Глава 88. Мiръ

Эта история, более похожая на анекдот, случилась в конце брежневской эпохи. В читальный зал одной из московских библиотек пришёл молодой человек из породы комсомольских вожаков, грядущих хватких вождей рыночных преобразований, и важно спросил у растерявшейся библиотекарши:

— Скажите, где я могу познакомиться с тем, как отреагировал Лев Толстой на статью Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции»?

Подвернувшийся в этот момент писатель А.С. Старостин не удержался и ляпнул во внезапно наступившей тишине:

— Да с..л Лев Николаевич на то, что написал о нём какой-то Ленин…

Сам Старостин статью эту никогда не читал и не мог подозревать, что своим выпадом лишь подтвердил ряд её идей о российской интеллигенции. Через пятнадцать лет он в соавторстве с Л.Н. Васильевой* написал и издал под псевдонимом Василий Старой нашумевшее в своё время продолжение романа «Война и мир» — «Пьер и Наташа»**. По понятным причинам книга всё той же интеллигенцией была принята в штыки и, надо сказать, совершено несправедливо.
_________________________
* Лариса Николаевна Васильева (р. 1935) — русский советский писатель, поэт; помимо художественных произведений автор ряда популярных книг по русской и советской истории, в частности таких известных, как «Жёны русской короны» и «Кремлёвские жёны».
** Василий Старой. Пьер и Наташа. В 2-х томах. М.: Вагиус, 1996.

Мы же отметим, что авторы «Пьера и Наташи» искренне полагали, что в течение нескольких десятилетий силой навязывавшиеся в школе произведения В.И. Ленина не имеют никакой интеллектуальной или духовной ценности, а потому и не учли в работе над своим романом целый ряд весьма полезных наблюдений вождя пролетариата. В протестном интеллигентском азарте они даже не задумались над тем, что отказывают в разумности единственной в мировой истории личности, сумевшей в течение лишь четырёх лет своей жизни навечно и коренным образом перевернуть судьбы не отдельного народа, не отдельного сообщества, но всего человечества в целом! Впрочем, слишком многие не понимают этого даже сейчас, когда болезнь интеллигентской глупости в отношении большевиков начинает потихоньку излечиваться.

Именно Ленин дал самую чёткую, самую яркую характеристику метущейся бесприютной душе великого писателя. Дал её, безусловно, с классовых и антирелигиозных позиций, что несколько отвращает. Но не привести её в этой статье невозможно, поскольку иначе дальнейшие рассуждения о героях произведений Толстого будут неосновательными. Итак, Ленин о Льве Николаевиче в год 80-летнего юбилея великого писателя:

«С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны — помещик, юродствующий во Христе.

С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, — с другой стороны, “толстовец”, т.е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: “я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками”.

С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, — юродивая проповедь “непротивления злу” насилием.

С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; — с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казённой должности — попов по нравственному убеждению, т.е. культивирование самой утончённой и потому особенно омерзительной поповщины. Поистине:

Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная —
Матушка Русь!»*
_____________________
* В.И. Ленин. Лев Толстой как зеркало русской революции. М.: Политиздат, 1987.

Читаешь и за голову хватаешься: всё, всё, всё сказано о современной России! И о том неопрятном явлении, которое ныне называется российской интеллигенцией.

Но обратимся к великому писателю.

Лев Николаевич Толстой родился в 1828 г. Он стал четвёртым ребёнком в семье разорившегося представителя древнего рода графов Толстых, бывшего гусара, участника Отечественной войны 1812 г. Николая Ильича Толстого (1794—1837) и такой же родовитой, но богатой Марии Николаевны Толстой (1790—1830), в девичестве княжны Волконской. У Льва Николаевича были ещё три брата и сестра. Толстые находились в близком родстве с самыми древними и знаменитыми аристократическими семействами России, в частности, с Горчаковыми и Трубецкими.

Родители будущего писателя умерли рано, и воспитанием детей занималась их дальняя родственница Татьяна Александровна Ергольская (1792—1874). Официальными опекуншами малолетних Толстых были их высокородные тётки — сёстры отца: вначале «богомолка-отшельница» графиня Александра Ильинична Остен-Сакен (1795—1841), а после её смерти — легкомысленная весёлая Пелагея Ильинична Юшкова (1797—1875). Как известно, начальный период своей жизни Лев Николаевич подробно описал в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность». Но мы будем помнить, что, видимо, именно в эти годы, под сильнейшим влиянием столь разноречивых, столь диаметрально противоположных характерами женщин и сформировалась личность гения. Миру была явлена наидобродетельнейшая глубоко порочная душа. Именно в этом весь Толстой!

В 1844 г. Лев Николаевич поступил в Казанский университет на отделение восточных языков философского факультета, на следующий год перевёлся на юридический факультет, но и там не удержался — написал прошение об увольнении по состоянию здоровья и отправился в Ясную Поляну, где вознамерился самостоятельно изучить весь курс юридических наук, практическую медицину, языки, сельское хозяйство, историю, географическую статистику, написать диссертацию и добиться совершенства в музыке и живописи...

Он продержался в деревне одно лето и ретировался в Москву, затем в Петербург. Тогда-то и проявил себя истинный Лев Толстой в полной его красе. То он целиком отдавался подготовке к экзаменам, а заодно впадал в религиозный аскетизм, но столь же регулярно ударялся в загул, сутками кутил у цыган или не отрывался от игры в карты. Наделанные в это время долги он отдавал ещё многие годы. Родные окончательно махнули на пропащего рукой. Никто не обращал внимания на то, что молодой человек всё чаще брался за перо и пытался сочинительствовать.

В 1851 г. старший брат будущего писателя Николай Николаевич Толстой (1823—1860), который вместе со своей артиллерийской бригадой отправлялся служить на Кавказ, уговорил Льва ехать с ним.

Почти три года жил Толстой в казачьей станице на берегу Терека, участвовал в боевых действиях, вначале как доброволец, затем поступил на действительную службу. Тогда же им была написана автобиографическая повесть «Детство», которую в 1852 г. опубликовал журнал «Современник». Так состоялся литературный дебют Льва Николаевича. Последовавшие затем повести «Отрочество» и «Юность» закрепили успех молодого писателя.

Когда началась Крымская война (1853—1856), Лев Николаевич попросил направить его в Севастополь. В дни обороны он командовал батареей на 4-м бастионе, был награждён орденом Св. Анны за личную храбрость. Написанные на передовой и опубликованные «Севастопольские рассказы» имели грандиозный успех. Когда в 1855 г. Толстой приехал в Петербург, его сразу же попытались затянуть в кружок журнала «Современник», но очень скоро литераторы Льву Николаевичу (по его собственному признанию) опротивели.

В 1856 г. он вышел в отставку и увлёкся педагогикой, открыл школу для крестьянских детей. С писательским творчеством было решено покончить раз и навсегда. После того, как в сентябре 1862 г. Лев Николаевич женился на восемнадцатилетней дочери врача Софье Андреевне Берс (1844—1919), он окончательно переселился в деревню, в своё поместье Ясная Поляна. К тому времени о писателе Льве Николаевиче Толстом Россия успела подзабыть...

Однако, как и следовало ожидать, уже осенью 1863 г. Толстой с головой ушёл в работу над романом под названием «1805 год». Отрывок из него был опубликован в 1865 г. в журнале «Русский вестник» и вызвал бурную реакцию у восторженных читателей. В 1868 г. в том же издании сначала напечатали первые три части романа, к тому времени получившего название «Война и мир», чуть позже — четвёртую и пятую части.

Сразу отметим, что толчком к началу работы над книгой стала отмена крепостного права в 1861 г. Толстой счёл недостаточной реакцию литературного мира на это важнейшее для России событие и вознамерился в новом произведении попытаться проанализировать судьбу страны и общества на кризисном этапе их развития. Одним из таких этапов в жизни Отечества он полагал первое открытое военное столкновение Российской империи с Наполеоновской империей и поражение её в битве под Аустерлицем в 1805 г. В процессе работы роман неизбежно перерос в рассказ о событиях 1812 г. и о последовавших в результате этих событий коренных изменениях в психологии и состоянии русского общества.

«Война и мир» сразу же был признан величайшим эпическим произведением современности, а Лев Толстой — непревзойдённым мастером психологического портрета. Буквально одним предложением он мог создать яркий образ личности настоящего литературного героя. А в «Войне и мире» таковых насчитываются сотни! Неискушенному читателю трудно понять сложность и гениальность такой работы. Большинство писателей за всю свою творческую жизнь с великим трудом могут создать лишь несколько литературных героев и уже тем счастливы. Лжеписателям же и этого не дано.

А Лев Николаевич не только создал самое большое в истории число литературных героев, он первым сумел привести в литературу величайшего из всех героя, над извлечением которого из мрака неизвестности безрезультатно бились многие гении мировой литературы. Правда, сам Толстой до конца дней своих так и не осознал грандиозность своего деяния.

Уже после кончины писателя, последовавшей в 1910 г., а именно в 1913 г. (последнем мирном году в предреволюционной России), вышло очередное издание романа с опечаткой в названии — «Война и мiръ»*. Как такая опечатка попала в книгу, не известно. Но именно она неожиданно выявила главного героя художественной литературы в целом, оказавшегося за всю её историю доступным только трём писателям — русским Льву Толстому и Михаилу Шолохову и колумбийцу Маркесу — Мiръ.
_____________________________
* Сохранился проект договора Льва Толстого с издательством М.Н. Каткова от 24—25 марта 1867 г., где рукой писателя вычеркнуто название «Тысяча восемьсот пятый год», а сверху написано новое название «Война и мiръ». Но больше Толстой к такому написанию слова «мiръ» в романе никогда не возвращался, оно так и осталось в архивах, неведомое обществу.

Напомним. До 1918 г. слово «мiръ» означало Вселенную, Земной шар; пространство, в котором мы живём; отдельную область жизни, явлений, предметов; человеческое общество (все люди, весь свет, весь народ); светскую жизнь, сельскую общину и т.п. Слово же «миръ» — это отсутствие войны, вражды, ссоры; это согласие, спокойствие, тишина; это соглашение воюющих сторон о прекращении войны.

В западноевропейской литературе создать образ мiра — человеческого общества в целом — пытались такие глыбы, как Бальзак (в «Человеческой комедии») и Эмиль Золя (в цикле романов о Ругонах-Маккарах). Но они пошли путём средневековых новеллистов, прежде всего Боккаччо с его «Декамероном», заменив при этом новеллы романами. Такая пазловая стыковка нравственно-бытовых произведений лишь отдалённо могла претендовать на воплощение образа мiра. Он получился не просто схематичным, но и испещрённым трещинами грубых соединений.

Лев Толстой создал единую философскую основу, на которую и наложил полотно мiра в кризисную эпоху. И Мiръ* явился перед читателем во всём своём многообразии и непостижимой безграничности. Позднее Михаил Шолохов в основу образа Мiра положил непревзойденную художественность слова, и Мiръ заиграл перед нами в иной ипостаси — миллионами красок и оттенков, рождённых внутренним голосом и зрением. Наконец, Маркес (продолжая неудачные поиски Томаса Манна) в романе «Сто лет одиночества» взял за основу воплощения образа Мiра мистику, тем самым завершив картину божественного триединства человечества — Отца, Сына и Духа, или говоря упрощенно — мысли, плоти и души.
________________________
* Далее Мiръ как имя литературного героя я полагаю целесообразным писать с прописной буквы.

И все-таки философскую основу Мiра как литературного героя создал Лев Толстой в романе «Война и мир». И это стало высочайшим и непревзойдённым (по причине невозможности подняться выше высшего) достижением русской литературы — литературы пятерых писателей-богоискателей.

Именно Толстой показал и доказал стихийность и космичность Мiра, в которых каждый человек — его неотделимая клеточка со своими смыслом и стремлениями, со своими подвигом и мелкопакостностью, но каждая такая клеточка подчинена всеобщему непостижимому предопределению. Пытаться рассматривать главных героев романа — Наташу Ростову, Пьера Безухова, Андрея Болконского, каждого члена семей Ростовых, Болконских, Курагиных, Платона Каратаева, капитана Тушина и многих других — просто как психологический образ, как одного из литературных героев со своей индивидуальностью, судьбой и обстоятельствами, значит, ничего в них не понимать. Прежде всего, каждый герой романа — частица главного героя — Мiра. И рассматривать их можно только через призму главного героя.

В третьем томе романа Лев Николаевич дал ключ к такому вИдению.

В начале Первой части тома сказано: «Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.

Каждый человек живёт для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершённое в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределённое значение.

Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее её интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.

Человек сознательно живёт для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершённый поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка…»*.
______________________________
* Л.Н. Толстой. Собр. соч. в 22-х томах. Т. 6. М.: Худож. лит. 1980. Далее цитируется по этому изданию.

Другими словами, Толстой утверждает, что каждая индивидуальность есть частица роя, творящая сам рой, но в границах роя каждое её действие предопределено, и противостоять этой предопределённости невозможно. Таким образом, каждый герой «Войны и мира» исторически предопределён в вечности, независим от воли человека и в этой независимости есть частица русского народа, составляющая и творящая русский народ — и своими добродетелями, и своей мерзопакостностью. Писатель же лишь выявил совокупность таких личностей в их индивидуальном разнообразии и представил на всеобщее обозрение. Гениальность Льва Толстого в том и заключается, что он первым в истории сумел искусством слова показать равнодействующую всей совокупности многомиллионных добродетелей и мерзопакостностей, которая и представляет нам единый лик русского Мiра.

В начале Третьей части тома Толстой развил эти идеи. «Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого-то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.

Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идёт в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдёт пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдёт впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдёт эту десятую, черепаха пройдёт одну сотую и т.д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.

Принимая всё более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно-малую величину и восходящую от неё прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса…

…В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.

Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.

Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый приём истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй приём состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.

Историческая наука в движении своём постоянно принимает всё меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путём стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделённой от другой, допущение начала какого-нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.

Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения бОльшую или мЕньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.

Только допустив бесконечно-малую единицу для наблюдения — дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно-малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории…

Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно-малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путём понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено ещё умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний».

Таким образом, в каждом герое романа писатель пытался исследовать его место в рое (Мiре), основополагающей частью которого является народ*. Не секрет, что именно в процессе работы над романом «Война и мир» Толстой сформировался как великий философ-богоискатель — фаталист и пессимист, страдающий от нравственной деградации современного ему общества. Именно в «Войне и мире» писателем были определены возможные пути духовного спасения Мiра. Идеи эти были вложены Львом Николаевичем в уста народа, воплощённого в образе Платона Каратаева — главного героя романа. Все мнимо главные герои «Войны и мира» и производны от него, и продолжаются в нём. Понять Каратаева, значит понять и семью Ростовых, и семью Болконских, и Пьера Безухова. Наверное, потому и кажется высосанным из пальца бесконечное число характеристик, данных им литературоведами в отрыве от Платона Каратаева.
________________________
* В очередной раз отсылаю читателя к статье «Кола Брюньон» в этой книге.

Именно Платон Каратаев стал базовым героем, открывшим противостояние Льва Толстого и официальной Русской православной церкви. Именно с этой вершины наидобродетельнейшая глубоко порочная душа Льва Толстого низверглась в бездну мании величия: провозгласив идею непротивления злу силой, писатель встал на путь творения «нового» религиозного учения — «истинного» православия, а себя возомнил чуть ли не мессией, учителем жизни. И Толстому действительно стали поклоняться чуть ли не как божеству.

При этом Лев Николаевич до мозга костей оставался аристократом, непреодолимо далёким от судеб простых людей. В «Войне и мире» простой люд в изображении писателя остался всего лишь представлением писателя о простом люде России. Потому и Платон Каратаев в романе более похож на философскую схему, чем на человека, и его философия непротивления, призванная быть философией народа и Мiра, осталась мертворождённой, к России (впрочем, как и к любому другому Мiру) никакого отношения не имеющей. И это ещё один парадокс смущённой души гения — живые герои, существующие в мертворождённой философии богоискателя-еретика, претендующего на истинное понимание Христова учения.

Как уже говорилось выше, нельзя обойти вниманием продолжение «Войны и мира» — роман «Пьер и Наташа». Нельзя, потому что это, пожалуй, единственная в истории нашей литературы попытка продолжить классическое творение, предпринятая не окололитературными халтурщиками, а неординарными личностями, талантливейшими писателями конца XX столетия. Попытка провальная, поскольку продолжение органически не могло встать под покров Платона Каратаева, следовательно, в нём не могла появиться самоя объединительная философская основа Мiра-роя и населявших его героев. Вместе с тем оригинальность и значимость романа Старостина—Васильевой заключается в том, что, благодаря великой эпопее Льва Толстого, авторы создали не имеющую аналогов фактическую энциклопедию заблуждений и идейных фальсификаций, сочинённых советской столичной интеллигенцией в эпоху ликвидации социального государства в нашей стране. Позднее авторы «Пьера и Наташи» раскаялись во многих сделанных в романе философских выпадах, но документ эпохи сохранился, и ему ещё предстоит стать объектом внимательнейшего изучения для историков будущих времён.

Роман «Война и мир» нашёл существенное отражение в других видах искусства.

В годы Великой Отечественной войны композитором С.С. Прокофьевым* была создана опера «Война и мир». Её премьера в концертном исполнении состоялась 16 октября 1944 г. в Москве.
________________________
* Сергей Сергеевич Прокофьев (1891—1953) — великий советский русский композитор, шестикратный лауреат Сталинской (Государственной) премии (1943, 1946 — трижды, 1947, 1951); автор восьми опер (в том числе «Игрок», «Любовь к трем апельсинам», «Семён Котко», «Повесть о настоящем человеке»), семи балетов (в их числе такие великие творения, как «Ромео и Джульетта» и «Золушка»), кантаты «Александр Невский» (слушателям более известной по одноименному фильму) и многих других выдающихся произведений.

Невозможно не вспомнить гениальные иллюстрации к роману Д.А. Шмаринова*.
______________________
* Дементий Алексеевич Шмаринов (1907—1999) — выдающийся отечественный художник-график, гениальный иллюстратор русской и мировой литературы.

К роману неоднократно обращался кинематограф. Мы скажем только о некоторых экранизациях.

Первая попытка экранизации романа Льва Толстого была предпринята в 1915 г. сразу на двух отечественных киностудиях. Режиссёры В.Р. Гардин* и Я.А. Протазанов** сняли фильм «Война и мир». Режиссёр П.И. Чардынин*** снял по мотивам романа фильм «Наташа Ростова». Обе картины не сохранились.
______________________________
* О В.Р. Гардине см. в статье «Иудушка Головлев».
** Яков Александрович Протазанов (1881—1945) — один из ведущих российских и советских кинорежиссёров, сценарист, актёр; создатель таких прославленных фильмов, как «Аэлита», «Закройщик из Торжка», «Праздник святого Йоргена», «Бесприданница», «Насреддин в Бухаре» и других.
*** О Петре Ивановиче Чардынине см. в главе 77. Павел Иванович Чичиков

Провальная, но широко ныне известная экранизация романа Льва Толстого, предпринятая американским режиссёром Кингом Видором* в 1956 г., обычно считается главным толчком к выделению государственных средств на постановку экранизации «Войны и мир» в СССР.
___________________________
* Кинг Видор (1894—1982) — голливудский режиссёр средней руки; «Война и мир» — главная постановка в его карьере, но философские глубины романа оказались недоступными для ума режиссёра, и он снял пошлую мелодраму.

Великая постановка С.Ф Бондарчука* осуществлялась в 1961—1968 гг. и стала самой дорогой в истории мирового кинематографа всех времён. Гениальность творения режиссёра по сей день не осознана обществом. Сергею Фёдоровичу впервые в истории удалось повторить в кинематографе достижение Льва Толстого и создать образ русского Мiра — его стихийность и космичность, прочие же герои показаны в фильме по-толстовски — лишь частичками Мiра. Отечественная ницшеанская интеллигенция оказалась не в состоянии постичь саму идею образа Мiра и от дня рождения шедевра до наших дней упрямо бурчит всевозможные гадости против недосягаемого для её умишек произведения. Роль Платона Каратаева в фильме великолепно исполнил ленинградский актёр М.С. Храбров**.
________________________
* Сергей Фёдорович Бондарчук (1920—1994) — гениальный советский актёр и кинорежиссёр, Народный артист СССР, Герой Социалистического Труда; лауреат Ленинской и Государственных премий. Автор таких шедевров мирового кинематографа, как «Судьба человека» и «Война и мир».
** Михаил Сергеевич Храбров (1924—2003) — в кино снимался мало, был востребован театром.

После создания Бондарчуком великой экранизации великого романа предпринимался целый ряд попыток поставить новые кинематографические версии «Войны и мир». Все они принадлежат иностранным режиссёрам. И все они провальные и ничего, кроме снисходительной брезгливости, не вызывают. Потому рассказывать об этих потугах нет смысла.