Чужой

И взыграло ретивое и прыгнула авторучка в руку поднатужилась и брызнула чернильными каплями от избытка готовности: «Пиши, мол, а я вот она – пособлю!» А ведь мучит, а ведь требует: «Пиши!» А кто?  Кто мучит ?!  Кто требует?! Неужто сам себе покою не даёшь? Мыслям своим, в голове мелькающим, вслух произносимым не веришь.  Неубедительны и воздушны они, а вот на бумаге – другое дело – зримыми становятся, солидными. Бумага –
 это…!  Да что там говорить – надежная вещь бумага!
Плачет мальчик   Обидно ему, страшно – вокруг пространство сжимается и цвета какие-то грозные, клубы тумана в них раскрашены. А что там в тумане – не разберешь, только вот обида осталась – тяжёлая, недетская.  Искривляется пространство, вытягивается в две красные линии.   Губы!   Шевелятся, изламываются.   Лицо полустёрто, угадывается смутно, а губы- вот они – яркие, шипящие, смеющиеся и голос, голос из них густой, тяжелый, противный. А как же быть ему не противным, когда гнет он тебя, ломает, к парте придавливает – дышать трудно. Убежать бы… Да куда там! Не убежишь – ещё 4 года осталось. Правда солнце пригревает всё сильнее лето всё ближе – и вот они, уже совсем рядом, 3 месяца, когда губы эти разве лишь во сне и увидишь.  Проснёшься – и вспомнишь, что завтра свобода, а школа… когда она ещё будет школа эта!

Не повезло! Ну что тут поделаешь… Да и как не засмеяться?! Как удержишься?! Шлагбойм Михаил Срулевич… А?! Ну, по отчеству, положим, только она его и зовет – Галына Сэмэнивна, остальные-то всё больше Миша. А она весело так глянет, усмехнется – и выталкивают красные до ужаса гибкие губы по слогам Ми-ха-ил и нараспев Срууулевич.
Смешно. Класс захлёбывается, да и сам мальчик хихикает – шутка – понимать надо.
Перемена поскорей бы – а там – шмыг в угол около окна в уборной, а за радиатором – сигареты. «Огонек» - 45 копеек по-старому. Штуки три подряд выкуришь и… спокойно так на душе становится. Голова клубами дыма окутана, как облаками и лёгкая, как облака, только «ватная» какая-то и думать не хочется. А зачем думать? Вот и Валька Иванов в уборной появился. Смеётся, пальцем у виска крутит, губы в трубочку вытянул – видно дразнится. Да, Бог с ним, с Валькой, хорошо сейчас Мишке, а ответить чего-нибудь – лень, да и не получится. Здоровый он, Валька. Да и что ответишь?! Ведь и вправду Срулевич. Вот и всё тут.
 Класс какой-то узкий, тёмный. Парты- чёрные с белым, как переход на мостовой. Тёмный класс, ничего цветного в нём нет. Раньше было ничего. Раньше одна Нонна Евгеньевна была. Та всё бывало- Мишенька, да Мишенька…И маме говорила, что способный он и даже талантливый. А как в пятый перешел… Ну, тут и началось. Учителей много. Все чужие, большие какие-то. А Галына Сэмэнивна….
Как дошла в журнале до его фамилии хмыкнула, мол, Шлагбаум, она надеется, не помешает классному паровозу двигаться вперёд к знаниям. А как услышала от Мишки, что Шлагбойм он, удивилась. Ошиблась, думала это, который на железной дороге. Ну, ничего. Она его впредь только по имени и отчеству звать будет. Ми-ха-ил Срууулевич. Ведь верно? Или может опять неточность какая случилась? Может и не Михаил он вовсе, а Мойша, скажем? А? Нет. Ну, нет, значит, нет. А то ведь для неё главное – не обидеть ученика неправильным к нему обращением.
А время тянется и тянется и хрестоматия русской литературы, лежащая на коленях под партой, ох, не сокращает его.
« У творах Марко Вовчок мы бачимо…». Зудит голос и зудит. Опасно. «Чого цэ уси дывляться увэрх, а Ми-ха-ил Срууулевич – уныз?»  «Голова болит? Так как же она может болеть, ежели в ней ничего нет?!»
 Весело классу – «во даёт» украинка! Это тебе Мишка не «пятёрики» по математике и английскому. Знай, не выпендривайся!
Высоко над мальчиком губы – рослая она, Галына Сэмэнивна. Волосы русые, пиджак и юбка темно синие. Валька говорит, ох, и здоровая же! В трамвае как-то прижали его к Галыне, он как раз под её сиськой и оказался. Говорит, как гирю на голову поставили.
Протягивает мальчик хрестоматию, голову понурил, рука вялая. Сейчас дневник попросит и… «нарушал», нет «злостно нарушал дисциплину», а может и «систематически злостно нарушает дисциплину». А дома кто спросит?! У отца разговор короткий – пятернёй в ухо раз-з-з! Голова гудит, перед глазами пятна разноцветные…
Хорошо, если бабушка вмешается, тогда, может, второго «раз-з-за» и не будет, а так - получи сполна и за «систематически», и за «злостно» и тем более за
 «нарушает».
«Дразнит она меня» - стонет мальчик, слезами давится. Получи ещё и за ложь! Будешь знать, как учителей оговаривать! Ну, что тут поделаешь! Не повезло. Не хочет отец верить, что из-за него всё это. Срулевич! Не повезло.
Вот и дневник уже на парте. Быстро у неё всё это. А бабушку ему приводить в школу больше не нужно, потому что она, Галына Сэмэнивна, идиш не учила. Пусть родители придут. Может они хоть по-русски или, ха-ха, по-украински понимают. Так что пусть Михаил Срулевич передаст отцу своему Срулю э-э-э «Мовшевичу» - обреченно бормочет мальчик. «Вот, вот ему!» - радостно подтверждает украинка. Она лично счастлива (а губы «цокают», букву «т» выделяют) счас-т-лива будет побеседовать с ним.
Стоит мальчик на месте ногами перебирает, а улицы вдоль него движутся и дом приближается. Портфель тяжёлый – дневник в нём камнем. Потерять бы… Да, ведь она всё равно ничего не забудет, всё помнит. Правильная она очень. Мы, говорит, должны всех уважать вне зависимости от национальности, имени и отчества. И нечего, говорит, Флора, смеяться. Неважно Срулевич там или Сралевич, главное-это человек и дела его.
Ну, тут уж Флорка за живот схватилась, стонет, из класса выйти просится. Гадюка эта Флорка! Терпеть, говорит, не могу их, всяких Абрамовичей и Шлёмовичей! А красивая- ужасно! Все в классе ей «в рот смотрят», а Валька тот вообще «Убью» - говорит – «если кто к ней подойдёт!»
Поворачивают ноги сами и совсем не к дому. Есть место на земле! Хорошее место!
Первый раз страшно было, а потом – ничего, привык. Только вот Нина Степановна удивляется отчего это он такой «начитанный мальчик» книги на дом не берет, а всё в читальном зале сидит. На дом! А паспорт родителей?! А там на выбор: Сруль Мовшевич или Соня Нухимовна. А?! Смех, да и только.
И заходит в читальный зал Михаил Сергеевич Щёлоков. Плечи развернул, грудь выпятил. С библиотекаршей здоровается, фамилию громко называет. Подают ему «книжку читателя», расписывается Мишка за журнал «Костёр», а сам на главную строчку смотрит. А там – национальность: русский. Хорошо!
Читает Мишка, ох, и интересную вещь.  «Мексиканец». И не про боксёра вовсе, который у Джека Лондона. Куда там! Про пацана одного, семиклассника. Предали его друзья, посмеялись над ним.  А он возьми и выдай себя за мексиканца. Ну, тут все перед ним сразу на «задних лапках» и забегали. Эх, жаль вот только, что в конце он всё и раскрыл, как разыграл их. Нет уж, он, Мишка, так мексиканцем бы и остался. И так обидно ему. Ну, почему на свете столько разных национальностей, имён, отчеств, а у него……?!
Ну, надо же! Не повезло. Дразнят. Так и он на их месте дразнил бы. Хотя нет, не дразнил бы, сочувствовал бы.  Вот, как друг его, Подыграев Виталик – тот так и говорит: «Не повезло тебе, Мишка!» Единственный друг. Только, что он один может сделать? Не будет же он с целым классом из-за Мишки ссориться. Он всё по-честному.  «Я» - говорит- «если тебя вместе с Валькой дразню, так это я понарошку. Это чтобы среди них быть и знать, что они там против тебя замышляют. Я всё по дружбе. А математику или английский, так я и у Флорки списать могу». Гадюка эта Флорка! И что с ней поделаешь?! Не побьёшь ведь. Девчонка!
Стоит мальчик перед воротами школы. Чёрные ворота, а на них вывеска оранжевая: Гор. школа №26. Вечер уж. Грязно серый снег подморозило, прохожих мало. Держит мальчик в руках кусок штукатурки и пишет: «Флора – еврейка». Отбросил штукатурку в сугроб, посмотрел на надпись – здорово! Жаль, что добавить что-нибудь ещё более ругательное не получается. Вообще-то можно было бы, но не любит Мишка матерных слов, не нравятся, вот и всё. А добавить хочется. Отломил от стены кусок штукатурки, точку после «еврейка» стёр, тире поставил и большими буквами добавил: проститутка.
Хорошее слово, сильное, что-то очень ругательное это уж точно, а что именно – какая разница! Пусть помучается! Хорошо бы и про Галыну Сэмэнивну вот также, да где там! Сразу догадаются, кто писал. Нет, про Галыну Сэмэнивну – нельзя.
Как ни медли, как ни оттягивай, а вот он двор и окна в квартире светятся. Бабушка дверь открывает, на Мишку смотрит - «глаза большие» делает, кулачок сухонький ко рту подносит и выдыхает в него несколько раз. Всё ясно – отец «в подпитии». Тут уж вообще ему под руку не попадайся. «Хоть бы дневник не попросил» - молится про себя мальчик.
Да, нет, сегодня, видно, не попросит. Не до Мишки ему. Надо с едой быстро покончить и успеть лечь спать до прихода жены, иначе – скандала не миновать. Боится отец матери, а выпить любит.
Утро.  Или может ещё не утро? Темно в окне, только фонарь уличный раскачивается. Одеяло на уши натянуто. Холодно в квартире, а под одеялом хорошо, тепло. А всё-таки уже утро – бабушка будит. Любит Мишка бабушку больше всего на свете, а голос этот «утренний» терпеть не может. Ничего не поделаешь – встаёт. Одеяло отбрасывает – и не холодно вовсе.  Умылся, оделся, а голос всё бубнит: «Вставай, да вставай».  Э-эх, приснилось всё. Вот он под одеялом и, всё сначала, только теперь уж взаправду.
На улице мокрый снег, противный, с дождём. Идёт мальчик в школу, медленно идёт, будто против ветра ураганного. А что тут непонятного! Сегодня с утра «украинский» и сразу два урока. Страшно Мишке. И зачем только писал вчера на воротах?! Тоскливо, аж сердце ёкает. Зашёл в класс и сразу звонок. А в классе – ж-ж-ж. Все говорят, руками размахивают, около Флорки столпились. Девчонки её обнимают, а Валька глаза выкатил, пальцем во все стороны тычет и кулаком грозится кому-то. Тут «украинка» и заходит. Мишка в первый раз в жизни ей обрадовался. Хорошо, что никто его ни о чём спросить не успел.
Положила на стол портфель Галына Сэмэнивна, губы сжаты, в ровную полоску вытянуты, а глаза весёлые, блестят.  «Возмутительный случай» - говорит - «произошёл в нашей школе». Она, Галына Сэмэнивна, вообще не понимает, как это пионер, имеющий сведения о том, что пионерка из его дружины или даже отряда занимается недостойными делами, не пришел ни к классному руководителю, ни к пионервожатому, а написал что-то там на воротах. А от Флоры она лично не ожидала, что та свою национальность скрывает. Вот даже Михаил Срулевич этого не делает. А с мальчиками нужно поосторожней, а то в одной из школ города девочка- семиклассница – так та вообще забеременела. Мишка голову наклонил, не дышит, класс замер, все на Флорку смотрят. А та, как мел вся белая сделалась, вскочила, потом на скамью рухнула, согнулась вся как-то, руками за плечи себя обхватила и как завоет. Никогда Мишка
такого страшного, пронзительного крика не слышал.   «Украинка» вся вытянулась, застыла. Губы, всегда такие красные, посерели, обвисли. Как ни тошно было Мишке в эту минуту, а всё ж приятно стало – испугалась Галына Сэмэнивна. А Флорка раскачивается, головой о парту бьётся и визжит тонко
так: «Не хочу быть еврейкой! Не буду еврейкой!». Класс молчит,
«украинка» к Флорке подскочила, по плечу гладит осторожно так, будто Флорка стеклянная.
«Мы» - говорит – «Даманская в эту клевету, которая на воротах написана не верим. Мы непременно найдём и изобличим этого «писателя». Мы ему метрику твою покажем, чтоб знал, как врать!». Ну, тут Флорка Галыну Сэмэнивну оттолкнула и, как сумасшедшая, из класса выбежала.
Бредет Мишка домой. На душе муторно, даже во рту привкус какой-то противный. «Так ей и надо, Флорке!» - распаляет себя, а злости нет и всё тут. Жалко ему её, а о себе как подумает, так аж тошно становится. А сзади:
 «Миша!» да «Миша!» - тихо так зовёт кто-то, неуверенно.
И впрямь зовёт. Обернулся – Даманская!  «Миша!» - говорит. Не верит Мишка ни ушам, ни глазам. А всё же вот она – «самая самая» девочка в классе. Стоит,
в руках варежку комкает, то на него глянет, то вниз уставится. Ей с ним по дороге, оказывается, может вместе веселее будет? Ничего понять Мишка не может. В груди всё сжалось, жарко стало, в висках стучит.
Ох, и красивая же девчонка! Красивее, наверное, во всём мире нет.  Идут они идут… Молчит мальчик, лишь время от времени назад оглядывается. Может «понарошку» всё это, может сейчас Валька с пацанами выскочит и… такой «цирк» начнётся! Да, нет спокойно всё, нет никого, а Флора вот она рядом, дотронуться можно. Да что там дотронуться, она сама его то за руку, то за плечо трогает, рассказывает, жалуется. Плохо понимает Мишка, слова с трудом доходят до него. Только и уловил, что Валька предал её, да и все остальные, кроме него, Мишки, предатели. Они с Валькой завтра в кино собирались, а сегодня билеты у него возьми, да и «потеряйся». Какое там! После уроков Верка Шелкова этими самыми билетами у Флорки перед носом вертела и хихикала.  Семь лет училась в одном классе с гадами! А уж как она жалеет, что Мишку обзывала. Да она-то, вообще, и не при чём – это всё Валька.
Он такое про евреев говорил, что даже стыдно повторить. У них, говорит, ну, вот этот самый орган наполовину обрезан, поэтому дети у них рождаются либо хитрые и хилые, либо дегенераты. А это враньё, конечно, потому что у неё у самой отец еврей. Только вот какая сволочь об этом узнала, да ещё и на воротах написала?! Это скорей всего Валька, а всё потому, что целоваться с ним она целовалась, а чего другого – кукиш! Разозлился, видно, ну, и отомстил.
А вот и парк Горького. Аллеи снегом засыпаны и снег белый, пушистый, не то, что на улицах. Снял Мишка шапку и давай снег со скамейки смахивать, а она стоит, смотрит и молчит. Сел, а рядом совсем близко щека её, розовая такая и пушок белесый на ней. Хоть и искоса смотрит на девочку Мишка, а всё видно ему до капельки. И родинку маленькую над верхней губой и сами губы пухлые чуть приоткрытые и прядь русую, из-под шапочки выбившуюся
и на щеку, упавшую. Не понимает мальчик как же такую девочку можно осмелиться поцеловать?! Да и за чем? Он, Мишка, так всю жизнь сидел бы и смотрел на неё, вот как сейчас. Косится, мальчик косится, а посмотреть прямо боится. Ну, вот, не знает почему, а боится. А когда почувствовал на своих губах её губы, мягкие и влажные, испугался вовсе.     Оцепенел, зубы сжал, руками в скамейку вцепился. А она его за голову держит, губами прижалась крепко-крепко, не отпускает. Мычит Мишка, ужом изворачивается – вырвался
 всё-таки. На край скамейки отодвинулся, молчит – стыдно ему. Сколько раз мечтал хоть дотронуться до неё, а тут сама поцеловала! А он…  Смеётся Флорка заливается. То, что целоваться не умеет, так это ничего, она его научит, а завтра к нему за парту пересядет. Пусть Валька увидит! Небось, не раз пожалеет о своём предательстве.
Распирает Мишку от радости. Ежели бы ещё и поверил до конца, то уж точно не сдержался бы – подпрыгнул и закричал чего-нибудь. Неужто всё-таки правда!? Неужто повезло!?
А она ему - и умный он и способный и все девочки говорят, что симпатичный, а то что еврей, так все знают, что евреи мужья хорошие, не пьют и много зарабатывают.
Опьянел Мишка от счастья, голову совсем потерял. Взял Флорку за руку и давай ей рассказывать, как с первого класса только о ней и думал, как плакал, когда она с Валькой за одну парту села, как пытался разозлиться на неё и, как никогда это у него не получалось.
Говорит Мишка, захлёбывается, а она сидит боком к нему, куда-то вдаль смотрит и не поймёшь, то ли слушает, то ли всё мимо ушей пропускает. Ну, тут он и брякнул и про надпись на воротах и про автора. Она как вскочит, руками в его плечи вцепилась, наклонилась близко- близко, глаза сузила – откуда, дескать, узнал? Кто рассказал? Про Вальку ей наплевать, а вот про отца очень интересно. Как услыхала, что ничего Мишке не известно, что всё это он наобум со злости написал, варежку зубами закусила, отвернулась, задумалась. Застыл Мишка, не дышит. Вот всё и кончилось. Сейчас повернётся и с усмешкой так: «Эх, ты Сралевич…!»  Глядит – улыбается Флорка. Она на него не сердится, понимает, от ревности всё это и по глупости. Но завтра пусть он всю правду скажет, ну, вот, как ей сейчас. Мол, выдумал всё, мол, отомстить хотел, а так всё-всё -  неправда. Мишка головой кивает, на всё соглашается, не может поверить, что всё обошлось. На душе легко так стало. И признался во всём и, вот она здесь Флора Даманская, не ушла, простила. Нет, видно, и ему счастье улыбнулось. Правда «холодок» в животе ощущается, страшновато. Ежели директриса или, не дай Бог, Галына Сэмэнивна узнают, тогда уж держись… И представить себе трудно, что его ожидает в школе , а уж дома – и говорить не приходится! А она прямо, как мысли
читает. Пусть Мишка не боится, она с ребятами договорится, чтоб никто из учителей не узнал. Всё между ними и останется. Слава Богу, семиклассники, не какая-нибудь «мелочь пузатая».
Эх, Мишка, Мишка! Что оно счастье-то? Как в одной книге красиво сказано – «сладкий дым».
А ежели кому не положено счастья, так и не видать ему его, как своих ушей, потому что, как бабушка говорит, счастья на свете мало и на всех никак не хватит. Один день всего-то Мишка был счастлив, да какой там день и того меньше. А на завтра всё и закончилось.
Сколько уж лет прошло, а всё помнится до мельчайших подробностей.  День был не по зимнему солнечным. С утра уже начало таять, а ветер с моря был таким свежим и тёплым, что каникулы казались совсем близкими. Музыка в душе у мальчика. А как вспомнит про вчерашнее, как представит себе, что сейчас в класс войдёт, а там за его партой она сидит и… «Здравствуй, Миша!» И голос серебристый нараспев так выводит: «Ми-и-иша». Какой там Валька! Да, никто ему не страшен теперь, хоть бы и Галына Сэмэнивна!
А, когда в класс вошёл и увидел, что Флорка с Валькой за одной партой сидят и, вокруг них весь класс столпился, вот тут сердце у него куда-то вниз провалилось, в лицо жаром пыхнуло, а ноги одеревенели. Шума обычного в классе не было, все говорили как-то тихо, а увидев Мишку, вовсе замолчали и на него уставились. Голос Валькин он слышит, а вот понять, что тот говорит, не может. Не доходит до него - в ушах звон какой-то, всё качается. Только и
видел, как Валька размахнулся и… Лежит Мишка на полу, голова гудит, Валька его ногами пинает, а не больно ему вовсе. Ничего не болит у Мишки, весь он как в ком ваты обёрнут, безразлично всё ему как-то, только слёзы текут и текут по щекам и, вставать не хочется.
А вверху над ним лица какие-то – узнать невозможно. Рты раскрыты, зубы оскалены, глаза выпучены. А вот узнал – друг его единственный, Подыграев Виталик. Тоже недоволен, брови нахмурены, смотрит строго – осуждает. Вдруг в один миг все исчезли, тихо стало. Потолок белый в трещинах. Смотрит на него мальчик, а там в самом центре, прямо над ним две красные линии появились. Задёргались, закривлялись и, духами запахло. Галына Сэмэнивна… И непонятно почему, а успокоился Мишка. Звон в ушах исчез, голова не болит.
Уж было и встать хотел, а как услышал, что симуляция ему не поможет и, что сколько он бы ни лежал на полу, ему всё равно не уйти от ответственности, передумал. Интересно ему стало. Вроде как во сне, вроде как не с ним всё это. Страшно, конечно, да ведь в любой момент проснуться можно.  «Если мистер Шлагбойм думает, что он, как некоторые отщепенцы, скроется от возмездия в США или в Израиле, так напрасно он на это надеется. Его здесь будут судить за клевету». А она, Галына Сэмэнивна, на урок опоздала специально,
что бы дать возможность коллективу выразить своё отношение к сионистской выходке этого лжепионера, теперь, как она уверена, уже бывшего. Вчера вечером она беседовала с родителями Даманской и лично выяснила, что отец Флоры, кстати, директор завода и член партии с двадцатилетним стажем, никакого отношения к национальности Михаила Срулевича не имеет. И вообще, она собирается обратиться в соответствующие органы, дабы те выяснили, кто его инструктировал по сионистской пропаганде.
И встал мистер Мишка с пола, неторопливо встал. Отряхнул брюки, осмотрелся вокруг и увидел, что одноклассники его какие-то одинаковые, друг на друга непохожие, а вот одинаковые, как парты в классе. А как понял в чём тут дело, рассмеялся, да так громко, что Галына Сэмэнивна поперхнулась. Все они эти Валентины, Виталии, Веры и даже Флора были «одно лицо» с украинкой. Смешно стало Мишке, понимает, что пропадает, а смеётся.
Класс молчит.  Галына Сэмэнивна пиджак на себе одёрнула, воздух в грудь набрала, как перед оглашением приговора. Шагнул к ней Мишка, близко подошёл – рукой дотронуться можно. И, видно, что-то такое в его лице было, что рослая и статная дама, ничего не сказав, выдохнула и вся съёжилась, как спущенный резиновый мяч. Посмотрел на неё Мишка и сказал. Нараспев сказал, точно так же, как и она растягивая губы и удлиняя звучание гласных:
«С-у-у-у-ка, Вы, Гал-ы-ы-ы-на Сэм-э-э-э-нивна!» Поднял Мишка свой портфель с пола и, не спеша, в полной тишине пошёл к двери, туда, где на табличке слово «Выход» красными буквами написано. Идёт мальчик между рядами парт, идёт и знает, что и ругать будут и бить будут, знает, а не боится. И не потому, что смелым стал, а потому что бояться надоело, и потому что вот он «Выход», а здесь он чужой.
.