III. Вывих

    ...Помирились Дима с Лексо весной, на празднике святого Георгия. К церкви-прянику на пригорке со всех окрестных деревень потянулись веселые, очнувшиеся от зимней спячки - горцы: кто на резвых конях, кто пешком. Многие из женщин и старух несли в руках доверчиво притихших жертвенных петухов, изредка, с подозрением вскидывающих красивые хохолки, мол, куда это нас, ку-ку-да это нас ведут?!.. Мужчины погоняли впереди - кто ягненка, а кто - даже бычка. Вести животное впереди, то есть подчеркивать добровольное его согласие на заклание, а не тащить силой, считалось хорошим церковным тоном. Последние метры до церкви надо было пробежать, крича при этом о милости божьей. «Поломники» с легкостью одолевали последний подьем, ставили свечи у почерневшего иконостаса, совершали нехитрый молебен и, перекрестясь многократно потрескавшимися, непослушно сложенными пальцами, приступали к жертвоприношению. Церковный дьякон, специально прибывший из эпархии, монотонной скороговоркой крестил лоб жертвенного животного, опаливал  ему чуб свечой и отправлял к Ваничке.
В дни церковных праздников  у Ванички наступала горячая пора. Шмыгая красным и толстым, как у гнома, носом, он с утра до полудня отправлял души курей, баранов и бычков в предопределенные  им, как он же и говорил, «микрорайоны». При этом его собственная душа искренне страдала. Лечился Ваничка от этого страдания в основном сливовой водкой, заедая праздничным крестьянским пирогом...
   ...К полудню, дойдя до кондиции, Ваничка  решительно воткнул нож в дерево и начал мыть руки, периодически почесывая локтем сизый нос:
 - Все! Больше не буду! Режьте сами свою живность!
Он повернулся к церкви, осеняя себя крестом:
 - Господи! - плаксивым голосом стал приговаривать, - прости меня, грешного, ежели что не так!..
 - Дорежь, уж, Ваничка, три барана осталось, - неуверенно стали просить его поджидающие своей очереди.
 - Сынок, и моего петуха...
Ваничка молча взял нож, вытер его и положил сначала в кожаный чехол, потом во внутренний карман безрукавки.
-  Ваничка, давай, а?
 - Нет! - гаркнул он. - Вы-то все в рай хотите, руки не желаете марать! А ну как все эти животины начнут там ко мне приставать? Они ж меня мигом того...
  Повернулся и пошел прочь, вниз - к селу. Такой был упертый, скажет - и все!
 - Ирод! - догнала в спину баба Лиза. - Чтоб тебе сгореть! Целый час ведь ждала!..
 К полудню все жертвы были приняты, все свечи зажжены, все молитвы и мольбы произнесены и услышаны. Начиналась светская часть праздника. Детвора тратила выданную родителями, щедрее чем обычно, мелочь на разноцветные петушки и конфеты. Ребята постарше играли  в крутящуюся лотерею,  а взрослые парни мерились силами в борьбе. На манеж, обильно усыпанный опилками, чтобы не больно  падать, выходили крепкие, мускулистые  гладиаторы.  Борясь под зурну и громкие возгласы болельщиков, задыхаясь от усталости, волнения и азарта, они таскали друг друга, делали хитроумные подсечки, заваливались под соперника и пытались перекинуть барахтаюшееся тело через плечо... Боролись до первого касания лопаток. Проигравший  некоторое время еще рвался в бой, но вскоре с опущенной головой шел к своим секундантам.       
Несомненным фаворитом  в борьбе был Лексо. Три раза он выходил и клал на лопатки своих соперников. И того, Михо, - из соседней деревни, прыткого и увертливого, и специально приглашенного из Телави, огромного увальня-медведя с железной хваткой. Больше желающих не было, а он все ходил по кругу, желая растратить силушку. Ходил и все глазами искал Нелли - не видит ли, какой он молодец.
 - Твоя взяла, - сказал ему Михо.
 - И возьмет, - весело бросил Лексо. - Хочешь, всей деревней выходите, - все равно уложу!
  Борьба привлекала огромное количество зрителей. Она продолжалась, пока на кострах доходили доверчивые петухи и ягнята, мирно пасущиеся совсем еще недавно. Рассевшись группами на траве, горцы принимались за трапезу, заедая вкуснейшим хлебом из серой муки и запивая привезенным из сине-зеленой долины, жестким и терпким крестьянским вином. После десятка тостов начиналось движение. Подвыпившие переходили к соседним "столам", говорили друг другу заздравные тосты, обнимались-целовались и самозабвенно пускались в пляс. Иногда эти движения кончалось маленькими стычками, но, как правило, не приводили к серьезным последствиям. На следующий день драчуны мирились и жизнь продолжалась по-старому, по -  веками наезженной колее.
 «Ты, доктор, если что, не вмешивайся» - предупреждал Диму Спиридоныч. - Бывает, поборются, подерутся, но потом снова мирятся. Ты, главное, не вмешивайся...»
            Анита с мужем пригласили на праздник и Диму с Нелли Сергеевной. Они сидели в самом конце поляны, как раз на том месте, откуда открывался прекрасный вид на сине-зеленую долину. Вместе с ними был учитель истории, Платон Николаевич. Платон был единственным существом по эту сторону горного хребта, носящим галстук. Галстуков у него было три: черный, короткий и широкий - на случай официоза; пестрый, - с зеленой пальмой, с невыводимым бурым пятном,как говорят криминалисты, похожим,  на красное вино, и третьий, рабочий, с полосками и загадочной аббревиатурой MEB. Это был корпоративный галстук, подаренный ему французским туристом. Платон Николаевич  сильно  удивился бы, узнав, что носит галстук банковского клерка из Марселя. По галстуку можно было определить намерения Платона. «На панихиду пошел» - говорили встречные, заметив черный галстук, или - «В школе наверно Платон, он в полосатом был...»
  Сегодня на Платоне был пестрый галстук, и он был тамадой. Отведя локоть и держа осанку, он говорил тост, а левой придерживал галстук, норовящий влезть в стакан.
 - Эта церковь, - Платон манерно повернул тонкую шею, - двенадцатого века, мои дорогие. Царица Тамара молилась в ней! Кто знает, кого только не видели эти стены, и своих, и врагов, кого только она не крестила, венчала или отпевала! Стоит восемь веков и еще восемь простоит - во славу нашего будущего и нашей веры!
 - Мам, налей лимонаду, - потянулся к Аните сын, мальчуган лет десяти. У Аниты с Гиго было двое сыновей.
 - На, сам налей! Слушай, дурень, что умные люди говорят! - зашипела Анита на него. Платон строго посмотрел на нарушителей тишины и продолжил:
 - Я хочу выпить за всех тех, кому довелось когда-нибудь сюда прийти, перекреститься, свечку поставить и вина выпить, от самого первого человека до самого последнего.
 - Красиво излагаешь, Платон! - вставил Гиго. - За всех, даже за Ваничку,  хоть он и не стал моего барана резать, чтоб ему пусто было...
Он опрокинул стакан.
 - Хватит, лопнешь! - Анита отняла лимонад у сына и было не совсем понятно, - кому эти слова принадлежали, потому, что при этом зыркнула на мужа.
 - А представьте, что сейчас из-за кустов царица Тамара выйдет, - сказал Дима. - Вот была бы потеха!..
 - Да вы что! - Нелли Сергеевна встрепенулась.  - Я бы умерла от страха!
 - Вам бы она телеграмму послала заранее, чтобы не пугать, - осклабился Гиго.
 - Анита, расскажи, как ты волка душила, - предложил Дима.
 - Сто раз уже рассказывала, доктор... Лексо помог, сама бы не справилась.
 - Знал негодник, что меня нет дома, - вставил Гиго. Он не мог себе простить этого отсутствия.
 - Боже мой, Анита, не рассказывай! - Нелли поежилась. - Дмитрий Григорьевич, лучше споем что-нибудь.
Не дожидаясь ответа, она начала петь удивительно глубоким, бархатным голосом. Остальные, чувствуя неловкость, что вот, придется испортить эту красоту, начали тихо, вполголоса подпевать.
«Если ты была как песня, как фиалкин лепесток,
  Почему же не заметил фиолетовый росток?!..»
Платон, закинув кадык к перистым облакам, старался изо всех сил, подпевая Нелли:
 «Значит - сердце, значит - сердце не открыто для любви...»
Здесь он дал легкого петушка, но в целом все было здорово. Анита то и дело щипала Гиго, норовящего влезть в песню.
Наконец, закончили и притихли. Платон потянулся наливать.
 - Ой, ребята! Не могу! - Анита обняла Нелли, шмыгнув носом, - Красиво как, не-мо-гу!..
...Издали показалась фигура человека. Он явно направлялся к ним. Оказалось - Спиридоныч  к ним спешил.
 - Мир вашему столу! - начал он издалека.
 - О, Спиридоныч! - Гиго встал и поздоровался с ним. - Милости просим! Уважьте!
 - Спасибо!
 Участковый взял стакан.
 - Желаю вам милости святого Георгия!
 Отпив немножко для приличия, он поставил стакан и повернулся к Диме:
-  Доктор, к вам я. Этот бедолага наш, «Буйвол», руку повредил, помочь бы надо...
 - Буйвол? - не понял Дима. - Как - руку повредил?..
 - Ну, не буйвол, а наш Лексо, чтоб ему пусто было! Не дает мне спокойного жития!...
Видно было, как Нелли Сергеевна побледнела.
 - Как повредил?
 - Как-как!.. Встретились с ним с верхней деревни ребята во главе с Михо. «Ты, - сказали, - всех нас вызвал на борьбу, так давай поборемся». - Он и начал их раскидывать, как щенят, но против семерых что мог сделать?! Кулаками не стал, честно боролся. Вот и навалились эти шакалы и вроде руку ему сломали.
 - Где он?
 - А кто его знает! Все гонялся за ними, но вроде, у церкви должен быть, там его оставил...
 Дима поднялся.
 - Анита, Гиго, извините, но наверно придется идти, - сказал он. - Справлюсь сам, вы продолжайте...
  ...Лексо действительно сидел перед церковными воротами, под зеленеющей липой, - с неестественно подвернутой левой рукой. При виде доктора смутился, но виду не подал, а только хмуро посмотрел в сторону. Дима подошел.
 - Покажи, - сказал он.
 - Че показывать, вон она, - пробурчал Лексо. - Ничего не надо, к бабе Лизе пойду...
 А смотреть - все в сторону смотрел.
 - Я те пойду! Я те пойду! - Спиридоныч не на шутку рассердился.
 - Вроде перелома нет, вывых у него, - сказал Дима после осмотра. - Спустимся в амбулаторию, попробуем вправить...
 - Никуда я спускаться не буду! -  заупрямился Лексо. - Спиридоныч, ты меня уж извини, сначала этих найду, и Михо ихнего покувыркаю малость...
 - Все, разговорчики! - рявкнул Спиридоныч. - Пошли!
 - Ладно, - примиряюще сказал Дима, - не хочет, и не надо. Вот сюда положим, в конце-концов... Попробую здесь...
 - Как знаете... – пожал плечами Спиридонич.
  Под липой, чуть поодаль, стоял добротный, сколоченный из буковых досок, стол.
 Лексо под пристальным взглядом Спиридоныча  пошел  к столу и лег, как ему велели, предварительно смахнув здоровой рукой оставшиеся после пиршества, пустые пластмассовые бутылки и ветки зелени.
 - Плечо ему держите, - велел Дима стоящим рядом парням, - вот так...
Он вспомнил, как учили вправлять вывихи.. «Так... по Джанелидзе... Низвести и сделать ротацию...» - Расслабься! Расслабься!... Держите!
Дима поднажал и почувствовал легкий щелчок.
 - Вроде все, - сказал он облегченно. - Надо подвесить руку. Месяц лучше его не тревожить, может все повториться. Завтра покажешь, на всякий случай. Ну, я пошел.
 - Этого здесь оставлять нельзя, - сказал Спиридоныч. - Опять начнет искать обидчиков. Ну ка, айда,к Гиго. Потом вместе пойдем домой. Одного не оставлю и не отпущу! Матери сдам, и тогда - что хочешь, то и делай!..
            ...После этого случая Лексо, наведываясь к Нелли Сергеевне и получив очередной отказ идти гулять, снова переходил на Диму, но формат его обращений стал диаметрально противоположным. «Дима, дорогой! - кричал он, - выходи, я тебя расцелую! Ты мне теперь - как брат! Спас ты меня!»
  Дима иногда действительно выходил  и они вместе шли к ним пить горячее молоко с печеньем. «Рука, теперь, - не успокаивался Лексо, - еще лучше стала работать, доктор! Да я этих говнюков одной этой рукой одолею!» Потом понижал голос, чтобы мать не услышала: «Дим, скажи уж ей, - не могу я без нее... Ох, мать...»
Дима сочуственно кивал. Понимал, что насильно мил не будешь и разговорами ничего не изменишь, но все же обещал поддержать его словом-другим...  Лексо несказанно радовался, одобрительно хлопал доктора по плечу и возбужденно заталкивал в себя сразу два печенья...