Северные королевства, скрижаль и... глава 1

                «СЕВЕРНЫЕ КОРОЛЕВСТВА, СКРИЖАЛЬ И ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА»
 

                «Подлинность всякого искусства - не в пресловутой
                "оригинальности" авторских фантазий, зачастую
                граничащих с обыкновенным идиотизмом,
                а в изысканном воплощении безыскусности обыденного».


                «Политики и литераторы в своём большинстве
                абсолютные кретины. Болтая о чём угодно,
                первые надеются, что их не поймут,
                а вторые - с точностью до наоборот…»

                Мишель Емельянов



                Часть 1
                "БОРЛЕАНСКИЙ УЗНИК"


                Глава I


                «Да здравствует наш суд – самый гуманный суд в мире!»
                Из х/ф. «Кавказская пленница».


Нуод Туохик зябко поежился, лежа на грубых полатях из необструганных досок. Его пробрала дрожь от предрассветной промозглой сырой прохлады. Это было неудивительно, потому что при обыске у них с Аспаном отобрали не только деньги, ценные вещи и оружие, но даже одежду, переодев обоих арестантов в грубые безрукавки и короткие подштанники из рогожи.


        Рыцарь выглянул в узкое, зарешеченное толстенными железными прутьями окно. Там, на воле начинался обычный хмурый и туманный борлеанский рассвет. Такой же, как тысячи предыдущих и, вероятно, последующих рассветов на этих островах. Вот только для сэра Нуода и его верного оруженосца этот рассвет скорее всего был последним. Сегодня вечером их обоих должны были казнить на лобной площади города Лоденлия, столицы островного  королевства Великоборлеания, собственно, как нетрудно было догадаться, расположенного на Борлеанских островах.

 
        Всего лишь позавчера состоялся краткий суд, на котором толстый пожилой судья, которого все вокруг называли лордом Ронгстоном, зачитал нудным менторским голосом длинный и скучный приговор. В этом фундаментальном творении делопроизводственной и юридической мысли бесконечно перечислялись все преступные нарушения закона, кои успели совершить двое чужеземцев всего-навсего за какие-то неполные два дня своего пребывания в островном государстве. Некоторые из означенных в документе преступления вызвали справедливое негодование даже у некоторых видавших виды Лонденльских юристов, но виду они, конечно не подали, справедливо рассудив, что уважаемому лорду Ронгстону, естественно, виднее. Само собой, что никакого другого наказания, кроме смертной казни, такой немыслимый список преступлений предусматривать просто не мог, поэтому приговор, вынесенный судом, всеми был воспринят как исключительно справедливый.


        После этого последнее слово предоставили осужденному на смерть рыцарю (его оруженосцу, как представителю черни, такой милости не полагалось), которое он использовал лишь для того, чтобы весьма витиеватыми, хотя и непечатными выражениями высказать свою точку зрения на приговор, ход предварительного слушания, а в последующем также и на судей, город Лонделий, острова вообще и королевство, расположенное на них, в частности.


        Когда подсудимый уселся обратно на свое место, суд, отнесясь с пониманием к его речи, добавил к озвученному выше  приговору еще и конфискацию имущества узников в пользу покрытия морального ущерба судей. На том и порешили, после чего судебное заседание объявили оконченным.


        Нуод Туохик  снова поежился и рывком сел на полатях. Все его тело ныло после неудобной постели. Рыцарь рывком сел на полатях, измученно потянулся,  посмотрел на своего оруженосца и по совместительству сокамерника и с иронией сообщил:
        -    Ощущение такое, будто я ночевал непосредственно на краеугольном столе самого короля Арктура, черт бы побрал эти дурацкие лежаки!


        Его оруженосец никак не откликнулся на этот выстраданный комментарий, продолжая изучать что-то на противоположной серой каменной стене камеры. Надо сказать, что изучать содержимое многочисленных посланий  в этом скромном и весьма небольшом помещении можно было достаточно долго. Причиною тому служили многочисленные предшественники сэра Нуода и его слуги, которые отбывали здесь наказания различное по длительности время, при этом каждый норовя увековечить свое присутствие какой-нибудь надписью, в результате чего стены были похожи на своды древних погребальных и культовых сооружений, испещренных буквами, знаками, пиктограммами, а порою даже небольшими картинами так или иначе доносящими последователям информацию о предшественниках.


       Сам Туохик тоже присмотрел себе местечко на стене между небольшой виршей из пары четверостиший и корявым изображением женской фигуры с непечатной подписью. Он хотел изобразить на нем Беатрис, свою даму сердца, а внизу написать какую-нибудь красивую виршу в стихах. До сих пор от того, чтобы оставить свою нетленку потомкам его останавливало лишь то, что у рыцаря напрочь отсутствовали как навыки письма, так и способности к изобразительному искусству и поэзии.


       При мысли о своей темноволосой даме сердца, узник печально вздохнул, вспомнив, что вместе с остальной одеждой у него изъяли и платок, который леди Беатрис вручила ему в тот самый счастливый день в одрисском трактире на краю Рутерании, а потом с мрачной обреченностью подумал, что уже совсем скоро ему будет всё равно. Мертвым, как известно не до чего уже нет дела. Вот и ему не будет ни до чести и справедливости, которые загнали его в тюремную камеру, ни до любовной страсти и жажды подвигов, которые внушала ему прекрасная Беатрис.


       Сэр Туохик посмотрел в окно и чувство несправедливости судьбы снова нахлынуло на него. Перед глазами опять всплыл тот злополучный июльский день, когда на центральной улице Лонделия, совсем недалеко от королевского замка он повстречался с этим рыжим подонком. Его, этого пройдоху,  странствующий рыцарь узнал бы из тысячи людей, даже с большого расстояния. Не то, что столкнувшись лицом к лицу.
       «-     Вот вы и попались мне, Гулгойн! – помнится, воскликнул Нуод, обращая на себя внимание рыжего проходимца. – Вы поступили низко, ударив меня исподтишка в честном поединке, и теперь ответите за это! Немедленно!»


       После этих слов он выхватил меч и бросился на противника напрямик, через едва успевающих увернуться от тощего рыцарского, серого в яблоках, коня прохожих.
       «-     А! Так вы остались живы, сэр Туохик из Ченомала! – откликнулся тогда Гулгойн. – Очень не советую связываться со мной во второй раз, это может для вас кончиться гораздо хуже, чем в первый!»


       Больше они друг с другом не разговаривали, а вместо этого зазвенели скрестившиеся в схватке мечи.


       Достаточно скоро сэр Нуод обнаружил значительно лучшее искусство владения своим оружием, чем его противник, и спустя непродолжительное время нанес своему визави три или четыре легких ранения, а когда ему удалось вышибить Гулгойна из седла, сам странствующий рыцарь так же продолжил поединок в пешем порядке, чтобы ни у кого не могло возникнуть даже малейшего подозрения в его благородстве.


       И вот, когда исход боя должен был решить последний разящий удар, откуда-то из толпы выскочили сразу несколько стражников, которые повисли на руках сэра Туохика. Пользуясь численным превосходством, они обезоружили и скрутили дуэлянта, а также пытавшегося прийти на помощь своему господину Аспана, после чего к ним обоим выехал лейтенант лонделийской стражи и объявил, что они якобы напали на представителя свиты наследника церестрийского престола, находящегося под личной охраной короля Хеннера III.


       Так сэр Нуод Туохик и Санчо Аспан стали заключенными. Сначала рыцарь считал все это досадным недоразумением, но дни сменялись днями, а они все так и продолжали томиться в мрачной серой камере. А потом был этот суд, больше похожий на какой-то глупый и несмешной фарс.


       От мрачных мыслей узника отвлек голос его верного оруженосца.
       -     Прелюбопытнейшая надпись здесь высечена, сэр Нуод, - сообщил Санчо своему господину. – Если я правильно понимаю руны Старшей Речи, тот, кто писал эти строки, знал о некоем старинном и давно считающемся утерянным навсегда предмете.
       -     О каком еще предмете, Санчо? -  спросил сэр Туохик. Он так называл своего оруженосца по его собственной просьбе с того самого момента. Как  они расстались с тремя своими новыми знакомыми недалеко рутеранской от границы. Сам рыцарь не понимал, почему его слуга так настаивает на этом странном прозвище, но, однако, возражать не стал, а со временем настолько привык, что теперь ему казалось, что Аспана звали так с самой первой их встречи много лет назад в далеком Ченамале. Нуод хотел упрекнуть Санчо за легкомысленность: пристало ли заниматься такой ерундой перед лицом предстоящей смерти? Но потом рыцаря вдруг осенило.
       -     Погоди-ка, - он с интересом поглядел на согнувшегося в три погибели оруженосца который пытался прочитать мелкие руны у самого пола. – Так ты что – знаешь Старшую Речь?


       Санчо оторвался от своего занятия и повернулся к своему патрону.
       -     Не то, чтобы знаю, - застенчиво потупив взор, сознался он. – Но кое-что прочитать могу.
       -     Кто же тебя научил? – продолжал свой допрос странствующий  рыцарь.
       -     Это было еще в детстве, - не вдаваясь в подробности, пояснил Аспан. – Один знакомый дракон решил, что мне будет полезно знать Старшую Речь. Хотя бы немного. Он и научил.
       -     О, Санчо, ты меня не перестаешь удивлять! – восхитился сэр Туохик. – Вот так странствуешь по свету с человеком много лет, а на поверку оказывается, что ты о нем почти ничего не знаешь!
       -     Ну, уж так и совсем ничего? Полно вам, господин, - смутился оруженосец.
       -     Не скромничай, мой друг. Значит, ты знаком с драконом? – уточнил Нуод. – И как его звали?
       -     Его звали Перивальд Трибаль, у меня даже талисман от него есть, - ответил Санчо. – Он жив по сей день. По крайней мере, когда мы путешествовали по Рутерании, леди Энджила сообщила мне, что он жив и здоров. Она, между прочим, тоже знакома с ним. И леди Беатрис знакома, и сэр Виктор из Креана.


       При упоминании леди Беатрис лицо странствующего рыцаря подернулось легкой грустной улыбкой.
       -     Ну, и о каком же предмете там написано? – вспомнив, с чего начался их разговор, осведомился сэр Туохик.
       -     Вот этого-то я как раз и не могу сказать, сэр, - развел руками слуга. – Я не знаю такой руны. А вообще-то здесь написано примерно так: «Далеко-далеко, за  тремя реками, за далекими просторами каких-то там земель, возле каких-то гор, в глубокой пещере, находится предмет». Тут пишется о его содержании, то есть на предмете этом что-то написано, но я никак не разберу, что это за руны такие. Вот. А потом следует описание самого предмета, что-то про какие-то магические свойства, это я тоже не знаю... ага... вот! Никто не прикасался к этой штуке уже четыреста лет, так как со времен эпохи Четырех королей о ней ничего неизвестно. Тут есть еще дальше что-то, но мне знакомо только несколько рун. Вот тут одна, вот эта, с хвостиком, означает утрату или потерю, а вот та, закругленная, это опасность. Кажется, все.
       -     Странно, - задумчиво пробормотал странствующий рыцарь. – Нигде раньше ни про какие эпохи королей не слышал. Ни четырех, ни прочих каких. У нас уже эра дракона давно, больше тысячи лет, с самого Прибытия! Может быть, ты напутал чего?
       -     Может быть, - легко согласился Санчо. – Я Старшие Руны, как в детстве мне их дракон показывал, так больше их и не видел нигде. Переписать бы эту надпись куда-нибудь, интересно ведь, что это за предмет такой...
       -     Поверь мне, мой друг, - саркастически заметил сэр Туохик. – Совсем скоро нам уже ничего не будет интересно. Вот скоро...


       Он не договорил. Маленькое окошечко в обитой железом двери камеры приоткрылось и в нем показалось недовольное усатое лицо тюремщика. Он беглым взглядом окинул помещение, видимо, убеждаясь, что всё в порядке и все на месте, а потом лениво сообщил:
       -     Велено вас покормить.


       С этими словами он выложил на специальную подставку перед окошечком небольшие глиняные миски с отколотыми неровными краями и две краюхи черствого хлеба. Дождавшись, когда Аспан забрал это всё и передал одну миску и кусок хлеба восседавшему на полатях рыцарю, добавил:
       -     Когда назад пойду, постучу – миски верните, воды налью.


       Видя, что сегодня тюремщик расположен необычно мягко по отношению к осужденным, Санчо решился на вопрос.
       -     Скажите, а когда нас...


       Он не договорил фразу до конца, потому что голос его дрогнул, в горле вдруг почувствовался какой-то почти осязаемый комок и Аспан, поперхнувшись этим комком даже слегка закашлялся.
       -     А вот как Большой Хен три раза, значит, ударит, так вам и айда, значит... того...
       -     Какой еще Хен? – не понял Санчо.
       -     Так ить колокол это. На Главной башне Борлеагемского дворца. Каждые шесть часов он, значит, звонит, - охотно объяснил тюремщик. – Так уж заведено у нас в Лонделии спокон веку. Как значит шесть с утра, полдень, шесть пополудни и, значит полночь, так Большой Хен и бьет. Ну и каждый раз за день по одному удару прибавляет. Ты не здешний, чтоль?
       -     Нет, мы с моим господином с материка, - доверительно сообщил Санчо. – Из Ченамала. Не слыхал такого названия?
       -     Нет, не приходилось, - мотнул отрицательно головой тюремщик. Кто-то окликнул его в коридоре и он тут же заторопился. – Ладно, некогда мне тут с вами лясы точить. Пойду. Как обратно, значит, идти буду, стукну.


       Окошечко звякнуло, закрываясь, и за дверью послышались удаляющиеся шаркающие шаги.
       -     Вот так, Санчо, - подытожил услышанный разговор своего оруженосца с надзирателем сэр Туохик. – Раз уже этот колокольчик звонил. Значит, осталось два, потом три... и наш черед выходить строиться.


       Нуод глубоко и печально вздохнул и отставил нетронутую плошку с баландой в сторону на пол. Есть ему совсем не хотелось. Он, сам не зная почему, твердо решил для себя, что на тот свет ему лучше отправляться натощак. Да и к тому же тюремная баланда ни видом не запахом особенного аппетита не вызывала, хотя     Аспан, в отличие от своего господина, довольно охотно выхлебал из своей миски все содержимое, заел его своей долей ржаного хлеба. Глядя на него, рыцарь преломил кусок своей краюхи, сунул в рот кусок и стал жевать.


       Мысли осужденного на смерть благородного узника снова и снова возвращали его к даме сердца. Он представлял себе её лицо, руки и... так далее тоже представлял. При этом душу начинала глодать такая неизбывная тоска от того, что больше уж не придется ему увидеть прекрасную Беатрис, услышать её замечательный голос, лицезреть завораживающий взгляд её восхитительных темных глаз. Дальше была только пустота...


       В дверь камеры снова гулко стукнули и окошечко распахнулось. Аспан проворно подскочил к нему, на ходу подняв с пола посуду своего господина с нетронутой порцией  баланды, и протянул обе миски тюремщику.
       -     Остатки баланды в парашу вылей, - деловито распорядился усатый надзиратель.


       Когда Санчо выполнил это указание, тюремщик плеснул в обе плошки воды и собирался закрывать окошко, но пухлый арестант заискивающе улыбаясь, вежливо спросил у него:
       -     Не соблаговолит ли многоуважаемый господин надзиратель  сказать мне, не отбывал ли в этой камере срока какой-нибудь чародей или ученый старец?
       -     А зачем тебе это? – подозрительно прищурившись, осведомился тот.
       -     Да так, - продолжая подобострастно улыбаться, продолжил Санчо. – Видите ли, прочитал одно философское изречение. Прямо в душу оно мне запало. Вот хочу узнать, кто такое мог бы написать?
       -     Вообще-то нам этого не положено...- начал было тюремщик, потом задумался и даже почесал себе затылок. – Ладно уж, тебе скажу, все равно вам сегодня на тот свет, прости меня святой Англекион. – Вам причаститься перед смертью не надо ли? – вдруг спросил он.
       -     Нет, мы патолиане, - вежливо отказался его собеседник. – Так все же, был тут до нас мудрец какой?
       -     Вот же пристал ты как клещ... - проворчал надзиратель, но потом все же продолжил. – Сидел тут один алхимик. Ну, или философ, на роже-то у них не написано. Мудрец, одно слово. Лет ему от роду, наверное, двести было. Уж и не знаю, за какие такие грехи этого древнего старикана сюда определили, да и не мое это дело... Так же вот, как вы, смертушки своей тут дожидался. Все скреб тут что-то... Заглянешь, бывало, смотришь – нет его! Куда запропастился? А он скрючится весь, под нары залезет и скребет там что-то, как крыса какая-нибудь. Одно слово – алхимик. Они, ученые все такие. С прибабахом.
       -     Это да, - поддакнул Санчо, продолжая улыбаться. – Благодарю вас, господин надзиратель.
       -     Эй, Стэн, где ты там опять? Заблудился? Хочешь в ночной караул? – послышался откуда-то из коридора громкий и строгий окрик.
       -     Ладно, заболтался я тут с тобой, - тут же заторопился названный Стэном надзиратель. – Забирай воду!


       Аспан торопливо схватил плошки, окошечко со звоном захлопнулось и снаружи снова, как и в прошлый раз послышались шаркающие шаги. Только теперь они проследовали в противоположном направлении,  и к ним прибавился приглушенный виноватый голос, который стал оправдываться перед кем-то невидимым и говорить, что он не потерялся, а все эти смертники никак от него не отстанут, скорее бы уже освободили помещение, и вообще, быстрее бы заканчивалась смена.


       Оруженосец подал своему господину его плошку с водой и тот залпом опустошил её, после чего опять отрешенно откинулся обратно на полати. Вдалеке за решеткой раздались два гулких басовитых удара Большого Хена. Узникам оставалось всего каких-то шесть часов жизни.


       Сэр Туохик тяготился вынужденным тюремным бездельем. Он не привык подолгу проводить время  в праздных размышлениях, а уж тем более это претило ему  в последние часы жизни. Он рывком поднялся на ноги и стал ходить по камере туда-сюда, как заведенный.
       -     Что-то нужно сделать, Санчо, - заявил он решительно.
       -     А что мы можем, сэр? – пожал плечами его оруженосец, печально глядя на своего патрона. – Стены тут что надо, охраны полно. Сидим мы высоко, выпрыгнешь – костей потом не соберешь.
       -     Весточку бы подать кому-нибудь...- по прежнему продолжая бегать из угла в угол, простонал Нуод, напряженно размышляя.
       -     Как отсюда подашь весточку, господин? – устало возразил Аспан. Было очевидно, что приступ деятельности нападал на странствующего рыцаря уже далеко не в первый раз. – Мы эту тему кажется, уже с вами обсуждали. Ни вы, ни я никого в Великоборлеании на знаем.
       -     Знакомых-то здесь полно, как я посмотрю, - заметил сэр Туохик и со вздохом покачал головой, припоминая что-то. – Недаром эта страна не выдаёт преступников и к Хартии Северных Королевств здешние короли присоединились лишь в качестве сочувствующих наблюдателей.
       -     Это уж точно, - согласился Санчо. – Тут не Ториандское братство рыцарей Краеугольного стола.


       Внизу, за окнами послышался стук топоров, шуршание пил и гомон многочисленных голосов. Нуод подошел к окну и выглянул наружу, прильнув лицом к прутьям решетки.


       У подножия башни, на широкой городской площади выстроился караул борлеанских гвардейцев в смешно смотревшихся на летнем солнцепёке высоких лохматых шапках. Они оцепили довольно большое пространство, встав по его периметру квадратом, а внутри оцепления многочисленные плотники приступили к сооружению эшафота. Помост был наполовину уже готов, столб готовили к установке в специально предназначенном для этих целей углублении в каменной кладке площади. Этот столб предназначался для Санчо – простолюдинов в Великоборлеании по установившейся традиции казнили почти исключительно через повешение. Предполагалась также возможность их торжественного сжигания на кострах, но случай для такой экзекуции был неподходящий. Рыцаря же, как человека благородного, ожидала плаха. Она также обнаружилась неподалеку от помоста, лежащей на боку и заботливо подпертой с обеих сторон специальными клиньями.


       Повсюду вокруг этого сооружения суетились многочисленные рабочие. Они пилили, стучали, рубили, тесали, при этом шутливо переговариваясь, изредка бранясь или наоборот, подбадривая друг друга. Словом, люди эти выполняли обычную рутинную работу, какую делали каждый день, отрабатывая свое жалованье. Им не было никакого дела до того, чья шея хрустнет на веревке, подвешенная к устанавливаемому ими столбу или чья голова скатится с помоста, отрубленная на привезенной ими плахе.


       А вот узникам, ожидающим своей участи, было на это как раз совсем не наплевать...
       -      Готовят нам  с тобой лобное место, Санчо, - сообщил странствующий рыцарь, не отрываясь глядя за тем, как кипит работа внизу на площади. – Споро ребята трудятся, скоро все будет готово.


       Оруженосец что-то хотел ответить, но окошко на двери камеры опять приоткрылось, быстрый взгляд тюремщика проворным привычным движением глаз окинул помещение, а потом окошко закрылось, лязгнул засов, и дверь отворилась полностью.


       На пороге стояло сразу четыре человека. Трое из них были тюремными охранниками, а четвертый, как оказалось, был гробовых дел мастером, обслуживающим благородных господ, подлежащих казни. Даже приговоренных к смерти дворян в такой добропорядочной стране, каковой несомненно являлась  Великоборлеания, не принято было хоронить в яме, будто падшую скотину. Им непременно полагался деревянный гроб, изготовленный по оригинальной мерке, без учета головы (по вполне понятным причинам) и отдельная, вполне приличная могила. Правда, надгробие не должно было содержать ничего, кроме имени и года казни.


       После того, как сэра Туохика обмерил гробовщик, почти сразу же пришел портной. Оказалось, что в старой доброй Борлеании в гроб, в чем ни попадя благородных господ на кладут. Для такой надобности обязательно шьется льняная длинная сорочка, наподобие ночной рубашки. Посему, портной пришел снять подробные мерки, а между делом пояснил, что крой такой эксклюзивной одежды особенный – через голову-то не оденешь, а кровью уделывать нельзя...


       После еще приходил к ним уже знакомый надзиратель, приносил полагавшееся узникам вино и пиво, согласно их происхождению. Вино было обильно разбавлено водой, пиво скверным и кислым, так что скрасить последние часы для заключенных эти напитки не смогли.


       За всеми этими хлопотами рыцарь и его слуга не заметили, как пролетели оставшиеся немногочисленные часы перед казнью. Едва только они перевели дух, оставшись ненадолго одни, без навязчивой опеки со стороны всевозможных служащих, призванных скрасить досуг, время которого подходило к концу на этом свете, либо обеспечить достойный переход на тот свет, в мир иной, причем главным образом и в первую очередь благородного арестанта рыцарского достоинства. В этом аспекте судьба простого и незнатного по происхождению оруженосца интересовала представителей многочисленного тюремного персонала значительно меньше. Ему не предлагали услуг цирюльника, с Санчо никто не снимал никаких мерок, для него ничего не изготавливали и не шили.


       Почти сразу после того, как последний из хлопотливых посетителей наконец покинул мрачное помещение камеры, в которой ожидали скорого конца своих земных дней двое обреченных на смерть арестантов, вдалеке опять раздались гулкие удары колокола и у обоих узников похолодело внутри при этих звуках.


       Большой Хен пробил три раза. Близилось время казни.


       Прошло еще несколько минут и в камеру вошли сразу несколько человек. Помимо уже осточертевших за последние часы тюремщиков, беспрестанно снующих туда-суда, тут были еще и трое гвардейцев во главе с капралом. Они должны были препроводить заключенных на эшафот.
       -     Пора вам, соколики, пришел ваш час, - бодро сообщил уже знакомый обитателям застенка тюремщик по имени Стэн, обращаясь, почему-то к Аспану. – Собирайтесь.


       Долго собираться, собственно, ни Санчо ни Нуоду не требовалось. Они понуро встали со своих мест и, послушно сложив руки перед собой, позволили помощникам надзирателя одеть руки в кандалы, после чего направились следом за гвардейским капралом по тюремному коридору. Трое остальных гвардейцев неотступно следовали по обеим сторонам и позади смертников, гулко чеканя шаг своими сапогами, видимо по привычке.


       Когда они вышли на залитую вечерним солнцем площадь и подошли к помосту, вокруг уже собралась довольно приличная толпа зевак. Чуть в стороне от  плахи на деревянном подиуме стоял королевский глашатай, держа в руках пергаментный свиток. Всё было готово и напоминало скорее театральное представление, нежели ритуал умерщвления заключенных.


       Первым проводили на возвышение оруженосца. Его деловито подвели к виселице, вежливо пригласили к небольшому, заботливо изготовленному по такому случаю пахнущему свежеструганной древесиной табурету, и когда оруженосец повиновался, пришла очередь рыцаря. Его также пригласили на помост, подвели к плахе и повернули лицом к королевскому глашатаю. После этого все вокруг – и палач со своими подмастерьями, одетые в кожаные фартуки, словно мясники и колпаки с масками и нарядные, как оловянные солдатики из коробки, гвардейцы и многочисленные обыватели, пришедшие на лобное место поглазеть на бесплатное представление – все присутствующие замерли, в ожидании начала экзекуции.


       Глашатай сделал многозначительную театральную паузу, позволив собравшимся проникнуться атмосферой торжественного момента, после чего негромко прокашлялся и, картинно раскрыв перед собой на вытянутых руках пергаментный свиток, обратился к толпе:
       -     Именным королевским указом Хеннера III, сегодня, в лето одна тысяча сто пятьдесят второе, Эры дракона, июля семнадцатого дня, в четверг осуждены к смертной казни сэр Туохик из Ченамаала, рыцарь Краеугольного стола короля Арктура через усекновение головы и его оруженосец, Санчо Аспан через повешение за...


       Далее напыщенный королевский  чиновник стал перечислять необозримое количество разнообразных преступлений двух вышеуказанных лиц перед народами Великоборлеании в общем и королем Хеннером III в частности. Некоторые из обвинений (например, в осквернении неких борлеанских святынь, о которых странствующий рыцарь не имел совершенно никакого представления) привели в изумление давно уже привыкшего к местному юридическому беспределу и отрешенно махнувшего на все рукой сэра Туохика.


       Когда же, казалось, даже слегка уставший от чтения указа глашатай, произнес заветные слова «привести  приговор в исполнение немедленно», Санчо на голову накинули мешок и, аккуратно взгромоздив его на табурет, стали прилаживать к шее веревку, регулируя петлю, а рыцаря поставили на колени и главный палач стал примериваться, как бы удобнее «привести приговор в  исполнение немедленно», в этот самый момент над площадью мелькнула тень.


       Поначалу никто не обратил на эту тень внимания – все были поглощены происходившим на помосте действом, достигшим своего апогея. Но когда тень мелькнула снова, несколько человек из собравшихся зевак подняли головы, глядя вверх и сейчас же в ужасе заорали во все глотки, указывая пальцами вверх:
       -     А-а-а!!! Чудовище! Спасайся, кто может!


       Мгновенно на площади началась паника, какой-то священник-ангеликанец стал громко проповедовать, делая руками ритуальные пассы, словно бы благословляя мечущихся по площади граждан:
       -     Это нам за грехи наши, покаемся же, братия мои!


       Но его уже никто не слушал, окружающие со всех ног без оглядки стремились покинуть площадь, потому что на помост приземлился громадный, переливающийся в лучах вечернего солнца всеми цветами радуги дракон. Помощники главного экзекутора тут же испарились, будто их и вовсе не было, оставив перепуганного криками оруженосца на табурете с мешком на голове.
       -     Руби! Руби ему голову! – отчаянно крикнул королевский глашатай, видимо ответственный за исполнение указа. Намеревавшийся сначала все же выполнить этот приказ палач в прорези на маске огляделся вокруг и застыл с занесенным над головой топором, не смея шевельнуться.


       На него, прямо в лицо, смотрел болт, заряженный во взведенный в боевое положение арбалет. Оружие сноровисто держала, прищурив левый глаз, прицеливаясь, очаровательная брюнетка, одетая в непристойно короткое платье намного выше колен, обтягивающие льняные штаны и кожаные башмачки на непривычно высоком каблуке. Такой обуви в борлеании палач никогда не встречал. Девушка сделала знак рукой, и палач медленно опустив топор, послушно отошел в сторону, не обращая больше внимания на истеричные крики побагровевшего от натуги глашатая.


       Тем временем, еще одна драконья наездница, прекрасная блондинка одетая в льняную рубаху с обрезанными почти под корень рукавами и легкую потертую кожаную жилетку, помогала освободиться от висельной веревки второму осужденному.. Её широкие домотканые зеленые шерстяные штаны были заправлены в короткие, ниже колена сафьяновые красные сапожки с загнутыми носками.


       Третий спустившийся верхом на драконе с небес человек был мужчиной средних лет. Он, взявшись рукой за плечо сэра Туохика, обратил на себя его внимание. После чего тот порывисто поднялся на ноги и неуклюже попытался окованными руками, словно обручем, обнять своего спасителя. При этом во весь голос не переставая голосить:
       -     Я знал! Я надеялся! Сэр Виктор, я так рад видеть тебя!


       Человек, которого осужденный на смерть узник назвал сэром Виктором, вместо ответа загадочно улыбнулся и кивнул головой, приглашая странствующего рыцаря посмотреть себе за спину. Тот повернулся, изумленно вскинул брови и через мгновение упал на одно колено, склонив голову. Потом поднялся и громко, перекрикивая все панические возгласы толпы, произнес:
       -     Я безумно счастлив видеть вас живой и невредимой, прекрасная леди Беатрис, хвала Поталиону!


       Тем временем, видя, что второй смертник так же подошел к остальным в сопровождении прекрасной блондинки, мужчина, названный сэром Виктором, без лишних слов кивнул на жуткого ящера у себя за спиной и крикнул:
       -     Живо взбирайтесь на дракона, пока на нас не объявила охоту вся борлеанская армия! Помните Башню Смерти? Нельзя терять ни минуты, ходу!
       -     А он нас всех выдержит? – неуверенно поинтересовался Санчо, со страхом глядя на сверкающего в лучах вечернего солнца монстра.
       -     А я откуда знаю? – вместо ответа пожал плечами сэр Виктор. – Сейчас мы это и выясним. Выбора все равно нет. Или желаешь остаться погостить в Великоборлеании?


       Не говоря больше ни слова, оруженосец, а следом за ним и все остальные, направились к огромному и страшному чудовищу, грациозно восседающему на дощатом помосте эшафота.