Моими глазами. 2

     В мае, таком, казалось бы, уже далеком, по сравнению с господствующим на дворе морозным декабрем, все цвело и пахло. Цвела природа, она же и пахла своим очередным возрождением. Распускались цветы, красиво оживала вся растительность в округе. Хотелось самому сбросить зимние шкуры, восстать из теплых одеяний, вылезти из курток и шапок и переселиться во что-нибудь, похожее на шорты, прилагающиеся в комплекте к майке без рукавов. Хотелось максимальной открытости во всем, но в первую очередь – в отношениях.
     Мои отношения, которым было от роду более двух лет, давно уже настоялись на любовных стружках, подобно хорошему алкогольному напитку в не менее прекрасной бочке. Я не сомневался в том, что с Анжеликой мы будем вместе до самого конца отпущенных дней, умрем в старости, держась друг за друга сухими ручонками, успешно позабывшими живительные прикосновения питательного крема. Не сомневался в том, что мы созданы только для того, чтобы однажды встретиться и уже более не расставаться. Но именно в мае, в один из тех прекрасных цветущих дней, все переменилось. Причем переменилось так быстро и так внезапно, как будто налетел ураган, сдул всю пыльцу с только-только распустившихся бутонов, а лепестки и вовсе повырывал с корнями, разбросав их вокруг. А любовные стружки... Оказалось, что и не было их, оказалось, что это всего лишь красивая метафора и не более того.
     В те дни необычайно теплого и подозрительно ласкового мая я больше думал о том, как лучше всего сделать Лике предложение правой руки и левого сердца, и ее откровенный намек на расставание выглядел словно гром среди ясного неба. Я настолько уже сросся с девушкой в единое целое, что временами казалось только одно: я чувствую то, что чувствует Лика, я вижу ее глазами окружающий мир, и этот мир моими глазами видит она. Я не хотел вспоминать все те моменты, которыми мы насытились за два года прекрасных отношений, но они сами всплывали в моей памяти, подобно утопленникам, ставя блок этому самому грому среди ясного неба.
     Известие о расставании сразило меня наповал. И ладно бы расставание было каким-нибудь будничным, обыденным, серым, как подвальная мышка, съежившаяся в углу или попавшая в какую-нибудь гигантскую паутину. Но нет – расставание стало настоящим ураганом, сметающим во мне понимание происходящего вокруг и осознание того, что же все-таки случилось вдали от меня. А случилось, по словам Анжелики, следующее: она просто устала, "объелась серьезностью", как она выразилась. Здрасьте вам с кисточкой! Девушке 25 лет, и она, видите ли, серьезностью объелась?! Когда, как не в четверть века от роду, становиться серьезной, или на худой конец хотя бы задумываться о том, что молодость прошла, как бы обладательница паспорта на пресловутые четверть века тому ни противилась?!
     Я всегда считал, что парни, которые отличаются серьезностью, строят свое будущее не на словах, а на деле, в наше кадрово-дефицитное время на вес золота. На деле же оказалось совсем не так. Сейчас не то поколение, которое хочет быть серьезным. Оно не знает такого слова, не ведает той ответственности, которое данное слово несет в себе в качестве смысловой нагрузки. И получается такой вот парадокс: в наше время правильные поступки делают человека одиноким. Как, например, меня: за два года я заработал достаточно денег для той свадьбы, о которой мечтала Лика, мог себе позволить взять квартиру в легендарную ипотеку, которую выплачивал бы лет тридцать, но ведь ради любимой. Для любимой... Ради нас и нашего, черт возьми, будущего. Это все правильно, по уму. И эта правильность довела меня до одиночества. Оказалось, что о серьезном будущем мечталось только мне одному. Лика в это самое время не только жила своей, неведомой мне и далекой от меня жизнью. В этой самой другой жизни она умудрилась подобрать мне замену, о чем в тот прекрасный майский день и уведомила. Беспринципно так, громогласно. Я, мол, нашла себе мужчинку, обо мне не беспокойся, не пропаду, взрослая уже девочка. Но и ты, дорогой, не расслабляйся. Обязательно найти себе Tefal, на которой сможешь приготовить яичницу с беконом на завтрак.
     От таких пожеланий глаза, которые до того момента растерянно кружили в глазных орбитах, не находя себе места, из этих орбит и повылезали. Я ожидал от нее всего. Но только не такого. Спустя два года отношений подобное поведение было крайне недопустимым. А ведь я любил... Или мне казалось, что любил. Теперь и не поймешь, где любовь, есть ли любовь и вообще что такое любовь на самом деле... Любовь нашего века похожа на имитацию оргазма – можно ли сказать точнее? Такое уж оно непредсказуемое – наше время.
     Играла ли она? Играть все эти два года? Слишком большой срок для игры, но вполне достаточный для того, чтобы получить заслуженный "Оскар". Но что самое главное – не совсем понятен был смысл нахождения Лики рядом со мной все эти два чудесных или отвратительных года, смотря с какой стороны на них смотреть... Если она изначально играла, то какую выгоду она могла извлечь из моей серьезности, которая фундаментально пробивалась сквозь меня и могла опьянить любую другую девушку, но только не в наше время?!
     Ответ на свой вопрос я так и не сумел найти. Не мог понять и того, что можно легко и просто, по щелчку пальцами, переобуться из одного мужчины в другого. Так легко и непринужденно: сегодня был один любимым до гроба, а завтра уже вроде как в другом души не чаешь... Никогда не пойму. Если уж какая-никакая любовь в наше время и существует, но уж точно не такая, как у Лики. Любовь по другим лекалам лепится или вышивается. Но когда прыгаешь с одного человека на другого, подобно пчеле, собирающей мед, это уже не любовь, а некое подобие кастинга.
     Известие о том, что Лика больше не моя, больше не со мной, вовсе моей и не была за все эти два приснопамятных уже года, и сейчас шоркается с кем-то другим, выбило из-под меня седло и убило лошадь, на которой, как оказалось, лишь я один скакал все это время в сказочно прекрасное далёко, которое рассмеялось и поступило со мной вот так жестоко. Правду говорят: от любви до ненависти один шаг, как, впрочем, и наоборот. Еще в первой половине дня, аккурат после получения ошеломляющего известия, я люто возненавидел Лику, которая нещадным образом отобрала у меня два года жизни, разбила все мечты об ипотеке и старческих руках со сплетенными между собой пальцами, не знающими крема. Зато вторая половина дня принесла щемящее чувство одиночества и удрученность всей сложившейся вокруг меня ситуацией. Я никак не мог взять в толк, что больше никогда не смогу увидеть мир ее глазами, глазами всегда достаточно рядом со мной счастливыми, как мне казалось. При этом мне очень хотелось, чтобы она увидела моими глазами те руины, в которые превратился мой мир... Чтобы увидела моими глазами, чтобы почувствовала моим сердцем, которое разлетелось на такие мелкие осколки, которые я не смог бы собрать даже под самым огромным в мире микроскопом.
     Я просто мечтал о том, чтобы на какое-то мгновение Лика вселилась бы в меня и прочувствовала все то, что натворила внутри моего сознания, рассмотрела бы все белое, что из-за нее превратилось в черное. Для меня это предательство стало личной трагедией. Я не так часто менял девушек в своей жизни, они не были для меня своего рода перчатками, которые меняешь каждый сезон, и Анжелика оказалась всего лишь второй представительницей прекрасного пола на моем пути. Первая любовь, если можно так ее назвать, на далеком выпускном после окончания школы была потеряна, заброшена на пыльную антресоль, как первая в жизни мягкая игрушка, которую жалко выбросить, но до которой вроде как и дела в быстро меняющихся кадрах невесть откуда взявшейся взрослой жизни больше нет. И с тех пор долгие годы учебы, повышения всевозможных квалификаций и статуса в обществе довелось мне пережить, прежде чем встретить Анжелику.
     Мне было почти тридцать лет, и жизнь, казалось бы, вполне себе удалась. Я имел два высших образования, что в наше время (я опять думаю о нашем времени?) считалось обязательной "программой минимум" для любого, кто считал себя любимого хоть чуточку умным. В современном обществе теперь было принято щеголять своими именно двумя корочками подобно офицерам, щеголявшим несколько веков назад на балах безукоризненным знанием французского. Я не желал работать на дяденьку и подсиживать начальников, чтобы годам к пятидесяти, обладая букетом всевозможных хронических заболеваний, начиная от шейного остеохондроза и заканчивая обостренным и откровенно запущенным геморроем, все-таки занять мало-мальски престижный пост, который моей голове, тронутой первыми седыми волосами, уже не особо будет нужен. Не было и великого желания работать в условном "Сбербанке", работников которого, как общенародно известно, после многих и плечом к плечу отработанных в одной упряжке лет выносят с крыльца учреждения вперед ногами.
     Судьбу не ожидают, судьбу создают. И чтобы найти новый, свой уникальный путь, нужно было уйти со старой дороги. Решив так и взвесив все плюсы с откровенно объективными минусами, я занялся инвестированием в высокодоходные активы и достаточно в этом преуспел. Я планировал свой день так, как мне того захочется. Я не горбатился на обычной работе и не гнался за копейками, которые в качестве премии раз в полгода получает подавляющее большинство наших соотечественников. В день мне доводилось тратить на рабочий процесс от силы часа полтора, все же остальное время я был предоставлен самому себе. Потрясающе было чувствовать себя частичкой крупного бизнеса, при этом не заморачиваясь о пенсиях и разных пособиях, которые ожидали меня после выхода на пенсию ровно через столько же лет, сколько я уже прожил. Свою копейку я всегда в состоянии заработать сам.
     Мой дедушка, царствие ему небесное, последние годы своей жизни чуть ли не каждый день обивал пороги Пенсионного фонда нашей Российской Федерации, что-то там пересчитывал, индексировал, прибавлял и убавлял только ради того, чтобы на лишние сто рублей в месяц была больше пенсия. Мне одному кажется, что пенсионеры нашей страны являются социальным ущербом? Выстаивать огромные очереди, каждый день переживать за добавку к своей пенсии лишней сотни рублей... Чтобы выйти на пенсию, прожить полгода и благополучно отправиться к праотцам, что благополучно и сделал мой горячо любимый дед. И кому нужны были эти нервы из-за будущей пенсии и лишней сотни рублей в месяц, если за всю жизнь можно отложить столько денег, сколько хватит на безбедное существование, и даже внукам останется довольно жирный кусочек?! Необходимо быть тем, кем мы являемся, а не тем, кого в нас видит система государства – молчаливым, согласным на все пустым человеко-местом, которое не замечает таких уже привычных вбросов бюллетеней на выборах.
     И я действительно смог увидеть жизнь, сумел рассмотреть все ее стороны, коих оказалось немало, достаточно попутешествовал по миру, чтобы в итоге сделать вывод: человеку нужен человек. Одному быть вроде бы как и хорошо. Но слишком одиноко. Тогда я и стал присматриваться к девушкам, которые окружали мое существование. Как водится у всех уважающих себя мужчин, выбрал самую недоступную из них – как раз Анжелику. Ухаживал, бился головой и, наконец, добился. Даже не хочется вспоминать всего того, что было. Было – и слава Богу.
     Мы вместе проводили время, вместе путешествовали по миру, просто были одним большим "вместе", чтобы в тот ужасный день весеннего мая оказаться двумя маленькими "раздельно". Конечно, я бы мог сохранить отношения, все вернуть на круги своя, поговорить с Ликой и все обсудить, тем самым наступить себе на невесть откуда появившуюся гордость. Мог бы, несомненно. Но только это было предательством, которое простить и тем более попытаться смазать кремом всепрощения у меня не получилось бы никогда. Я смог бы быть с той, которая обманывает. Пусть иногда, пусть раз в год, называя это личиной лжи во благо – но обманывает, а не предает. Предала один раз – предаст и другой. В первый раз всегда тяжело, что бы то ни было этим первым разом: что первая ночь, проведенная девушкой в объятии мужчины; что предательство, совершенное по отношению к этому самому мужчине. Потом всегда легче, потом всегда проще, потом не бывает жалости и раскаяния после совершенного предательства, когда оно уже далеко не первое. Как правило, в этой жизни ненужными остаются только самые верные, и эту аксиому давно необходимо было понять.
     И мне искренне было жаль нового парня Анжелики, который может быть и упивался локальной победой, оказавшись рядом с этой девушкой и заняв такое еще теплое, за два года нагретое мною место, но в свете лучей софитов своей победы он не понимал, что эта самая победа так называемая пиррова: если твой партнер предавал в прошлых отношениях, подобная участь всегда может постигнуть и тебя. И никто от этого не застрахован. Легких путей к счастью не бывает, как вообще не бывает ничего легкого или хотя бы чуточку облегченного на пути к успеху. Но иногда людям требуется слишком много времени для понимания этих, казалось бы, простых вещей.
     Я не стал ничего отвечать Анжелике. Не стал спорить, не стал умолять ни о чем. Просто проигнорировал. На деле это было так. Что при этом творилось у меня внутри – ни в сказке сказать, ни пером описать. Разум понимал все и отдавал отчет. Но сердце... Да что сердце... Ни для кого не является секретом, что любящее сердце всегда скулит, как побитая жизнью бездомная шавка, которая в холодину просится в жилой подъезд, но которую в этот подъезд никто в конечном счете так и не пустит, просто пиная ее, просто не замечая и просто проходя мимо. И затем, разуваясь в уютной прихожей и скидывая с себя пропитанную иглами мороза верхнюю одежду, этот самый "никто" будет думать о том, что бы приготовить на ужин, и вовсе не о выживании той самой шавки у крыльца подъезда, о которой уже как-то благополучно позабылось под шумок детского смеха из зала и несказанно теплой воды в ванной, под которую попали замерзшие на морозе руки.
     Тот день, день, когда раскрылась вся ее истинная сущность, проплыл мимо меня, и после того, как я узнал правду, узнал я и то, что день умеет превращаться в ночь как-то слишком быстро. Вокруг меня не существовало больше ничего, и ничего вокруг существовать особо и не желало. Я погрузился в атмосферу какой-то непередаваемой прострации, которой почему-то несказанно понравился, и она не желала отпускать меня из своих сальных объятий. Так и понеслось мое время: день сменялся ночью, ночь в свою очередь сменялась каким-то новым днем, проплывавшим мимо меня без моего же ведома, уносящимся в далекие дали и превращавшимся в очередную ночь на быстро поблекшем закате. Вершина айсберга, тот поступок  Анжелики – это лишь малая часть реальности, большая ее часть осталась невидимой. Она всегда была для меня необыкновенной, но за два года я так и не понял, что необыкновенной должна быть любовь людей самых что ни на есть обыкновенных, и в этом мы не совпали. Такая уж эта штука – жизнь. Жизнь, как правило, ничего не говорит. Она умеет только показывать, и только в формате высокой четкости, высоких переживаний и всегда самой высокой амплитуды боли.
     Все вокруг напоминало мне об Анжелике. Какие-то улицы, парки и скверы, какие-то лавочки, кафешки и темные мостовые... В них до сих пор была она, была моя Анжелика, была наша с ней любовь и наше с ней счастье, или мне просто безумно хотелось верить в это и ни на что другое не обращать своего воспаленного и затронутого тревогой внимания. Почему-то мне казалось, что в каждой девушке, которую я видел после расставания с Ликой, я находил ее черты... То волосы, то походка, то запах парфюма, за которым я мог идти бесцельно, вытянув вперед руки, как мертвец, восставший из могилы. Обязательно что-то привлекало, что-то манило и чем-то незримым затягивало в этот омут памяти... И я вспоминал былое счастье, и я шел по следам человека, который был заново любим где-то не мной и даже не догадывался о том, насколько плохо мне и как я откровенно себя потерял, оставшись на сердечном распутье.
     По ночам я вдруг сквозь сон начал отчетливо слышать голос и смех Анжелики, как будто бы она была со мной, была в моем доме. С каким-то непередаваемым ни одними словами и ни одними наречиями этого мира ужасом я вскакивал посреди ночи, озирался заспанными глазами вокруг себя и понимал, что никого рядом нет, нет рядом Анжелики и никогда больше не будет, и это всего лишь игра моего воображения, воспаленного еще больше, чем мое многострадальное внимание.
     Когда ситуация превращалась в театр откровенного абсурда, я сидел в темноте очередной ночи и слышал голос ребенка, который доносился из соседней комнаты. У нас с Анжеликой не было детей, зато разговоров о будущем плановом пополнении звучало предостаточно. И эти разговоры тоже отложились где-то на подкорке моего головного мозга, и теперь повылезали наружу в самое неподходящее для этого время. Я сидел и слушал плач ребенка, потом его смех, затем такое милое и приятное сердцу воркование себе под нос. И умилялся. Слезы сами катились по щекам, сначала маленькими крупицами, потом вроде бы как и целыми ручейками, то засыхая на лице, то опять находя себе дорогу по проложенному уже руслу слез. Не будет нашего ребенка, уже не будет никогда.
     Новая напасть разыскала меня в те окаянные сердцу дни в виде звонков мобильного телефона. Мне постоянно казалось, что телефон звонит, что это Анжелика, которая все обдумала, взвесила и теперь готова признаться в том, что совершила ошибку, может быть, самую серьезную за свою, пока еще не такую и долгую жизнь. Я постоянно таскал телефон с собой, и стоило мне отвести от него взгляд хотя бы на пару минут, как в моей голове начинала играть трель звонка, который стоял только на номер Лики. И я бросал все текущие дела, перманентно занимавшие меня в таком разобранном на запчасти состоянии души, и бежал к телефону, экранчик которого превосходным образом дремал и даже не думал оросить меня святым светом своего электронного кадила. Это повторялось постоянно, из минуты в минуту, из часа в час, изо дня в ночь и из ночи в день. Все одно и то же, все то, что постепенно начинало сводить с ума. Я слишком глубоко нырнул в человека и при попытке вынырнуть мне элементарно не хватило запасов воздуха, и в один не самый прекрасный для себя вечер я понял, что окончательно захлебнулся не самой приятной волной предательства.