Примаков

     Примакова я видел вживую один раз в 1996 году на похоронах Вениамина Ивановича Попова – главного редактора вещания на Восточную Европу. Евгений Максимович, уже будучи министром иностранных дел, подъехал на соответствующем членовозе, вышел с двумя охранниками, тут же им велел вернуться в машину и присоединился к нашей группе из человек сорока. Он присутствовал на всех положенных траурных мероприятиях и даже посидел минут пятнадцать на поминках. С кем-то разговаривал, кто ему был знаком, но с общими речами не выступал.

      Вене было лет семьдесят шесть, и пока он был жив я чаще всего обращался к нему именно так и на «вы», поскольку Вениамин Иванович произносить было не просто, порой язык не выговаривал гладко с первого раза. Попова направили в Центральное вещание на зарубежные страны (Иновещание) сразу после фронта – укреплять руководящий состав, так что специалистом он не был. Лет сорок назад, то есть во второй половине пятидесятых годов, Вениамин возглавлял Японский отдел, а Е.М. – Арабский. Тогда они и подружились и этой дружбе Примаков оставался верен до конца…

     Е.М. назначили председателем правительства 10 сентября 1998 года. 10 декабря в четверг мне позвонила по внутренней связи Валентина Егоровна Тарасова – главный бухгалтер международной радиостанции «Голос России», как тогда стали называть Московское радио после указа Ельцина. «Голос Америки» был у них, а значит должен был быть свой «Голос» и у нас. Первый расширяется до сих пор, второго уже не существует. Главбух была женщиной маленькой, крепкой, волевой и властной.

     – Михаил Олегович, зайди ко мне. Пятнадцатого финансовый год закрываем.

     Я пешком поднялся с четвертого этажа на седьмой, невеселые мысли одолевали меня. Мне регулярно приходилось писать на ее имя бумаги с неотлагательными просьбами что-то заменить или приобрести самое необходимое, но всякий раз получал категорические отказы. Чтобы выпросить у Егоровны лишнюю копейку, надо было быть или очень влиятельным человеком, или, возможно, ее родственником. Однажды за столом я случайно оказался рядом с Тарасовой на ее дне рождения. После третьей рюмки она сочла нужным на ухо сообщить мне, что у нее еще на внуков останется…

     Валентина Егоровна сидела в чудесном кабинете за двойными дверями, с прихожей и секретаршей. Мебель у нее была чуть ли не красного дерева и карельской березы, компьютер последней модели, хотя главный бухгалтер им не пользовалась, в телевизоре она сумела бы сама дважды уместиться. Эта кроха в золотых очках была одета так, что каждый понимал: она знает себе цену. Без нее никто в нашей конторе не мог предпринять ничего в плане отторжения государственной собственности.

     В огромном богатом кабинете одно было плохо: по стене за ее спиной ползали огромные тараканы, на которых она не обращала ни малейшего внимания. Мы их на Пятницкой, 25 везде успели потравить при помощи ловушек, а тут – не получалось. Рядом с помещением проходила огромная труба, ведущая из столовой на крышу. 

     Тарасова была женщина смелая, решительная и добычливая. Ей было уже далеко за пятьдесят, но выглядела она заметно моложе и свежее. У нее было много завистников и ненавистников. Зампред по внешним связям из органов Копытин на дух ее не переносил. Я, кстати, преподавал его дочери Маше в спецшколе у метро «Парк культуры». Теперь эта Маша постоянно проживала в Швейцарии и пыталась сбросить десяток килограммов с личного центнера. Так вот, Копытин, будучи не пьян, ибо при мне был постоянно зашит, на одном из начальственных фуршетов выдал такой дифирамб:

     – Валентина Егоровна – настоящая леди. В этом я смог убедиться сам в Париже на приеме в ЮНЕСКО. С каким достоинством она держалась. Вряд ли кто-то мог подумать, что у этой замечательной женщины – незаконченное среднее образование…

     – Значит, так, Миша, – начала Тарасова недовольным тоном, – люди у тебя в ночных сменах обязаны отдыхать?

     – Да, – неуверенно сказал я, присев на краешек стула.

     – Ты просил три раскладных кресла. А сколько нужно?

     Мне стало тревожно на душе от числа, которое я собирался произнести:

     – Десять.

     – Бери пятнадцать. Есть, где разместить?

     – Есть.

     – Далее – компьютеры последней модификации, – продолжала она монотонно и довольно сердито.

     – Три-четыре штуки для дежурных выпускающих. Мне, может быть, один, – присовокупил на всякий случай я.

     – А сколько компьютеров у вас в сети?

     – Сорок.

     – Вот и давай – сорок. Когда еще оказия будет? Ты записывай, заявка мне через полчаса понадобиться… Чего-то ты там жаловался про клавиатуры?

     – Стираются, Валентина Егоровна, вчистую, так что ни букв, ни цифр не видать. Люди слепым способом тексты набирают.

     – Припиши запасной комплект в сорок штук. Стол тебе надо заменить. Не гоже за твоим сидеть главному редактору, – отчитывала она меня. – Кресло потом мое заберешь себе, я уже другое заказала.

     Возникла пауза, осторожно шуршали тараканы на стене.

     – А что случилось? – вдруг выпалил я.

     Тарасова только этого и ждала, чтобы высказать наболевшее.

     – Ты видал когда-нибудь такого урода?

     – Какого?

     – Примакова.

     – А что он сделал? – изумился я.

     – Запретил сливать фонды… Фонд оплаты труда, фонд материального поощрения, фонд технического обеспечения, фонд социального развития…

     Я думал, что эти фонды давно отменили, что их след затерялся в недавней истории, ибо слышал из года в год одно и то же: денег нет, денег не дают…

     – Но самое важное, – в свой взгляд, в выражение лица Валентина Егоровна вложила такую порцию презрения, на какую только была способна, – он запретил обналичивать. Как мы можем живые деньги взять?.. Если не истратим все то, что выделено   для нас на бумаге, остаток пойдет в казну. Нет, не ждите, в казну я ничего не отдам…

     Я был на седьмом небе от мысли, что несу сослуживцам потрясающую праздничную новость.


30.12.2015