, что они безропотно и беспомощно, словно скот, шли на убой. Позволю себе, испытавшему и эту горькую пилюлю, провести абстрактную параллель.

     Общеизвестно, что сотни тысяч, если не миллионы советских военнопленных, да и не только советских, но и других западноевропейских государств, захваченных немцами не на поле брани, а уже разоружившимися, раненными и дезорганизованными, потерявшие своих командиров, и сами не способные к организованному  физическому сопротивлению,  также безропотно шли колоннами в сопровождении нескольких десятков нацистских убивцев.

    Среди военнопленных было немало офицеров кадровых военных. Все эти люди, совсем недавно с оружием в руках сражались с врагом. В конечном счете, все они были здоровыми мужчинами, однако их участь оказалась предрешенной. Никто не хотел умирать.

    Все они, словно завороженные, до последнего часа надеясь на так и не пришедшее спасение, шли и умирали молча...

    Что же стало с бывшими узниками Могилев-Подольского гетто, о которых шла речь в моем рассказе? Наум Герман с женой – моей сестрой – ныне покойные, похоронены в Иерусалиме. Их дети: дочь Фейга, носящая имя в память безвременно погибшей подпольщицы Фейги Лезневер, и ее брат – Герш живут в Израиле. Шуля (Шулым) Бронштейн – друг нашей молодости и подполья, зубной врач живет в Иерусалиме. Мадам Ренер, похоронившая в гетто своего единственного ребенка, жила и умерла в Хайфе. Мадам Фейга Вайсбах – мать троих сыновей, жила также в Хайфе.

     Один из ее мальчиков, выживших в гетто, погиб на боевом посту в Армии Обороны Израиля. Мадам Малка Кот со свои ми детьми жила в Рамле. Из двух братьев – румынских евреев: Макс остался в России, Изя сумел выбраться в Румынию, но вскоре там умер. Боря Вайсман, Шая Гремпель, Володя Клебанер, Дуся Юрковецкая до конца семидесятых годов жили на Украине, если здравствуют, то, по-видимому, живут в Израиле.

     С первых дней пребывания в Израиле, бывая в городах и промышленных зонах, я всегда с интересом рассматривал авторемонтные гаражи и, мне казалось, что вот-вот я увижу здесь дорогого моею друга Иосифа – румынского еврея, встречавшегося на моем пути в Могилев-Подольском гетто.

    Мой очерк  был бы не полный, если  мне не остановиться еще на нескольких фрагментах, дополняющих его. Я не могу систематизировать эти пополнения, установить их точную дату, когда они происходили.

    Могу только сказать: все они имели место в том же 1942 году во время моемо пребывания в Могилев-Подольском гетто.

    Примичание.
См. Могилев-Подольское гетто - часть II-я – Авт.