ТЫЛОВЫЕ ФАНТАЗИИ
1. НОВАЯ СЛУЖБА И «ЛАСКОВЫЙ ШЕФ»
Служба в Топливном отделе Тыла Флота, располагавшегося в поселке Роста, для Николая Шаткова началась с представления его начальнику Топливного отдела, оставившего у Шаткова наилучшее впечатление, и который тут же направил Николая к его новому непосредственному начальнику подполковнику Ивану Петровичу Иванову, заведовавшим Отелом хранения и расхода топлива. Иван Петрович, высокий, сухопарый, сутулый мужчина лет шестидесяти-шестидесяти пяти, с выражением лица, обостренного классовым сознанием рабочего, с пышными бровями, со все еще буйными, чуть седеющими кудрями и резкими морщинами, делавшими его много старше, принял молодого лейтенанта с явно выраженной осторожностью. «Каким бы он там ни был плохим механиком, - рассуждал Иван Петрович, - но он все же чему-то научился там, в своем высшем училище, и, наверняка, чего-то смыслит в технике, даже в такой сложной, как корабельная. А у нас тут и всего-то техники: один агрегат с дизелем для перекачки мазута, да еще агрегат с электродвигателем - для перекачки солярки».
Сам Иван Петрович когда-то закончил Механический техникум и успел прочно забыть многое из того, чему его там учили. Вот теперь и думалось Ивану Петровичу, а не является ли включение в Отдел этого молоденького лейтенанта подкопом под его многолетние сидение на столь спокойной и нисколько не обременительной работе?
Поэтому Иванов принял новичка внешне весьма дружелюбно, но глаза его были страдательно печальны. Расспросив Шаткова, почему и как он оказался в Топливном отделе, и какие задачи ставит он себе на перспективу, Иван Петрович поинтересовался и как обстоят дела с жильем у молодого лейтенанта. Оказалось, что пока Шатков устроился в коридоре Топливного отдела, где у стеночки стоит чемодан со всем его наличным имуществом, и Иван Петрович тотчас же принял живейшее участие в судьбе подчиненного, разрешив ему сегодня не выходить на службу, а посвятить день розыску какого-нибудь жилья, поскольку в распоряжение Топливного отдела, кроме нескольких кабинетов и коридора, «других жилых помещений» нет.
- Если ничего не найдете, идите прямо в офицерское общежитие, - посоветовал Иван Петрович. - Там немного поживёте, пока мы тут чего-нибудь не подберем, - заключил он.
2. НОЧЛЕЖКА ДЛЯ БЕЗДОМНЫХ ОФИЦЕРОВ
Ободренный таким заботливым к себе отношением со стороны подполковника, Шатков, откозыряв новому начальнику, бросился, искать себе место квартиранта, но не тут-то было. Хоть время было уже осеннее, но погода стояла вполне терпимая, поэтому Николаю за день удалось обойти с десяток адресов — и везде отказ. К вечеру он уже занервничал — надо же было найти хоть что-то для ночлега. И таким единственным гарантированным местом ему, естественно, представилось офицерское общежитие, которое располагалось где-то на окраине Мурманска. Ухватив свой огромный чемодан, Шатков с трудом дотащил его до автобусной остановки, откуда автобусы отправлялись из Росты в Мурманск, и, отстояв в ожидание автобуса примерно час, едва сумел впихнуть на площадку автобуса сначала свой чемодан, а потом втиснулся и сам.
Выгрузившись в центре Мурманска, Шатков наивно полагал, что найти офицерское общежитие не составит никакого труда. Но все оказалось куда сложнее. Первый же офицер, у которого он спросил про офицерское общежитие, задал ему встречный вопрос: «А что? Разве такое есть?» - чем поверг Шаткова в полное уныние: «А что, если такого нет, то где же он будет ночевать?» Потом другие офицеры успокоили его утверждением, что общежитие есть, они это знают точно, но вот конкретного адреса сообщить не могут. Спас положение проходивший мимо редкий гражданский человек, который не только назвал адрес этого незначительного учреждения, но даже описал, как до него добраться. Наконец, изнеможенный своей убийственной ношей, Шатков добрался до приемного пункта этого самого общежития. В окошечке кабины, где принимались документы прибывающих в поисках ночлега офицеров, сидел капитан, и равнодушно брал документы для регистрации. Взял он документы и Шаткова, зарегистрировал и, сунув ему какую-то бумажку, бесстрастно сказал: «Проходите». Шатков поднял чемодан и сунулся в ближайшую дверь. В комнате стояли две кровати, на одной из которой сидел полный лысоватый мужчина в очках, в теплой нижней рубашке и шароварах. Подложив себе под спину подушку, он держал в руках газету. Увидев Шаткова, мужчина опустил голову и, оглядев вошедшего поверх очков, с удивлением спросил:
- А вы, собственно, к кому, молодой человек?
- Да я … вот у меня бумажка … я хотел бы расположиться на ночлег.
- О! Дорогой мой, вам это не здесь. Здесь только для высшего комсостава. А вам надо пройти в конец коридора, в общий зал.
- Простите, - смутившись сказал Шатков, - мне ничего не объяснили, спасибо, - и, прикрыв дверь, потащил чемодан в конец коридора. «Свою» дверь Шатков узнал по страшному шуму, доносившемуся из-за нее. Приоткрыв дверь, Шатков заглянул вовнутрь и, похолодев, замер на месте: огромное помещение было сплошь заставлено кроватями, между которыми оставались узенькие проходы, по которым с его громадным чемоданом можно было бы пройти только держа его на плечах. Тумбочки (одна на двоих) были только у тех счастливцев, которые лежали на кроватях, приставленных спинками к стене. В центре, возле кроватей, сомкнутых в два ряда, тумбочек не было вовсе. Туалетные принадлежности лежали прямо на одеялах разбросанные кое-как. По центру, на сдвинутых кроватях, образовались две группы: одна играющих в карты, другая - в «козла». Зажатые между соседними подушками стояли бутылки с водкой. При этом все игроки безбожно курили. Из портативного магнитофона, чуда тогдашнего времени, неслись приблатненные песни типа «Школы Соломона Шкляра» и «Мурки».
-Эй! Кто там?! - закричал один из ожидающих очереди «на вылет», - Заходи, гостем будешь! Еще одна свободная койка есть! Не стесняйся. Отличное место. У самого входа: раз и «в дамки»! Ха-ха! И воздух свежий из гальюна. Давай располагайся. О-о! Чемодан! Нет, только не на проходе. Этого «мамонта» под кровать, под кровать!
Все, кто не играл в карты и «козла» повернули головы в сторону Шаткова. Увидев его чемоданище, по рядам сидящих и лежащих на кроватях пронесся смешок:
- Смотрите! Всего-то лейтенант, а сколько добра накопил! Ты что? Здесь жить собрался?
- Хватит смеяться над человеком, - сказал чей-то хрипловатый внушительный голос. Заходи, лейтенант, все равно деваться некуда. Поздно уже. Ничего лучшего не найдешь.
Шатков взглянул в сторону говорившего и увидел сквозь синеватую папиросную дымку на первой от противоположной стены кровати сидящего, прислонившись к спинке, широкоплечего человека, держащего в руках то ли книгу, то ли блокнот.
- Так, - сказал широкоплечий, видимо, старший по «вертепу» - говори кто, откуда и надолго ли к нам?
Шатков назвал себя, место, где ему выпало служить, и сразу же заявил, что съедет завтра же.
- Ох, браток, не зарекайся. Это тебе не Одесса. Тут не то что комнаты, угла не сразу найдешь.
Шатков ничего не ответил, а засунул чемодан под кровать, снял шинель и стал думать куда ее пристроить. Куцая вешалка и гвозди, набитые на двери были увешаны до отказа. Шатков бросил шинель на кровать и вышел из «зала ожидания». В полутемном коридоре он нашел дверь в умывальню. На одной из раковин обнаружил обмылок, вымыл руки, ополоснул лицо и рот и вернулся в «зал». Снял было со спинки полотенце, но оно показалось ему грязным, и он утерся более свежей на вид простынею. Окончив на этом свой туалет, Николай снял ботики, сунул их под кровать, не раздеваясь, лег прямо на одеяло и укрылся шинелью. Как ни странно, но в общем гуле многих голосов и музыки он быстро заснул и утром проснулся одним из первых. Почти вся офицерская братия, то ли засидевшаяся за рассказами анекдотов и «о бабах», то ли нагрузившаяся в знак победы или поражения в картах и в «козла», спала мертвецким сном. Николай оделся, осторожно вытащил свой дорожный «вагон» из под кровати и пошел на выход, но тут его остановил офицер, сидящий в регистрационной будке.
- Минуточку! - обратился он к Шаткову. - Где ваш листок?
Николай полез в карман кителя, вытащил бумажку, которую он чуть было не выбросил в туалете, и подал в окошко.
- Пройдите к сестре хозяйке, она примет у вас белье. И здесь вот сделает отметку, что вы не брали чайника, стаканов, ложек, мыла, ну там еще чего.
- А где ее искать?
- Не знаю. На втором этаже где-то. Может, еще и спит. В четвертый номер постучите. Обычно она там. Чемоданчик можете здесь оставить.
Николай вбежал на второй этаж постучал в дверь с номером четыре и оттуда со словами «и какой леший встает в такую рань» вышла здоровенная баба. Оглядев мелкого по сравнению с ней лейтенантешку, она взяла у него бумажку и, строго посмотрев в глаза, спросила: «Ничего не спер?»
Николай покраснел, не зная, как ответить на такую грубость, но сестра-хозяйка опередила его. - «Ладно, вижу, такие не берут».
Потом проставила прочерки по всем позициям в бумажке, расписалась и отдала ее Николаю.
- Ну, иди, петух ранний. А я хоть досплю малость. - и захлопнула дверь.
Предъявив заполненный регистрационный лист, Николай получил разрешение на выход и потащился с чемоданом до автобусной остановки. Утром он пришел на службу первым, когда еще не были открыты кабинеты, и вахтенный солдат не впустил его в Отдел, поскольку пропуск Иван Петрович ему еще не выписал. Шаткову ничего не оставалось, как сесть на чемодан у входа в Тыл Флота.
Первым пришел подполковник Кучинский, который уже видел Шаткова во время его представления начальнику Топливного отдела.
- Что это вы здесь делаете? - с удивлением спросил Кучинский. - Устроились, прямо как на вокзале!
- Простите, но Иван Петрович не предупредил меня, что до открытия отделов, в Тыл пропускают только по пропускам.
- Ах, этот Иван Петрович! С его памятью на пенсию пора. Он первым делом должен был вам пропуск выписать. Ну, пойдемте. Я вас проведу. А это что у вас за чемоданище?
- Здесь все мое имущество, вся моя «личная собственность».
- Пропустите, - сказал Кучинский солдату, стоявшему на вахте, предъявляя ему свой пропуск, - это со мной.
- И что вы собираетесь делать дальше? - спросил Кучинский, когда они с Шатковым подошли к его отделу? - Так и будете таскать с собой весь ваш скарб? Надо срочно решить вопрос с жильем. Попросите начальника Топливного отдела, он должен помочь. А пока посидите у меня. Подождите Ивана Петровича.
Кучинский открыл двери и Шатков втащил в его кабинет свой «полувагон».
Вскоре пришел и Иван Петрович. Шатков, сидя в кабинете, слышал, как Кучинский в коридоре отчитывает его «шефа» за безобразное отношение к подчиненным. Иван Петрович как-то слабо и невнятно оправдывался, и наконец спросил:
- Так вы что? Знаете где он?
- Был на улице. А сейчас у меня в кабинете. Забирайте его к себе.
Иван Петрович зашел в кабинет Кучинского и с удивлением уставился на Шаткова.
- И опять вы со своим имуществом притащились в Топливный отдел. Я же вам дал время найти жилплощадь.
- Только вы, Иван Петрович, не сказали, что Мурманск — это не Одесса, и что здесь жилплощадь ищут не часами, а сутками и месяцами. А я, по простоте душевной, по вашей подсказке приперся в офицерское общежитие. Вы там никогда не ночевали?
- Нет, не приходилось.
- Вам повезло, Иван Петрович. Но, на всякий случай, докладываю вам: там можно делать все что угодно, но только не жить.
Шатков говорил это на грани дерзости, не боясь наказаний, так как, во-первых, служить ему расхотелось после подлости, которую он встретил среди корабельной братии, а во-вторых, начальник все же должен знать, куда посылает своих подчиненных.
Большая, напоминающая лошадиную, голова Ивана Петровича, ошарашенная таким напором начинающего службу лейтенанта, выражала явную растерянность. Он чувствовал себя неловко: заставить парня таскаться по всему Мурманску со всем своим имуществом... - это было, конечно, опрометчиво. Что же касается наказания, то тут Шаткову было совершенно нечего бояться— Иван Петрович лично еще не наказал ни одного из своих подчиненных. В крайнем случае это делал за него начальник Топливного отдела.
- Хорошо, - собрался, наконец, с мыслями «шеф», - я доложу Борису Семеновичу. Он что-нибудь придумает.
Николай задвинул свой чемодан в угол за дверью, чтобы он не так бросался в глаза, сел на стул с мягким сиденьем и задремал. А в это время Иван Петрович в кабинете начальника Топливного отдела Бориса Семеновича Эльмана обсуждал вопрос, что делать с бездомным лейтенантом. После недолгих разговоров лишь подтвердился известный факт: найти комнату для проживания не то что за день, но даже за неделю - задача трудно выполнимая.
Ладно, Иван Петрович, идите, - сказал Эльман, - я попробую временно решить вопрос.
3. ЛУЧШИЕ ЛЮДИ НА КОЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ - ГРУЗИНЫ
Как только Иванов вышел, Эльман позвонил в кабинет начальника по технической эксплуатации оборудования ТО (топливного отдела) подполковнику Джанишвили Михаилу Георгиевичу.
- Михаил Георгиевич, зайдите на минутку.
Михаил Георгиевич, милейший человек, обладал единственным недостатком: он мало что смыслил в техническом оборудовании, но во всех остальных отношениях был безупречным офицером. Зная, за собой этот «грешок», он с некоторым страхом шел в кабинет к Эльману, боясь, что ему опять укажут на какое-нибудь упущение.
Но Эльман встретил Джанишвили по-дружески.
- Михаил Георгиевич, ты вроде сейчас «холостякуешь», насколько я знаю.
- Да, жина прэйедэт только лэтом. - Михаил Георгиевич говорил с грузинским акцентом и очень этим гордился, потому что так говорил сам Сталин.
- Так вот, Михаил Георгиевич, не в службу а в дружбу. Приюти у себя на несколько дней лейтенанта Шаткова.
От такого предложения Джанишвили даже покраснел:
- Знаэтэ, Борис Сэсмьёнович, но как-то нэприлычно, чтоб вмэстэ жили старший офицер и лэйтэнант. И потом я очен щепетилэн в смыслы гэгэена.
- Мне кажется, что Шатков воспитанный молодой человек. И потом речь, идет всего лишь о трех днях. Ну, сами посудите, куда мы его денем? Не на улице же ему ночевать?
- А вдруг он... - попытался возразить Джанишвили.
- Выгоним к чертовой матери. Даю слово!
- Хорошё. На тры дыня. И толка под ващи гарантыи.
- В общем, договорились. Я сейчас же даю команду Иванову, пусть он приведет Шаткова к вам в кабинет.
Иван Петрович вошел в кабинет Джанишвили, а за ним со своим огромным чемоданом пролез и Шатков.
- Вот, - сказал Иванов, показывая пальцем на Николая, - привел, - и отошел в сторону.
Шатков и Джанишвили внимательно поглядели друг на друга.
Михаил Георгиевич был человеком невысокого роста, полноватый, с густой шевелюрой седеющих волос, с пышными седыми усами, крупной головой, немного втянутой в плечи и округлым лицом, каким обычно обладают мягкие человеческие натуры. Судя по выражению лица Михаил Георгиевича, Шатков ему не то чтобы понравился, но явно произвел лучшее впечатление, чем он ожидал.
- Ви знаэтэ, зачэм, вас прислалы ка мнэ?
- Нет еще. Мне Иван Петрович ничего не говорил.
- Хорошё. Иван Петровыч, ты ыды, мы тут пагаварым. - Когда подполковник Иванов вышел, Джанишивили продолжил разговор. - Так вот, молодой человэк, вы будэтэ жыт у мэна. Тры дына. Понымаю вапрос очэн нэпрятный, но нэ могу нэ спорсыт, вы нэ храпитэ во снэ?
- Насколько я могу судить по собственным ощущениям, то нет.
- Это главный. Комната одына. Я очен боюсь этот нэдостатка. Тода послэ обьеда я провожу вас к сэбэ.
До обеда Шатков сидел в кабинете вместе с Иван Петровичем, который всеми доступными ему способами пытался объяснить, насколько сложна и объёмна работа по эксплуатации топливных складов, находящихся в подчинении его отдела. Из четырехчасового разговора Шатков понял лишь, что имеется несколько топливных складов, то есть закопанных глубоко в землю емкостей с различными сортами топлива. Склады обслуживаются либо матросскими, либо солдатскими командами, смотря для кого склады предназначены. Имеется небольшая передвижная техника, но, в основном, перекачка топлива ведется стационарными насосами, установленными прямо на складах. Потом Иван Петрович говорил, как часто и щепетильно надо все проверять, что надо помнить наизусть, где и сколько в каждом складе помещается топлива. Вынул какие-то схемы, по виду сделанные пионерами в кружке технического творчества. Места расположения складов были обведены корявыми овалами, а надписи под ними сделаны таким почерком, что никакая в мире разведка не смогла бы его расшифровать. Таким образом секретность обозначаемых объектов
была полностью обеспечена.
На обед они пошли в столовую Тыла флота — хорошее просторное помещение, где могли разместиться сразу почти все сотрудники отделов. Меню было довольно-таки разнообразным, при этом готовили, надо сказать, в отличие от обычных столовых того времени, вполне прилично.
После обеда во внутреннем дворике Тыла Флота молодые сотрудники и офицеры резались «на вылет» в волейбол, во что сейчас же включился и Шатков. Но его в самый разгар игры вызвал к себе Михаил Георгиевич.
- Ви лэгкомысленный чиловэк, - сразу огорошил Шаткова Джанишвили, - ви ешо нэ знаэтэ, гдэ ви будэтэ спат, а всэ ишо играэтэ в волэйбол. Заберайтэ вашь сюндук и идиём ко мнэ.
Однокомнатная квартира Джанишвили начиналась с полутемного коридорчика, с проходом мимо кухни в просторную светлую комнату с двумя большими окнами, выходящими на юг.
В комнате слева вдоль стены, ближе к окну, развалилась широченная тахта, а справа от входа стояла скромная кровать, застеленная по-солдатски, с подушкой, стоящей на одном из смятых углов.
После того, как они сняли шинели и вошли в комнату, Михаил Георгиевич развел руки, как бы приглашая гостя, во свои владения и сказал:
- Вот ието и всэ, чэм ми располгаэм. Вот ваша кроват. Я думаю, чтё, вам будэт здэсь удобна.
- О чем и говорить, Михаил Георгиевич, уж куда лучше.
На службу они в этот день уже не пошли, а стали обустраивать жизнь молодого квартиранта. Тут надо было решить десятки всяких мелочей. И где поставить мыльницу, и зубную щетку, и где повесить полотенце, и чем вытирать ноги, и куда складывать одежду перед сном, и достаточно ли одного одеяла при довольно слабом отоплении, ну и дальше в том же духе. Все благополучно разрешилось, и Шатков выбежал в магазин, чтобы купить вина и закуску по случаю новоселья. Михаил Георгиевич оказался вполне компанейским человеком, и не только не стал препятствовать празднованию, но и сам включился в его подготовку. Его руками были изготовлены четыре прекрасные отбивные котлеты. За столом, когда уже немного выпили, пошли разговоры «за жизнь», при этом больше говорил Михаил Георгиевич, и говорил, в основном, о Грузии. По его словам выходило, что лучшей страны на свете нет и быть не может.
- Ах, какой у нас вэноград! - восклицал Михаил Георгиевич. - Кокой выно! Какой морэ! Ты пиль настояший «саперави»? А «киндзмараули» любил сам товариш Сталин!
Шаткову только изредка удавалось вставить несколько слов в горячую речь хозяина квартиры, давно, видимо, не встречавшего такого покорного и внимательного слушателя.
Оказалось, что спать, хоть и на новом месте, но очень удобно, так что утром Николай встал бодрым и выспавшимся. Хозяин еще спал. Николай на лестничной площадке сделал зарядку. Поиграл гантелями, которые, как он внимательно ни следил за своим чемоданом, все же ухитрились подложить в дорогу «любимому командиру» его морячки. Помылся, быстренько сделал омлет с ветчиной и пошел будить Михаила Георгиевича. Проснувшись, он сел на край тахты и стал почесывать седые волосы на груди.
Николай ошарашил его неожиданным предложением:
- А как насчет зарядки, Михаил Георгиевич?
- Какой зарадка? - спросил Михаил Гергиевич, удивленно вскинув брови.
- Ну, как же, слышали, что Комфлота сказал: «Офицер должен быть подтянут и физически подготовлен, чтобы служить примером для подчиненных».
Михаил Георгиевич сложил губы уточкой, так он всегда делал, когда хотел себя пожалеть:
- Что ви! Я старый чолёвэк. Какой зарядка!
- Какой же старый, - возразил Николай, - вам только пятьдесят, ну, может быть, чуть больше, а грузины живут до ста двадцати. Вы еще и половины не прожили, а уже записались в старики. Тем более у нас в Топливном отделе с завтрашнего дня введен обязательный волейбол. Ну, как вы будете выглядеть на волейбольной площадке? Вы, как я вижу, раньше занимались спортом?
- О, я биль борэц. Кляссика! У мэна пэрвий разрад.
- Так о чем мы говорим, Михаил Георгиевич! Вы ж, наверное, еще и все разминочные упражнения помните. Так что давайте, давайте... Форточку откроем и начали.
- Нэт, сэгодня нэ будэм. Завтрык нада готовит. Нэ успет.
- Успеем, Михаил Гергиевич, завтрак уже готов.
- Как это гатов? А кто гатовыл?
- Я готовил. Омлет с ветчиной, батон с маслом и сыром. Сдобной выпечки в магазине не было. Ну, начнем?
- Нэт, ну, зачэм мнэ все это?
- А обязательный волейбол? Да вы без подготовки только смешить будете всех.
- Ну, хорошё. С чего начинат?
- Во-первых, встали. Потом, как всегда, - вдох-выдох. Руки повыше, пальцы вытянуты. Вот так!...
... Позавтракав они шли на службу уже как друзья.
Затем «зарядные дни» покатились один за другим.
Иногда Николай сам с удивлением думал, как это ему так просто удалось уговорить Джанишвили начать делать зарядку? Секрет своего успеха Николай понял много позже, когда познакомился с его женой и дочерью. Оказалось, довольно строгий офицер на службе, в домашней обстановке он всецело подчинялся своим двум любимым женщинам. Вот эта привычка Михаила Георгиевича к домашнему подчинению так удачно и помогла Шаткову.
Все ближе и ближе подступала зима. Сама по себе зима здесь, на Севере, была не так уж и страшна, а вот мрак, окутывавший землю, был для человека средних широт непривычным и томительным. Шатков просмотрел все документы по складам, запомнил нехитрые цифры складских объемов и ходил по отделам к друзьям по волейбольной команде, изнывая от безделья. Однажды он столкнулся в коридоре с Эльманом:
- Простите, товарищ полковник, что обращаюсь через голову своего начальства, но я хотел бы у вас спросить, а нет ли у нас в отделе какой-нибудь технической работы? А то ведь, если на складах и предвидится какая-нибудь работа, так это только летом.
- Ничего, ничего. Правильно, что спросили. Я давно уже хотел вас перевести на работу по контролю технической безопасности. Инструкции получите у майора Григорьева.
4. ИНСПЕКЦИЯ КАТЕГОРИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ
Работа инспектора по технике безопасности оказалась интересной и живой. Чуть ли не на третий день после вступление в свои новые полномочия, ему дали поручение проверить, как готовятся к приему топлива нефтеналивные, обтекаемой формы, контейнеры с конусообразной носовой частью, с крюком на вершине конуса, за который суда тянут их за собой, как дополнительный резерв топлива.
Шатков пришел на площадку, где на деревянных опорах стояли похожие на подводные лодки контейнеры. На них уже трудились рабочие, которые проверяли герметичность швов и готовились к газосварке. Шатков попросил показать ему документы о том, что все контейнеры, прошли через пропаривание, и что над швами не осталось налипи затвердевшего топлива. Потом он, как и следовало по инструкции залез выборочно в один из контейнеров и с помощью переноски просмотрел швы. В одном месте он заметил короткую тоненькую прослойку затвердевшего мазута. Николай тут же подозвал старшего по работам и показал ему мазутную прослойку. Мастер с презрительной ухмылкой, с какой поучают не в меру ретивых новичков, сказал:
- Это разве налипь? Да после пропаривания, будь она хоть в палец толщиной, уже никакого взрыва быть не может. Мы еще и не такое варили. А тут длина сантиметра три-четыре, а толщины и миллиметра не наберется.
Конечно, надо было настоять на том, чтобы пропаривание произвели снова, но наглая уверенность мастера сделала свое дело.
Чтобы не показаться въедливым бюрократом, Николай молча вылез из контейнера и побрел в отдел с каким-то ощущением недопустимой трусливой уступчивости перед наглостью мастера, сразу почувствовавшего в нем новичка.
Он еще не дошел до здания Тыла флота, как услышал отдаленный взрыв, и сразу же бросился назад на стапель для контейнеров. Взрыв произошел именно в том контейнере, который осматривал Шатков. К счастью, взрывной волной сварщика точно выбросило в открытый люк, зацепив край люка плечом при вылете, он повредил ключицу и получил удар по голове при падении. Но, в целом, его жизнь была вне опасности.
Шатков подошел к обескураженному мастеру, стоявшему над раненым рабочим и, не удержавшись, сказал, глядя прямо ему в глаза: «Ну, что, гад? Обманул новенького? А ведь человека чуть не угробили». - Мастер молча проглотил пилюлю, а Николай полез проверять все контейнеры, уже не доверяя документам.
Хорошо, что это случилось в самом начале его службы в должности инспектора. В дальнейшем строгое выполнение всех формальностей при проверке объекта спасало его от неприятных последствий.
Сначала Шатков поездил с проверками по небольшим объектам Топливного отдела вблизи Росты, а потом ему выпала дальняя командировка в тыловую солдатскую часть. Добирался до этой части Шатков , как ни странно, на попутных машинах, так как одна из двух легковых машин Тыла Флота была в ремонте, автобусы в том направлении не ходили, так что Николай, долго проторчав на дороге в ожидание попутки, приехал в часть уже довольно поздно и сразу же доложил командиру части в звании подполковника, о том, что прибыл с проверкой техники безопасности по хранению имущества и горюче-смазочных материалов и попросил командира части, чтобы ему приготовили место для ночлега. Подполковник слушал Шаткова рассеяно, роясь в каких-то бумагах, а проводил таким взглядом, каким смотрят на человека, случайно заглянувшего не в ту дверь. Шатков не придал значения невозмутимому равнодушию подполковника, и напрасно.
Выйдя из кабинета подполковника, Шатков решил бегло осмотреть хозяйство, которое ему завтра предстояло проверять. Нарушения техники безопасности попадались на каждом шагу. Когда он подошел к огромному помещению, где хранилось ГСМ, то оказалось, что ворота в него прикрыты, но не заперты. Шатков вошел вовнутрь и замер от ужаса: на земляном полу были видны свежие лужи солярки, пустые канистры из-под бензина были открыты. Тут же стояли баллоны с ацетиленом и кислородом. Неподалеку от них находились большие бутыли с маслом, затянутые в веревочные сетки. Но больше всего ужаснула электропроводка, прибитая гвоздями к деревянным стенам без изоляционных роликов.
Шатков снова пришел к командиру части. Полковник уже был в шинели и собирал небольшой чемодан.
- Вы уже уходите? - спросил Шатков.
- А что? Я у тебя должен спросить разрешение? - с ухмылочкой спросил подполковник.
- Да нет, но мне, кажется, что у вас еще много дел и здесь. Например, я хотел бы узнать, приготовлено ли мне место для ночлега?
- Мы тут посмотрели с замполитом и нашли свободную койку во второй казарме личного состава.
- А в гальюне у вас нет случайно свободного места для офицера?
- Мы не обязаны каждому лейтенанту выделять специальные палаты.
- Во-первых, должен довести до вашего сведения, что я состою на должности, соответствующей званию подполковника, ну, а промежуточные звания придут со временем. Но, вот, что вы обязаны исполнять непременно, так это соблюдать технику безопасности.
Шатков вынул из портфеля заранее заготовленный бланк-акт с печатью, где быстро написал: «Хранение ГСМ и электросеть находятся во взрывоопасном состоянии. Требую немедленно принять экстренные меры для предотвращения катастрофы. Старший инспектор Топливного отдела Тыла Флота Шатков. Дата. Число. Роспись. Ознакомлен». - Подпишите!
Подполковник прочитал. Особенно на него произвела эффектная печать Тыла Флота. Он долго стоял в раздумье: подписывать или не подписывать. Наконец взял со стола ручку и, долго примериваясь, подписал.
- И что делать?
- Немедленно вызвать всех электриков, чтобы всю проводку подвесить на ролики и изолировать в ней опасные места. Выделить шесть человек для переноски ацетиленовых и кислородных баллонов. Найти чистой ветоши и тщательно протереть кислородные баллоны. Они у вас рядом с маслом стоят — это же игра со смертью. Вы что, не знаете? Надо перенести их в сухое чистое помещение. А завтра начать полную замену электропроводки. Мне предоставить место в комнате для проверяющих и гостей.
Подполковник изучающим взглядом посмотрел на Шаткова, убедился в его решимости и тихо сказал: «Хорошо, пусть будет по вашему».
На следующий день Шаткова отвезли на газике командира части до Росты.
Акты проверок сдавались секретарю начальника Топливного отдела (в то время еще не разрешалось заменять офицеров, исполняющих обычную секретарскую работу, вольнонаемными женщинами) старенькому капитану Степану Трофимычу Горькину, готовому служить на этом месте до гробовой доски. Степан Трофимыч привык работать согласно характеру своего первого начальника Топливного отдела, который никогда никуда не спешил и любил, чтобы документы располагались в идеальном порядке. Понятие о порядке у Трофимыча сложилось в течение долгой службы свое, особенное. В первую очередь начальнику подавались документы от старших чинов, и в последнюю - от младших, документы от которых подкладывались в самый низ одной из стопок, стоявших на краях его большого стола: справа - входящие, слева — исходящие. Посредине стола располагалась огромная печатная машинка, с которой капитан довольно бодро справлялся, хотя его орфография и оставляла желать лучшего, но пока такое желание осуществить было невозможно, так как более квалифицированной «машинистки» среди офицеров не было.
Шатков старался сдавать «Акты», минуя Трофимыча, непосредственно Начальнику Топливного отдела, если тот был на месте, потому что его реакция была всегда быстрой и резкой. Эльману нравилось, что Шатков, хотя и молодой сотрудник отдела, но не заискивает перед начальниками складов, наделенными высокими званиями капитанов, майоров, подполковников, акты проверок у Шаткова были вполне объективны. Правда, Эльману иногда звонили начальники складов страшно недовольные Шатковым: «Чего опять написал там ваш «подводник»? - жаловались они, называя Шаткова «подводником» за то, что он учился в «Училище подводного плавания». - Ничего он в технике безопасности не понимает!» Эльман ездил несколько раз сам по складам, откуда приходили жалобы и убеждался, что ни слова наговора в актах Шаткова не было. Напротив, Шатков старался, чтобы всякая мелочь устранялась тут же без занесения в акт. Наконец, к манере работы Шаткова привыкли и жалобы прекратились. Однако визитов Шаткова побаивались.
И вот однажды в марте в солнечную погоду Шаткова направили с инспекцией к наиболее скандальному среди начальников складов майору Сережкину. Майор был высок ростом, худощав, темное от многолетнего северного загара и ветра лицо разрезали резки глубокие морщины, небольшие губы были плотно сжаты, а от всегда притянутого к шее подбородка он казался набычившимся и готовым в любой момент перейти в атаку на любое замечание в его адрес. Еще Сережкин отличался тем, что погоны он не вшивал в плечики мундира и шинели, как это было принято, а носил их по-старинке на петлицах и пуговицах, отчего они всегда были у него задраны краями вверх, будто хотели взлететь.
- Ну, держись, - сказал капитан Галядкин Шаткову, когда тот, прощаясь, выходил ил Отдела, чтобы отправиться на шлюпке, на противоположный берег Кольского залива, где и находилось хозяйство Сережкина, - он тебя без хорошего акта не выпустит.
Было начало июня. На Север, после непогоды, только что пришло лето. Солнце грело не так жарко, как на юге но было было удивительно тепло. Даже трудно было себе представить, что еще впереди еще ждет апрель со снегопадами и мороз вначале мая. Шлюпка с сильным подвесным мотором быстро пересекла залив, а на пирсе склада ее встретили два дежурных матроса, принявшие фал и прикрепившие шлюпку к пирсу. Шатков попросил матросов доложить командиру части о прибытии проверяющего. Матросы, как и положено сказали «есть» и ушли, а Шатков, не торопясь, стал подниматься вверх по крутому берегу в направлении административного корпуса, в надежде встретиться с кем-то из сопровождающих или с самим командиром части. Но оказалось, никто и не собирался его встречать. С одной стороны это было и неплохо. Шатков беспрепятственно заглядывал во все уголки обширного хозяйства Сережкина, помечая у себя в блокноте жуткую бесхозяйственность, естественно сопровождающуюся и нарушением техники безопасности. Если на других объектах хотя бы столовые, клубы, казармы, административные и жилые здания для офицерского состава и вольнонаемных были как-то приведены в порядок, то здесь все выглядело как « через шесть часов после войны». Шатков заглянул в аккумуляторную, где готовили электролит и заряжали аккумуляторы. Бутыли с кислотой стояли открытыми прямо на земляном полу, усыпанным крупнозернистым песком с многочисленными острыми камнями, что при неосторожном опускании тяжелой бутыли на пол вполне могло ее расколоть. А главное, здесь не было ни одного человека. Потом Штаков заглянул в какой-то не то недостроенный, не то развалившийся домик, где прямо в открытых ведрах и на полу валялся карбид. В местах, где на карбид попала пролитая кем-то вода, шипя выделялся ацетилен, наполняя помещение едким, непереносимым запахом. Здесь же стояли баллоны и установка для закачки в них ацетилена.
- Чего это у вас карбид на полу валяется? - спросил Шатков у матроса, накачивавшего ацетилен в баллон. - И вода разлита?
- Так он же, дом-то, еще недостроенный. А «варить» надо кажный день. Никаких штатных баллонов не хватает. Ну а вода — так ее ведь для установки носят. Ну, и разлили чуток.
- Да у вас тут такая концентрация ацетона, что одной искры хватит, чтобы вся ваша хибара взлетела на воздух.
- Не, - убежденно возразил матрос, - здесь никто не курит. Вон и знак повешенный: «Курить запрещено!». У нас с эти делом строго. Если кого с папиросой вблизя ацетиленной увидят — сразу «губа».
Стало ясно, что спорить с матросом нет смысла. Другой возможности возгорания, кроме спички, он себе не представляет. И Шатков пошел дальше.
Помещение с хранившимися кислородными баллонами находилось рядом с помещением, где грузовые машины заправлялись бензином и маслом, так как бензоколонка давно уже не работала.
В общем, перечень обнаруженных Штковым нарушений тянул, как минимум, на неполное соответствие занимаемой должности.
За время проверки мимо Шаткова прошло с десяток шатающиеся без дела матросов, с любопытством поглядывавших на него, как на человека явно им незнакомого, но, в общем-то неинтересного: «Подумаешь лейтенант.!» И только когда Шатков примостился на валуне, чтобы переписать в акт все, что набросал у себя в блокноте, к нему подошел небольшого роста лейтенант в засаленном кителе без фуражки.
- Ты што, с инспекцией к нам, што ли? - как-то раздраженно спросил он.
- Так вам же об этом еще вчера из отдела сообщили. Да и вашим матросам, что шлюпку принимали, я тоже приказал сообщить о прибытие проверяющего.
- Так ты сейчас чего делаешь? - заглядывая в лист разложенный на планшете, поинтересовался лейтенант.
- Акт пишу о состояние техники безопасности подразделении Топливного отдела №11, В\ч №.....
- А чего не в конторе? Обиделся что ли, что не встретили?- По мутным глазам лейтенанта было видно, что он с утра уже принял немного «на грудь для бодрости». - Пойдем к нам. У нас скоро обед. Ну, не Метрополь, ясень корень, но все путем. У Генриха Ивановича с этим делом полный нормалек.
- Ну, пошли, - согласился Шатков, - все равно мне акт у вашего начальника подписывать.
Шатков и сопровождающий лейтенант поднялись на почти самый верх сопки, где в густом окружении березок стояла столовая личного состава. Часть этого длинного помещения была перегорожена легкой стенкой и служила столовой для офицеров и вольнонаемных. На ступеньках перед входом в столовую Шаткова встретил сам Генрих Иванович в помятом кителе с погонами, как всегда готовыми улететь на Юг, и в спортивных тапочках.
- Ну, наконец-то! А мы все ждем и ждем. Уже и обед стынет!
Майор протянул руку Шаткову и крепко ее потряс. Это ж надо четыре часа по объекту бродить! Пришел бы, поговорили, как люди. А то один все бродишь, все что-то выискиваешь, высматриваешь - продолжал говорить майор пока они шли по длинной провонявшей отходами матросской столовой к заветному закутку людей «высшей касты». - У нас, у своих, так не делается.
Когда дверь помещение кормления «элиты» открылась, Шатков оторопел от того контраста, что представляла эта, со вкусом убранная комната, с грязной с обшарпанными пластиковыми половыми квадратами матросской столовой. На длинном столе элитстоловой стояли настоящие тарелки, а не алюминиевые миски, рядом с тарелками ярко блестели настоящие ножи и ложки, горочкой возвышались салфетки, посреди стояли две огромных фаянсовых салатницы и четыре бутылки водки.
По всему этому небольшому «ресторанчику» разносился аппетитный запах жареной курицы. За столом уже сидели все избранные представители отдельной «боевой части»: интендант, начальник котельной, бухгалтер, медсестра, главный механик, начальник авточасти, электрик и еще кто-то, кого Герман Иванович не представил.
Шатков постоял немного, посмотрел на приторно улыбающиеся лица и ему стало противно от мысли, что его, как, видимо, и десятки других проверяющих хотят просто купить за хороший обед с выпивкой. Он, неожиданно даже для себя самого, подошел к столу резко освободил место на краю стола от тарелок, ложек и стаканов и положил на него планшет с актом:
- Герман Иванович, прочтите, пожалуйста, «Акт» и подпишите, - произнес Шатков с некоторою дрожью в голосе, представляя, какая буря после этого может последовать. Герман Иванович взглянул в «Акт», и тут поднялось такое, что следовало бы написать в отдельном юмористическом рассказе, но Шаткову в тот момент было не до смеха. За несколько минут Шатков очень много узнал о себе: он и «салага», который не понимает, как надо жить; он и чужеродный элемент, который здесь долго не продержится, где все друг за друга горой стоят; что он не там родился и не из того места: что на него такое напишут в Тыл, что он в момент вылетит из Топливного отдела, ну и так далее.
Еще с детства у Шаткова выработалась такая черта характера, которая как бы возмещала его обычную русскую мягкотелость и нерешительность: уж если он понял, что именно так поступить необходимо, то уже никакая сила не могла его остановить.
- Герман Иванович, подпишите пожалуйста, - сказал Шатков прерывающимся от нервного возбуждения голосом.
- Никогда! - закричал майор. - Никогда я не подпишу эту «филькину грамоту»! И вообще, вали отсюда лейтенант, пока тебя под зад ногой не вытолкнули.
Шатков сунул планшет в портфель, резко повернулся и пошел к выходу. Уже на спуске к причалу, его догнал все тот же лейтенант в замасленном кителе, начальник местного автохозяйства:
- Слушай, лейтенант, - стал на бегу говорить посланник «ресторанной компании», - да брось ты это, в самом деле. Сто лет так жили. А ты что, приехал сюда все поменять? С тобой не договорились — другой приедет. С ним договорятся.
- Вот с ним пусть и договариваются, - жестко отрезал Шатков. Одним движением сдернув с крюка фал, он прыгнул в шлюпку. - До свиданья!
Матрос завел мотор и шлюпка понеслась к другой стороне пролива.
Добравшись до Топливного отдела, Шатков сразу же бросился к Эльману, но Трофимыч его остановил:
- Во-первых, сначала надо спросить разрешения у меня. Начальник может быть занят. Во-вторых, его сегодня не будет. Он в Мурманске... На совещании.
- Хорошо, - сказал Шатков, нервно вытаскивая планшет из портфеля, - вот «Акт» обследования «склада». Срочно передайте начальнику. Срочно, товарищ капитан!
- Нечего меня торопить, - огрызнулся Трофимыч, - срочней срочного не будет.
5. ИПЫТАНИЕ ДВАЖДЫ ИСПЫТАННОГО АГРЕГАТА
На следующее утро Николая вызвал к себе Иван Петрович:
- Вот что, Шатков, - глубокомысленно начал он, - ты у нас в отделе единственный настоящий механик. А то все химики, снабженцы... Из Москвы, из Института Топлива и Масел пришла бумага: «Срочно провести испытания бочкопромывочного агрегата. О результатах доложить». Бумага подписана заместителем Главкома. Чуешь? Вот так! Провести — и доложить! Так что, давай, двигай на склад подполковника Лантарева. Я ему позвоню. Он тебе обеспечит помощников — двух матросов. Документы и сама установка уже на месте, находится в помещение котельной.
- Так я что? Отстраняюсь от инспекционной работы?
- Нет, зачем? Просто ты временно переводишься на испытания агрегата. А нам пока хватит и двух инспекторов. Но место за тобой сохраняется.
Хозяйство Лантарева называлось, как и прочие хозяйства Топливного отдела, «складом» по той причине, что там действительно хранилось топливо, но при этом на складе находилось и большое подсобное хозяйство: котельные для подогрева мазута, грузовой транспорт, бензозаправка, огороды и даже свиноводство. Были там и своя электроподстанция, строительная бригада, возводящая дома для офицерских семей, матросские столовые, клубы и другие помещения. Так что, в общем-то, «склад» являлся нормальной боевой частью.
От Росты до лантаревского склада было километра три. По местным меркам погода стояла хорошая, и Шатков тут же решил отправиться на новое поле деятельности. Закрыв в своем столе текущие документы, он попросил Ивана Петровича проследить, чтобы его «Акт» по складу Сережкина был передан Эльману, как только тот появится в Отделе. Иван Петрович кивнул своей гривастой головой в знак согласия и даже произнес: «Не беспокойся, все сделаем», - чем совершенно успокоил Николая.
Склад Лантарева, не в пример Сережкину, выглядел даже уютным. Все здесь было как-то на месте. Даже лужица между двумя холмами, на одном из которых стояла котельная, а на другом, более обширном, располагались административные и жилые постройки, не мешала хорошо укатанным дорожкам и представлялась неким маленьким озерцом с прозрачной водой.
Начальник котельной мичман-сверхсрочник Плоткин передал Шаткову и установку по промывке бочек от топлива, и все полагающиеся к ней детали и описания. Главными деталями были насаживаемые на концы труб эжекторы, с помощью которых вода либо выкачивалась из бочек, либо вливалась в них под напором насоса. Сама установка представляла собой две трубы, вставленные одна в другую. С торца на трубы первым своим отверстием навинчивался тройник - металлическая головка с тремя отверстиями. Внешняя труба была испещрена множеством маленьких отверстий, через которые в бочки подавался пар высокой температуры прямо от шланга, идущего из котельной ко второму отверстию тройника, а затем во внешнюю трубу. После перекрытия пара поворотом заслонки на тройнике, наружная труба отключалась и открывалась внутренняя труба, в которую подавалась горячая вода для промывки стенок бочки. А в третье отверстие вставлялся диффузор, с включением которого происходила откачка воды из бочки.
Вопрос о промывке бочек на Севере стоял очень остро. Кто бывал на Севере в те годы, наверняка, обращал внимание на то, какие огромные пространства были буквально завалены бочками из под мазута. Возить грязные бочки для промывки «на материк» было слишком дорого. Переплавлять их на местных заводах - слишком опасно, так как оставшееся в них загустевшее топливо было чревато взрывом. Так что, привезенная установка давала надежду, хоть как-то решить эту непростую проблему. Шаткову приходилось видеть, как бочки пытались промывать кустарным способом в длинных полутемных сараях, посреди которых, в специальные промазанные глиной желоба, были проложены трубы с приваренными к ним вертикально отростками. На эти отростки вставлялись бочки вверх дном. По трубам подавались то водяной пар, то горячая вода, и вся грязная топливно-водяная жижа сливалась по желобам в закопанную в землю цистерну. В помещении промывки бочек стояла нестерпимая жара и оно вечно было окутано мазутными испарениями. Работали в этом аду женщины, приехавшие подзаработать на квартиру с учетом довольно большой зарплаты и северных надбавок.
Промывка бочек адским, допотопным способом, не шла ни в какое сравнение по чистоте и качестве промывки их предлагаемым устройством.
Разобраться в принципе работы установки для Шаткова не составило труда. Куда хуже обстояло дело со всеми побочными элементами, обеспечивающими ее работу. Иванов уверил, что для решения любых проблем для Шаткова будут созданы все условия.
После того, как Плоткин принес Николаю из кладовки упакованную в плотный картон сравнительно небольшую и легкую конструкцию, Николай, просмотрев описание и чертежи, сразу же понял, что не хватает самых дорогих деталей — эжекторов разной производительности. Оказалось, что они были присланы в отдельной коробке, которую «любознательные» матросы-котельщики раскурочили и с приятным для себя удивлением обнаружили в ней уйму всяких вентилей, краников и еще каких-то затейливых деталей. «Затейливые детали» они оставили в покое, как ненужные, а вот вентили, в которых, при огромной трубопроводной сети склада, ощущался вечный недостаток, они где-то с «большой пользой» использовали. Поэтому из двадцати присланных комплектов Шаткову вместе с Плоткиным удалось собрать только три. При этом не было никакой уверенности, что это лучший подбор деталей эжекторов.
- Чего же это вы такой комплект растащили? - с укором спросил Николай.
- Да.., - вздохнул Плоткин, сознавая свою промашку, - кто думал, что он кому-нибудь снова пригодится. - С этой штукой уже сколько раз пробовали работать, да потом махнули рукой.
Поскольку Шаткову махнуть рукой на «эту штуку» пока было еще не дозволено, то он определил площадку, где будут размещаться предназначенные для промывки бочки, куда поставить цистерну для сброса водно-мазутной эмульсии, где поставить мотопомпу для прокачки горячей воды через эжектор. В общем, провел «комплекс подготовительных работ», после чего ему стало ясно, что для начала испытаний потребуется, как минимум, два помощника. С объяснением обстановки перед началом испытаний он и пришел к Ивану Петровичу во второй половине дня.
- Разрешите доложить, Иван Петрович? - лихо обратился Шатков к полусонному после сытного обеда «шефу».
Иван Петрович с удивлением открыл глаза и с неудовольствием посмотрел на ретивого подчиненного. В его отделе никогда не принимали каких-либо «скороспелых» решений: «Ну, было задание какую-то там установку испытать (первый раз что ли?). Ну, месяц-два поизучаем. Если поймем в чем там дело, попытаемся с ней поработать. И в конце-концов, чтобы эти бездельники из КБ не прерывали своими «изобретениями» каждодневную тяжелую работу людей, занятых общефлотскими проблемами, отправим в вышестоящие органы такое убийственное заключение, что второй раз они со своей «разработкой» или «изобретением» уже к нам не сунутся. А тут вдруг настырный новичок за каких-то полдня... Нет, это надо же так легкомысленно..., сложнейший вопрос, - и уже с докладом через полдня...»
- Ну, докладывай, что там у тебя? - протерев глаза, сказал Иван Петрович, упершись локтями на на край стола и возложив голову на ладони рук, зафиксировав таким образом голову в строго вертикальном положении.
- Ну, в общем, я с установкой разобрался. Место, где будут проводиться испытания, определил. Для начала работ надо всего два помощника, простых матроса, и мотопомпа.
- И все? - Подполковник с удивлением приподнял свои шикарные брови. - И уже можно начинать?
- Да. С начальником котельной я уже договорился. Паром и горячей водой он меня обеспечит в любой момент. Да, чуть не забыл. Нужна еще цистерна для слива водно-мазутной эмульсии.
- И все?
- Теперь все.
- Ну, этим-то мы тебя обеспечим, будь спокоен. Обедал?
- Нет еще.
- Иди пообедай. Я Лантареву прикажу, чтоб немедленно все было готово к завтрашнему дню.
Как только Шатков покинул кабинет, Иван Петрович впал в послеобеденный сон.
Придя на следующий день на площадку перед котельной, Шатков не обнаружил там ни матросов, ни мотопомпы, ни цистерны. Воспользовавшись тем, что рабочий день еще не начался, он бросился к гаражу, где еще не все шофера получали разнарядки на день, и Шатков, от имени начальника «склада», приказал свободному от задания шоферу перевезти десять старых бочек к котельной. Что и было сделано за несколько минут.
Когда машина уехала, Шатков стал ждать обещанную мотопомпу, помощников и цистерну. Но вскоре понял, что ждать обещанного можно до «второго пришествия».
Он направился в контору и, оттеснив всех осаждающих «начальственную дверь», вломился в кабинет Лантарева.
- Товарищ подполковник, - с места в карьер начал Шатков, - есть приказ зам. Главкома обеспечить испытания новой установки по промывке бочек и есть устный приказ подполковника Иванова в содействии мне в проведении испытаний.
Хорошо, что Лантарев был человеком мирного характера и не любил козырять своим высоким званием, иначе он бы просто выставил Шаткова из кабинета.
- Товарищ лейтенант, давайте разберемся спокойно, - сдерживая желание осадить «молодого да раннего» лейтенанта, но в то же время жестко, начал Лантарев, - я вас вижу первый раз в жизни. Ни о каком приказе Главкома не слышал. И Иван Петрович мне ни о чем не звонил. Подождите минуточку, я сейчас свяжусь с начальником Топливного отдела. - Лантарев снял телефонную трубку и позвонил. - Здравствуйте, Борис Семенович! Вот тут у меня стоит лейтенант Шатков. Говорит, что вы приказали немедленно испытать новую установку по промывке бочек... Ничего не знаете? - удивленно спросил Лантарев... - А-а, вы отдали приказ подполковнику Иванову?.... Понятно.... Нет, Иванов мне еще не звонил... Есть, обеспечить всем необходимым! - Лантарев положил трубку. - Ну, так вот какая вырисовывается картина: приказ от зам Главкома действительно есть. Приказ о немедленном испытании бочкопромывочной установки отдан подполковнику Иванову. Начальник очень рад, что эту работу поручили вам и приказал мне содействовать по мере возможности. Сейчас дам распоряжение, чтобы вам привезли мотопомпу, цистерну и старые бочки для промывки.
- Простите, но бочки я уже привез «по вашему приказанию».
- Как это? Отдали приказ от моего имени? Вообще-то, за такие вещи по головке не гладят. Но раз привезли — это хорошо. Один воз с плеч. Мотопомпа тоже не проблема. А вот помощь двумя матросами на целый день...! Личного состава катастрофически не хватает. Но что-нибудь придумаем.
Уже часа через два Шатков смог запустить в работу установку. Сначала никак не хотел работать эжектор, надо было отрегулировать положение сопла и диффузора. Потом стала барахлить мотопомпа, работающая от карбюраторного двигателя. В карбюраторе то и дело исчезала искра, а специалист по карбюраторам одновременно занимался и ремонтом машин, и, конечно же, был нарасхват. Поэтому Николаю приходилось бегать по всей территории» склада», отыскивая старшину Бочкова, который копошился с очередной «омертвевшей техникой». Николаю повезло, что Бочков был характера мирного и отзывчивого. Он без малейшего проявления недовольства нервозности или тихой озлобленности, по нескольку раз в день приходил заводить капризный двигатель. Наконец, Николай не выдержал и сказал с раздраженной решимостью: «Все Бочков! Садимся, и ты меня учишь устройству карбюратора. Разберем все до последнего винта, чтоб я больше за тобой не бегал. А то ведь это не работа получается, а сплошная нервотрепка». Они сели и полдня разбирались с карбюратором: чистили, промывали, начищали токосъемные кулачки, продували топливоподающие отверстия, выставляли опережение зажигания. Всевидящие младшие командиры, обнаружив сидящих без дела матросов, тотчас же придумали им работу, и Шатков оставался без помощников. Он сам таскал бочки на сбитый им из бросовых досок стенд, сам вставлял агрегат в отверстия бочек, сам закручивал его огромным гаечным ключом с длинной ручкой, ибо малейшая неплотность приводила к срыву всей операции.
Наконец, точно определился порядок работы: подкат бочки к стенду, заправка устройства в отверстие бочки, открытие вентиля подачи пара, закрытие его, включение мотопомпы и промывка бочки горячей водой, откачка эмульсии эжектором, отключение мотопомпы, откат бочки — все! Что касается помощников, то Николай от них отказался. Здесь они ему были нужны только в определенные моменты: двигатель запустить, бочку подкатить, дать знак в котельную пустить пар или воду, ну и еще несколько небольших действий, которые дали бы представление о минимальном времени обработки одной бочки при полном комплекте обслуживающего персонала. Но так как в своих подразделениях таких матросов считали бездельниками, то желающих помогать Николаю не было. А удерживать их у себя только приказами Лантарева ему не хотелось.
Но вот Николаю показалось было, что он ухватил «быка за рога»: быстро промыл две бочки, даже опередив тот норматив, что предлагался в инструкции, а потом вдруг снова грязная вода из бочек перестала откачиваться. Чего только он не предпринимал, чего только ни придумывал - ничего не помогало. Николай сидел на бугре возле котельной на коротком чурбане, терзаемый досадой от того, что не может понять: «Почему то весь процесс идет без сучка и задоринки, то вдруг все останавливается без всяких видимых причин?». Особенно было тяжело от того, что его терзания хорошо обозревались всеми, кто ходил по главной дороге склада, проходившей, как назло, именно возле котельной. Он еще, вроде бы, никому зла не сделал, но многие из проходящих офицеров и вольнонаемных с ехидцей замечали: «Хитрая штука! «Подводник» разобраться не может, а у тут для простых баб хотят эту фиговину навязать. Не такие люди, как он, занимались, и то ничего не вышло».
Решение нашлось неожиданно. Перед чисткой трубок главного котла привезли огромный бак для слива питательной воды. Мичман сказал: «Пока вода горячая, можешь ею бочки ополаскивать. Мы на время котел остановим, трубки почистим, а пар подадим тебе от вспомогательного котелка».
Николай в который раз начал все сначала. И опять вначале все получалось хорошо, пока дело не доходило до откачки воды. Часа два Николай просидел на чурбане, вчитываясь в текст уже до оскомины знакомой инструкции, и хотел было уже разбирать эжектор, но все же напоследок еще раз решил выкачать воду из стоящей на стенде бочки. Только теперь шланг к эжектору шел не от котельной, а из бака с питательной водой, стоявшим на дворе — и пошли промываться бочки одна за другой. И тут Николая осенила мысль. Бросив все, он помчался в котельную к Плоткину:
- Мичман, термометр у тебя есть?
- Какой тебе надо?
- До ста! Или чуть больше.
- Конечно, есть.
- Давай скорей!
- Чего скорей ? У тебя вода что ль загорелась?
- Не, мичман, глупость, кажется, горит. Такая глупость горит! И прямо на ушах. А, вот, хороший «градусничек», давай! Я побежал.
Николай бросился к баку и опустил туда термометр. На термометре было 85,4 градуса.
Шатков поцеловал термометр и пошел назад в котельную.
- Эх, Плоткин, Плоткин, - начал Николай от самого входа в котельную, - такую «козу» мне подложил! - Николай подошел к Плоткину и положил ему руку на плечо, - Ты от всей души гнал мне горячую воду, почти под сто градусов, а надо было, брат, всего-то 85,4, максимум 85,6, потому что потом начинают появляться пузырьки пара и происходит срыв струи воды при всасывании ее эжектором. В баке-то вода поостыла до нужной температуры - и все пошло, как по маслу. Так что теперь-то все ясно, и промывка пойдет на «тики-так».
К обеду Николай промыл восемь бочек. Потом сложил весь агрегат в упаковку, поставил пломбы и отнес его в ту же кладовку котельной.
- Все, мичман, до свиданья! - сказал Николай, протягивая руку Плоткину, - Ухожу от вас «навсегда»! Шучу! «Жар птица» в кармане. И огромное спасибо! Ты, по-моему, один только не костил меня за бесполезную работу.
- Это ж надо — докумекал! - поразился Плоткин. - Только ты на людей не сердись. Тут этой установкой до тебя знаешь сколько народу занималось? И все зазря. Вот люди и смеялись, мол, уж какие майоры, подполковники с целым штатом матросов сидели на этом агрегате — и ничего. А вдруг нашелся какой-то лейтенантик и хочет себя всех умней выставить.
- Ты прав, Плоткин, на людей сердиться нельзя. Сделал свое дело хорошо - и радуйся. Вот я радостный и пошел! Обедать! Первый раз за две недели буду есть с аппетитом. Прощай, Плоткин!
Шатков, чтобы не потерять форму в бесконечных сидениях в кабинете, всякое движение превращал в спортивную тренировку. С площадки, ведущей на второй этаж Тыла Флота, он при плохом настроении запрыгивал на пятую ступеньку лестницы, а при хорошем - на шестую. Сегодня он достиг шестой, и в отличном настроении пришел в свой отдел:
- Разрешите доложить, товарищ подполковник? - обратился он к Ивану Петровичу, уже собиравшему бумаги со стола, чтобы отправиться на обед.
- Давай, только скорей! - Иван Петрович глянул на часы. - А то опять будем толкаться последними в очереди.
- Я быстро. С установкой покончено. С ней все ясно. Прошу завтра никуда не назначать. Буду писать заключение по испытаниям и отправлю его в НИИ Топлива и Масел.
- Правильно, - одобрительно сказал Иван Петрович, посчитавший, что Шатков бросил, наконец, заниматься этой чертовой установкой, на которую отдел затратил столько бесполезных сил и времени, а сам подполковник получил выговор от зам Главкома, - пошли обедать.
После обеда Николай написал отчет о проведенном испытании, заложил отчет в огромный конверт и отнес в отдел пересылки корреспонденции. Домой, то есть в квартиру Михаила Георгиевича, Николай пришел в радостном возбуждении и, с редкой для того времени, бутылкой рябины на коньяке.
Михаил Георгиевич сразу заметил, что его постоялец явно пребывает каком-то возбужденным состоянии духа:
- Колья, чито з вамы? Ви влюбылысь? - вполне серьезно спросил Михаил Георгиевич.
- Почти! Я, Михаил Георгиевич, закончил работу с установкой по промывке бочек, написал отчет о проведенном испытании и отослал его в НИИ.
- Но это штуковына нэ может работать! Я жи знаю. Я сам над нэй, как эта гаварат, уродовал сэбья целий мэсаць. Эта проста игрушька, чтоби крутыт крантыки, вынтики - и нычто не дават на полза.
«Вот ситуация, - подумал про себя Николай, - оказывается, сам Джанишвили занимался этой установкой! Да-а. Празднование «трудовой победы» придется отложить. А я еще хотел рассказать ему, что раскрыл секрет, почему установка иногда прекращала действовать».
- Ну вот, и я почти две недели на нее и убил, - уже без всякого пафоса продолжил Николай. - а сегодня сказал Иван Петровичу, что все — больше на ней работать не буду. Иван Петрович, насколько я понял, мое решение одобрил. Вот по этому случаю я и принес бутылочку.
- Вотка? Нэт, не буду.
- Ну, что вы, Михаил Георгиевич, рябина на коньке, - и Николай вынул из портфеля бутылку с наклейкой усыпанной яркими пятнами рябиновых ягод.
- Вах, он жа просто фруктовий напытак. Эта можна. Щас я тэбэ угошу кэтлэта. Сам дэлал.
Надо сказать, что к этому времени Николай жил у Джанишвили уже девятый месяц. Михаил Гергиевич так привык к Николаю, что, когда однажды Начальник Топливного отдела, не без подначки, спросил у Джанишвили: «Не пора ли перевести Шаткова на другое место жительства? Ведь прошло уже много больше трех дней» - Михаил Георгиевич страшно возмутился:
- Прычом тры дыня? Тэпэрь, кагда я прывык к чэловку, кагда я проста нэ могу бэз нэго обойтысь, ви его от мэня собираетэсь отбират. Ми, мэжду прочим, дэлаэм с ним зарядка каждый ден.
- Да нет, - «любезно отступил» Эльман, пожалуйста, пусть остается. Никто не против.
И, хотя внешне Михаил Георгиевич успокоился, но дома, вечером, с возмущением рассказывал Николаю о том, как ему намекнули, что Николая собирались от него куда-то перевести.
- Нет, тэба спросыли, хчешь ты пэрэехат? Нэ спрасыли. А зачем тэбэ пэрехат? Чито тэбэ било ззесь плохое? Здэс у тэбя еист увсэ. А что у тэба будет там? Или я тэбе надоэл?
Николай, как мог, искренне успокаивал расходившегося Михаила Георгиевича, уверяя его, что у него и в мыслях не было куда-нибудь переезжать. Переселение Шаткова до приезда жены было для Михаила Георгиевича похоже на потерю личного «деньщика».
Под «водительством» квартиранта он так втянулся в ежедневные зарядки, в вечерние пробежки, что вновь обрел не плохую спортивную форму. Он явно помолодел. И уже не ходил с постоянными жалобами на головную боль, не хватался за сердце и не пил на ночь чуть ни по целому пузырьку валерьянки, чтобы уснуть. А на обязательных утренних волейбольных играх даже поражал коллег своими убойными крюковыми ударами.
6. И ГРЯНУЛ ГРОМ!
В общем, утром они отправились на физзанятия в самом благостном расположении духа. День был пасмурным, но не дождливым, так что не помешал ни зарядке, ни игре в волейбол, после которой офицеры шумной толпой двинулись на работу. Когда они вышли на главную улицу, створ которой упирался прямо в Кольский залив, то на противоположном берегу залива увидели вдруг яркую вспышку, а за ней и отдаленный звук взрыва.
- Ого! - сказал капитан Галядкин, шедший рядом с Николаем. - А это ведь на «складе» Сережкина. Ты ж его проверял в прошлом месяце? Вот к тебе первому и начнутся вопросы: «Почему не досмотрели, да где ваш «Акт», почему не перепроверили? Ох нелегко тебе будет, Коля!
Да Николай и сам понимал, что положение сложилось драматическое. Единственно, что успокаивало, так это то, что в «Акте» он описал честно всю картину увиденного.
Едва он вошел в здание Тыла, как его вызвали к начальнику Топливного отдела. Эльман принял Шаткова холодно, но без железа в голосе и угрожающих интонаций.
- Шатков, - по-деловому спросил он Николая, - так как же получилось, что у нас взрывается «склад», который прошел вашу инспекционную проверку?
- Я так и чувствовал, что он взорвется! - вырвалось у Шаткова при воспоминании всего того, что он увидел у Сережкина.
- И чем же вы отреагировали на это чувство?
– Я составил «Акт», где отметил, что недостатки в хранении и использовании ацетоновых и кислородных баллонов, а так же в производстве ацетона из карбида, в том виде, в каком оно осуществляется на складе может привести к катастрофе.
- Ну и где же этот акт?
- Я его передал капитану Горькину.
- А почему не мне? Я же просил о всех грубых нарушениях на складах докладывать мне лично!
- Вы в тот день были в Мурманске, а меня с утра назначили работать с бочкопромывочным агрегатом. Но я попросил Иван Петровича, чтобы он напомнил Горькину об «Акте». Я ведь, пока работал с агрегатом, в Топливный отдел не заходил, потому что работа была грязная, да и работал я допоздна. Топливный отдел к тому времени уже закрывался. Я мылся прямо в душевой «склада» и сразу же сразу шел домой.
Эльман поднялся и сказал: «Пойдемте!»
Вместе с Шатковым они вошли в канцелярию и начальник прямо с порога раздраженно спросил секретаря:
- Где «Акт» Шаткова?
У Горькина затряслись руки, и он стал рыться в огромной стопке поступающих документов, пытаясь найти «Акт» Шаткова. Он и Сережкин были давними друзьями, и Трофимыч, из «дружеских чувств», видимо, хотел подзадержать «Акт», чтобы потом потихоньку от него избавиться.
Наконец, в самом низу стопки «входящих» «Акт» все же отыскался. К счастью, Трофимыч его еще не выбросил. Эльман прочитал «Акт» и, потрясая им, подошел к Горькину:
- Вы сами-то «Акт» читали? Ведь здесь же черным по белому написано, что не сегодня-завтра катастрофа неизбежна! Это вы так решили прикрыть Сережкина? А ведь при взрыве погиб один человек и трое ранены. Ответите по всей строгости закона.
Когда они вышли из канцелярии, Эльман сказал Николаю с укоризной: «И все же так работать нельзя, товарищ Шатков. Я понимаю, бросили на другую работу, там свои заморочки, свои проблемы, но «Акт» при таких нарушениях — святое дело. Формально вы не виноваты. Но по духу... по духу вы тоже в ответе за взрыв».
- Виноват, товарищ полковник. Я слишком доверился Иван Петровичу. Я его сразу же попросил напомнить Горькину об «Акте». Как чувствовал, что-то случится. Годами ничего не случалось, а вот тут...
- Ладно, идите работайте. Мы еще об этом поговорим.
Шатков пошел в свой отдел и засел за переборку бумаг, большую часть которых давно было пора отнести на свалку. Он машинально перебирал бумаги, а в голове у него неотвязно билась мысль о том, что он своей беспечностью подвел Топливный отдел и доставил большие неприятности Эльману. Примерно через час пришел и Иван Петрович. Обычно серое старческое его лицо порозовело, а уши так и вовсе были красными.
- Да, дали маху мы, - заговорил Иван Петрович глухим сдавленным голосом. И все из-за этого приказа зам Главкома. «Скорей, скорей! Испытать...! Немедленно доложить...!» Вот и поспешили.
Шаткову очень хотелось напрямую сказать дряхлому Иван Петровичу, что он лично никуда не спешил, просто привык делать все спустя рукава, так как в его отделе, кроме цистерн, закопанных в землю, и насосов времен «царя Гороха» с запасом прочности в 200%, отвечать было не за что.
Но вместо этого просто спросил:
- А что ж вы Иван Петрович, Горькина не поторопили? Я же просил.
Иван Петрович посмотрел на Шаткова как-то неожиданно зло и раздраженно ответил:
- Напоминал я ему, напоминал. Мог бы и сам напомнить. Будто у меня только и забот, что о твоем «Акте».
Шаткову много еще чего хотелось сказать «шефу» неприятного: и про то, что до полного расследования «горящих» «Актов», инспектора ни на какие другие работы отсылать нельзя, и что от Иванова до канцелярии всего несколько шагов, а Шаткову, чтобы самому заняться актом, надо было бросить работу раньше времени, помыться, переодеться и пробежать четыре километра, стараясь успеть до завершения работы Топливного отдела, но, главное, что Иван Петрович сказал ему по телефону, что он уже сходил в канцелярию. То есть они с Горькиным, как и в прежние годы, думали, что все пройдет, как всегда. Бардак на дальних «складах» творился не первый день, и ничего не случалось, а тут какой-то молокосос подает «катастрофический акт» на заслуженного офицера. И все , видишь ли, должны «разбежаться», чтобы отметить его заслугу.
С этой минуты Шатков стал тайным врагом Иван Петровича, о чем сам Николай и не догадывался.
Кстати, капитана Горькина уволили в запас через два дня, а его место заняла симпатичная женщина, прекрасно печатавшая на машинке (это была первая такая замена в Топливном отделе после разрешенная Хрущевым принимать вольнонаемных машинисток).
7. И СНОВА В ИНЖЕНЕРЫ
Иван Петрович не отпустил Шаткова, вопреки имевшейся договоренности, в группу инспекторов, а направил на обследование имущественных складов собственного хозяйства.
Склады были построены в тридцатых годах. Все электрооборудование находилось в ветхом состоянии. Особенно поистрепалась электропроводка. Многие участки проводов были просто прибиты гвоздями, хотя в складах стояли целые ящики с роликами. Выключатели были установлены на таких местах, что Шаткову приходилось применять все качества детектива рангом не менее Шерлока Холмса, чтобы отыскать, где они расположены.
В самих складах хранилось давно уже никому не потребное хламье, вплоть до склеившихся от долгого лежания и уже не отделявшихся друг от друга комбинезонов химзащиты и так далее.
Все это Шатков зафиксировал в акте проверки, где в заключении написал, что половина вещевых складов не нужна вовсе, а другую половину следует привести в надлежащий порядок. «Акт» он передал Ивану Петровичу, который, прочитав результаты проверки, ничего не сказал Шаткову, а просто сунул «Акт» в свой стол.
Пару дней Шаткову вообще нечем было заняться, и он отводил душу в других кабинетах, помогая тому, «кому делать нечего». Но вот его встретил в коридоре начальник Топливного отдела .
- Шатков, - спросил он, - а вы чем заняты?
- Ничем. - откровенно, даже с некоторым вызовом, признался Николай.
- Обиделись?
- Да нет, просто не ожидал, что полное отсутствие работы может так надоесть.
- Ладно. Давайте, спишем все на молодость. И забудем прошлое. За одного битого двух небитых дают. Тут, знаете, в наш адрес то и дело идут нелестные бумаги с кораблей. Пишут, что мы не можем организовать цивилизованную подачу топлива на корабли. Мало того, что топливо попадает в залив, так еще и деревянные палубы пропитываются мазутом. Выпишите себе пропуск на флотский причал и посмотрите, что там можно сделать для улучшения приема топлива.
- Есть!- бодро ответил Шатков, обрадовавшись, что снова сможет побывать в своей корабельной стихии.
Первое свое посещение он совершил на большой противолодочный корабль, который удивил его высоко задранным носом и идеально вычищенной деревянной палубой. В это время с пирса перетащили на корабль толстый гофрированный шланг топливного склада, конец которого оканчивался огромной латунной гайкой, по диаметру значительно превосходящей входное отверстие отростка приемной трубы топливной системы корабля. Перед началом приема топлива матросы принесли кусок мягкой жести и сделали из него конус. Узкую вершину конуса поместили в отверстие корабельной трубы, а широкую вставили в шланг с топливного склада. Затем большую вершину конуса обвязали проволокой и с помощью воротка затянули так, что концы конуса смялись и намертво прижались в прорезиненному складскому шлангу. Затем стали подавать топливо. К сожалению, даже самый легкий режим работы насосов давал такой напор, что топливо не успевало пробиться через уменьшенное сечение приемной трубы и, прогибая резину подающего шланга, выплескивалось наружу между шлангом и металлическим конусом, заливая выскобленную до идеальной чистоты палубу.
- Вы кто? - грубо спросил Шаткова подошедший, помощник командира корабля. Палуба, и общий порядок на корабле были в его ведении.
- Представитель Топливного отдела Флота, - краснея, назвался Шатков.
- Видите, что творится? И это уже сколько лет! У вас что, одни олухи в Топливном отделе собрались? До сих пор не могут заказать новые шланги. И сколько еще времени будет длится это варварство? Вы посмотрите что с палубой делается! Уж как мы ее не защищаем, а следы от мазута все же остаются.
Шатков молча выслушал всю разгромную речь помощника, обрушившуюся на него за дела всего Топливного отдела, и, не возразив ни словом, тихо удалился с корабля. Придя в Топливный отдел, взвинченный безобразием, творящимся на боевых кораблях, которым, при новейшей-то технике, приходится принимають топливо «кустарным способом», он вбежал в кабинет к Эльману без всякого разрешения:
- Товарищ полковник, прошу прощения! Но я по экстренному делу. Так больше продолжаться не может...!
- Да вы не волнуйтесь Шатков, - сазал Эльман, - расскажите спокойно, что случилось?
Шатков описал весь немыслимый способ приёма топлива на боевые корабли, и весь тот стыд, который ему пришлось испытать за Топливный отдел.
- И у вас есть какое-то предложение по выходу из этой ситуации?
- Конечно, есть.
- И что для этого надо?
- Два дня на составление чертежей. Несложный заказ на судоремонтный завод. И несколько дней ожидания его выполнения.
- И это все ?
- Да. При этом все корабли будут обеспечены индивидуальными переходниками и станут независимыми от места получения топлива.
- Хоть это и не совсем порядочно перекладывать выполнение предложенного дела на самого предлагающего, но делать нечего. Кому еще, кроме вас, я могу поручить эту задачу?
- Ну, конечно, я ее выполню. Простейшая вещь. Только бы завод не затянул с исполнением заказа.
- Ну, коль скоро мы укажем, что эта задача важна для всего флота и подпишем заказ у начальника Тыла Флота — сделают моментально, не беспокойтесь.
В тот же день Шатков засел за секретные документы, в которых выяснил, каковы топливоприемники у разного рода кораблей с их диаметрами и типом резьбы. Потом изготовил чертежи переходников от корабельных приемников к топливным шлангам топливных складов. Через два дня чертежи были готовы, завизированы и отправлены на завод. Шатков приготовился ждать долго. Он знал еще по службе на корабле какой бывает неповоротливой машина судостроительного завода. Но в этот раз заказ был выполнен поразительно быстро .
Через несколько дней, едва появившись на службе, Иван Петрович сказал Шаткову:
- Иди , получай свои «колена», - таким образом Иван Петрович хотел выразить свое презрение к переходникам.
- Да тут же грузовая машина нужна, товарищ подполковник.
- Нужна, значит, добывай. Доделывай начатое до конца.
Николай понял, что от своего начальника помощи не дождешься и пошел к Эльману. Эльман снял трубку и позвонил в транспортный отдел Тыла Флота. Там обещали через час выделить полуторку.
- И куда ж мы денем все это «добро»? - спросил Эльман.
- Вот здесь-то как раз все просто. Мы развезем переходники на все «склады» Топливного отдела, и каждый корабль при приемке получит тот переходник, какой соответствует его приемной системе.
- Спасибо! - сказал Эльман, подавая руку Шткову. - С вами приятно работать. Если все получится, как вы говорите, это вызовет резонанс по всему флоту. И, наконец, нас перестанут склонять как неисправимых «реакционеров!». Так что везите свои «переходнички».
Свой «рационализаторский груз» Шатков отвез на склад Лантареву, имевшему большой парк машин, откуда переходники были доставлены целыми комплектами на остальные «склады» Топливного отдела.
Волна благодарственных звонков с кораблей прокатилась по Топливному отделу. Благодарили за такое простенькое, но очень удобное новшество.
А вот Шаткова так и не перевели в инспектора. Его направили в отдел Главного механика Второва. Второв был добродушным по характеру человеком и прекрасным инженером. Но у него не было ни одного помощника с высшим техническим образованием. И вот теперь таким человеком стал Шатков. Вообще-то, вольная, хоть и нервная, работа инспектора Шаткову была больше по душе, но и возиться с чертежами тоже было делом творческим, а не бессмысленным сидением в отделе у Иванова.
В общем, в отделе с одной стороны все как-то успокоилось, а с другой стороны, отдел жил в жесточайшем напряжении в связи с заявлениями Хрущева о значительном сокращении армии и флота.
Шаткову увольнение из флота не грозило, о чем он искренне сожалел, но и особенно переживать тоже не приходилось, так как коллектив был дружный, никто друг друга не подсиживал и не распускал лживых сплетен, распространению которых, безусловно, препятствовал и сам Борис Семенович, человек исключительной порядочности. Удар по Шаткову пришелся оттуда, откуда он, они вроде бы его и ждал, но который все откладывался и откладывался, а мог вообще не состояться. Но... «Она» все-таки приехала! «Она» - имеется ввиду жена Михаила Георгиевича Джанишвили. Внезапно она прислала телеграмму: «Море надоело. Жара. Встречай.16.» Так как поезд из Ленинграда был единственным, времени встречи указывать не требовалось.
Бедный Михаил Георгиевич с ужасом сообщил о приезде жены Николаю:
- Я же сам собиралься в отпуск. Мнэ нэ нужна жяра. Ну, хот бы за месьяц напысла пысьма. Я же ей пысал, что у мэна жвьет хорошьий чэловэк. Ну? И чьто тэпэр?
- Ну что теперь, - философки подошел к проблеме Николай, - надо укладывать пожитки в чемодан-вагон и выбрасываться на главную улицу Росты. Может быть, кто-нибудь подберет бездомного лейтенанта.
8. ОХ, НЕ РАДУЙСЯ ДЕШЕВОМУ ПОДАРКУ!
Проблема с жильем решилась неожиданно. Просто капитану Галядкану за несколько дней до этого выдали временное жилье в новом доме, еще пахнувшим сыростью и свежей побелкой. Дали, временно, и только потому, что просто не знали, что делать с этим странным помещением дальше. В чем состояла задумка архитектора (а может быть и не архитектора вовсе, а какого -то умника-начальника, решившего приложить свои силы в зодчестве) понять было абсолютно невозможно. Помещение состояло из трех, можно сказать, блоков. Первый блок был огромной комнатой с окнами и на улицу, и во двор. Этот блок сразу превратили в жилой, поставив продольную перегородку и образовав таким образом нормальную квартиру с большой комнатой по одну сторону, и кухней, ванной и санузлом — по другую. Второй блок, так же развернувшийся на всю ширину здания, начинался от дверей первого блока, тянулся метров на двадцать и заканчивался широкими пилястрами, переходящими в верхней части в арку, намекавшей на то, что здесь должен бы располагаться либо вход в зрительный зал, либо в цирк, чему как раз соответствовало огромное помещение второго блока, а высоченный вход с пилястрами предназначался выводу на арену громадных животных, вроде слонов, которые должны бы были, по логике вещей, содержаться в третьем блоке. Но вместо сцены или места для зрителей за аркой, в третьем блоке, находилось фойе с выходом на улицу. Шаткову предложили переночевать несколько дней во втором блоке, в этом «цирке» неизвестного зодчего. Койку поставили впритык к пилястрам, чтобы хоть как-то уберечься от и денно, и нощно светящего во все шесть окон солнца. Галядкины, естественно, проходили на улицу мимо кровати Шаткова. Но на корабле он привык засыпать под шум двигателей и беготню матросов, так что с этим было еще можно смириться, но вот огромная пустота помещения давила психологически — будто ты спал на виду у всего мира. Одно было для Шаткова бесценно: теперь он свободно мог натанцеваться в Доме офицеров и даже проводить девушку до дома, как полагается солидному кавалеру, без опасения, что потревожит хозяев, придя за полночь. В этом отношении житье с Михаилом Георгиевичем было для Николая даже хуже казарменного. У Джанишвили был раз навсегда заведенный режим: ложился он точно после прослушивания «последних известий» где-то пол-одиннадцатого вечера и боже упаси потревожить его сон после этого времени. К тому же «на женском фронте» у Николая был очередной и при том совершенно неожиданный провал. Пока он лежал в госпитале, где определялась его дальнейшая армейская судьба, Валя, девушка, с которой Николай был давно дружен и которая приходила несколько раз в госпиталь вместе с его другом Володей Труфановым проведать Николая, не устояла перед богатырским сложением Володи и его обольстительным баритоном, который теперь частенько звучал в Мурманском Доме офицеров. Николаю, с одной стороны, больно было потерять девушку, которую он, может быть, еще и не любил со страстью Ленского, но чувство к ней становилось все сильнее и сильнее при каждой новой встрече. И вдруг невероятная новость: Валя выходит замуж за Володю Труфанова! А ведь Николай сам уговорил Володю привести его знакомую в госпиталь. Сам дал ее адрес. Сам расхваливал Вале Труфанова, и, особенно, его голос. Сам, после выписки из госпиталя, водил Валю на концерты с участием Володи, где он всегда имел оглушительный успех. Внешнее сходство с молодым Шаляпиным, мягкий лирический баритон — делали его неотразимым. Сейчас Николай успокаивал себя лишь тем, что не влюбиться в Володю было невозможно. Будь он женщиной, он и сам бы влюбился в него. Однако от этих «успокоительных мыслей» не становилось легче. Как ни крепка была прежде его дружба с Трухановым, но на свадьбу его с Валей он не пошел, да и вообще, посчитал, что на этом их отношения окончены. Да, он все понимал: внезапные чувства, безумная любовь, но Труфанову под любовь тут же дали квартиру, работник Политуправления все же! И его финансовые возможности не сравнимы со скромным окладом заштатного офицера Тыла Флота. Впрочем, а куда бы он мог привести Валю при своей сиротской бездомности?
Первые дни освоения новой работы и полная зависимость от приютившего его хозяина квартиры не позволяли Николаю думать о новых знакомствах, тем более, что душевная травма, нанесенная «лучшим другом», долго давала о себе знать. Но, как говорится, время — лучший лекарь. А теперь вот еще и жилье — пусть и страшноватое, но в какой-то степени независимое. Оборудовав «свой уголок, что, уж точно, никогда не тесен», тумбочкой, изъятой временно из одного из кабинетов, и застелив кровать пологом из какой-то синтетики, которой укрывали новые нежные механизмы при их транспортировке, поставив за кроватью, в ногах, круглую вешалку на длинной стойке, Николай в первый же вечер решил пойти на танцы в Дом офицеров. Как и обычно, на Севере после веселого и многообещающего марта наступает плаксивый и холодный апрель. Поэтому собираясь на танцы, он вынул из своего «походного контейнера» парадную тужурку, свежий галстук и накрахмаленную в местной прачечной рубашку. Теперь стал выбор какую одеть шинель: либо, отлично пошитую еще в Ленинграде повседневную, либо, изготовленную наспех уже в Кронштадте, парадную. У парадной шинели было свое преимущество - материал у нее был мягкий и абсолютно черный в отличие сероватого цвета у повседневной шинели. При неярком освещении полуслепых ростенских фонарей, при которых огрехи кронштадтских мастериц были незаметны, она вполне могла сойти за парадный шик. Тем более, что Николай просто не знал, а когда еще ее можно надевать? А главную шинель нужно было, конечно, поберечь. Втиснувшись в парадную шинель, - она, ко всему прочему, была еще и тесновата, Николай отправился на танцы с сознанием человека, обретшего личное жилье, что придавало ему чувство раскованности и независимости.
На танцах под танго «Силуэт», неподражаемо исполняемый популярным Кибкало, он познакомился с девушкой, неплохо умевшей танцевать даже с точки зрения такого знатока танцев, как Шатков, еще в училище, прошедшего весь курс кружка бальных танцев. Руководитель этого кружка прославился на весь союз в короткометражном фильме, где он исполнял парня сорви-голову с курчавыми волосами, вылезающими из-под лихо сдвинутой набок кепки, зазывающего девушек на сельском гулянье призывным: «Девушки где вы?». А те ему отвечали: «Тута, тута!». И он снова спрашивал: «А моей Марфуты нету тута?». Эти «переговоры» повторялись в течение картины много раз, и, в конце концов, только этим, собственно, картина и запомнились публике. Но, как руководитель, «Марфута» (так называли между собой артиста курсанты) оказался очень настойчивым и прямо-таки въедливым учителем. За всеми, записавшимися учиться танцам, он пристально следил. К дню репетиций он обязательно подавал списки командирам рот, чтобы они, ни дай бог, не поставили участника кружка в наряд. Если участников собиралось мало, «Марфута», «перескакивая» через все мелкие ранги, бежал жаловаться сразу к самому начальнику училища. Так что занятия танцами для тех, кто имел неосторожность записаться в танцевальный кружок, превратились в добровольно-принудительные. А сами курсанты стали называть свое училище «Высшим Танцевальным училищем с легким инженерным уклоном».
К тому же танцы давали соприкоснуться с совершенно другим миром, каковыми начинали казаться женщины, после нескольких недель, а то и месяцев пребывания вне женского общества. Ведь все же, как ни говорите, а только в общении с женщинами мужчина может до конца раскрыться во всем многообразии потаенных свойств своей души.
ЗАЩИТА ЧЕСТИ «НА ПРЕДЕЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СИЛ»
Девушка, с которой Николай танцевал весь вечер и которую, он , естественно должен был проводить, как оказалось жила в самом отдаленном районе Росты, представлявшем три или четыри улицы, застроенными одноэтажными домиками на две семьи. У Николая не было никакой возможности затягивать прощание с девушкой, по самой прозаической причине. Идя на танцы, он никогда не готовил себе ужина, тем более, что в этом неприспособленном к обзаведению хозяйством временном жилище, даже чая вскипятить было негде. Надо было идти просить кипяточку к Галядкиным. Поэтому ужинал Николай в офицерском буфете перед танцами. Меню этого небольшого заведения его вполне устраивало. Но... О, ужас! Буфет оказался закрытым «по техническим причинам»! Бежать домой было бесполезно, потому что там абсолютно ничего съестного не было. Можно было еще зайти в гастроном, работавший дольше других магазинов, но там на вечерние часы ни хлеба, ни других каких-либо булочных изделий не оставалось. Торговля шла, в основном, одной водкой. Можно было, правда, еще закусить одной «отдельной» колбасой, державшейся до последней минуты торговли наравне с водкой, но она и с хлебом-то с трудом пролезала в глотку. Николай решил, что не так уж он и голоден, чтобы не продержаться до конца танцев, а рано утром откроется буфет в Тылу Флота, и можно будет освежиться каким-нибудь салатиком и насладиться пирожками с творогом, запивая их горячим какао. Поэтому, отдав танцам последнюю энергию, что еще оставалась у него после обеда, состоявшегося еще в далеких два часа дня, Николай, стоя в двенадцать часов ночи на высоком, в три ступеньки, крыльце девушкиного дома, думал только о том, чтобы поскорее, для проформы, назначив свидание на неопределенное будущее, быстрее бежать домой и, несмотря ни на какие законы приличия, просить у Галядкиных, хотя бы корочку хлеба. А девушка, поскольку она, видимо, была сыта и, естественно, не подозревала о мучениях голода своего партнера по танцам, и, к тому же Николай ей, к его несчастью, нравился, не спешила его отпустить. В это время по улочке, идущей вдоль одноэтажной Росты, шла группа моряков, возвращающихся из увольнения. Неожиданно от них отделился высокий старшина второй статьи в коротко подрезанной шинели ( по шику того времени), подпоясанной морским ремнем, и поднялся на крыльцо, где Николай совсем было уже распрощался с девушкой. От старшины во всю несло винным перегаром. Увидев рядом с девушкой офицера, он разразился площадной бранью:
- С офицерами, сука, гуляешь. Матросы ей, видишь, не пара.
А офицерню всю эту душить надо. Бросай его. Идем с нами, - и он потянулся руками у девушке.
Николай несильным ударом в грудь спихнул старшину с крыльца. Тот, отшатнулся назад на две ступеньки, но на третьей ступеньке все же не удержался и упал на посыпанную мелким снежком дорогу. Затем еще более обозленный взлетел на крыльцо и ухватил Николая за рукава шинели. Силища у старшины была огромная. Он легко стащил Николая на дорогу, но, видимо, не имея опыта борьбы, ничего не мог с ни поделать, кроме как таскать его в разные стороны. Николай тоже не мог применить никакого приема, так как шинель намертво сковывала все его движения. Наконец, после очередного рывка старшины, пуговицы на шинели расстегнулись, Николай наклонился как можно ниже и вырвался из «парадной удавки», оставив шинель в руках старшины.
Раздеваешь? - злорадно усмехнулся Николай и сходу, пока еще старшина держал пустую шинель, врезал ему в скулу. Старшина опрокинулся навзничь, но тут же поднялся и схватил Николая за рукава тужурки. И все началось снова. Старшина таскал Николая по всей дороги от крыльца одного дома до другого. Перевес в массе у старшины был огромен. В пылу борьбы, перекатываясь клубком, они сломали у крыльца все ограждения и балясины от него раскатились по дороге. Николай, вдруг почувствовал, что силы уходят у него с каждой минутой, голод давал знать все сильнее.. Ах, этот «пропущенный ужин»! Николай уже и не думал ни о каких приемах, он чувствовал, что вся его сила как будто проваливается в пустоту желудка. Он никак не мог напрячь мышцы, чтобы хоть как-то ответить вцепившемуся в него противнику. Единственное, что он мог еще делать, - не давать нападавшему ухватить себя вокруг пояса — тогда бы это был бы конец. В ярости этот пьяный бугай не оставил бы на Николае живого места. И все же, усыпив бдительность старшины почти полным прекращением сопротивления, Николай неожиданным рывком выскользнул из рук старшины, вбежал бежал на крыльцо, где к его девушке присоединились еще две ее соседки по дому:
- Девочки, дайте кусок хлеба и воды. Прошу вас. Я ничего не ел с двух часов. Я заплачу...
Последние слова были, конечно, ни к чему, они только вызвали у девушек ироническую усмешку, но Николай уже плохо соображал что он говорит и кому.
Девушки тут же намазали маргарином огромный кусок хлеба и принесли чайник почти полный еще теплой воды.
Николай буквально проглотил весь хлеб, выпил всю воду из чайника и выскочил на крыльцо. Старшина уже ожидал его, стоя на второй ступеньке крыльца.. «Ну, теперь поговорим!» - зло сказал Николай. И тут же даром в лицо сбил старшину снова на дорогу. Едва старшина поднялся, Николай нырнул под него и ухватив одной рукой за ногу, а второй за шею поднял эту обожравшуюся и опившуюся массу, крутанул «мельничку» и бросил его спиной на дорогу. Конечно, сорвись немного прием, и мог бы получиться и «огнетушитель», когда бросаемый падает на землю не спиной, а головой, а это уже не шутки. Тут и голову можно сломать. Но, слава богу, все получилось удачно. Такой прием Николаю удавался не потому, что у него была уж слишком хорошая техника, но на спортивной гребле он накачал себе пресс и ноги до того, что его подъемная сила, зафиксированная в его курсантской медицинской книжке, равнялась трех стам пятидесяти килограммам. Ощущение обладания этой силой и придавало ему уверенности. После падения старшина тяжело перевернулся на бок, стал на четвереньки и попытался подняться. Николай схватил одну из валявшихся на дороге балясин, положил руку на голову старшины и с решимостью, не вызывавшей сомнений, что сказанное будет выполнено, выдвинул старшине ультиматум:
- Ты понимаешь, что совершил нападение на офицера при свидетелях. И ты знаешь, чем это тебе грозит. Сейчас ты в присутствии этих девушек извиняешься передо мной и я тебя отпускаю ко всем чертям. В противном случае, я бью тебя этой балясиной по голове в качестве допустимой самообороны, так как по весу ты примерно в полтора раза тяжелее меня, отвожу в комендатуру, а затем ты сядешь на два года в штрфбат за нападение на офицера. Старшина попытался встать на ноги, но Николай ударом в лоб предотвратил это поползновение. Горячая схватка, длившаяся почти час, видимо, выветрила часть винных паров из головы старшины и он стал более реально смотреть на то, что им совершено. Поводив головой по сторонам, а потом приподняв ее и уставившись глазами на Николая, стоявшего в распахнутой тужурке, с торчащим обрывком галстука, в разорванной рубашке, наполовину вытащенной из тужурки и с балясиной в руке, старшина опустил голову и тихо, но отчетливо произнес: «Простите! Это я по пьянке! - а потом забормотал, как бы в оправдание - У нас на корабле штурман... Тоже лейтенант... Так мы все его любим...»
- Ладно иди. Тебе еще повезло, что встретился с таким, как я. Другой бы отправил бы тебя баланды похлебать в штрафбате, и был бы прав. Нечего напиваться до скотства.
Николай подобрал валявшуюся на дороге шинель и вошел к девушкам. Они надели ему фуражку, тоже подобранную с дороги, кое-как очистили шинель, у которой левый отворот оказался оторванным от воротника до самой первой пуговицы, заправили рубашку в тужурку и отправили домой, как ни странно, выразив свои свои симпатии старшине, что было настолько же неожиданным, насколько и оскорбительным: «За что «боролись?», - с иронической усмешкой думал Николай, спускаясь с злополучного крыльца.
В таком расхристанном виде, измотанный до дрожи в ногах, Шатков возвращался домой после «битвы гигантов», и успокаивало его только то, что он может улечься один, никем не тревожимый, а , главное, никого не тревожа, в своем огромном «зале», и выспится, наконец, осчастливленной никому не нужными «лаврами» победителя в бессмысленной драке с напившимся матросом. Николай скатал в рулон и скинул синтетику, быстро разделся, укрылся одеялом и заснул так, как отключаются при погружении подводной лодки новички, не успевшие вовремя «продуть уши».
НО ВРАГ НЕ ДРЕМЛЕТ
Проснулся Николай без ощущения бодрости, сопутствующего хорошему сну. Присев на постели, и еще не понимая в чем дело, он с трудом разлепил глаза, бросил взгляд на подушку и обомлел: подушка была полна бурых пятен. При этом все тело чесалось так, будто он недели три не был в бане. Николай машинально сунул руку под тельняшку и, — о, ужас! - под тельняшкой он нащупал множество насекомых, некоторые из которых настолько перепились кровью, что лопались при одном к ним прикосновении. Николай вскочил с постели, сбросил с себя тельняшку, вытряхнул из нее клопов и раздавил ботинками. Затем, сменив нижнее белье, оделся и сразу же начал борьбу с отвратительными насекомыми. Он сбегал в отдел, благо тот был точно против Тыла Флота, взял там несколько свечей, бывших всегда в запасе на аварийный случай, предупредил Иванова, что задержится на несколько минут, потом пошел в столовую, попросил четыре освободившихся от продуктов железных банки, затем зашел к шоферам транспортного отдела и налил у них целую банку бензина, который разбавил маслом, чтобы несколько снизить его взрывоопасность. Со всем эти «добром» он вернулся к себе домой. Повернув кровать набок, Николай прожег все наиболее «лакомые» для клопов места свечками. Протер бензином все щели и сетку, а затем поставил кровать на место , но каждую ножку вставил в банку с бензином. Теперь, ему казалось, что он на сто процентов оградил себя от зловредных тварей. С этаким чувством победителя в борьбе со злом он и отправился на службу.
Вскоре его вызвал Второв:
- Шатков, у нас на ближайшем пирсе эсминец загружается мазутом, посмотрите, как там у них идет приемка с точки зрения безопасности. А то есть сведения, что после наших переходников они вообще перестают следить за процессом приемки. Включат подачу, а за заполнением цистерн не следят. Были случаи перелива. Чуть шланги не рвануло. Два матроса при приемке должны быть непременно и, конечно, механик.
Задание было интересное - не то что в отделе сидеть. Да и июльское лето только входило во вкус. Ох и лето же было в тот год! Николаю поведал мичман Толя, шофер самого начальника Тыла, с которым Николай подружился во время перевозки секретных документов, что за все годы наблюдений нынешнее лето - самое жаркое. Кстати, мичман следил за своей формой лучше всякого офицера. Офицеры даже подсмеивались, когда видели начальника Тыла и его шофера вместе: «Оба генералы! Издали не поймешь, кто из них главней».
По пропуску Шатков прошел на эсминец, где его тут же встретил помощник командира корабля. Несмотря на малый чин проверяющего, помощник отнесся к нему с должным почтением и проводил до самого места приемки топлива. Здесь все делалось согласно инструкции: были приставлены матросы, и подтянут брандспойт, и лежали тонкие металлические листы, и ветошь ...
Шатков раскрыл папку, чтобы заполнить акт проверки, и в это время помощник командира корабля, прощаясь, сказал: «Памятник поставить бы тому, кто придумал такую простую и надежную систему. А то ведь тонули в мазуте». - У Шаткова запылали уши. Хорошо, что помощник ушел, а то он бы чего доброго мог заподозрить ву тако «ужасном деле» и его. Шаткову было странно и даже как-то неудобно за то, что это его простое инженерное решение превратили чуть ли не в геройство.
- Ну, как? - спросил главный инженер Шаткова после его возвращения. - Как они там? Блюдут?
- О! Валентин Иванович, у них все на высоте!
- Значит разлива топлива нет?
- Ни капли!
- Ну вот, Шатков, приговорили мы тебя к премии за все, что ты у нас тут наделал. На днях тебе объявит об этом начальник Топливного отдела.
- Спасибо, Валентин Иванович!
- И тебе спасибо, Коля, искренне тебе говорю.
Со службы Николай возвращался в отличном настроении с нетерпением проверить свою «стопроцентную защиту» от клопов.
Кстати, сослуживцы подсказали ему, откуда могли появиться столь многочисленные полчища. Оказалось, что там долгое время жили строители, заканчивающие строительство еще двух рядом стоявших домов. Вот, видимо, они то и дали «живую кровь» этим ненасытным насекомым.
Вечером Николай еще успел сходить в кино вместе с Михаилом Георгиевичем и его сравнительно еще молодой женой, то и дело расточавшей Николаю благодарности за «омоложение» ее мужа.
- Да это просто чудо! - восклицала она, - то, что вы сделали с моим мужем! Я его просто не узнаю. Он помолодел лет на двадцать!
- Вы вовремя приехали, Любовь Александровна. Еще бы полгода и этот юноша стал бы искать себе в подруги молоденькую девочку, - шутил Николай.
Любовь Александровна смеялась и уверяла, что даже став юношей ее Михаил остался бы ей верен.
После проводов четы Джанишивили, Николай направился домой и лег спать со злорадным чувством : «Ну, что, злыдни, обрыбилось? Нет уж, не попить вам моей крови!» Какое же было его удивление, когда ночью он проснулся от зуда во всем теле! Поскольку ночь была светла, то включать электричество не пришлось. Приподнявшись, Николай снова увидел черные точки на подушке, а под тельняшкой нащупал клопа. Его охватило чувство отчаяния перед этими отвратительными, и, как ему даже показалось, непобедимыми тварями. Заснуть Николай уже больше не смог. Он сидел на кровати, свесив ноги, не зная что делать. Вдруг он услышал слабый звук чего-то упавшего сверху на кровать. Николай машинально поднял голову вверх и тут увидел: на потолке выстроилась целая цепочка клопов. Первый подползал точно к определенной точке и оттуда совершал пикирующий полет на кровать. За ним шел второй и так далее. «Вот «фашисты! - ругнулся про себя Николай. - Пикируют прямо как «юнкерсы». Он проследил всю клопиную цепочку до самого пола и уничтожил всех, кого смог достать. Потом, снова сменил белье, оделся и пошел на службу. Полдня он чувствовал не выспавшимся. Все валилось из рук. И вдруг ему пришла мысль сделать над кроватью крышу из кальки, по которой клопы снова будут скатываться на пол. В обеденный перерыв, он быстро перекусил, забежал к чертежницам, попросил у них рулон кальки и прибежал домой. Вновь произведя дезинфекцию всей кровати, Николай, на натянутом над кроватью шпагате, повесил кальку в виде крыши так, что края крыши выходили за края кровати.
И точно, в эту ночь Николай спал спокойно, изредка лишь слыша тупые постукивания о кальку падающих клопов. «Вам ли обмануть моряка!» - ворчал он сквозь сон и снова засыпал удовлетворенный своей победой.
Галядкины, увидев, кальковую крышу Николая, от души смеялись над его изобретением. Но Николаю вовсе было не смешно. Для него это было практическим решением очень важного житейского вопроса. Вскоре оригинальный способ борьбы с клопами стал известен всему отделу, и многие знакомые Шаткова приходили взглянуть на его «кальковый домик». Пришел посмотреть на антиклопиное устройство и его большой приятель, играющей тренер волейбольной команды Тыла, в которой участвовал и Николай, Вася Стеценко. Оглядев прозрачную крышу над кроватью Николая, Вася, как истинный спортсмен, высказал мнение о том, с помощью такого устройства Николай выведет новый вид клопов, физически более выносливых и закаленных в бесконечных ночных тренировках:
- Подумай только, - восхищенно говорил Вася, - целую ночь лазить до потолка и срываться на пол! Это сколько же нужно энергии! Представляю, как им обидно. Проделать такой громадный путь — и не получить ни кровиночки. Зато какие мышцы они себе накачивают!
Смех, смехом, но клопы больше Николая не беспокоили.
Как-то в эти июльские дни потребовалось написать большое объявление о решающем матче Команды Тыла Флота и Технического управления. К своему несчастью, Николай, помня свои прежние успехи в плакатном деле, вызвался такое объявление изготовить. Объявление настолько обнаруживало профессиональную руку изготовителя, что сразу стало достоянием начальства, которое в один голос восклицало: «И вы скрывали от нас ваши замечательные навыки».
Короче говоря, не успели еще команды волейболистов встретиться на волейбольной площадке, как Шаткова у же определили в группу оформителя штабных карт, написания распоряжений, вычерчивания аварийных схем и прочей информации, касающихся всего состава Тыла Флота. Командовал этой группой типичный строевик контр-адмирал Бурый, «засылаемый» в Тыл из Североморска. Человек вздорный и грубый, обращавшийся ко всем членам группы на ты, и всегда сопровождавший свои приказы совершенно ничем не обоснованным «ором» о том, что все здесь бездельники, что он не позволит никому праздно болтаться, что все должно быть выполнено точно и в срок, иначе... Последнее, а именно угрозы, было самым противным. Шатков однажды не вытерпел и высказал «буйному адмиралу»: «Мы выполним карту за столько времени, сколько на это потребуется. И без ваших угроз мы сделаем все, что возможно. Между прочим, мы к матросам относимся с большим уважением, чем вы к нам, офицерам». Адмирал застыл в недоумении, лицо его покраснело, он долго смотрел на Шаткова, а потом рявкнув: « Все надо делать точно и в срок! Ясно?!» - повернулся и быстро вышел. После этого «разносы», предваряющие начало выполнения заданий прекратились.
И еще одна была у Шаткова неприятная обязанность — сопровождать секретные документы. Конечно, проехать часа два на «победе» до Североморска и два часа обратно по булыжной мостовой даже в обществе хорошего приятеля, шофера Толи, было вроде бы и неплохо, но, во-первых, тряска сильно изматывала, во-вторых, у Николая были и свои заботы. Малая рационализация так и затягивала его, но огромный фронт писанины, каких-то неведомых отчетов о проделанной работе за год, написания планов на сто лет вперед, выведение на ватмане листков-распоряжений начальника Топливного отдела и Начальника Тыла, составление оперативных карт на случай ядерного нападения, отрывали Николаю от работы над безопасным получением ацетилена из карбида и закачки его в баллоны прямо на складах.
Для охраны секретной документации, ( а это были, в основном, карты с нанесенными на них объектами Тыла Флота), либо выделялось два матроса с винтовками, садившимися либо на заднее сидение одной «победы», либо во вторую «победу» , шедшую за первой, если вторая была на ходу.
Чтобы снять с «секретчиков» всю эту обузу с перевозками, Николай придумал хитрейший выход из положения. Все объекты жизнеобеспечения Тыла Флота он разноцветными карандашами, с «отмывкой» , то есть с растиранием резинкой наструганной пыльцы карандашного стержня до ровного цвета, нарисовал на кальке. То что было нарисовано на кальке без контурной карты, к которой и были привязаны объекты, прочитать было невозможно. Калька представлялась закрашенным разными цветами пестрым листком бумаги. Но приложенная к соответствующей карте, она воссоздавала полную картину местности и расположение объектов.
Шатков предложил возить в Североморск в простом автобусе одни только кальки, которые без карт никакой секретности не представляли, а контурные карты были и в самом Североморске, так что возить их туда было не было необходимости. Просто надо было наложить нужную кальку на соответствующую карту.
Награда за такую нешуточную рационализацию была поистине «царская»: Николая освободили от обязательно сопровождения секретной документации.
НАГРАЖДЕНИЕ ПОСЛЕ СУДА
В конце июля Эльман поручил Ивану Петровичу, как первому начальнику Шаткова, написать на него аттестацию на предмет присвоения Шаткову очередного звания старшего лейтенанта.
Эта новость сразу облетела отдел и некоторые даже стали поздравлять Шаткова, намекая, на непременный ритуал «обмывания звездочек». Но когда, наконец, аттестация была готова, все были потрясены тем, что там было написано. Не то что новое звание присваивать, а Шаткова пора было уже в рядовые разжаловать. Николай был обескуражен таким поворотом дел, и аттестацию не подписал. Начальник Топливного отдела сказал Шаткову, что это, видимо, недоразумение и что с этим делом придется разобраться.
Для разбора пригласили генерала Беймарта, заместителя начальника Тыла Флота по снабжению. Генерал был весьма колоритной фигурой. Его удлиненное полное лицо, мудрые, источающие спокойную уверенность в себе глаза, высокий лоб и седоватые редеющие волосы настолько соответствовали представлению о «генерале», что, казалось, одень Беймарт простой ватник, то и тогда никто бы не усомнился, что перед ним генерал.
В комнате, где происходили заслушивания деда Шаткова, столы расположили почти друг против друга, но сдвинув их под углом так, чтобы стоявший посредине Шатков мог, только чуть повернув голову, отвечать и на вопросы справа и на вопросы слева. Слева за столами расположились представители Топливного отдела, как сторона «обвинения». Справа расположились представители «адвокатуры», вернее «нейтралы», во главе с Беймартом, ничего до сей поры о Шаткове не знавшие, и готовые либо отвести от него ложные обвинения, либо добавить новые, если таковые вскроются в ходе опроса.
Когда Шатков вошел в комнату офицерского «суда», то его сразу неприятно удивило, что среди представителей Топливного отдела был и Второв. Правда, среди них не было Эльмана.
Первое слово было предоставлено Ивану Петровичу, как автору аттестации. Повертев немного своей лошадиной головой, Иван Петрович взял в руки копию аттестации и зачитал основные моменты отрицательно характеризующие его подчиненного: « С самого начала службы Шатков проявил склонность к ничего не деланию. Данные по запасам топлива в складах так и не выучил наизусть. При получение заданий по проверке складов проявил безответственность, акт по проверке склада №16 не подал вовремя Начальнику Топливного отдела, в результате чего был допущен взрыв. При поручении испытания бочкопромывочного агрегата показал полное отсутствие организаторских способностей и неумение руководить подчиненным личным составом, что привело к тому, что все операции ему пришлось проводить самому, а выделенные матросы просто разбегались. В довершение всего, благодаря ему, было фактически разрушено все электрохозяйство центрального топливного склада, наблюдать за которым мною было поручено Шаткову. Ну и еще целый ряд мелких замечаний в виде беспрерывных просьб уйти раньше с работы или, напротив, прийти на работу позже. И вообще Шатков искал малейшую возможность отлынивать от работы. Например, под прикрытием участия в сборной Тылы Флота, он нередко уходил с работы, то на игры, то на тренировки.
- Что вы можете на это сказать, молодой человек? - мягким баритоном, с явно доброжелательной интонацией спросил Беймарт.
- Знаете, - начал Николай, - от таких обвинений как-то оскорбительно оправдываться. Язык пересыхает во рту. И все же кое-что придется сказать. Во-первых, на две недели я был послан проверить состояние хранения различного имущества центрального склада, руководимого Иван Петровичем. Прямого указания заниматься электрохозяйством у меня не было. С другой стороны я не нахожу в себе столь выдающихся способностей, чтоб за две недели разрушить все электрохозяйство центрального склада, создававшегося десятки лет. Изучать количество топлива в разных емкостях нет смысла, так как все эти данные есть в документах, лежащих в наших столах. Важнее знать сколько топлива конкретно находится в данный момент в емкостях, а для этого есть оперативно - дежурная служба, которая всегда выдаст нужные сведения.
Что касается работы по испытанию промывочного аппарата, то я считаю, что она была организована отлично. Что же касается выделения мне в помощь двух матросов, то при огромной недостаче личного состава, в связи с демобилизацией, на том складе, где мне пришлось работать, отбирать двух человек для эпизодической помощи, мне казалось безнравственным. Я справлялся с испытаниями, в основном один, но мне помогали и начальник котельной мичман Плоткин, и моторист Бочков. Мне кажется, что с испытаниями я справился. А вообще-то, надо подождать ответа из НИИ Топлива и Масел. В волейбольной команде я участвовал по распоряжению командования. И если иногда отсутствовал на работе, то с этим надо обращаться к начальнику Тыла Флота, подписывавшего заявки на количество участников в играх на первенство по волейболу среди команд береговых служб. Кстати, мы его выиграли.
В это время в комнату заглянул рассыльный:
- Товарищ генерал, разрешите передать письмо на имя главного инженера Топливного отдела Второва?
- Передавайте, если это так срочно, - пожал плечами генерал.
- Плковник Эльман сказал, что срочно, - подстраховался рассыльный.
- Ну, передавайте, передавайте, - повторил генерал.
Рассыльный подошел к Второву и передал ему большой конверт.
- Здесь, товарищ генерал, - поднимаясь с места, заговорил Второв, - как раз письмо из НИИ Топлива и Масел.
- Очень, хорошо. Зачитайте, подполковник, если оно не слишком большое.
Второв развернул конверт. Там оказалась новая инструкция по эксплуатации агрегата и короткое письмо в адрес Топливного отдела.
- Главное содержимое — это инструкция по эксплуатации, а письмо небольшое. Я зачитаю, товарищ генерал?
- Читайте.
«Руководство НИИ ТиМ благодарит новый коллектив работников Топливного отдела Северного Флота за блестяще проведенные испытания бочкопромывочного агрегата. Мало того, что они опровергли заключения предыдущих испытателей, но ими были подтверждены и даже улучшены предусмотренные нами нормативы промывки. Более того, ими раскрыта физическая причина многочисленных сбоев в работе агрегата. Теперь это отражено в инструкции по использованию установки. Просим отметить всех, кто участвовал в данных испытаниях».
Когда Второв кончил читать, в комнате послышался тихий смешок за «адвокатскими» столами. Все наклонились к генералу, а тот тихо говорил, что-то такое, что вызывало смех у всех сидящих рядом с ним..
- А заправка кораблей топливом без потерь — это то же его работа? - спросил генерал.
- Так точно, - поспешил ответить Второв. - Только не подумайте, что если я сижу за этим столом, то я хотя бы частично разделяю мнение подполковника Иванова. Просто здесь нас посадили, как представителей Топливного отдела.
- А кальки для секретных карт? Это тоже его изобретение? - задал вопрос офицер оперативного отдела.
- Да, - покраснев ответил Второв, - но я еще раз хочу заметить, что я с самого начала был против этой процедуры и предлагал немедленно переписать аттестацию Шаткова. К сожалению, подполковник Иванов не согласился, но я ему прямо сказал, что при рассмотрении дела буду на сторона Шаткова.
- Тогда, не понимаю, - с усмешкой сказал генерал, - о чем мы спорим. Если бы ни этот неприятный случай со взрывом на складе, можно было бы представить Шаткова к внеочередному званию. Но, я думаю, начальник Топливного отдела и сам поторопится. Приятно было услышать о вас много хорошего, молодой человек. Служите так же и дальше. А очередное звание мы вам оформим в считанные дни. Все свободны. Останьтесь только Второв и Иванов.
Ивана Петровича в связи с сокращением армии, задуманным Хрущевым, уволили через неделю по старости лет, а Шатков в конце июля получил очередное звание старший лейтенант, обмыл звездочки всем Топливным отделом и получил свой первый летний офицерский отпуск. До этого, служа на корабле, он два отпуска провел в декабре. Место отпуска ему прямо-таки навязал его ближайший друг по волейбольной команде Вася Стеценко.
- Поезжай в Херсон! Я тебе говорю! - горячился Вася. - Сам посуди, теплынь, как в Крыму. Красивей девушек нет во всей Украине. А главное, много. К тому же Днепр! Помнишь: «Не всякая птица до середины домчится»? Песчаные пляжи, купание — и все задаром, потому что у меня там мама живет. Необыкновенная женщина. Она каждый день ждет меня, но если к ней приедешь ты, то она будет рада тебе, как сыну. Дом-то огромный, а она одна. Я, как вот и ты, все никак не обзаведусь детьми. Но я далеко ушел от тебя. Я уже женился. Так что детей мне ждать осталось недолго, а тебе срочно надо найти покладистую жену, что и на Север, и на Юг за тобой поедет. Так что, давай, двигай прямо в Херсон! Кстати, не понравится, так оттуда и до Черного моря рукой подать.
Вася был добрейшем человеком и не было сомнений, что доброту эту он унаследовал от своей матери.
В ХЕРСОН ЗА ДЕВУШЕКАМИ
Итак, в первых числах августа Николай, прихватив у Васи напрокат небольшой чемоданчик, утром прилетел в Херсон. Город еще не совсем оправился от военной разрухи, но центр уже был полностью восстановлен. Восстановили даже и театр, но открытие сезона намечалось на сентябрь. Конечно, война дело страшное, но даже она бывает приносит неожиданную пользу. Все старые, ветхие здания Херсона то ли сгорели, то ли были разрушены артиллерией и бомбежками, а новые здания были просторными, чистыми, с большими окнами, с какими-то арками, ведущими во дворы. В общем город выглядел совсем помолодевшим, хотя фасады улиц смотрелись весьма однообразно. Перед самым приездом Николая в городе пустили троллейбус. Так что центр обогатился к тому же и самым удобным видом транспорта. Николай с удовольствием прокатился по только что пущенной трассе, осмотрев из окна троллейбуса основные улицы города. На конечной остановке он узнал у граждан, что в городе есть неплохая гостиница, и, остановив редкого автомобилиста, «владельца «москвича», уговорил его за десять рублей довезти до места ночлега. Сразу отправиться к Васиной матери он не решился, а счел благоразумней подстраховаться на всякий случай местом в гостинице, где и занял номер на сутки. Затем спустился в ресторан, находившийся в нижнем этаже и отлично пообедал. Особенно его покорил бефстроганов. Такого вкусного кушанья ему еще есть не приходилось, при этом он был неправдоподобно дешев. Полежав немного после обеда, Николай оставил чемодан в номере и пошел налегке искать Васин дом, согласно записанному на бумажке адресу. Для этого пришлось проехать на троллейбусе до самого кольца, как было указано в записке. Однако отыскать Васин дом было не так-то просто. Никто сидящих на кольце людей не ведал «где эта улица, где этот дом»? Николай даже разозлился на Васю: «Ну хоть бы объяснил, как добираться до улицы, на которой стоит его дом. Или Вася думает, что его дом что-то вроде Горсовета — известен каждому жителю города. Николай уже было решил никакого дома не искать, а остановиться в гостинице, но тут ему на глаза попалась старушка, с трудом, переваливаясь с боку на бок, несшая две тяжелые сумки. Николай без особой надежды обратился к бабушке:
- Простите, я уже совсем потерял надежду найти Съездовскую улицу. Не слышали о такой?
Старушка поставила сумки на землю, отерла лицо ладонью и тяжко вздохнув сказала:
- Вот к ней-то милай и иду... Шоб ей...! Этоть у самом конци города. А тебе-то, хлопець, чегось там надоти?
- Да вот, мне надо найти Любовь Тимофеевну Стеценко.
- Тимофевну? Господи! Так тож вона моя сосидка. Ох, и занесла ж тебя нелегкая к нам. Ну, ураз сам назвався, тай пийшлы.
И правда, такой грязной, изрытой копытами коров и коз, без намека на тротуары улицы, в городе, наверное больше не было.
Николай подхватил сумки старушки, в общем, как оказалось вовсе не такой уж старой, сколько замотанной в старый линялый платок, которым она себя обмотала, несмотря на теплую погоду.
- Ох уже силов нэма никаких мотаться с базару до нашей «таракани».
Минут через сорок они наконец добрели до дома Стеценко. Сумки Николай отдал старушке, которой надо было пройти еще пару домов, а сам постучался в дом Василия. Любовь Тимофеевна, только взглянув на форму Шаткова, все поняла и обняла Николая за шею:
- Здравствуйте, здравствуйте, дорогие мои. Мой сын писал про вас. Заходите. Та располагайтеся, как дома. Места у нас богато. И сад у нас такой, шо и на базар бегать не надо, усе есть. Одно неладно - в город ходить далеко. Так оно ж у вас дело молодое — четыре киломитра - только ножки размять.
Любовь Тимофеевна ввела Николая в большую просторную комнату, заставленную какими-то сундучками, тумбочками, столиками. Напротив входа, как полагается в деревенских домах, стоял большой комод, прикрытый кружевной накидкой, с кучей всяких безделушек, наставленных на ней. Из большой комнаты две двери вели в комнаты поменьше. Любовь Тимофеевна открыла одну из дверей и сказала:
- Вас, как помню, Вася писал, Николай зовут?
- Да, Николай.
- Так вот, Николай, это будет ваша комната.
Николай вошел и огляделся. Комнатка была узковатой с одним окном. Справа от входа стояла кровать, за ней, у изголовья - тумбочка, а у самого окна - столик с гладкой столешницей, на которой уже стоял стакан с карандашами, чернильница и стопка чистой бумаги. Эти атрибуты пишущего человека хозяйка принесла сюда, вычитав из писем сына, что его товарищ всегда что-нибудь пишет то ли стихи, то ли короткие рассказы. Такая предусмотрительность насмешила Николая, потому что специально сесть и писать что-нибудь в отпуске, да еще на юге, он , конечно, не собирался.
- Ну, как? Удобно вам будет здесь? - робко спросила Любовь Тимофеевна.
- Да, лучшего и не надо! - успокоил хозяйку Николай. - Мне бы такую комнатку там, на Севере. Да я бы себя счастливчиком считал.
Затем Любовь Тимофеевна накормила гостя вкуснейшими украинскими щами, жаренной курочкой и напоила персиковым соком. И несмотря на то, что время уже близилось к вечеру, Николай все же отправился за своим чемоданом в гостиницу. На обратном пути он с не меньшим трудом разыскал эту самую Съездовскую улицу и пришел назад, когда стало совсем темно. Редкие, тусклые фонари почти не освещали улицы, и Николай то и дело попадал в коровьи «лепешки», потому что эта улица, как позже рассказала Любовь Тимофеевна, была «главной магистралью» прогона всего пригородного домашнего скота.
Утром следующего дня Николай проснулся от топота тысяч копыт, рева коров, щелканья бичей и криков пастухов — это скот выводили на пастбища. Николай вышел из своей комнатки и подошел к забору: вдоль всей улицы, от забора до забора сплошной массой шли коровы и козы. И не видать было этой массе ни конца, ни края. И тут неожиданно к Николаю пришла мысль: « Неужели все это коровье богатство страны по прихоти Хрущева пустят под нож? Страна останется и без молока, без хлеба и без мяса!». Но не в его силах было что-то изменить. Он только не знал тогда, что это первый шаг к той пропасти, у которой страна окажется три десятка лет спустя.
Три дня прожил Николай у Любовь Трофимовны в саду, как молодой бог: ни о чем не думая ничем не занимаясь, кроме сбора последних персиков и вишен, которые поедал с необъяснимой жаждой. Ел он их пока уже рот не сводила оскомина, но едва оскомина отступала, как ему снова хотелось вишен. И еще у него была одна забота в эти дни - это не дать Любови Тимофеевне себя перекормить, чтобы потом не ощущать себя удавом, требующим покоя для переваривания пищи.
На четвертый день, считая, что вполне отдал долг вежливости, Николай сообщил гостеприимной хозяйке, что переезжает жить в город, так как ему надо постараться познакомиться с какой-нибудь девушкой, которая не побоялась бы стать женой простого офицера, да еще живущего на Севере: «Мне Вася говорил, что у вас город сплошных красавиц, - объяснял Николай свое решение Любови Тимофеевне, - а я пока, кроме крупного рогатого скота, здесь ничего не видел. Но я к вам обязательно буду приходить». В долгие часы вечерних бесед Николай привязался к этой добрейшей женщине, как к матери, и если бы не «чрезвычайные обстоятельства», связанные с задуманными поисками «второй половины» ни за что бы ее не оставил.
Уйдя из дома Васи, Николай окончательно обосновался в гостинице, откуда рукой было подать и к кинотеатрам, и к городскому пляжу, и к танцплощадке, и к магазинам, и было даже недалеко до местной барахолки, где Николай купил себе первую невероятной белизны нейлоновую рубашку. Однако, знакомство с девушками здесь было совсем не таким простым делом, как расписывал Вася, уговаривая Николая погостить у своей матери. Знакомство на улице и даже на пляже считалось неприличным. Странно, что на песчаном берегу Днепра никто не играл по-настоящему в волейбол, где можно было бы незаметно познакомиться с девушкой, не нарушая здешних норм приличия. Ближайшая танцплощадка была маленькой, тесной, втиснутой между двумя домами, и поэтому на ней при большом скоплении народа и плохой вентиляции всегда было невыносимо жарко.
Ко всему прочему, в то жаркое лето Днепр необычно густо «зацвел». Теплая вода не освежала, а наоборот расслабляла тело. После нее не хотелось двигаться. Да еще эти противные водоросли, от которых еще надо было суметь очиститься. В общем, прожив в гостинице несколько дней и перезнакомившись лишь с официантами гостиничного ресторана и молодой красавицей, кастеляншей гостиницы, Николай уже твердо решил лететь к себе домой в Ленинград. Тем более, что понравившаяся ему кастелянша оказалась уже помолвленной с курсантом какого-то училища. Перед отлетом надо было еще попрощаться с Любовью Тимофеевной, поэтому он взял билет не на сегодняшний, а на завтрашний утренний рейс. После завтрака в кафе ресторана, он сел в автобус, чтобы доехать до начала злополучной «коровьей дороги». Через остановку рядом с ним села девушка. Николай без всякой мысли о знакомстве спросил ее, где ему лучше выйти поближе к Съездовской, так как он впервые едет туда не на троллейбусе, а на автобусе. Обычно девушки при обращении к ним молодого мужчины принимали строгий вид и, гордо подняв головы, ничего не отвечали, считая, что вопросы им задают молодые люди исключительно, чтобы познакомиться. Приходилось искать кого-нибудь постарше. А тут девушка вполне приветливо ответила, что точно не знает, где находится эта улица, но ему лучше пересесть на троллейбус и доехать до кольца. Так потихоньку они разговорились, и когда девушка вышла на своей остановке, то и Николай вышел вместе с ней. Они прошлись по направлению к ее дому, где в результате разговора выяснилось, что она в прошлом году окончила десять классов, сдала все экзамены на на отлично и, в принципе принята в Первый медицинский институт в Ленинграде, но следующий год будет нарабатывать производственный стаж, после чего с сентября начнет учебу в институте. Вот так Николай и «девушка из автобуса», которую звали Нина, прошлись почти по всему Херсону. Часа через два Нина только на минуточку забежала домой, отнесла туда какую-то покупку, за которой и ездила на автобусе, а когда вышла, то прогулка продолжилась. Николай пригласил Нину в знакомый уже ему ресторан, где они хорошенько пообедали. И потом долго еще гуляли вдоль Днепра. Наконец, Николай вспомнил, что ему надо обязательно попрощаться с Любовью Тимофеевной. Он объяснил Нине ситуацию: либо им вместе сейчас дойти до дома Любовь Тимофеевны, либо распрощаться до следующего года, так как он утром улетает в Ленинград. Нина согласилась пройти с Николаем всю эту длинную страшную дорогу. В награду они получили от Любови Тимофеевны чай с прекрасными вареньями на любой вкус и наказы своему сыну, а возвращались, когда «коровья тропа», огороженная с двух сторон огромными деревьями, которыми жители этой улицы пытались отгородиться от страшной пыли, поднимаемой тысячами коровьих и бычьих ног, находилась уже в полной темноте. Выбравшись, наконец, в город они удивились, что еще довольно-таки светло. Николай проводил Нину до самого ее дома. Они обменялись адресами, дали слово писать друг другу письма и даже загадали на одну из звездочек ковша Малой медведицы. «Пусть она будет нашей звездой. Хорошо?» - тихо сказала Нина и посмотрела на Николая так, что он притянул ее к себе и поцеловал. А потом Нина неожиданно сама поцеловала его, но при этом покачала пальчиком: «Нет, нет, больше не надо! Все остальное потом, когда вы приедете к нам в следующий раз».
Утром Николай улетал и с радостью от нового знакомства, и с сожалением, что не отложил рейс хотя бы еще дня на два. Однако надо было побывать и дома, где его ожидали и мать, и отец, и куча родных и двоюродных сестер и братьев. И всех надо было непременно навестить, а времени оставалось уже не так и много. Жаль было впустую потерянного времени, но хотя бы под конец ему улыбнулось счастье... Впрочем, он не очень-то надеялся, что эта встреча выльется во что-нибудь серьезное.
ЖЕНИХ ПО ПЕРЕПИСКЕ
Однажды в жизни он уже испытал, что значит «любовь по переписке». Переписка эта завязалась, с девушкой, с которой он, еще курсантом, познакомился в родном городе Льгове, куда приезжал повидаться с бабушкой. Знакомство это произошло за всего два дня до отъезда, но при этом Николай успел влюбиться страстно и бесповоротно. Потом началась любовная переписка, судя по которой, осталось только сыграть свадьбу. В мае следующего года, перед дипломным проектированием, всему выпуску присвоили звания мичманов, и после двухмесячной практики, получив отпуск, Николай совершил такую неосмотрительность, как взять и поехать к полюбившейся по письмам девушке в Днепропетровск. На вокзал девушка пришла, и Николай, увидев ее еще из вагона, подхватил чемодан и бросился к ней навстречу, но, девушка встретила Николая, мягко говоря, без энтузиазма, сказав, что пришла на встречу по ошибке, поскольку не поняла по телеграмме, кто приезжает. «А вообще-то, - заметила девушка, - переписка - это еще не повод к тому, что бы, так вот, запросто взять и приехать в гости. И к тому же, меня совершенно не устраивает перспектива стать женой офицера, которого зашлют куда-нибудь на Север, к белым медведям». (Что касается Севера, то тут она, как в воду глядела. Николай, вечно мечтавший о Юге, именно на Север и попал).
Смущение Николая усугубилась еще и тем, что на этом же поезде, вместе с ним, приехал его друг Юрий, тоже живший в Днепропетровске, а друга встречала, как и полагается, почти вся его семья. Положение создалось, как говорится, «аховое»: приехал «жених», а «невеста», оказывается, и думать не думает ни о какой свадьбе. Николай совершенно растерялся. Ему было неловко выглядеть полным идиотом перед другом и его родственниками, которые даже пригласили девушку к себе, чтобы для начала отметить приезд, ну, а потом, мол, вы вместе продумаете все, как следует, и разберетесь в ваших отношениях. А в ответ девушка сказала, окинув Николая критическим взглядом: « А волосы твои где?» - Николай сначала даже не понял, о каких волосах идет речь. Потом только сообразил : «Он всегда перед практикой стригся наголо. Духота в машинном отделении тральщика или, что еще хуже, подводной лодки, при невозможности вовремя промыть голову, способствовала быстрому облысению. И вот сейчас он стоял перед своей «эпистолярной» избранницей без фуражки с головой покрытой только с небольшим ежиком волос, отросшим за два месяца практики».
- Да я просто постригся, - сказал Николай, недоуменно пожав плечами.
- Да-а? - как-то неопределенно выразилась девушка.
После чего у Николая кроме досады ничего к ней не осталось.
Ему хотелось срочно побежать к железнодорожным кассам, схватить билет и сейчас же уехать обратно.
- К нам то ты заедешь? - спросил Николая Юрий. - Мы-то ни в чем не провинились.
- Кстати, - вмешалась Юрина мать, - у нас уже и такси заказано. Ждет на выходе.
- Да, конечно, заеду, - ответил Николай другу. А потом, повернувшись к девушке покончил с «личным вопросом». - Так что, до свиданья Таня. Спасибо, что пришла. И за письма тоже. Хорошие были письма.
Через два дня Николай покинул «гостеприимный» Днепропетровск, но то чувство незаслуженной обиды осталось у него навсегда.
Ну а из Херсона вернулся он в свой Топливный отдел победителем. И мать Василия навестил, и всех родных обошел, и девушку достойную встретил, и накупался, и наигрался в свой любимый волейбол в родном Пушкине, так что как, говорится к службе был готов физически и морально.
СЛУЖБА НЕ ПЫЛЬНАЯ, НО КАРАУЛЬНАЯ
И вот тут-то ему и показали, как почти гражданские прелести тыловой службы разбавлялись коварными нарядами, чтобы люди не забывали, что они все-таки военные и назывались эти наряды дежурствами в качестве «помощника начальника караулов». Под этим интригующим и даже как-то возвышающим молодого офицера обозначением его временной роли, крылась самая беспощадная работа по проверке охраны многочисленных складов с боеприпасами, законсервированной техникой и войскового имущества. Все эти пятнадцать или шестнадцать военных объектов надо было проверить за одну ночь, несмотря ни на какую погоду: ливень, стужу, жару, слякоть, метель, вьюгу, буран. А главное, надо было соблюдать особую осторожность при перемещении от одного объекта к другому, так как по внутренним инструкциям устанавливались определенные расстояния, ближе которых к посту приближаться было запрещено. Естественно, что «помощники начальника караулов» ни о каких внутренних инструкций не ведали, и часто попадали в нешуточные ситуации, когда подойдя к посту ближе положенной дистанции оказывались в секторе возможного обстрела караульным. Многие солдаты пользовались этим и «мстили» ненавистным «офицерюгам» тем, что подавали команды: «Стой! Стрелять буду! Ложись!» Бедный офицер ложился и в снег, и в грязь и лежал до прихода смены караула, пока «всесильный» разводящий сержант, не освобождал проверяющего из «плена», а расторопный караульный получал свое законное поощрение « за бдительность».
Вот сразу после отпуска и Шаткову, который до этого ходил только в патрульную службу по городу, пришлось испытать всю прелесть нового для себя наряда. Николаю выдали его «собственный» пистолет «Макарова», сумку с противогазом и индивидуальным медицинским пакетом и широкую повязку с крупно написанными буквами: «Зам. пом. кар». Приходить в сводный караульный блок, надлежало к шести часам. Стоял довольно теплый солнечный сентябрьский день. Сопки зеленели травой и еще не опавшими листьями карельских березок, и только самые вершины сопок были безжизненно серыми, напоминавшими всем, готовым умилиться чуть ли не кавказским пейзажем, что это все-таки Север, дорогие романтики, Север!
Николаю объяснили по какой дороге он должен отправиться к месту, где он встретится с начальником караулов, который и представит его разводящим, находящимся в караульном блоке.
Николай вышел намного раньше шести, так как было приятно прогуляться в такую редкостно хорошую погоду по дороге, петляющей межу сопок. В одном месте дорога была вырезана прямо в склоне сопки, так что с одной стороны дороги поднималась высокая стена сопки, а с другой сразу же начинался не очень крутой спуск переходящий зеленую долину. Там в долине, в метрах пятистах от дороги виднелись столбы, обтянутые колючей проволокой, и караульная вышка. Видимо, это была граница какого-нибудь очередного охраняемого объекта. Николай сошел с дороги и решил пройтись по зеленой невысокой, но густой травке, чтобы сбить пыль с ботинок, и вдруг заметил в траве что-то вроде оранжевых цветочков. Наклонился и, к удивлению для себя обнаружил, что это морошка, да такая крупная. Николай тут же решил попробовать ее на вкус — она была восхитительна! Она лишь отдаленно напоминала ту худосочную морошку, которую ему доводилось собирать на Ленинградских болотах. Так незаметно от одной морошки к другой он все приближался и приближался к забору из колючей проволоки. Вдруг он услышал, как рядом с ним засвистела сначала одна птичка, потом другая. Николай встревожился: вроде бы поющих птиц здесь на Севере не водится. Он повернул голову в сторону забора, от которого уже был недалеко, и увидел, что на караульной вышке солдат стоит во весь рост и целится в него.
- Ты что с ума сошел? - крикнул солдату Николай. - Вот видишь - « помощник начальника караулов», - и показал солдату на повязку на своем рукаве. - Да тебе за такое знаешь что будет...? Но чувствовалось, что солдат Николая не слышит. Он опустил винтовку и тоже что-то сказал в ответ, но Николай не смог разобрать его слов и пошел прямо к вышке. Не доходя до нее за несколько шагов, он, наконец, услышал, что говорит ему солдат:
- Товарищ старший лейтенант, сюда вам подходить нельзя. Это охранная зона. И я должен стрелять во всякого, кто откажется из нее выйти. И я кричал, вам сколько мог. Вон, даже голос охрип. А вы все идете и идете. Я вверх стрелял предупредительными. И опять ничего. Ну, тогда и стрельнул в вашу сторону. Хорошо, что я у вас на рукаве повязку вовремя разглядел.
- Я ничего не слышал, - сконфуженно сказал Николай. - Абсолютно ничего. Вот только как пули твои просвистели — это слышал.
- Я сам-то не знаю, товарищ старший лейтенант, но говорят здесь какая-то звуковая дыра. Все звуки проходят выше, а до низу не достигают. А что, как вы говорите, мне «чего-то там будет», так только десять суток отпуска за бдительность. Вы уж не сердитесь, товарищ старший лейтенант, а скорей выходите на дорогу, а то меня и вправду на «губу» посадят за то, что я тут с вами разговариваю.
- Прости, солдат, - краснея, за свою непростительную дурь, - сказал Николай. - Спасибо, что хоть пожалел. Я быстро.
И Николай без промедления взобрался на дорогу и дошел до перекрестка с идущей между сопок дорогой, где стоял связной, ко отрапортовавший, что начальник караулов сейчас подъедет. И точно через несколько минут сначала послышался рев двигателя газика, а потом вылезла из узкой, как щель, дороги и сама машина. Начальником караулом оказался средних лет подполковник с чуть назревающим брюшком, но держащийся молодцом. Все в нем было подтянуто все словно с иголочки, да сам он был какой-то сияющий.
- Ну, что, старшой, - весело спросил подполковник, - первый раз?
- Так точно, товарищ подполковник — первый!
- Да, по первому разу трудненько придется, а потом и вы привыкните к маршрутам и люди вас узнают, и тоже привыкнут видеть вас. Так и обживетесь понемногу. Пойдемте, я вас провожу к караульному блоку.
Так в разговорах о службе, о себе, о Севере, с шуточками, отпускаемыми подполковником, они и дошли до большого одноэтажного деревянного здания, где у входа их встретил караульный солдат и потребовал назвать пароль. Подполковник четко выговорил пароль и тут же заметил: «А это со мной. Теперешний ваш начальник, или помощник начальника по караулам. Прошу любить и жаловать». Осмотрев караульное помещение, подполковник сделал несколько замечаний по уборке, достал несколько ярких листков с правилами поведения солдат при обнаружения подозрительных лиц, проверил на выбор оружие у нескольких разводящих и, попрощавшись с Николаем за руку, отправился назад к своему газику. Больше ни одного начальника караулов Шаткову увидеть уже не довелось. Пароль ему сообщали еще в Тылу перед заступлением в наряд, так что он самостоятельно добирался до караульного блока.
Как только Шаткова напоили сладким чаем с пышным, как будто только что из пекарни хлебом, ему было предложено лечь спать.
- Ложитесь, ложитесь, товарищ старший лейтенант, - уговаривал его начальник караульного взвода, - здесь каждая минута дорога. Потом сами будете себя ругать, что не доспали. Мы тут и света особо-то не зажигаем. Приходим и сразу на боковую. Ведь четырнадцать-пятнадцать караулов проверить за ночь не просто. И стоят они друг от друга не близко, так что ночью поспать не удастся.
Хорошо, что свою первую проверку караулов Штков начал осенью, в тот ее краткий период на Севере, когда природа на миг замирает в прохладном, но ясном «бабьем лете», и он познакомился со всеми постами при сравнительно хорошей погоде. А вот зимой с ним приключилась беда. Была сильная вьюга, протоптанной дорожки порой и вовсе не было видно. Шли по интуиции. Разводящий, шедший впереди, поставил задачу всем идти нога в ногу с ним. Шатков шел третьим, за сменяющим солдатом. И вот подошли к самому страшному месту. Оно и при хорошей летней погоде было трудным для перехода: узкая тропа вилась не то что бы над пропастью, но над глубокой расщелиной. Летом, если и соскользнешь в нее, ну, на худой конец, перемажесья глиной, но вылезешь по наклонному выходу из щели. А вот зимой... Как-то не углядел, видно, впереди идущий солдат, да сбил след в сторону расщелины. А шедший следом Николай тоже не точно наступил на испорченный след, нога соскользнула и он влетел в заваленную рыхлым снегом коварную яму. Еле вытянули. Пока снег под ногами Николая немного не утрамбовался, он никак не мог дотянутся до ремней, которые протягивали ему солдаты. А если бы упал кто-то из замыкающих, то его отсутствие в метель могли бы обнаружить, только придя на пост. Пришлось бы бедному с часок «понежиться» в снежной постели при бодрящих двадцати градусах мороза.
Были, конечно, наряды и полегче. Например, патрулирование в Росте. В придачу Шаткову выделялось три солдата, с которыми они и обходили всю Росту, начиная от центра, который, благодаря новостройкам, уже принял вполне городской вид, и до самых дальних ее закоулков, где все еще тон задавали бараки и самострой — домишки не бог весть из чего сложенные и лепившиеся один к другому. Солдаты приходили в патруль бледными и сонными. В караульная роте, куда им, по несчастью, пришлось попасть, служба шла по принципу «через день на ремень». На отдых между нарядами давался один день, но при этом разрешалось спать только от отбоя до подъема. Толку от таких помощников, в случае схватки с подвыпившими солдатами или матросами, было мало. В чем Николай и убедился в одном из зимних патрулирований. Главным объектом патрулирования был большой деревянный одноэтажный продуктовый магазин, построенный еще на заре становления Росты, но сделанный на совесть, так что и до сих пор выглядел прочно и всегда был полон покупателями. Магазин стоял на самой окраине Росты, и основными его посетителями были как раз люди из бараков и самоделок, солдаты и матросы, не решавшиеся брать водку на виду у офицеров в центральных магазинах, рыбацкий молодняк, еще не успевший сходить в море и страдавший безденежьем. А в этом магазине продавалась самая дешевая водка, гнавшаяся из древесных отходов и называвшаяся «Сучок». Вот она и была главным продаваемым продуктом. Водку начинали продавать с шести часов, а задачей патруля было следить чтобы продавцы не продавали водку рядовым военнослужащим. Постоянно находиться в магазине было невозможно от сгущавшейся там атмосферы, сочетавшей в себе дыхание набившихся с мороза множества покупателей, вонь от грязных портянок, раскисших от тающего снега солдатских сапог и от вечно мокрого, дышащего гнилой испариной пола. Поэтому Николай стоял, в основном, на улице возле широких ступеней перед дверями магазина, входя в него только вместе со «страждущим солдатом», что бы не допустить продажу ему водки. Но вот пришли четыре стройбатовца в ватниках, кто с погонами, кто без погон. Николай поспешил подняться в магазин, чтобы предупредить продажу водки бродящим строителям, явно сбежавшим в самоволку. Но братва попыталась оттеснить патруль и все же прорваться к вожделенному прилавку. Николай с патрульными солдатам с трудом вытеснили «рьяных молодцов» на улицу. И тут плотный такой, коренастый живчик, лидер всей компании, встал перед Николаем и заговорил на блатном жаргоне: «Ну, чего тебе старшой надо? Што мы водки не возьмем? Да мы гражданских попросим. Это тебе подфартило, што в магазине заводские помогли тебе. Вот я тебя сейчас кину, а твои полудохлые солдатики и не сунутся».
Николай мельком взглянул на своих патрульных, стоявших в обвисших, сложившихся в грубые серые складки шинелях, выданных им явно не по росту, и торчащие из них тощие шеи, на их огромные кирзовые сапоги и понял, что надо защищать офицерскую честь самому, пока предлагается помериться силами один на один. Он незаметно расстегнул ремень еще больше сковавший движения и в без того тесной шинели. Ремень у него и в расстегнутом виде не спадал, держась на крючках, как его научили побывавшые переделках офицеры.
Стройбатовец кинулся к Николаю сразу, едва закончив фразу, и схватился за ремень с намерением рывком приподнять приподнять Николая и бросить его на землю. Однако, в руках нападавшего неожиданно оказались всего лишь два разрозненных конца ремня, что привело его на мгновение в замешательство, а его лицо при этом осталось без возможной защиты, Этого мгновения Николаю хватило, чтобы нанести стройбатовцу удар в челюсть кулаком, туго обтянутым в меховую кожаную перчатку. «Строитель», изогнувшись винтом, упал в снег. Николай застегнул ремень, наклонился над упавшим, бросил ему на лицо щепотку снега, поднял, взял его правую рука на болевой прием, с помощью которого в милиции часто водят задержанных, и повел «живчика» в комендатуру. Для выхода на улицу надо было преодолеть сугроб от сброшенного при очистке дороги снега. И вот тут товарищи своего «заводилы» пришли ему на помощь. Правда, спортивная подготовка у них оказалась слабовата, и хоть патрульных солдат они быстро покидали в снег, Николай сбросил в снег, к своим солдатам и всех четырех стройбатовцев. Потом, выудив из этой груды тел лидера, опять взял его на болевой прием и снова повел его в комендатуру, предоставив солдатам самим разбираться со стройбатовцами. Комендатура была буквально в нескольких шагах от разыгравшейся потасовки. По пути стройбатовец неожиданно разговорился:
- А вы сильный, товарищ старший лейтенант. Как врезали мне ребром ладони, так я сразу и свалился в общую гущу. Не держите меня. Я не убегу. Вы из Ленинграда?
- Из Ленинграда, ответил Шатков, выпуская руку задержанного. А почему вы так решили?
- Да, говорите, как ленинградец. Я тоже из Ленинграда. Думал пойду в стройбат: и служить меньше, и специальности какой-нибудь научат. А здесь или работа без продыха или полная тоска. Особенно зимой. Вот за водкой и ходим. Одно развлечение. Посидеть, просто поговорить, в шахматы поиграть — и на то места нету. А ведь сами строители. Было б «добро» от начальства - все бы сделали. А так вот...
Тут они уже дошли до комендатуры. Никакой злости или обиды к своему задержанному Николай не испытывал, но понимал, что и отпустить человека находящегося в самоволке, да еще пытавшегося напасть на офицера, он не имеет права:
- Жаль, что приходится сдавать в комендатуру своего земляка. Если б не самоволка … Я на вас зла не держу. Отпустил бы. Но в самоволке человек перестает себя контролировать. Вот как вы, например. Так уж простите... Но вот как раз и двери...
Когда Николай вернулся к тому месту, где оставил своих подопечных, то в свете, исходивших от уличных фонарей, увидел «трагическую» картину: трое стройбатовцев, уложив в сугроб троих патрульных восседали на них и пытались накормить их снегом. Патрульные мотали головами мычали, но у них уже не было сил, чтобы отбиться. Увидев Шаткова, все трое сразу же оставили в покое свои «жертвы» и моментально скрылись, во тьме ночи.
Николай помог бедным солдатикам подняться и отряхнуться от въевшегося в сукно снега, а потом отослал их магазин, чтобы они там немного отогрелись, а сам остался стоять у входа.
Поэтому в последующие патрулирования утром или днем, пока в городе все спокойно, а самовольщики еще не вышли «на охоту», Шатков заводил солдат в столовую или большой магазин, или просто к скамеечке, зщищенной от ветра, перед домом, и давал солдатам немного вздремнуть. После чего они прямо заметно оживали. Сон, особенно на воздухе милое дело! И тогда можно было рассчитывать, что в трудную минуту солдаты не подведут.
ПОСЕЛОК КРАСНОЕ
Еще один наряд был довольно опасным — это в поселок Красное. Поселок был совсем крохотным и размещался на небольшом плато, образованным между двумя сопками. На этом плато стояли три двухэтажных барака с коридорной системой комнат. Все жилые комнаты выходили окнами во двор, а противоположная стена была сплошной. В этих бараках жили девушки, приехавшие на Север немного подзаработать, как за счет больших окладов, так и за счет северных надбавок. И ту же поселялись те, кому после окончания техникумов было положено отработать по избранной специальности два или три года на Севере. Сплошные стены бараков с внешней стороны плато объяснялись тем, что неподалеку располагался морской штрафбат, из которого бывшие морячки частенько сбегали, ну и, конечно, прямым ходом к девочкам. Поэтому охрана, располагавшаяся во внутреннем дворе, образованном тремя бараками, вроде бы, могла пресекать всякие поползновения любого хулиганья пробраться к девочкам. Но, во-первых, этой охраны бывало недостаточно, а во-вторых, набиралась она из женщин и пожилых мужиков, поэтому в Красное обязательно назначался патруль совместно с милицией. Однажды Шаткову выпало идти в патруль с известным в Росте милиционером Коганом. О Когане говорили, что он хоть и еврей, но двух русских стоит. Лева Коган не был похож на еврея по уверенной походке, по совершенному складу тела, по манере держаться. Его скорее можно было бы принять за грузина или дагестанца.
Наряд начинался с шести вечера. Прибыли они с Левой на автобусе, который высадил их в самую темноту. Только когда глаза немного освоились к новому освещению, они увидели небольшое светлое пятно исходящие откуда-то слева от дороги. Шатков и Коган пошли по направлению этого пятна и увидели, что свет исходит из окон трех бараков и единственного фонаря, освещающего большой двор, где бы могло разместиться половина футбольного поля. Однако, чтобы попасть на это плато надо было спуститься по очень крутой и скользкой тропинке. Когда, чуть не угробившись, они все же спустились во двор и пришли в охранный пункт, то от охранников узнали, что есть другая, нижняя дорога, более безопасная. Правда, она длиннее, но девочки предпочитают ходить по ней. От нижней дороги на плато вела высокая лестница, выходившая в промежуток между двумя бараками. И именно этой дорогой стремились попасть в общежития штрафбатовцы. Трудно было поверить, что охранники, два старичка и женщина лет пятидесяти, могли бы справиться с отчаянными штрафниками. Однако первое дежурство Шаткова и Когана прошло спокойно. И утречком они, дождавшись автобуса, вернулись в Росту. Зато второе дежурство оказалось очень даже веселеньким.
Где-то во втором часу ночи, когда Шатков и Коган делали обход, одна из множества дверей в бесконечно длинном коридоре, приотворилась, и из образовавшейся щелки послышался девичий голосок:
- Дяденьки милиционеры, во втором корпусе штрафники. Девчонок поят.
- И сколько их? - спросил тоже шёпотом Лева.
- Четверо. Они за длинным столом сидят и девчонок сидеть заставляют.
- Какая комната?
- Двенадцатая.
- Понял. Идем брать.
- Чего она тебе сказала? - спросил Николай.
- Сказала, что четверо штрафников сидят в двенадцатой. Надо брать.
- Но их четверо, - возразил Николай, имея ввиду, что надо бы взять на подмогу и людей из охраны, тем более, что в этот раз там были одни мужчины.
- Но нас-то двое, - с усмешкой сказал Лева. - Приготовь пистолет. Патроны есть?
Патронов, как ни странно, войсковым офицерам в патруль не давали. И Шатков вообще не понимал, каков был смысл брать с собой пистолет без патронов. Но на всякий случай он хранил у себя три патрона, оставшихся еще с учебных стрельбищ, которые проводились среди офицерского состава кораблей. И Шатков всегда вставлял один патрон в пистолет, хотя бы для предупредительного выстрела.
- Есть. Один.
- Хватит и одного, - оптимистично заключил Лева.
Двенадцатая комната находилась на первом этаже. Ее можно было найти и без номера, так как оттуда уже доносились звуки сиплого но но мощного голоса: «Ты зашухерила всю мою малину...»
- Значит, так. Я открываю рывком дверь. Возможно, они что-нибудь сразу же кинут. Стол стоит, скорей всего, посредине... Но все равно, ты отскакиваешь, как можно правее стола, и берешь внимание на себя. Выставляешь пистолет и кричишь: «Руки!» Если реакции слабенькая — пальнешь вверх. А остальное за мной.
Когда они подошли к двенадцатой, Лева стал слева от двери, а Шаткова поставил справа. Потом мощным рывком, срывая хилую защелку, Коган растворил дверь настежь, и почти в ту же секунду в стену коридора воткнулся нож. Коган и Шатков тут же вбежали в комнату. Коган принял в правую, а Шатков в левую сторону. Перед ними открылась такая картина: из ряда столов покрытых простынею образовался длинный стол для «пиршества». На столе стояли стаканы и тарелки, видимо, украденных из местной столовой. Между ними возвышались бутылки водки. Посреди стола, напротив «жлоба» с низким лбом, широким носом, узкими глазками и шрамом во всю щеку, стояла большое фаянсовое блюдо с салатом. В общем, пир шел горой. Шатков из всей силы крикнул: «Руки!» - и направил пистолет на «жлоба». Все повернули голову в его сторону. В это мгновение Коган забежал с другой стороны подхватил блюдо с салатом и вывернул его прямо в морду штрафнику со шрамом, потом этим же блюдом ударил по голове сидящего рядом сообщника и направил наган на третьего штрафника, сидевшего за столом напротив. Тот встал и поднял руки. Шаткову ничего не оставалось как зайти за спину к четвертому штрафнику, ткнуть его дулом пистолета в спину и приказать: «Вставай! Руки!». Главарю Коган надел единственные имевшиеся у него наручники. Но под дулом двух пистолетов и уже изрядно нагрузившиеся водкой штрафники шли, не сопротивляясь. Только главарь все отплевывался от сползающего со лба салата. Опаснее всего было спустить беглецов по крутой обледенелой лестнице на нижнюю дорогу, чтобы отвести их находящейся в метрах пятистах штрафбат. Коган стал спускаться с лестницы лицом к беглецам, держа наган на изготовке. Шатков замыкал шествие тоже со взведенным курком пистолета. На КПП штрафбата быстро сообразили в чем дело и приняли беглецов без лишних формальностей. Оказалось, что поход к девочкам, здесь обычное дело, но только предыдущие походы всегда проходили без сучка и задоринки, ибо внутренняя охрана решительно ничего не хотела ни видеть, ни слышать, ибо боялась штрафников не меньше, чем сами девочки.
Возвращаясь утром домой, Коган сидел в автобусе расстроенный:
- Это же надо, женское общежитие расположить рядом со штрафбатом! А эти охранники! Да их судить пора! Если не можете, зачем беретесь за такое трудное дело? Поговорю с начальством. Там милицейский пост ставить надо. Это, вот, мы вдвоем случайно приструнили бандитов. А что там делается без нас? Бедные девочки. Живут в вечном страхе. А охрана спит себе , как ни в чем ни бывало, и получает денежки! Хорошо устроились!
Николай был полностью согласен с милиционером, но не в его власти было что-либо помочь и Когану, и девочкам.
ЛИРИЧЕСККАЯ НОЧЬ НА БЕЗВЕСТНОМ ПОСТУ
Весной в Тыл поступила команда готовиться к учениям по борьбе с последствиями ядерного взрыва и работе в зараженной местности, так как летом предполагалась крупномасштабная командная игра по укрытию от смертоносных воздействий взрыва атомной бомбы и преодолению пораженной местности при максимально быстрым сосредоточении в указанном месте, для нанесения удара по возможному противнику.
Для начала стали проводить внезапные учебные тревоги, в период которых на дорогах установливали посты для проверки всех машин двигающихся в порты Мурманска.
В одну из таких учебных тревог Шаткова назначили начальником одного из самых видных постов, невдалеке от перекрестка первой большой улицы поселка Роста со стороны Кольского залива и нижней дорогой, соединяющей Мурманск с портом. При этом выдали ключ от постового домика, который Николай постоянно видел, проезжая из Росты в Мурманск и обратно, и, глядя на который, всегда удивлялся: «Кому он нужен и почему он вечно стоит пустым?».
Николай сразу же после объявления наряда пошел посмотреть место , где ему предстояло дежурить всю ночь. Дом оказался еще довольно крепким, сложенным из толстых брусьев, обитых вагонкой. Внутри домика, по всему периметру, располагались широкие скамьи, видимо, для отдыха караульных, огромная коряво сваренная железная печка с выходом трубы прямо в стену, грубо сбитый небольшой стол с наваленными на него старыми журналами «Советский воин», «Блокнотами агитатора», прошлогодней подшивкой газеты «Известия» и разными устаревшими выгоревшими на солнце плакатами. Это, видимо, последний из стоявших здесь на дежурстве офицер оставил на память будущему ночному страдальцу своеобразный подарок. Николай не понял сразу всего благородства того «далекого» дежурного, который отвалил ему такое богатство. Николай даже хотел поначалу выкинуть весь этот хлам, но поглядев на грубое железное чудовище, выполнявшее роль печки, решил, что она-то уж и сама сожрет всю эту «литературу», - не поперхнется. Заступать надо было в шесть вечера. По дороге на пост Николай купил буханку белого и полбуханки черного хлеба, виток краковской колбасы, конфет, сыра, сахара и еще что-то по мелочи. Но главное, взял сумку с противогазом и аптечкой, положенную носить в часы учебной тревоги. Там же у него была обычно, на всякий случай, алюминиевая кружка и ложка. Ну а нож он носил с собой всегда, еще с тех курсантских времен, когда в лыжном агитационном походе потребовалось открыть консервы, а у Николая не оказалось ножа, и одна, очень нравившаяся ему девушка, наставительно сказала: «У каждого уважающего себя мужчины обязательно должен быть с сбой нож». Ножи нашлись у других парней, но и симпатии девушки тоже перешли к ним. Вот так! Такая, казалось бы, мелочь может повлиять порой на всю личную жизнь.
Придя в караульный домишко, Николай стал более пристальней его осматривать. Дом, хотя и выглядел довольно крепким, но поднявшийся к вечеру ветер гулял внутри его так, будто стен и не было вовсе. Николай прошел несколько метров до подходившего к самой дороги лимана, наполнявшегося водой Кольского залива, и где в период отлива можно было найти кажется все, что пожелаешь, только в изломанном и заржавленном виде. Николай набрал прибитые к берегу и уже подсохшие на ветру всякие деревяшки, обломки бревен, и даже рамку с портретом Мазурова, размытого до такой степени, что он определил изображенную «личность» только по специфической топорщившейся шевелюре и густым бровям. Караульный дом стоял таким образом, что одна сторона его была обращена к лиману и освещалась вечерним заревым отблеском. При этом она же была строго противоположна дующему с залива холодному ветру. У этой стенки дома было и светло, и тепло. Принеся горючего для печки, Николай уже хотел пойти побродить вдоль берега лимана в поисках чего нибудь похожего на топор и на молоток. В это самое время к нему подбежал солдат и отрапортовал: «Товарищ старший лейтенант, караульное отделение прибыло для несения службы. Старший ефрейтор Закруткин!»
- Вот, как раз во-время пришли. Работать надо ребята. Если мы не хотим замерзнуть на продуваемом со всех сторон пятачке, то нужно постараться. Идите вдоль берега отлива и таскайте все, что может гореть.
Трое «гренадеров» один другого меньше ростом, отправились за дровами, а Николай с ефрейтором растопили «железного дракона». Такую бы установку да привезти на приличную свалку. Сутки работы — и от свалки остался бы один пепел. Короче говоря, особого толка от разгоревшейся до красна печки не было. Сквозняк, гулявший по дому выветривал тепло быстрее, чем раскаленный монстр успевал его подавать.
- Слушай, Закруткин, - сказал Николай, - давай-ка посмотрим внимательно, пока еще более менее светло в чем тут дело. Откуда так дует?».
И они пошли искать прорехи в этом с виду крепком доме. Первый источник холода оказался просто «дырой в небо»: над дверной коробкой и по ее бокам зияли огромные щели, либо чуть прикрытые болтающейся вагонкой, либо наспех заткнутыми газетами. Стекла в одинарных рамах были вставлены кое-как, и едва держались на ржавых гвоздях. От дверей в окна ветер шел прямиком.
- Да-а, мрачно произнес ефрейтор Закруткин, - с такими дырками поспишь. Никаких дров не хватит.
- А мы для чего? - весело спросил Николай. - У нас рук нет, что ли? Сейчас все будет.
В это время вернулись три солдата каждый из которых нес по кусочку какой-нибудь деревяшки.
- Это что такое? - грозно спросил Николай, зная, что там, в караульном полку, солдаты привыкли к тому, что офицеры и сержанты не просят их, как это случается в корабельной службе, а отдают грубые и четкие приказания.
- Дрова, - посмотрев не небольшой обломок оконной рамы, сказал солдат, похожий на якута, с черными, как смоль волосами.
- Это что за палочки? Для смеха? Нам дрова нужны, дрова! Столько времени проходили и три палочки нашли. А ну, снова за дровами. Чтобы руки ломились от груза. Вон сколько досок, сучьев, обломков бревен лежит. А эти палочки бросьте. Ими только в песочницах играть. Грузитесь так, чтоб пот прошибал. Это ж надо, за полчаса три щепки углядеть рядом с дровяным складом.
Сам Николай тоже пошел с ними, оставив у печи ефрейтора, который был порасторопней своих подчиненных. Пройдясь вдоль отливной линии, Николай вскоре обнаружил упрятавшийся в глине огромный тесак для мяса, у которого от ручки остался лишь винтовой штырь. Он тут же подобрал тесак и несколько пробок от порванных рыбацких сетей: «Пойдут на ручки». - подумал он. Пройдя еще дальше, он увидел метрический валик от складских весов с приваренным на конце квадратным противовесом - безмен: «Вот тебе и молоток!».
Принеся всю свою «добычу», Николай снял шинель, повесил ее на один из бесчисленных гвоздей, набитых для чего-то по всем стенам, и, оставшись в одном кителе, защищенный от ветра стенкой и подогреваемой закатными лучами, стал налаживать инструмент для починки дома. Очистив тесак от ила и грязи, он накрутил на винт пробку и немного обтесал ее ножом. Получилась ручка. Чтобы она не распалась, он туго обвязал ее бинтом из индивидуального пакета. Такую же ручку сделал и на безмене. Из принесенных ранее досок вырубил тесаком подходящие по размерам куски, которыми заложил щели между дверной коробкой и стенами. Сквозняков в доме сразу стало меньше. Наконец, вернулись и три солдата действительно нагруженные древесным материалом. Черноволосый притащил два больших бревна.
- Дрова хорошие, - похвалил его Николай, - но рубить сам будешь вот этим тесаком. Пилы у нас, к сожалению, нет.
Время уже перевалило за семь часов, но вечернее зарево все еще было ярким. Правда, в доме стало темновато. Спасал только огонь из открытой дверцы печи. Закатные лучи были слабы. Им уже не хватало энергии, чтобы сомкнуться за предметом, поэтому тень за ним была почти такой же черной, как от света луны. Один из солдат подошел к Николаю и с ухмылочкой сказал: «Товарищ старший лейтенант, а к нам дамочка какая-то в гости». Николай решил, что это кто-нибудь из «ночных бабочек» ищут ночных приключений.
- Гоните вы ее, нечего ей здесь делать, - сказал Николай, не отрываясь от работы по заделки щелей в дверных проемах.
- А она хочет с вами поговорить, - снова подошел к Николаю солдат. - И культурная такая. Вся в духах.
Николай отложил «молоток» и вышел наружу. Дамочка стояла у освещенной стены и видно было, как приятно ей стоять возле теплой стенки после холодного ветра, который , видимо, над ней уже хорошо потрудился. Голову женщины украшал берет с «пампушкой», а из-под берета выбивался кружевной шерстяной платок укрывавший лицо до самого подбородка. Одета она была в коричневое короткое пальто или полушубок, напоминавшие дубленку, из-под которого виднелись концы плиссированной юбки, ее стройные ноги облегали или высокие стального цвета шерстяные чулки или рейтузы и были обуты в изящные высокие ботики с золотистыми кнопками застежек. Лица женщины нельзя было толком разглядеть, так она была обращена спиной к заревому свету, а в тени лицо ее едва просматривалось. И все же видно было, что она, если не красавица, то уж точно у нее приятные черты лица.
- Так что вы хотели? - строго спросил Шатков.
- Да ничего особенного, думала у вас пересидеть до следующего автобуса. Я не знала что после семи автобусное движение прекращается из-за тревоги.
Безупречная ленинградская речь незнакомки сразу покорила Николая. Еще подростком, он часто останавливался на углу Невского и улицы Софьи Перовской или около большой театральной кассы, напротив Гостиного двора, где часто собирались небольшими кружками, старые ленинградцы, видимо, давно знакомые друг с другом и говорившие о своих каких-то делах, а Николай, не вникая в суть их разговора, стоя в стороне, слушал эту непередаваемую по своей интонационной гармонии ленинградскую речь. И уже тогда он думал, что за это одно, за созданный неповторимый «ленинградский русский язык», можно полюбить всех ленинградцев. Николаю навсегда запомнился рассказ Стендаля (Анри Бейля), о том, как тот познакомился на Мальте с русским князем, с которым они вместе посетили могилу Наполеона, и как Бейля так поразил французский язык князя — мягкий, переливающийся, утонченный, что Бейль не удержался от комплимента своему спутнику: «Князь, - сказал он, - вы говорите по-французски лучше, чем сами французы!»
- А не стоит ли вам подождать автобуса дома? - спросил Николай как можно мягче, потому , что ему вдруг захотелось, чтобы эта красивая женщина осталась здесь , с ними.
- Да в том-то и дело, что у меня сейчас нету дома. Я только что сдала квартиру коменданту и должна была уехать в Мурманск на восьмичасовом автобусе. Завтра утром я уезжаю в Ленинград и уже навсегда покидаю Север. Странно, но вдруг оказалось, что с ним жаль расставаться. А, помню, когда только приехала сюда, думала и дня здесь не проживу.
- Не знаю, - посмотрев на бледнеющее зарево заката, сказал Николай, - привык я к Северу или нет. Знаю, что пока у меня, при всем желании, нет возможности с ним расстаться. Вот, когда буду уезжать, как вы, тогда... тогда посмотрим. А сейчас, если вы действительно хотите остаться, то вам придется поработать, чтобы до прихода первого автобуса не окоченеть от холода, так как ветер, судя по всему, ночью станет еще сильней. А у нас в доме, таком добротном на вид, сквозняки гуляют как пьяные самовольщики. Закруткин! - крикнул Николай ефрейтору, рубившему дрова, - пошли-ка кого-нибудь из ребят, пусть найдет у залива посудину и наберет глины. Она у нас вместо клея пойдет. А вы, - Николай обратился к женщине, - простите, как вас зовут?
- Аня, - как-то не сразу, и, как показалось Николаю, даже несколько смутившись, назвала женщина свое имя.
- А вы, Аня, нарежьте из газет полосок для заклейки щелей в окнах. Вот вам ножик. - Николай достал из кармана нож многоцелевого назначения. В нем было все, даже ножницы. - Нож острый. Газету будет резать шутя. Да, возьмите вот эту рейку от окнной рамы. Она заменит вам линейку. А ребята будут мазать полоски глиной и заклеивать щели в окнах.
Женщина, назвавшая себя Аней, подхватила свой чемодан и вошла в дом. Там она быстро освободила часть стола и, разложив стопку газет, очень умело стала нарезать их них длинные полоски. Солдат, посланный за глиной, принес ее в старой облезлой кастрюли, прохудившееся дно которой он догадался прикрыть куском рубероида. И работа пошла. Ефрейтор с черноволосым солдатом кололи дрова, остальные двое солдат заклеивали окна газетными полосками, которые в огромном количестве изготовляла Аня. Сам же Николай доканчивал работу по конопачению и обмазки щелей вокруг дверной рамы и вокруг трубы, выходящей через стену. Еще было только половина восьмого вечера, как работы, в целом, были закончены, а главное в домике стало жарко.
Зная насколько в караульной роте ценится сон, Николай приказал: «Все, ребята! Кончаем работу! Надо еще перекусить перед сном! Вот воды бы в чем-нибудь принести. Ведро-то есть, но в нем только лягушек морить.»
- А у меня есть термос на полтора литра. Но колба в нем давно разбита. Я его в дорогу взяла просто, как посуду для воды.
- Отлично, Аня, давайте, давайте... Сейчас ефрейтор сбегает к ближайшему дому и попросит воды. Солдаты по случаю тревоги должны быть экипированы по походному:
- Как, есть у вас котелки?
- Есть, - ответили как-то неуверенно патрульные.
Ну, Закруткин бери еще и котелки, у кого они есть, и одна нога здесь, а другая там.
Закруткин подхватил протянутые солдатами котелки и выскочил из дома.
Тем временем Николай вынул буханку белого хлеба, кольцо колбасы, соевые конфеты «Конек Горбунок» и стал все это богатство стал делить на шесть частей. Аня покопалась у себя в чемодане и тоже вынула почти целый батон и банку странного варенья «Грецкие орехи в сахаре». К концу дележки прибежал Закруткин с термосом, котелками и фаянсовой кружкой с чуть отбитым краешком и тут же стал оправдываться: «Женщина, ну, которая воду давала, она сама про кружку догадалась: «А из чего пить-то будете? - спрашивает. - Из котелков? Вот, возьми». Честное слово! Я не выпрашивал!»
- Да , ладно не оправдывайся, ефрейтор, - успокоил Закруткина Николай, - что у нас на Севере добрых женщин мало?
Чай вскипятили в котелках, воду из термоса налили в умывальник, что висел на теплой внешней стене и под которым вымыли руки, а воду из котелков перелили в термос, и ту да же Николай насыпал сахару и заварки. Потом чай разлили, кому в крышку котелка, кому в самый котелок, Николай пил из принесенной Закруткиным чашки, Аня пила из металлического походного складного стаканчика. А алюминиевая кружка Николая, как награда за расторопность, досталась ефрейтору.
Когда все поели и сор со стола сбросили в ведро, Николай сказал: «Спасибо этому столу за угощение, и всем спать! За печкой я сам присмотрю». Второго приглашения не потребовалось. Солдаты быстро улеглись по двое на широких скамейках, а Николай и Аня присела у печки на принесенных кем-то из солдат ящиках из-под водки. Они еще были сыроваты, хотя и усиленно сушились, но Николай положил на них журналы с глянцевой обложкой и проблема с сыростью была решена.
В доме стало настолько тепло, что Аня тоже сняла свой полушубок, и осталась в обтягивающей ее стройную фигуру темно-красной шерстяной кофте, обрамленной у шеи белым воротничком, и плиссированной юбке. От нее веяло свежестью только что вымытого женского тела и необыкновенными духами. Она сама подсела поближе к Николаю, так, что их локти чуть касались друг друга.
- И о чем же мы будем говорить, лейтенант? - спросила она Николая полушепотом, приблизив к нему свое лицо настолько, что жар ее дыхания коснулся его щеки.
- Даже не знаю с чего начать, Надя.
- Узнал таки! - рассмеялась Надя. - А я уж думала, что так изменилась за эти три года, что меня и узнать нельзя.
- Изменилась, и вправду, очень сильно. Как будто из озорной девочки превратилась, если не в серьезную, то не лишенную мудрости женщину. Успокоилась, в общем.
- Ну, насчет спокойствия мы еще посмотрим, а вот пережить пришлось за эти три года действительно много. Мужа моего, «богача», выгнали из флота, больше года держали под следствием, хотели сначала дать пять лет, потом, не без помощи связей (хорошо, что человек он был, в общем-то, добрый никому, по возможности, никогда не отказывал), уменьшили срок до трех лет, и, наконец, ограничились двумя годами поселений. Вчера провожала его до арестантского вагона. А сегодня сдавала комнату коменданту. Странно, что не выгнали сразу же, как завели дело.
- Ну, что мне сказать тебе, Надя? За это заплачено несколькими годами беззаботной жизни. Мужу сколько сейчас?
- Пятьдесят два.
- Ого! Хорошая разница. Тебя с ним что-нибудь связывает?
- Интеллектуально — ничем. Он всю жизнь командовал какими-то складами, то продовольственными, то вещевыми. Любил шумные застолья. Денег у него всегда было полно, и он швырял ими не задумываясь. Ну, а когда познакомился со мной, то его и вообще понесло. Забыл всякую меру. Но я всегда любила тебя, хотя я сама этого не понимала. С одной стороны богатая квартира в Питере, роскошные подарки, высшее офицерское общество... А с другой ты — романтический юноша: такой робкий, неуверенный в себе. Только когда в ресторане тому гражданскому капитану, назойливо приглашавшему меня танцевать чуть ли не в пятый раз, я не ответила отказом, ты сказал: «Берите ее «насовсем», и, бросив деньги за заказ на стол, вышел из ресторана, я поняла , что теряю что-то невосполнимое. Ведь мы так безоглядно были влюблены, когда ты был курсантом четвертого курса: весь в спортивных значках, с золотыми якорями на погонах, с этим неотразимым палашом... стройный, красивый... А потом это нелепое отчисление во флот, и полтора года любви по переписке. Вот тут меня и нашел мой Норкин. Меня надо было «брать сильными руками», а ты фантазер и романтик... Зато Норкин знал свое дело... Вскружил голову глупой девчонке, падкой на дорогие подарки и ресторанные пиршества. А теперь нас с ним связывает только дочь, а сам он после суда постарел, сник, растерян. И не бросишь его. Дочь к нему очень привязана.
- Ну, и что теперь?
- Не знаю. Мы жили в Мурманске. А когда начался судебный процесс, квартиру у мужа отобрали, а мне дали комнату в Росте. Вот тут я тебя и увидела. Носишься по Росте как восемнадцатилетний. Мальчик совсем. И никаких у тебя забот, никаких тревог.
- Что-то ты себя рано в старухи записала. Хотя это, в принципе, твое дело. Но что ты знаешь о моих заботах, о моих тревогах?
- Да, прости, конечно, и тебе, видно, не мало досталось. Но я о том, что, останься я с тобой, я бы, наверное тоже была бы по-прежнему такой же юной душою, как ты. А пребывание в кругу этого старичья из Норкиной компании с ее зазнайством, безмерной обеспеченностью и похотливостью состарило душу. Милый, прости, ты ведь моя первая любовь. - И Надя чуть коснулась губами его щеки.
Николай до этого слушавший ее, неотрывно глядя в пульсирующее пламя топки, повернулся к Наде лицом и остановился на нем долгим взглядом, словно снова хотел отыскать в нем ту, прежнюю Надю, которую знал в курсантские годы. В красноватых лучах пламени от раскалившейся крышки печки, скрывавших и усталость и мелкие морщинки, лицо ее казалось прекрасным, точно высеченным из розового мрамора.
- Что значит простить? Да я никогда тебя ни в чем и не обвинял. Ни разу. Даже мысленно. Офицер, написавший на меня донос о том, что я, уволенный в Пушкин, выехал в Ленинград, за что я и был отправлен служить простым матросом на два года, после моего возвращения в училище тоже просил у меня прощения. И я тоже сказал ему, что я никогда ни в чем его не обвинял. Можно ли простить украденных два года жизни? Есть поступки, прощение которых лежит не в нашей власти. Для этого существуют какие-то Высшие Судьи, нам неведомые. И от того, что я произнесу это слово «прощаю» или нет, ничего не изменится. Все равно решение будет принято Выше. Даю тебе слово, что я ни разу не обозвал его, ни мысленно, ни в присутствии друзей, да и просто никогда не думал, что от моего желания что-то может зависеть. Но вот, представь себе этот офицер, поскользнувшись на платформе, попадает ногой между перроном и поездом. Нога превращается в бесформенный кусок мяса. Ногу спасают, но о службе уже не может быть и речи. А ведь я тогда на просьбу офицера простить его, ответил: «Ладно, что было, то было? Я прощаю вас».
В этот момент в дом постучали и чей-то мужской сипловатый голос крикнул: «Караульные здесь сидят?»
Николай вынул из сумки фонарь и вышел из дома. У порога стоял армейский старший лейтенант тоже с фонарем с поднятым воротом шинели, защищаясь от леденящего ветра с залива.
- Караульные находятся здесь, - спокойно, но твердо произнес Шатков
- Спят небось?
- Спят.
- Вот так всегда, вы флотские добрячками себя выставляете, а потом они и на службе, набравшись вашей «демократии», фортели выкидывают. Вроде бы им все дозволено. В общем, поднимай их, старшой, нам уже с часу ночи надо было начать нижнюю дорогу, вот эту самую, вашу, патрулировать. А сейчас уже начало второго. Да вот никак не мог найти вас. Сказали, пост на углу Конечной улицы и Нижней дороги. Хожу, ищу наружный пост, замерз, как собака, а вы, оказывается, в тепленьком домике устроились.
- Что значит устроились? Так приказано было. Из этого дома выходить, проверять все машины и встретить зам Главкома, который объявит конец учениям.
- Ладно, поднимай ребят. Пора в патруль.
- Горячего чайку не хочешь, - спросил сердитого офицера Николай.
- Да, не откажусь.
- Заходи.
И тут только Николай вспомнил о Наде. Он бросился назад в дом и, к своему удивлению, нигде Нади не увидел. Николай кинул в стоявший на крышке печи котелок с кипятком щепотку заварки, насыпал прямо из кулька сахару, разболтал, а потом все перелил в свою алюминиевую кружку и дал ее старшему лейтенанту, а в придачу еще и два «Конька Горбунка». Пока офицер, торопясь, пил чай, закусывая конфетами, Николай разбудил ефрейтора и приказал: «Быстро поднимай ребят. Ваш офицер пришел». - Закруткин мигом вскочил и закричал сиплым еще ото сна голосом: «Подъем! Всем на выход!». Солдаты вскочили со своих скамеек и как перепуганные птенцы, выскакивая из кромешной темноты, бросились на луч света от фонарика Николая, который направлял их к дверям.
Офицер допил чай и, поблагодарив Николая за «горячий прием», вышел вслед за ними.
Теперь у Николая возник недоуменный вопрос: «А куда же могла деться Надя?» Неужели она сумела выскользнуть раньше солдат?
Он обвел лучом фонаря вдоль всех стен и вдруг увидел, что из-под его шинели выглядывают черные Надины боты.
Вот этот здорово! - рассмеявшись воскликнул Николай. - Мгновенное и единственно правильное решение. «Подвиг разведчика» - вторая серия. Помнишь, там Кадачников тоже в минуту опасности мгновенно прячется за оконной шторой. А я-то думал, ну, сейчас пойдут вопросы: «Да кто такая?», «Да почему?»...
Надя вышла из своего убежища:
- Ну, можно меня брать в разведку?
- Можно. Можно! - смеялся Николай. И как это ты догадалась? Умница!
Николай протянул руки положил Наде на плечи и притянул ее к себе, Надя податливо прислонилась к его груди, а потом обняла его. Ее руки словно обожгли Николая. Кровь бросилась ему в голову, глаза помутились и он не помня себя поцеловал ее в губы.
- Сегодня ты снова будешь мой, - прошептала Надя.
Николай ничего не ответил, а пошел и засунул в ручку двери толстый кусок доски:
- Теперь только вместе с дверью откроют.
Потом он снова вернулся к Наде обнял, и вдыхая пьянящий аромат ее волос, тихо прошептал ей : «Ну что же, сыграем в ту прежнюю жизнь».
Николай бросил на широкие скамейки шинель, Надя положила свой полушубок и вскоре они лежали вдвоем, как в постели, и Надя отдавалась ему не так, три года назад, как бы свысока, как бы даруя ему свою любовь за рестораны, за кино, за его молодость, за его красивое тело, а так как будто хотел взять его всего в себя и унести с собой.
Вскоре сквозь окна стали пробиваться первые лучи рассвета. В домике уже не было аспидной черноты ночи, а воцарились все более светлеющие сумерки.
- А как ты не побоялся прямо вот так, на посту...? - иронически спросила Надя, чувствуя, что время их недолгого счастья кончается.
- Да этот дом к посту никакого отношения не имеет. Кто-то жил в нем, а когда из него люди выехали, поставили шлагбаум рядом с домом, чтобы дежурный офицер мог спрятаться от метели или от дождя при ожидания Главкома или его заместителей и встретить их рапортом, о том, что на посту перед въездом в порт все спокойно, происшествий нет. А перед этим надо было не пропускать встречных машин, чтобы они не забили дорогу кортежу высоких особ. Ну, а потом, из-за редкого выставления этого поста, домик стали разворовывать, да и просто ломать ночные бродяги. Стекла побили, лавки сожгли, железную печку и даже вторые рамы унесли. Кто-то из тылового начальства взял домик под контроль. Приказал вставить и застеклить рамы, сделать новые скамейки, на всякий случай. А главное изготовили добротную дверь и навесили амбарный замок. Хотели сделать помещение для разводки караулов, но он для этого оказался слишком мал. Но все же патрулю было приказано следить, чтобы в дом не захаживали на шабаш алкоголики с рыбзавода и списанные матросы с траулеров. Кто-то из дежуривших здесь до меня, нашел и приволок сюда этого железного динозавра, а уж он, спасибо ему, сотворил нам «африканскую ночь». Кстати, моя служба закончилась еще в двенадцать. А снова я заступаю в шесть. Видимо, мой напарник, который должен был дежурить с двенадцати до шести, просто не пришел. Так что с двенадцати до шести я мог бы отдыхать где-нибудь у себя дома, если бы таковой был. Но вот своего-то жилья у меня пока и нет.
В пробивающихся лучах света Николай еще не различал Надиного лица, но уже отчетливо вырисовывались ее глаза, и в глазах этих, безотрывно обращенных к нему, угадывался томительный вопрос: «А что же дальше?»
Николай делал вид, что не замечает этого немого вопроса, и пытался разговорами на разные темы уйти от ответа, но Надя, наконец, спросила его сама:
- Что ты собираешься делать? Служить и дальше в этой дыре или бросишь службу?
- Да, служить мне не хочется. У меня другое призвание. И это не просто блажь — это потребность души, это то, для чего я, видимо, был предназначен с рожденья. Я с самого раннего детства хотел быть только артистом. Кстати, талант мой был оценен еще в девятом классе. Я участвовал в спектакле «Красный галстук» в роли Чашкина. Юморная такая роль, и наш режиссер, артист из Александринки, возил меня на просмотр на съемки кинофильма по этому рассказу. Может быть, помнишь? «Красный галстук» назывался? Меня взяли сразу и безоговорочно. Но в это время я получил двойку по основам дарвинизма, и наша биологичка, принципиальная, как штык, не поленилась съездить в Дворец пионеров, где я занимался в драмкружке, и устроить там скандал по поводу того, что в артисты кино допускаются двоечники. Меня, естественно, сняли с роли. Так что, если уйду, то еще не поздно попробовать снова. Ну, а если уйти не удастся, - буду служить, как говорят, верой и правдой.
- Тебе бы уже пора жениться.
- Что верно, то верно. Столько возможностей было. А вот видишь..., До сих пор хожу в холостяках. Конечно, можно было бы предложить тебе стать мой женой. Твоя дочь не стала бы для меня преградой. Я люблю детей. Мы бы с ней поладили. Но этого не позволит сделать та девушка, от которой я ушел, на мгновение совершенно потеряв разум, когда ты вдруг ворвалась на наш выпускной бал такая вся сияющая и обольстительно красивая. Ведь я еще до отчисления полюбил тебя, и мы, конечно бы, поженились. Целых два года мы писали друг другу. Наконец, я с превеликими трудами возвращаюсь в училище и тут, вдруг узнаю: ты замужем!
С год не мог прийти в себя, но в отпуске, после мичманской практики, в кафе на углу Литейного и Белинской, случайно познакомился с очень милой девушкой, дочерью самых простых работящих родителей. Ее я и пригласил на выпускной вечер в училище, как будущую свою жену. Все мои друзья хорошо знали ее и всем она нравилась. И вдруг на выпускном вечере появляешься ты во всем блеске своего черного полуцыганского наряда и неотразимой красотой. За тобой ухлестывала целая свита молодых и не очень молодых офицеров. Ты, точно чтобы посмеяться, выбрала меня на танец, на другой. Конечно, в танце мало кто мог со мной соперничать. Недаром меня учил танцам сам «Марфута». Однако, у тебя была совсем другая жизнь и совсем другое понимание наслаждением этой жизнью. Увлекать, вести за собой, бросать и снова увлекать, - и в этом был своеобразный азарт жизни. За это даже нельзя порицать. Такие женщины непременно должны быть, чтобы возбуждать в мужчинах кипение крови и огневое желание обладать ими. Чтобы даже и обманутым или брошенным, всю жизнь потом помнить это непередаваемое чувство бесконечного обожания. Нет, если бы я не знал тебя раньше, я ни за что бы не бросился за тобой, понимая всю безнадежность попасть в орбиту твоего внимания «желторотому лейтенанту». Но мы-то были когда-то влюблены... И я поддался: «А вдруг, - думал я, - это и есть возвращенная любовь!» - Через четыре дня я понял свою страшную ошибку, но девушка моя уехала на комсомольскую стройку и приказала родителям не давать мне своего адреса. Гордая девушка. Вот с такой раной в душе я и отправился на Север. Я люблю ее и сейчас, и всегда буду думать о ней. Точнее говоря, в душе у меня всегда останется место и для нее.
Надя смотрела на Николая пристально и долго молчала. Потом отвела глаза и тихо, точно про себя, заговорила:
- Маме моей ты очень нравился. - «Вот кто будет тебе настоящем мужем. Верным и деликатным». - Такими смешными казались мне тогда ее наставления. А теперь-то вон как все повернулось. Права оказалась мама. Все поклонники разлетелись кто-куда, а я осталась со старым мужем, которому предстоит два года отсидеть на поселении, да к тому же, еще и ребенок у меня на руках. А тебя, Коля, я тоже никогда не забуду. Много мы нагрешили, но давай хоть расстанемся по-человечески. Все равно мы не чужие друг другу люди.
Надя обняла Николая и они расцеловались.
Николай взглянул на часы — было уже около шести. Он поднял шинель со скамейки, отряхнул ее, разгладил складки, оделся и вышел к шлагбауму. Вскоре появились первые машины со стороны порта. Николай отправил их назад, до окончания учебной тревоги. Потом почти час на дороге не появлялась ни одной машины, и только где-то вначале восьмого Шатков, поднявшись на небольшое возвышение, на котором стоял дом, увидел еще издали кавалькаду машин — это и было долгожданное начальство. В первой машине ехал кто-то из заместителей Главкома, так как самого Главкома Шатков знал в лицо. Шатков заранее поднял шлагбаум и четко отрапортовал адмиралу в окно на мгновение приостановившейся «победы». Адмирал внимательно посмотрел на офицера с отличной выправкой и доброжелательно приподнял руку в ответ. Минут через двадцать со стороны порта показался первый автобус. Николай вбежал в дом и увидел, что Надя уже полностью собралась и ждет только его появления.
- Очень хорошо, что ты уже готова, - торопливо заговорил Николай. Автобус идет!
Он подхватил Надин чемодан и они подбежали к автобусу, когда он только что остановился. Но возле него уже толпился народ, дождавшийся, наконец, возможности добраться до Мурманска. Николай и Надя едва успели коснуться друг друга губами, перед тем, как Надя взобралась на подножку, и автобус тронулся, чтобы они уже не встретились больше никогда. Этот основательно побитый, дребезжащий всеми суставами, но вместительный, как Ноев ковчег «ЗИЛ» забрал и увез с собой огромный кусок его жизни полный пылкой влюбленности, разочарованиями, взлетами, падениями и теперь уже окончательно отошедший в мир воспоминаний.
И ВОТ ОНА ВЗОРВАЛАСЬ!
Недели через две после столь необычно проведенного наряда началась подготовка к «настоящей войне» с имитацией взрыва атомной бомбы. И корабли и подразделения наземной службы были разделены на два противоборствующих лагеря: на синих и на зеленых. Цель стратегической игры заключалась в том, чтобы обе группировки, преодолевая зараженные участки местности, засады, искусственно сделанные преграды и противодействие напавшего «противника», пришли в место сосредоточения сил, откуда должен был наноситься решающий удар по вторгшимся на нашу территорию войскам. Победителем считалась та группировка, которая первой достигнет места сбора.
Рано утром объявили боевую тревогу, что означало, что «противник» уже приближается к нашим границам, а его авиация несет смертоносный груз. С этого момента началась конкретная подготовка к отражению. Чем были заняты другие отделы Тыла Флота Шатков не знал, а вот его лично бросили на составление карты боевых действий, где должны были обозначаться позиции зеленых, к которым принадлежал и Топливный отдел, и позиции синих с их морскими силами и наземными подразделениями, установленными разведкой «зеленых». Карта была оперативной, то есть создаваемой по обстановке, сложившийся на данное время. Лист бумаги, которому выпала участь стать «боевой картой», был огромен. Его разложили в на нескольких столах в зале заседаний, ставшим оперативным штабом Тыла «зеленых». Трудиться над картой прислали сразу пять человек, в том числе и Шаткова. Ориентировкой служила карта меньшего размера, развешенная на стене. Каждый из составителей на своем участке обозначил линии рек, озера, возвышенности, берега моря, залива и т.д. Основные контуры и данные местности нанесли на карту минут за двадцать, что вызвало некое подобие одобрения даже у контр-адмирала Бурого, то и дело приходившего проконтролировать, как продвигается работа. Наконец, осталось только разграничить сферы действия синих и зеленых. И тут выяснилось, что в канцелярии Тылы флота синей туши нет. Есть зеленая и фиолетовая. Шаткова послали в единственный в Росте канцелярский магазин за синей тушью. Но и там синей туши не оказалось. Учитывая то, что бомба может быть взорвана с минуту на минуту, картографы решили, что не будет большой ошибкой, если они закрасят лини дислокации частей, огневых точек, укрытий, командных пунктов, различные опознавательные знаки и прочие объекты синей группировки фиолетовым цветом. И вот, когда почти вся линия фронта синих была выкрашена в фиолетовый цвет, снова появился Бурый. Взглянув на карту он действительно побурел:
- Это что такое? - начала он сначала не очень громко, задохнувшись от гнева, - Это что такое!? - заорал он во всю мощь своих тренированных в «орании» легких. - Откуда взялся это цвет? Кто разрешил? Это вредительство! За это все пойдут под суд! Откуда здесь этот мерзкий «фиолет»?
- Видите ли, товарищ адмирал, - дрожащим голосом произнес старший группы картографов капитан Белков, - ни в Тылу Флота, ни в канцелярском магазине синий туши не оказалось.
- Достать! Немедленно достать! Машина дежурит у подъезда. Немедленно! В Мурманск! И без синей туши не возвращаться!
Тут вбежал вбежал посыльный: «Товарищ адмирал! Вам радиограмма!»
Адмирал буквально вырвал бумажку из рук посыльного и громко прочитал: «Ядерное устройство сброшено в районе с координатами...».
- Так мне ехать! Или уже поздно? - пролепетал Белков.
- Вы еще здесь? Немедленно в Мурманск!
- Так ведь бомба уже сброшена! - с ужасом воскликнул какой-то молоденький лейтенант.
- Вы, молодняк, вообще, молчите! Много вы понимаете. Ну и что, что сброшена? Пока они там очухаются от взрыва, надо мигом сгонять туда и обратно. А вы, - обратился Бурый к остальным, - намечайте зоны поражения зеленых. Зоны поражения синих пока отметьте карандашом. Мы же не сумасшедшие, чтобы представить на командный пункт в конце учения карту с фиолетовым противником. Над нами весь флот будет смеяться. Так и останемся «фиолетовыми» до скончания века!
Тушь привезли довольно скоро, все фиолетовые места заклеили тонкой бумагой и закрасили синим цветом. В целом, получилось незаметно. Бурый теперь не отходил от карты и синими, и зелеными флажками отмечал пути продвижения двух противоборствующих группировок. Картографов он отпустил за ненадобностью. На командный пункт пришли высшие офицеры.
Едва Шатков появился в Топливном отделе, как его тут же вызвал к себе Эльман:
- Вам срочное задание. Наша бензозаправка, что на нижней дороге, попала в зону поражения. Ее нужно срочно демонтировать с соблюдением всех правил дезактивации (чтоб там... костюмы и все такое... было в полном порядке), и перевезти к складу Лантарева. Дорога вам известна. А там подключиться к его бензопроводам, чтобы колонны зеленых могли беспрепятственно заправляться топливом.
- Есть, - сразу же ответил Шатков, - но машина нужна с подъемным краном. Колонка-то не меньше полутонны весит.
- Машина, естественно, будет. Вы сейчас внизу, у входа, берите четырех матросов, спускаетесь на нижнюю дорогу к колонке, это не далеко, на спуске переоденете матросов в защитные комплекты и начнете дезактивировать колонку, а я за это время раздобуду машину.
Шатков в выбежал из кабинета Эльмана, захватил с собой уже ожидавших его у выхода матросов, а потом, спускаясь к нижней дороге, прямо на ходу, они напялили себя противохимические комбинезоны и под бдительным оком посредников стали дезактивировать бензоколонку. Пока ведрами носили воду из пожарного гидранта, пока промывали колонку, пришла машина, но, ужасу Шаткова, без крана. Колонку сняли с металлического основания, даже положили на бок, но поднять до уровня кузова грузовика не могли. Неподалеку, в том самом домике, где недавно нес патрульную службу Николай, расположился узел связи. Шатков бросился к связистам и, дозвонившись с трудом до Эльмана, прокричал в трубку сквозь маску: «А кран где, товарищ полковник?». - «Простите, Шатков, - растерянно ответил Эльман, - но машин с кранами нет! Придумайте, что нибудь на месте. Мне лично ничего не приходит в голову. Но ждать крана — это провал.»
Шатков ошарашенно огляделся вокруг. Пока на этом участке из «зеленых» никого не было, но скоро с кораблей сойдет десант, а к тому времени бензоколонка уже должна действовать, и непременно в безопасном месте. Шатков вернулся к своим матросам и попросил еще раз попробовать втащить колонку вручную. Тут еще в помощь и шофер присоединился — но все без толку. Шофер, как и положено по логике его профессии, пошел искать доски, по которым можно было бы втащить колонку в кузов. А Шатков пошел в сторону Мурманска, где вечно что-нибудь строилось. И вдруг он увидел аккуратно сложенные огромные железные листы, видимо, для возведения очередного ангара для склада.
Шатков бросился назад и позвал шофера:
- Все! Хватит искать, едем.
- Это куда? - удивился шофер.
- За железом. Тут недалеко метров двести. Трос есть?
- Ну, трос-то, конечно... По нашим-то дорогам - и без троса...
- Видишь железные листы?
- Ну?
- Останавливай!
Шатков вместе с шофером вытащили трос , зацепили его за временно наваренные штыри, за которые и таскали эти железные листы, прицепили трос к крюку, что торчал из-под заднего борта кузова, и потащили железный лист к колонке. Дорога в апреле была еще размазня-размазней, и железный лист катился по этой грязной жиже, как по маслу. Подъехав к колонке, повалили ее на лист, уселись на лист сами и грузовик потащил всю команду, похожую на инопланетян в своих чудовищных комбинезонах, к месту назначения.
Возле склада Лантарева, у самой дороги, утрамбовали грунт под фундамент — тяжелую железную раму, установили на фундамент колонку, подвели шланги с топливом, - и колонка ожила. И когда пошли первые колонны машин с десантниками и солдатами, они уже могли заправляться топливом в не пораженной зоне.
Шатков забежал на КП склада Лантарева и оттуда позвонил в Топливный Отдел. Трубку тут же снял Эльман, который отслеживал все сведения из разных топливных баз и складов.
- Товарищ полковник, - начал было свое сообщение Шатков, но Эльман прервал его в нетерпении:
- Да говорите скорей , перевези или не перевезли? К вам кран дошел?
- Нет, кран еще не приходил...
- Ну, все... Тыл в прогаре...
- Так ведь поставили колонку, товарищ полковник! - закричал Шатков - Хотите скорей узнать, а сами перебиваете. Поставили колонку! Уже давно машины заправляются. Возле КПП части Лантарева.
- Так как же вы колонку в кузов загрузили?
- А мы ее и не грузили. Мы ее на листе железа притащили. По грязи шла как по маслу.
- Товарищ старший лейтенант, Шатков, - неожиданно официальнвм тоном сказал Эльман, - от лица Топливного отдела Флота объявляю вам благодарность! Ну и фокусник вы у меня, Шатков! Это ж надо догадаться!
- Служу Советскому Союзу!- крикнул в трубку Шатков и услышал в ответ:
- С такими только служить и служить.
- Кстати, товарищ полковник, кран пришел.
- Как только кончатся учения, отправьте колонку на кране обратно и установите ее на прежнем месте. А после установки колонки можете идти прямо в Отдел.
Когда Шатков вернулся в Отдел, его встретили добродушными смешками:
- Ну, весь Росту рассмешил — надо же лист железа под транспорт приспособил.
- Это точно так колхозниц осенью на работу в поле возят, когда дороги размоет.
- Во-во, он там этого и насмотрелся.
Но, в общем все сходились в одном: русский человек из любой беды выход найдет. В коридоре Шатков встретился с Эльманом, пребывавшем в отличном настроении. Он пожал Шаткову руку и шутливо заговорил:
- Думали, если нам кран для колонки не дадут, армия зеленых останется без топлива и прощай наши победные очки. А у нас в запасе есть еще Шатков. Они ж этого не знали. Секретное оружие! - уже вовсю смеялся Эльман. - Да, все забываю вас спросить, чем это вы так «перепугали» зам Главкома недели две назад?
Шатков вспомнил свою прощальную ночь с Надей, и покраснел до кончиков ушей. Эльман это понял по-своему и поспеши упокоить Николая:
- Да не пугайтесь вы раньше времени. Ничего страшного. Даже наоборот. Вы так понравились зам Главкома, что он приказал вынести вам от его имени благодарность. Шлагбаум что ли как-то по особенному открыли, или всем караулом «ура» прокричали?
- Да нет, просто, видно, ему мой доклад понравился.
- Ладно, уж не знаю, что там произошло у вас на посту, но, с учетом сегодняшнего вашего «подвига», у вас набирается большое «число очков» для досрочно присвоения очередного звания. Желаю удачи действовать в том же духе, - и Эльман скрылся у себя в кабинете.
ДОРОГА К «СОБСТВЕННОМУ» ЖИЛЬЮ
И вместе с ним у Шаткова мигом пропало радостное настроение. Он вспомнил, что перед учениями был предупрежден комендантом дома, в «зрительном зале» которого он живет, что «зрительный зал» отходит под промтоварный магазин и что через два дня Николай должен освободить помещение. С мыслями о том, где он будет проводить завтрашний день, Шатков медленно с остановкой чуть ли ни на каждой ступени спускался вниз, к выходу из Тылы Флота, перебирая в уме различные варианты возможного выхода из создавшегося положения:
- Ведь тысячу раз говорил себе: «Ищи что-нибудь нормальное, постоянное, что бы не жить вечно под «домокловым мечом» немедленного выселения. Что завтра делать? Снова бежать к Эльману? И опять он будет упрашивать сослуживцев приютить на некоторое время бездомного старлея. На лестнице его неожиданно догнал капитан второго ранга Ларионов, с которым Шатков не был близко знаком, но которого часто видел в общей столовой и даже несколько раз обедал за одним столом и вел длительные беседы на около театральные темы. Будучи курсантом Шатков не пропустил ни одной успешной постановки, что в драматических театрах, что в опере. Знание всего оперного и балетного репертуара театров Ленинграда, а главное, знание всех ведущих артистов оперных театров, сразу привлекло к себе внимание Ларионова, так как он, как оказалось, большой любитель и собиратель пластинок с голосами выдающихся певцов мира. Ларионов даже как-то приглашал Шаткова к себе в гости, но он до сих пор так и не собрался. Отчасти потому, что Ларионов был намного старше Шаткова, поэтому так вот, «по-дружески», заглянуть к нему «на огонек» он не решался. И вот Ларионов догоняет Шаткова и начинает говорить с ним, как со старым знакомым. (Уже позже Николай узнал, что Юрий Владимирович враг всяких надуманных условностей: «Я разговариваю не с лейтенантами, капитанами майорми …, а с людьми», - так обычно он объяснял свое кажущиеся панибратское отношение к младшим по званию.
- Поздравляю, Коля! На учениях вы показали великолепную сообразительность. А я был в числе посредников и все видел. - сказал Ларионов и протянул Николаю руку. - Поздравляю!
- Спасибо, - хмуро ответил Шачков, пожимая руку Ларионову, все еще занятый своими невеселыми мыслями.
- Только что-то у вас совсем не победоносный вид.
- А что уж тут веселиться? Завтра из помещения, где я временно жил, съезжать надо, а квартира у хозяина, с которым я договорился, освобождается только через три дня. Арифметика простая — два дня надо пробыть где-то в прострации, возможно, даже под крыльцом Тыла Флота. Кстати, я обнаружил, что если из боковых стенок выбить пару кирпичей и прикрыть дырку фанерой, то под ступеньками получится вполне жилая конура.
- Ну, уж вы совсем-то не падайте духом. Скоро квартир будет в избытке. Месяца через три всех перешедших предельный для службы возраст уволят. Да, могу вам предложить перебиться на эти два-три дня у меня в квартире. Жена уехала в Ленинград. Чем-тот там надо помочь дочери. Так что два, и даже четыре дня, вам обеспечены.
- Спасибо, Юрий Владимирович. Просто не знаешь с какой стороны неожиданно придет помощь.
- Ну так что? Идем за вещами?
- Бежим! - Рассмеялся Николай. - Вот так всегда, Юрий Владимирович, - мне везет в самую последнюю минуту.
Три дня проведенные у Ларионова — этот были дни сплошного феерического концерта лучших певцов мира: Карузо и Шаляпин, Ланцо, и Собинов, Патти и Обухова, Каллос и Максакова, Лолита Торрес и Шульженко. Особенно были тогда поражены и Николай, и приходившие к Ларионову молодые офицеры только еще набиравшим свою популярность молодым Штоколовым, которого первым делом пытались сравнить с Шаляпиным. Николай категорически выступал против таких сравнений:
- Зачем Штоколову сравниваться с Шаляпиным или подражать ему? - возражал Николай. - У Штоколова свой собственный голос, и надо чтобы он запомнился не как подражатель Шакляпину, а как Штоколов.
Три вечера подряд не утихали споры об артистах, о том, кто из них лучше выглядит в тех или иных партиях, о существовании каких-то рамок в сценическом искусстве актеров. Вспоминали великолепного Кривулю в «Севильском цирюльнике» и Лаптева в «Демоне».
- Да вот вам удивительная вещь. И вроде бы не назовешь Лаптева великим певцом, но Демон... Демон в его исполнении — это вершина.
- Точно, точно, - поддерживал Юрия Владимировича молодой лейтенант Белков, тот самый, которого адмирал Бурый обозвал «молодняком», - например, взять Кривулю в «Сивильском цирюльнике» или в «Русалке» - неподражаем! А в других вещах далеко не так заметен.
И все эти горячие споры длились до глубокой ночи, пока Юрий Владимирович не разгонял, наконец, вся шумную компанию спать.
На четвертый день, в обед, Шатков потащился со своим «чемоданом-контейнером» по адресу нового проживания. С хозяином комнаты Шатков договаривался о найме, стоя перед воротами дома, обнесенного внушительным забором, так что впервые открыв калитку, он прямо-таки обмер, увидев посреди жестокого и продуваемого насквозь полуострова мирный уголок обычной деревенской жизни. Будто кто-то взял и перенес его сюда, как музейный экспонат. Домик располагался в углу двух сошедшихся вместе сопок, чем был надежно защищен от лютого ветра с Барнецева моря. Перед сопками расстилалась небольшая терраска на которой и был выстроен невеликий домишко. Лицевая его часть в одну большую комнату выходила на солнечную сторону. Рядом с домом стоял небольшой сарайчик, половина которого была набита сеном, а половина отводилась кабанчику и курам. Куры свободно гуляли по приусадебному участку , где вдоль дорожки, ведущей к дому, были вскопаны две грядки. На одной из них росли лук, морковка, редиска, сельдерей, укроп и еще какая-то трава, в которой Николай не разбирался. А на другой дорожке росла самая настоящая картошка, и даже цвела! Правда все это было очень маленьким, так как и сам терраска была в две сотки не больше. При входе, возле дома и у сарая, росли две высоких развесистых березы. Глядя на них, ни за что бы не подумал, что они выросли здесь в Заполярье. Вторая часть дома почти примыкала к сопке и представляла длинную узкую с одним окном комнату, отделенную от большой комнаты простой фанерой, покрашенной почему-то в страшно ядовитый для взгляда темно-синий с зеленоватым отливом цвет. Но Николай так мечтал о собственной крыше над головой, что цвет перегородки его не остановил. Осталось только сойтись в цене за жилье. Хозяевами были машинист маневрового паровоза, временно не работающий по ранению, Иван Акимович и его супруга Лидия Федосьевна.
- Так вот, - тоном решительного приговора начал Иван Акимович, - ценя у нас не малая, прям говорю (при этом так взглянул на супругу, что сразу стало видно, кто назначает цену). Люди мы бедные, много не берем, но и мало никак не могем. К тому вот у меня бедренная нога, сами видите, с коленкой одним только куском кожи связана. А срастутся они когда — неизвестно. Но лечат. Военный хирург сказал, что ище танцевать будёшь. Шутит. Ему-то что … Здоровый бугай. А я вот без всякой работы маюсь. Так, если только что по хозяйству. Так , значит, цена у нас будеть, - Акимыч крякнул, прежде чем выговорить число, - шес..., - но тут его бабка толкнула в бок, Акимыч осекся и выдавил из себя, - семсот рубликов, да.
Семьсот рублей — это было точно половина оклада Николая по службе. Деньги приличные. Но памятуя о том, что говорил Ларионов, о скором наступлении изобилия квартир, Николай согласился. Он внес вещи в комнату и стал выкладывать то, что необходимо было для застилки кровати, на которой лежал солдатский матрас и ватная подушка. Тут обнаружилось, что в комнате сумеречно, так как окно выходит на восточную сторону. Утром окно прикрывает край сопки, а днем солнце светит с юга.
Но особого освещения Николаю и не требовалось, поскольку в комнате он собирался только спать, а на большее удобства комната была и не способна, по причине своей необычайной узкости. Гостей здесь у стола можно было разместить, только посадив их на кровать и на один стул с торца. Протиснуться между противоположной стороною стола и стенкой было невозможно. Но все это были семечки, по сравнению с теми «фруктами», что обнаружились после, но на данный момент, отодвинув стол к окну и застелив кровать (обычную солдатскую железную койку), Николай плюхнулся прямо на одеяло, заложил руки под голову и полежал так несколько минут. Какое этот было блаженство, лежать на собственной кровати и не бояться, что тебя вот-вот кто-нибудь с нее сгонит. Потом, бросив раскрытым свой чемодан, из которого надо было еще черпать и черпать, Николай резко встал, вышел во двор, попросил у Акимыча ключ, закрыл дверь комнаты и побежал на работу.
На пути он встретил Ивана Петровича с двумя тяжелыми чемоданами в руках, а рядом его супругу, казавшуюся намного старше его.
Как ни странно, но Иван Петрович радостно окликнул Шткова:
- Коля, ты куда это так спешишь? Давай хоть попрощаемся. Видишь, уезжаю. Пусть, что хотят говорят о Севере, а я от него ничего кроме хорошего не видал.
Иван Петрович поставил чемоданы на землю и вдруг по отечески обнял Николая, потрепал его по спине и отпустил.
- Ты прости меня, глупого старика. Думал тебя подзадержу, так, может, еще поболтаюсь здесь с годик-два. Не понял момента. А теперь на родину, в Курскую область, в село Конышевка.
- Да ну? - удивился Николай, - так ведь у меня мать родом оттуда.
- Вот видишь, как бывает, пути сходятся и расходятся. Давно бы нам надо понять, что все мы тут на нашей земле родственники. И помягче бы, подобрее быть друг к другу... Да вот, как поймешь, так, оказывается, слишком поздно.
- А что это вы, Иван Петрович, сами чемоданы тащите? А ваши вещи где?
- Так ведь все вещи в контейнере отправили. А это то, что в дороге пригодится. А машины, чтоб подбросить, и не жди. Сейчас, знаешь, сколько таких, как я, с Севера выгнали? На всех машин не наберешься.
- Давайте, я вам чемоданы до станции донесу, - загорелся Николай, которому больно было видеть, как вчерашний подполковник превратился в обычного старика.
Николай подхватил чемоданы и они с бывшим «шефом» направились к вокзалу, размышляя о прошлом и выискивая перспективы на будущее, совсем забыв про супругу Петровича, изо всех сил семенившую за ними.
Вслед за Иван Петровичем в отставку отправилось множество старых офицеров. На высокие должности приходили молодые амбициозные начальники, в большинстве случаев списанные с кораблей по каким-либо медицинским статьям. Ничего еще не понимая в специфике работы на берегу и вообще в тыловом хозяйстве, они начинали сразу приспосабливать подчиненных к корабельным порядкам, на что бывалые тыловики, посмеиваясь, говорили: «Пусть, пусть новая метла посильнее пошурует - скорей истреплется». Однако, несмотря на мощное вливание молодых начальственных кадров, начальником инженерного отдела остался все тот же Второв, а потому и отпуск Шатков получил снова летом, только не в августе, а в самом начале июня. Его херсонская знакомая Нина писала скромные, но очень лиричные письма, с обязательным поцелуем и таким завлекательным словом «люблю». На его письмо, сообщавшее, что в отпуск он едет совсем скоро, уже в июне, ответила кратко, как в телеграмме: «Приезжай! Люблю! Нина».
И СНОВА ХЕРСОН
Оставшиеся три дня до отпуска Николай ходил в тяжелых раздумьях. Один раз он уже съездил к «невесте по переписке» в Днепропетровск, теперь надо было опробовать Херсон. Полмиллиона девушек в Ленинграде, а ему все мало - тянет куда-то на периферию. И все же вспоминая такую милую, непосредственную, чистую девушку, какой ему представлялась Нина, Николай решил, что летит в Херсон. С одним непременным условием, что она встречает его в аэропорту. Если нет, то берет билет на первый попавшийся самолет и улетает к чертовой бабушке, куда уж вынесет кривая.
Чтобы не особенно привлекать к себе публику морской формой, оделся в гражданское платье и прихватил голубоватого цвета, почти невесомый «пыльник». Под пылающим утренним солнцем, с чемоданом в одной руке и плащом, перекинутым на другой он вышел в Херсоне на трап самолета. Оглядев с вершины трапа встречающих, он сразу увидел Нину — она была самая красивая. И как-то сразу улеглись все страхи и сомнения. Николай быстро сбежал по трапу, выпустил из руки чемодан и они с Ниной обнялись, как люди, давно ждавшие друг друга.
- И куда же мы теперь? - спросил Николай.
- Я хотела, чтобы ты остановился у моей подруги. Она со всей семьей уезжает на лето на юг, но ты прилетел слишком рано. Они уедут дня через три-четыре. А пока возьми номер в гостинице. За это время я познакомлю тебя с моими родителями. Пока они знают тебя только по твоей фотокарточке.
Николай и Нина поехали во все туже гостиницу, где его встретили, как старого знакомого.
- О! Вы опять к нам, - воскликнула красавица кастелянша Вера, за которой он в прошлый приезд, еще до встречи с Ниной, чуть было не начал ухаживать, но Вера тогда дала ему недвусмысленно понять, что у нее уже есть избранник. При этом в женской памяти зацепилось точно улавливаемое женщинами чувство, что она нравится.
- Рад видеть вас Верочка, здравствуйте! Мне бы номерок дня на три дня.
- Для вас с удовольствием. Вам на одного или на двоих?
Николай взглянул на Нину и увидел, как та смутилась и покраснела от вопроса, так неожиданно грубо коснувшегося ее личной жизни.
- Нет, нет, - поспешил прервать двусмысленность Николай, - только на одного. Это просто... моя знакомая.
- Хорошо, - понимающе улыбнулась Вера, - пятый номер. Дайте, пожалуйста, на минуточку офицерскую книжку я сама заполню анкету. А вот вам и ваш номерок с ключом, сказала Вера, закончив писать. Можете подняться.
Положив наспех вещи в номере, Николай и Нина пошли гулять по освещенным ярким солнцем улицам, решая попутно главный вопрос, как решиться и каким образом представиться еще ничего не подозревающим родителям. Наконец, обойдя все наиболее примечательные уголки Херсона, порядком устав и проголодавшись, под неуверенные приглашения Нины они все- таки решились прийти «на растерзание родителям».
Встретила их мать — статная женщина с красивым украинским лицом.
- Та где ж ты гуляешь аж с самого утра? - раздраженно спросила она дочь так, будто рядом с ней рядом не было постороннего человека.
Это обстоятельство весьма насторожило Николая. Грубость матери совершенно не соответствовала чуткой и ранимой натуре Нины.
- Мама, как ты говоришь? Разве ты не видишь? Это же Коля. Он только сегодня прилетел с Севера.
- Здравствуйте, Коля, - уже куда мягче сказала мать, - я вас не признала. Думала, опять кто-то из ее класса. Активист. На карточке вы совсем не такой, и в форме. Та проходите, проходите, сидайтэ. Дочка-то, как ушла ни свет, ни заря, так ничего еще не ела. Вы ж гляньте на нее — худющая, одни кости торчат. Я сейчас вас покормлю. Уже все готово.
- Ты хоть познакомься сначала, - с укором сказала Нина.
Отерев руку фартуком, Нинина мать протянула ее Николаю: «Мария Алексеевна». - Николай слегка пожал крепкую, рабочую руку Марии Алексеевны и сказал: «Николай! Но вы-то, наверное, уже знали, как меня зовут».
- А як же, знала. Об этом дочка давно мне доложила. Вы не забижайтесь, - никто ж вас не ждал. Ну, хоть бы чего сказала, что и как. Так нет, скрытная такая — никому ни слова.
С этими словами мать ушла на кухню.
Тут в комнату вбежал младший брат Нины, паренек лет двенадцати и, увидев Нину, накинулся на нее:
- Нинка, ты где это столько времени пропадала? Мать меня всех твоих знакомых оббегать заставила. Не позавтракала даже.
- Познакомься, это мой брат, - показав брату рукой, чтобы он помолчал, сказала Нина.
Николай, приподнявшись, назвал себя и протянул руку мальчику.
Тот, уставившись взглядом в того с кем ему предстоит познакомиться, немного помешкал, но потом все же протянул руку, распрямив ладошку так , будто собирается засунуть ее в щель: «Володя», - буркнул он и быстро отдернул руку.
- Ну вот почти со всеми и познакомились, - облегченно вздохнула Нина. Осталось только отца дождаться.
Отец у Нины был замполитом в строевой части в чине подполковника, бывал дома не часто, наскоками, без предупреждений. Так что специально к обеду его не ждали. А когда он вдруг приезжал, то обед ему готовили отдельно.
Через несколько минут Мария Алексеевна уже позвала всех на кухню обедать. Квартира у подполковника была большая, хватило бы и для генерала. А кухня, по площади, претендовала на целую столовую.
Отец явился неожиданно, едва только все приступили к обеду. Он въехал во двор на служебном «газике», соскочил на землю, на ходу, и ворвался на кухню:
- Так кого вы тут угощаете? Что за гость у нас? Из каких краев? Почему о нем я узнаю через свою разведку?
Отец был небольшого роста, с редкими волосиками на голове, маленькими, но проницательными глазками, коротким носом, широким ртом и мелкими зубами.
- Папа, да ведь это же Коля, о котором я тебе говорила, - тихо чуть не плача произнесла Нина.
- Коля? Так тот же военный. А этот гражданский.
- Ну, он просто переоделся, - чтобы не светиться морской формой.
- Военный человек не должен стыдится своей формы. Я не признаю никаких гражданских. И ты, Николай, к нам лучше приходи в форме. Мы семья военных и любим все военное. Ну, ладно, на первый раз прощается. Ты прости, я тут пошумел немного, но в каждой шутке есть намек. Ладно, отметим это дело. Что там у тебя сегодня мать? Борщ? Хорошо! Я щас.
Отец сбегал во двор к «газику» и извлек из него две бутылки водки. За это время Мария Алексеевна принесла и расставила стопки по объему почти равные стаканам, и отец быстро разлил водку по стопкам.
- Так, первый тост за знакомство! Да, тебя-то я знаю, Николай. А меня зовут Алексей Дмитриевич! Будем знакомы! - и он протянул свою стопку, чтобы чокнуться с Николаем.
Выпив водки, Алексей Дмитриевич крякнул, понюхал корку хлеба и взялся за борщ. Николай последовал его примеру, тем более, что такого вкусного борща он больше не едал в своей жизни. Это было некое чудо кулинарного искусства, которое только благодаря установившейся традиции можно было называть борщом.
После обеда Алексей Дмитриевич расселся на диван-кровати с поднятой половиной в виде спинки и раскинул вдоль нее руки, а Николая он пригласил сесть напротив, в кресле:
- Ну, так ты кто, просто знакомец или жених? Давай, поговорим. Ты, значит, как я понял, имеешь виды на мою дочь?
Николаю хотелось встать и уйти. Он так бы и сделал, но образ тихой застенчивой и безответной Нины, заставлял его участвовать в этом спектакле, до выяснения конкретной позиции недалекого армейского выскочки.
- Я не понимаю, что значит «иметь виды»? Просто я познакомился с вашей дочерью в прошлом году перед отъездом из отпуска. Мы переписывались и договорились встретиться снова. Никаких еще «видов» я на вашу дочь не имел, но думал, что проведя отпуск с нею здесь, в Херсоне мы поближе узнаем друг друга и окончательно определимся в наших чувствах. Мне Нина очень нравится. Скорей всего мы бы приняли решение зарегистрироваться.
- У тебя какое звание?
- Старший лейтенант.
- Ага, мне мать показывала карточку. Ничего. Парень видный.
Но тут такое дело, Нинка сейчас кончает производственный минимум. А потом поедет в Ленинград поступать в медицинский институт. Экзамены она сдала еще в прошлом году. Просто надо все оформить и комнату в общежитии получить. Так что ты мне пока девку не трогай. Вот закончит институт, тогда будете «принимать решения». Ну, там на четвертом, пятом курсе... Куда ни шло...А пока никаких «решений»! Вот так!
- Я вас понял, Алексей Дмитриевич. Спасибо за гостеприимство. До свиданья! Николай решительно поднялся и пошел к выходу.
Атмосфера военного домостроя вывела его из себя. Он с ужасом подумал, что, женись он на Нине, эти люди станут его родственниками.
Нина, слышавшая весь разговор из соседней комнаты, бросилась за Николаем. Она догнала его уже на выходе из двора. Николай остановился, взял Нину под руку и прижался к ней плечом.
- Ох, не легко тебе при такой «диктатуре».
- Да нет, Коля, папа вовсе не такой ужасный. Он добрый. Но он страшно боится за меня. Он меня очень любит. И все будет так, как я захочу. Но что правда, так это то, что до поступления в институт никакой свадьбы все равно не получится. А вообще-то, я дала слово не выходить замуж за военного. Вся эта домашняя атмосфера солдафонства..., Она еще более отвратительная, когда отец собирается с друзьями и, они под пьяную лавочку, воют свои сто раз пропетые песни, рассказывают похабные анекдоты и жрут, жрут, жрут — только успевай за ними убирать - все это отравляет мне жизнь. Вот если бы ты был гражданским! Тебе никак нельзя уйти из армии?
- Не знаю. А зачем? Вот, когда я служил на корабле, помощник командира довел меня до того, что я был готов найти любую лазейку, чтобы покончить со службой. Но сейчас я в хорошем коллективе. Я всех уважаю, да и меня, вроде бы, тоже уважают. Так что уходить из флота я пока не думал. Да и вряд ли это удастся.
- Жаль. Мне кажется, что гражданские люди более чуткие, более терпимые, более образованные, а главное, более свободные.
- Кто его знает...? Но вот, если бы повезло попасть под сокращение Вооруженных сил, то тогда я сразу бы нашел тебя в Ленинграде. Ведь я и сам ленинградец. А там бы мы уже решили, что делать.
Так, рассуждая обо всем на свете и строя планы на будущее, они прогуляли до вечера, перекусили в ресторане гостиницы и еще успели немного потанцевать в городском саду. Провожая Нину к ее дому, Николай уже стал намечать план на завтрашний день, так как бродить бесцельно по улицам целый день, даже в беседах с любимой девушкой, в конечном счете, становилось скучным:
- А что если завтра махнуть в Очаков? Ты там не была? Нет? О! Там такие высокие обрывистые песчаные берега, а перед ними ровная песчаная полоса, закрытая от всех ветров. Вот уж где можно накупаться и позагорать. Поедем?
- Нет, к сожалению, не поедем, - грустно вздохнув сказала Нина. - Ведь я еще на производственном минимуме. А на сегодня я отпросилась, чтобы встретить тебя. Так что завтра я буду дома только вначале шестого.
- И что же я буду делать до самого вечера? Ерунда какая-то получается. Выходит я приехал, для изучения Херсона «поулично, поквартально и покаждодомно».
- Да мы все думали, что работа на производственный стаж — это просто формальность. А нас поставили самыми настоящими санитарками и требуют работать на полную нагрузку. Прости, я и сама не знала, что так получится. Думала, что в июне нас уже всех отпустят. Но отпускают только с пятнадцатого. Но я, возможно, за счет ночных дежурств, освобожусь десятого.
- Ого! Даже в этом случае мне еще четыре дня гулять одному. Нет, мне явно не везет в этих знакомствах по переписке. Ну что ж, такой видно, мой жребий!
- Ничего, - рассмеялась Нина, - любовь требует жертв.
- Это точно! Но почему-то всегда жертвой оказываюсь я.
С тем они и попрощались.
Раздосадованный тем, что почти целый день придется провести одному, слоняясь по городу, Николай отправился на ночлег в гостиницу.
Утром Николай проснулся весь в поту, от нагретой солнцем комнаты. Он распахнул окно и тут же закрыл его снова. Солнце уже жгло вовсю. Оставив открытыми форточки, Николай закрыл окно темными шторами и приоткрыл дверь в коридор, чтобы хоть немного проветрить комнату. Ополоснувшись в душе холодной водой, он сразу же почувствовал в себе прилив бодрости. Быстро побрился, оделся и побежал вниз в ресторан, который до самого вечера работал, как обычное кафе. Наскоро перекусив, он решил, что несколько солнечных дней подряд, которые, как рассказывают поэтажные дежурные, установились в последнее время, должны были нагреть воду в Днепре, а потому лучшее, что он может сделать — это отправится на пляж, купаться.
В футболке с короткими рукавами, в синих тренировочных брюках, в каких-то несуразных парусиновых туфлях-спортсменках на резиновом ходу (сандалии в ту пору были в недоступном дефиците), прихватив сетку с двумя бутылками кефира и слоеными булочками, Николай отправился на пляж. Вода в Днепре оказалась вовсе не такой теплой, какой ее можно было представить, судя по установившейся жаре. Но у Николая еще в детстве выработался принцип: главное, - это какая температура снаружи, а температура воды почти не имела значения. В далекие военные годы, когда Николай жил в эвакуации в Кировской области, он с мальчишками, едва только солнце начинало припекать, бросался окунаться в пруд, хотя в нем еще плавали не растаявшие льдинки. Да и в ленинградских пригородах вода в 18-19 градусов считалась вполне приемлемой для купания. Так что температура вода в Днепре его не очень-то волновала. Жаль только, что на пляже, в основном, были только пожилые люди, сидевшие на раскладных стульчиках, да мамаши с маленькими детьми. Это было странно. В Ленинграде вблизи любых водоемов, где только можно было купаться большому количеству людей, уже давно бы организовались бы команды играющие в пляжный волейбол. А тут никого. Хорошо еще что по дороге на пляж Николай купил несколько разных газет, и хотя в них во всех, чуть ли ни слово в слово, было напечатано одно и то же, они годились как подстилки на пляже. Искупавшись, Николай широко расстелил газеты, кинул сверху футболку и брюки, разлегся на них и начал читать одну из газет, не пошедшую под постилку. Неожиданно он услышал разговор двух девушек, подыскивающих место, где бы им лучше пристроиться. Поглядев из-под газеты в сторону девушек, Николай с удивлением увидел Веру в белом халатике, а с ней, в пестром сарафанчике, Галю, дежурную по гостиничным этажам. Николай откинул газету в сторону и Вера сразу же его узнала:
- Галь, ты посмотри, кто здесь прохлаждается. Это ж наш постоялец! - пошепталась она с подругой. - А потом, повернувшись к Николаю, уже громко сказала, - А вы-то чего здесь, и один? А где же ваша девушка?
- Совершенно прозаическая история, - иронически произнес Николай — работает!
Обе девушки рассмеялись: « Приехал парень женихаться, а его дивчина на работе! То ж анекдот! Натуральный! И долго ей еще работать?
- Да вроде до пяти.
- И это целый день вам загорать одному? - смеясь спросила Вера. Давайте хоть с нами скупаемся за компанию.
- Ну, девочки, вы просто меня спасли, а то я уж думал не податься ли мне в Очаков? Вот где пляж!
- Да ладно! Нам и здешнего хватает, - возразила Галя. - Сейчас Днепр чистый, вода свежая. Зачем куда-то ехать?
Вера разложила на песке подстилку, сбросила халат и Николай так обмер от безупречной красоты ее тела. Он уставился на девушку и не сводил с нее глаз, пока та не взглянула в его сторону. Николай смущенно отвел взгляд, но Вера уже заметила, какой эффект она произвела на постояльца их гостиницы.
- Ну что? Пойдем купаться. Ой, не люблю я долго заходить в воду, я лучше с разбегу.
Бег у Веры был не типично женский, когда ступни и ладошки разлетаются в стороны, а упругий, спортивный, что явно говорило о том, что она занималась или занимается спортом.
И вот, подняв фонтаны брызг они влетели в воду. Обе девушки хорошо плавали, и чуть отплыв от Николая, окатили его каскадом брызг. Николай ответил им тем же и завязалось короткое водяное сражение. Чувствуя, что ему не отбиться от «превосходящих сил», Николай нырнул по направлению к ним и ухватил одну из их за талию. А когда вынырнул, то сквозь брызги, которые подняла девушка, пытаясь вырваться, увидел, что это Вера. Увидев ее лицо перед собой, он чуть не задохнулся от нахлынувшего на Николая почти звериного чувства желания. И сознание того, что желание это необходимо, немедля, подавить, сковало его. Николай осторожно отстранился от Веры и, все еще захлестнутый внутренним жаром, стал выходить из воды.
Вера поймала его за руку и, смеясь, крикнула: «Ну, куда же вы? - Двух девчонок испугались. Или уже замерзли?»
Николая задели насмешки девушек: «Ах, так! - с притворной угрозой сказал он и снова бросился в воду, пытаясь схватить Веру, но она, сама уже обхватив его, со смехом закричала: «А ну, Галя, топи его!» Девчонки тут же набросились на Николая и заставили его хорошенько наглотаться воды, прежде чем ему удалось вывернуться из их рук и, ухватив обеих за плечи, окунуть в воду с головой.
Потом девушки легли на подстилки и распушили свои густые волосы, чтобы они быстрее высохли, а Николай вынул из сетки бутылки с кефиром и слойки и предложил подкрепиться своим новым знакомым, которые без всякого жеманства приняли угощение.
- Я вижу, что вы знакомы со спортом, - уминая булочку и запивая ее кефиром, сказал Николай Вере.
- О! Она у нас знаете какая легкоатлетка? - ответила за нее Галя. - У нее даже разряды есть. Правда, Вера?
- Да брось ты всякие глупости говорить. Ну, занималась немного, да когда уж это было!
- Вы так говорите, что можно подумать, что сейчас вам уже лет тридцать.
- Да это она придуривается, - снова вклинилась Галя, - ей еще и двадцати нет. Она у нас за гостиничную команду по волейболу выступает.
Покончив с кефиром и булочками, они еще некоторое время позагорали, а потом Вера сказала Николаю: «Вы как хотите, а нам пора. Мы и так здесь с вами засиделись».
- Ну, и я с вами, - сказал Николай. - Тут один со скуки помрешь.
Всю дорогу Николай веселил девушек, рассказывая анекдоты и комические случаи из морской жизни, так что они и не заметили как дошли до гостиницы. В гостинице Николай поспешил принять душ и спуститься в ресторан, пока там еще были столовые цены. Неожиданно к его столику подошла Вера:
- К вам можно присоединиться?
- О! С превеликим удовольствием! - радостно воскликнул Николай, освобождая место для Веры, женские чары которой захватывали его все больше и больше.
Он сбегал к буфету, купил две порции мороженного в металлических вазочках и графинчик вина неизвестного происхождения. Под рюмку вина Вера, смеясь, рассказала про какой-то механический техникум, который она кое-как закончила, но работать по специальности не стала, потому что техника ей «не лезет в голову». Потом она говорила что-то о спорте, о гостиничных постояльцах и еще о чем-то, но Николай ничего не слышал, а только глядел и глядел на Веру. Наконец, он все же осмелился спросить у нее: «Вера, а где же ваш молодой человек? Прошлым летом вы говорили, что у вас...
- Ну, нашли о чем вспоминать! Так то ж прошлым летом.
- А что же случилось?
- А что у вас случилось? Вот вы, приехали жениться, а сами один на пляже загораете. Значит, не все получается так, как мы хотим.
- Ну, что ж поделать, если девушка работает?
- Вот и у меня «что ж поделать», если мой кавалер подался в военное училище куда-то в Севастополь, и даже писем не шлет? Так что жизнь, Коля, очень непрочная матеря. А чего вы остановились в гостинице, а не у своих будущих родственников?
- Ну, что ты? Ой, простите, что вы?
- Да ладно, говорите уж «ты».
- Там отец у нее такой солдафон. Так всю семью в руках держит, что никто и не пикнет. Нине предстоит в этом году поступать в медицинский институт. Экзамены она уже сдала. Теперь она набирает производственный стаж, - санитаркой работает. А в августе сразу же будет зачислена. Так вот отец и говорит: «Подожди до пятого или хоть до четвертого курса, а там уж женихайтесь, если еще не разбежитесь. А сейчас ни о какой свадьбе ни слова.
- Вот молодчина отец!- рассмеялась Вера. - Вот это будет настоящая проверка: любишь - не любишь. А то захотели, - раз — и в ЗАГС.
После обеда Николай поднялся к себе в номер. Раздвинул шторы, и настежь раскрыл окна, так как солнце теперь освещало здание с другой стороны. Он снова помылся в душе, надел белоснежную нейлоновую рубашку, белые с серой строчкой брюки, черные туфли (благо других не было) и таким, вот, обычным гражданским парнем пошел на свидание со своей избранницей. Вся сторона улицы, на которой стоял Нинин дом нагревалась солнцем так, что на ней плавился асфальт. Николай перешел на другую сторону улицы, в небольшой скверик, где, хотя и не было скамеек, но можно было присесть на низкую оградку под неверную тень канадских кленов.
Нину Николай увидел издалека, она шла быстро, почти бежала, вглядываясь в тот угол дома, возле которого ее должен был ожидать Николай, а он незаметно, за ее спиной, перешел улицу и, догнав Нину, положил ей руки на плечи. Нина испуганно обернулась, но, увидев Николая, обрадованно рассмеялась и на мгновение обняла его за шею. Херсон, да еще в те годы — это вам не Ленинград. Тут при людях да начать обниматься...? Что вы! Любой «почтенный» прохожий мог «засрамить» вас до смерти.
Николаю еще пришлось с полчаса подождать, когда Нина примет душ и переоденется, и сначала они пошли обычным путем к центру, но потом Нина повела его к потемкинской крепости с ее несколькими сохранившимися воротами. Походили по крепостному валу, поглядели с него на город, все еще не полностью восстановленный после войны. Но в городе было много зданий, которые отличались своей необычной архитектурой, а главное здесь многое напоминало и о Потемкине, и об Ушакове. На танцы в этот раз не пошли. Нина сказала, что очень устала сегодня на работе. Было много тяжелых больных. И они потихоньку стали двигаться в сторону Нининого дома.
Говорили обо всем. Нина была интересным собеседником, и для своих девятнадцати лет знала очень много, и даже ставила Николая порой в неловкое положение тем, что он не читал еще тех книг, которые непременно должны знать образованные люди.
- Ну, все! Даю слово, исправлюсь! - шутливо клялся Николай, - Займусь своим самообразованием. Я и так собрал у себя на корабле хорошую библиотеку, но даже и половины книг не успел прочесть, как перевели на берег. А на берегу жить было совершенно негде. Хорошо, временно приютил офицер из нашего отдела. А то хоть на улице устраивайся. Ну, конечно, все книги пришлось раздать. Теперь попытаюсь наверстать упущенное.
Да, Нина, я вот еще что хотел сказать. Мне пребывание здесь становится в тягость. Нельзя же ради нескольких часов, проведенных с тобой, весь день бродить по раскаленному городу или отлеживаться на пляже. Я решил, что завтра еду в аэропорт, беру билет и послезавтра улетаю в Ленинград. Когда ты устроишься в институте, я буду прилетать к тебе по воскресеньям. А если мне вдруг удастся демобилизоваться в общем потоке сокращения армии, то мы сыграем свадьбу в Ленинграде, а ты станешь жить у меня. Я буду работать, а ты потихоньку и закончишь институт.
Обсудив еще множество вариантов, все-таки остановились на первом. В связи с тем, что на танцы Нина пойти не смогла, Николай вернулся в гостиницу довольно рано. В небольшом зальчике, который теперь бы назвали холлом, где стояли столики с газетам и кресла для постояльцев, решивших немного проветриться после душных комнат, почитать журналы, поиграть в домино или шахматы, за одним из столиков сидела Вера.
- Ну, вот и наш пляжный турист пришел! - весело встретила она Николая.
- Добрый вечер Верочка. Что не спится? - спросил, смеясь, Николай, пожимая Верину руку.
- Ой, не говори. Такие вечера, что прямо невозможно уснуть. Мы с Галкой еще на Днепр скупаться хотим сбегать.
- Давайте, давайте! А я сегодня находился. Я лучше в душе помоюсь.
- Да пошли с нами. Тоже мне моряк. Ножки у него устали.
- Ну, Вера... И язычок же у тебя! Ладно, пошли. А где Галя?
- Я сейчас, - и Вера пошла за Галей.
Галя пришла, но идти на Днепр решительно отказалась.
- Ничего, - без обиды сказала Вера, - мы и одни сходим.
Перебежав дорогу, они по крутому склону спустились к реке и, сбросив халат, Вера, следуя своей привычке сразу вбежала в воду. За ней, сильно оттолкнувшись от берега, нырнул и Николай.
Он быстро нагнал Веру и обнял ее. А потом они уже долго не могли оторваться друг от друга.
Возвращались порознь, чтобы не навлечь на Веру непристойные слухи. Николай успел ополоснуться в душе и вытереться большим махровым полотенцем, когда к нему в номер тихонько постучали. Николай чуть-чуть приоткрыл дверь. За дверью была Вера.
- В гости впустите?
- Ну еще бы, - сказал Николай дрожащими губами и распахнул дверь, а дальше все происходило, как в шаловливых Восточных сказках. Вера и Николай до самого утра не могли насытиться любовью.
Николай в пылу страсти даже предложил Вере стать его женой.
- Нет, дорогой, - расцеловывая у Николая все тело и сама разгораясь от этого, сбивчиво шептала Вера, - поздно, замужем я. В прошлом году не посмела я отказаться от помолвки, а теперь и замужняя, и ребенок, чувствую, будет у меня. Ох, дура! Так торопилась, так торопилась замуж, а настоящий-то муж рядом был.
Ты веселый, простой, с таким жить легко. Пусть Нине повезет.
После немыслимо сладостной ночи, проведенной с Верой, Николай не мог сегодня же встретиться с Ниной и поглядеть ей в глаза. Рано утром, он быстро привел себя в порядок, сел за столик и, вырвав листок из блокнота, в котором обычно записывал дорожные впечатления и стихи, написал: «Ниночка, прости, но обстоятельства вынуждают меня улететь сегодня. Подробнее напишу потом. Николай». Свернув блокнотный листок в солдатский треугольник и написав адрес, он сунул письмо в карман рубашки. Потом собрал свой чемодан, расплатился за гостиницу, выпил кофе в буфете ресторана и пошел к Нининому дому. Там он вынул треугольник и опустил его в почтовый ящик для газет, висящий на парадной двери ее дома. После чего поехал а аэропорт.
Ближайший рейс на Ленинград был только полпервого, а на Москву в десять. Николай взял билет на Москву, решив заодно заехать к своей двоюродной сестре, которая давно звала его к себе в гости. Прямо из аэропорта Николай послал сестре телеграмму: «Томочка жди. Приеду вечером. Коля».
В сестру он был влюблен с детства. Их общий дед был натуральным цыганом, но при этом овладел ремеслом мастера-краснодеревщика и имел собственную мастерскую, что давало огромной семье вполне благополучное существование. Как можно судить по единственной сохранившейся фотографии, дед был красавцем. Пышные вьющиеся волосы, четкие дуги бровей, прямой, почти греческий нос, красивый овал лица, жгучие черные глаза — да от такого парня можно было «сойти с ума», что Колина бабушка с удовольствием и сделала. Жаль только, что дедовские черты мало передались детям. Но абсолютно все дети получили в наследство от деда прекрасный музыкальный слух. Неожиданно со временем кое-что из внешности деда обнаружилось в некоторых внуках. Такими оказались двоюродный брат Коли неотразимый красавец Дима, ставший артистом, чьи фотографии, как эталон модной прически и фотогеничности, висели в витринах всех фотоателье Ленинграда, и двоюродная сестра Тамара. В детстве, когда Тамара изредка приезжала к ним, еще до войны, в гости, в Пушкин, весь огромный Колин двор, заселенный людьми до самой последней щели, выходил посмотреть на «заморскую красавицу». Сам же Коля был влюблен в Тамару без памяти. Его вообще притягивало все красивое. Он хорошо понимал свою мать, когда она говорила: «Ну, Коленька, пойдем-ка в Екатерининскй дворец, напьемся красотой». Он бегал за Тамарой, как собачонка, и был счастлив, если она брала его за руку и шла с ним прогуляться по Пушкину. И его маленькую душу наполняло чувство ликования от того, что все встречные непременно сбавляют шаг и восхищенно глядят на них.
Тамара встретила Николая, как встречают бойцов вернувшихся с фронта. Она крепко его обняла и даже прослезилась. Они не виделись очень долго, потому что ее муж, подполковник, служил по разным дальним гарнизонам и только недавно был переведен в Москву. Та давняя их привязанность теперь проявилась снова. Николай и сам был готов расплакаться, так сильно накатили воспоминания детства.
- Боже, Коля! Какой ты у меня красавец! А форма-то, форма как тебе идет!
Николай, обнимая Тамару, почувствовал аромат каких-то давних довоенных духов. Духов совершенно необыкновенных. Хотя бы раз вздохнув их аромат, его уже нельзя было забыть. Такие духи были только: у дальней родственницы матери, тети Ливочки, существа сотканного из сплошной доброты; у женщины, приютившей на ночлег в последнюю ночь перед бегством из Тихвина трех детдомовцев, в числе которых был и Коля; у строгого одноглазого майора, преподававшего Коле военное дело в городе Суджа, и, вот теперь, у Тамары.
- А ты совсем немного изменилась, честное слово, - сказал Николай, глядя на чуть располневшее, но чистое, без морщин лицо сестры. - Прямо хоть снова в невесты.
- Ну, вот еще, скажешь. Я уже старуха. Моей дочери уже семнадцать лет. Скоро придет со школы — посмотришь.
- Тома, а откуда у тебя эти духи? Они мне так напомнили детство.
- Не знаю. Кажется, их дала мне подруга твоей мамы. Такой круглый пузырек без наклейки. Там почти уже и не было ничего. «Вы, - говорит, - только самую капельку на пальчик возьмите, ну и потрите чуть-чуть за ушком. И этот необыкновенный запах будет всегда с вами». Я этот пузырек всю войну хранила. И от своих подруг санитарок уберегла. А то от довоенной жизни у меня вообще бы ничего не осталось. А вот получила от тебя телеграмму, стала ворошить шкатулку, где твои фотографии лежат, а там на дне этот пузырек. Давно в нем ничего нет, а запах не исчезает. Конечно, не то что было раньше, но все равно еще удивительно сильный.
Ближе к вечеру пришли и дочь, и муж Тамары. По случаю первой встречи двух родственников был устроен грандиозный ужин, и разговоры длились до поздней ночи. Через день Николай вылетел в Ленинград, где оставшиеся дни отпуска провел в волейбольных баталиях на песчаных берегах Финского залива.
При прибытии в Топливный Отдел после отпуска, первым вопросом сослуживцев было: «Ну, как женился? Особенно наседал Вася Стеценко:
- Ну что, опять холостяком заявился? Где ж тебе подходящую бабу-то найти? Ты ж без бабы со службы сбежишь!
- Да, женился я, женился, - отбивался Николай, - только жена в институт поступает. В Первый медицинский. Пока придется встречаться урывками. То она ко мне приедет, то я к ней.
- Ну, - разочарованно разводили руками друзья, - разве это жизнь? Пока ты здесь хранишь рубежи Севера, она там себе найдет «героя Блокады».
Да и сам Николай был раздосадован бездарно проведенным отпуском. На пляжах Финского залива было много возможностей познакомиться с девушками, но все же его неизменно влекло к Нине.
«ДЬЯВОЛЬСКОЕ ВЕЗЕНИЕ»
Где-то в конце августа его назначили в патруль. Пробродив с солдатами по Росте полдня, он отпустил их на обед и сам направился в столовую Тыла. В это время в Росте шел ускоренный снос старых деревянных зданий и бараков. И вот на образовавшихся пустырях остался всего один деревянный, хоть и обшарпанный, но еще прочный дом, который, видимо, временно решили оставить. Дом с высоким, в три ступеньки, широким крыльцом, большими, без переплетов, окнами. А перед крыльцом стоит дежурный офицер с зеленой повязкой на рукаве. Николай подошел к офицеру и спросил: «Капитан, если не секрет, скажите пожалуйста, кого это вы охраняете в этой «избушке»?».
- О, брат, эта «избушка» была Главной медицинской экспертизой флота. А сейчас и «избушка», и главный эксперт генерал Маевский идут в отставку. Ходит грозней тучи. Никак не может свыкнуться с мыслью, что его, генерала, могут уволить из армии..
У Шткова мелькнула шальная мысль:
- Капитан, а можно я зайду к нему?
- Сейчас?
- Ну, да. Выгонит, так выгонит, а то напоследок возьмет и сделает доброе дело.
- А тебе-то чего нужно?
- Да вот уволиться хочу по медицинским показателям.
- Ну, давай, сходи. А вдруг поможет.
- Я сейчас, только документы принесу.
Шатков бросился на свою «деревенскую» квартиру, выхватил из чемодана документы, связанные с повреждениями позвоночника и прибежал к «избушке». Генерал, разрешил Шаткову войти, но встретил его безразличным взглядом, и, отвернувшись от посетителя, несколько раз прошелся по кабинету, повторяя про себя; «Это же надо дойти до такого маразма! Дурачье! Гниль!»
- Так что вам, собственно, от меня нужно?
Шатков со страху стал путано рассказывать свою историю с самого детства. Как он когда-то упал с санок и как...
Но генерал перебил его. Это вы мне сто лет будете рассказывать. Снимки есть?
- Есть!
- Давайте!
Шатков протянул генералу пачку документов со снимками.
Генерал быстро все просмотрел и ледяным голосом спросил:
- Чего хотите уволиться или остаться?
- Уволиться.
Генерал взял лист из бумажной стопки и написал: «В случае подтверждения диагноза уволить с действительной службы в запас». С этой резолюцией Шатков на следующий день отправился в госпиталь и его тут же положили на обследование. Обследование производилось формально, так как над всеми довлела резолюция генерала. Через полторы недели последовал вывод комиссии, что старший лейтенант Шатков не годен к строевой службе и списывается в запас. А через три дня пришел приказ командующего Северным Флотом уволить старшего лейтенанта Шаткова из Флота в связи с сокращением вооруженных сил.
Шатков ходил по Топливному отделу, как в воду опущенный. Между вчерашними товарищами и им пролегла незримая, но уже непреодолимая стена. Друзья-офицеры смотрели на него с сожалением. Второв собрал всех офицеров Топливного отдела, чтобы проститься с Николаем. Все, старые и молодые, выстроились в шеренгу. Второв, вздохнул, и начал небольшую речь:
- Товарищи офицеры, сегодня нас покидает Коля Шатков. Прямо скажу, за тот малый срок, что он у нас прослужил, он успел много сделать. Так что память о себе он оставляет добрую. К сожалению, мы его не убедили, что на гражданке вовсе не такая легкая жизнь, как это кажется «с берега». Но пожелаем, чтобы ему повезло. А сейчас, - Второв отошел в сторону и за ним открылся стол прикрытый газетами, - мы выпьем на посошок с уходящим от нас товарищем.
Второв сдернул газеты и на столе открылись стаканы с водкой, накрытыми бутербродами с колбасой. Все было рассчитано точно. Каждому досталось по стакану.
- За счастливое устройство на новом месте! - сказал Второв и все подхватили его слова.
Потом каждый подошел и сказал Шткову что-то хорошее, но все не преминули высказать опасение, что выбрал он себе нелегкую дорогу.
Через день Шатков с грустью покидал такой пустынный, такой холодный и так ранящий душу своей беззащитностью Север.
В Ленинграде и отец и мать встретили его без особой радости. Они гордились тем, что их сын офицер, что жизнь его обеспечена, а теперь предстояла длительная ходьба по учреждениям, где бы взяли на работу человека со специфической специальностью механика-дизелиста. Спасало только то, что, как корабельный механик, он многое умел и мог на что-то рассчитывать, но, в конце-концов, Николай устроился ассистентом на кафедру дизелей в один из институтов с расчетом написать кандидатскую диссертацию.
Шатков отыскал Нину в общежитии института и, с грустью обнимая ее, сказал: «Ну вот, любовь моя, теперь нам ничто не мешает, кроме бедности».
Нина, напротив, была полна энтузиазма и веры в то, что у них все получится. После окончания первого курса Николай и Нина сыграли свадьбу и поселились в длинной, как вагон пятнадцатиметровой комнате, раздобытой для них отцом Николая, ставшей им прибежищем на несколько лет. Нина не падала духом, хотя им, при ассистентской зарплате Николая и ее небольшой стипендии, приходилось теперь считать каждую копейку.
Так закончились для Николая «тыловые фантазии» и началась настоящая «тыловая жизнь».
14.01.13. КОНСТАНТИН ШАТРОВ
Тыловые фантазии
© Copyright: Константин Шатров, 2016
Свидетельство о публикации №216010101286
Свидетельство о публикации №216010101286
Рецензии