Дрянь

На вокзале небольшого провинциального городка всегда шумно и грязно. И в этот день народу было очень много – все куда-то спешили, кричали, ели сочные беляши и капали на землю их жирным соком. Вдруг откуда-то из глубины вокзала донёсся пронзительный вопль – кричала женщина. Толпа ринулась на крик. За насыпью показалась фигура. Люди обступили её и начали расспрашивать. Но женщина только всхлипывала, вытирала платочком лицо и потом указала за насыпь. Несколько мужчин отделилось от толпы и пошли, куда указала женщина. Через пару минут они вернулись – бледные и испуганные.
- Там… Там девочка лежит. Мёртвая.
Толпа зашевелилась, женщины пугливо заохали, кто-то выдвинулся вперёд, направляясь в сторону трупа. Никто не заметил, как подъехал милицейским уазик, и из него вышли люди в форме. Растолкав толпу, они скрылись за насыпью. Судмедэксперт привычными скучными движениями натянул перчатки и присел над трупом. Маленькое худенькое тельце было сплошь покрыто синяками и царапинами, одежда местами свисала клочьями, а голова была нелепо и неестественно повёрнута набок. На вид девочке от силы было лет двенадцать.
 Минут через десять маленький трупик уже несли двое сотрудников в машину. На минуту толпа онемела, все внимательно изучали чёрный пластиковый пакет, одна женщина испугано крестилась и косилась куда-то в сторону, бормоча что-то шёпотом.

* * *
В кабинет зашёл мужчина средних лет с папкой в руке. Бросив её на стол, он уселся в кресло.
- Что, результаты экспертизы?
- Они самые.
- И что там?
Вошедший вопросительно уставился на папку, затем на начальника, но, тем не менее, начал говорить:
- Ну… Многочисленные ушибы, сломано несколько рёбер. Девочку душили, но не рассчитав силы, просто свернули шею. Убийство произошло вчера где-то в районе десяти вечера. И ещё… - рассказчик замялся.
- Что ещё?
- Девочка была изнасилована. Причем, несколько человек. – Михалыч сказал, что там было пять образцов разной спермы.
- Да уж… Очередной глухарь.
- Думаете?
- Не думаю, а знаю. Вроде работаешь не первый год, а ещё не научился такие вещи определять. Да и ужасаться всё ещё не перестаёшь. Палыч, какого хрена, спрашивается, я сюда попёрся? – начальник развёл руками, а потом взялся изучать содержимое папки.
Палыч молчал. Ему показалось, что он остался в кабинете один. Посидев несколько минут, он тяжёло поднялся из кресла и направился к двери.
- Съезжу я на вокзал. Посмотрю, что и как.
Начальник что-то подумал про себя, уставился на него, а потом махнул рукой:
- А. Иди, иди…
Несмотря на то, что на дворе стояла середина августа, было уже довольно-таки холодно. Всю недолгую дорогу до стоянки служебных автомобилей Палыч кутался в пиджак и думал, отчего его знобит – то ли от уже по-осеннему пронзительного ветра или от того, что он узнал от судмедэксперта? Да, прав начальник – шестой год в криминальном отделе работаю, а до сих пор реагирую как баба. Да ведь это не братка пришили во время стрелы, а девочку маленькую. Ладно б просто несчастный случай, так шею свернули, искалечили, скоты, поглумились вдоволь…
Сам не зная, зачем он это делает, Палыч поехал прямиком на вокзал, где было обнаружено тело девочки. Ему почему-то казалось, что он должен быть там. Во что бы то ни стало. Сейчас вокзал был почти пустым. Угрюмый и пропитой мужик в грубой серой робе размазывал пыль по асфальту метлой. Палыч попытался поговорит с ним, но это ни к чему не привело – похоже, что тот пил без просыху несколько дней подряд и вряд ли понимал, что происходит вокруг него. Выматерившись на мужика про себя, Палыч побрёл за насыпь, именно туда, где нашла труп женщина. Случается в жизни всякое – бывает, что кто-то выигрывает в лотерею, а бывает, что бабёнка, которой приспичило по маленькой, не дождавшись очереди в туалет, побежала  искать укромное местечко для своих дел, а в итоге нашла обезображенный трупик. Такова жизнь. Пора бы уже действительно начать привыкать. Шестой год как-никак.
Палыч бесцельно для самого себя скитался по вокзалу, полностью поглощённый мыслями об убитой девочке. Незаметно для себя он оказался почти в самом конце железнодорожной станции, оставив позади серое здание кассы и редкие лотки с пирожками, продаваемыми большими и сальными бабами, готовыми за небольшую доплату отпотчевать желающих стряпнёй совсем иного рода...
Когда-то давным-давно, когда Палыч был ещё любознательным и желторотым подростком, ему зачем-то во время очередного домашнего праздника поддатый дядька поведал о Циолковском и его космической теории. Очевидно, русский человек с полной серьёзностью может говорить на подобные темы только тогда, когда дойдёт до определённой кондиции связи с этим самым космосом. А катализатором зачастую является Огненная Вода. И поведал датый дядька юному Палычу о том, что в принципе, возможно всё в этом мире. Главное – попросить об этом хорошенько у космоса, чтобы просьба стала чем-то вроде мыслеформы, но ещё главнее – нужно верить в просимое: иначе, всё – хана, не сбудется. Палыч слушал родственника с открытым ртом – так любопытно было, сотни мыслей носились в коротко остриженной голове, а когда противоречия и вопросы достигли апогея и Палыч было сунулся с расспросами к дядьке, тот, в свою очередь, дошёл до последней кондиции связи с космосом и потерял возможность общения с Землёй в лице Палыча. Первое время Палыч всё ещё удивлялся, пытался что-то додумать сам, но в итоге ни Циолковский, ни космос ни стали ему ближе и постепенно Палыч забыл обо всём этом.
И вот теперь, невольно прогуливаясь по этому отшибу, испещрённому рельсами, Палыч отчего-то вспоминал старую историю. Вспоминал своё детство, когда жил ожиданием обещанного счастья и всё вокруг было просто, потому что об этом заботился кто-то сверху. И вовсе это был не бородатый тёмный дядька, глядящий на него из угла мутно-грустным взглядом, каждый раз, когда Палыч оказывался у бабки. И как-то тоскливо воспоминания сосали сердце седеющего следователя. Теперь он начинал верить, что всё в этом мире взаимосвязано и мысли его постепенно привязывались к мыслям о маленьком трупике в морге – никогда он уже больше не будет играть в положенные ему детские игры, никогда уже не улыбнётся новой кукле и никогда уже стылая летняя роса не обожжёт маленькие детские ступни…
- Эх! А сердце-то у меня и впрямь бабское! – думал Палыч с горечью оттого, что так близко всё принимает и чувствует. – Неужели остальным всё действительно всё равно? Или они, как и я, боятся казаться мягче и слабее?..
Наверное, в нашем мире и вправду можно получить желаемое, но только нужно чётко представлять себе, что ты просишь и что тебе придётся отдать за желание. И если бы Палыч знал это, не стал бы он так желать раскрытия правды о мёртвой девочке…
Мысли Палыча оборвал пронзительный визг. Схватившись привычно за кобуру, он побежал на звук. Невысокой стенкой стояли мусорные баки, а за ними был поворот, открывающий край насыпи и выцветшее поле. Прямо на рельсах сидела грязная полуобезумевшая баба в рваной одежде и злобно хохотала. Неподалёку от неё двое таких же оборванцев били тощую девочку. Приблизившись, Палыч увидел, что девочка прижимает к груди буханку хлеба, за что терпит побои от двух озверевших мальчишек. Они крыли её матом за то, что она не хотела отдавать хлеб. Грязная алкоголичка с восторгом смотрела на происходящее, очевидно, те двое были выродками её утробы и теперь она наслаждалась зрелищем. От очередного толчка девочка потеряла равновесие и упала на живот, подмяв под себя мякоть хлеба. Она только закрывала его, нисколько не заботясь о своём теле, и бормотала сквозь слёзы: «Это я его первая нашла. Это мой хлеб». Оборвыши тем временем принялись с ожесточением пинать девочку по животу, превращая хлеб в грязное месиво. Палыч рванул к ним что было сил и сначала отдёрнул от девочки одного, а потом и другого зверёныша. Алкоголичка с удивлением смотрела на опера, а потом с воплем бросилась ему на спину. Палычу удалось перехватить на себе её грязные руки, не давая возможности расцарапать его. Когда же баба попыталась укусить Палыча, он резко сбросил её с себя. Она упала на землю и покатилась к рельсам, словно ища в них опору. Баба лежала навзничь, уставившись мутными, словно вокзальная бормотуха, глазами и хохотала во всю свою вонючую пасть, широко раскинув ноги. На ней не было нижнего белья, но, похоже, её это нисколько не смущало. Она словно ждала очередного кавалера себе под стать, который не побрезгует её воспалёнными телесами. Оборванцы убежали, испугавшись силы взрослого человека, а девочка продолжала лежать на холодной земле. Инстинктивно она всё ещё прижимала к себе хлеб и тихонечко выла от боли. Палыч с отвращением смотрел на бабу. Ему хотелось искалечить её, наброситься на неё, прекратить её пародию на жизнь. Но он понимал, что он сам уподобится ей, если оступится и пойдёт на поводу у своего желания. Палыч подошёл к девочке и попытался поднять её с земли. Сначала она пыталась сопротивляться, но когда поняла, что большой человек не обидит её, встала сама. Она смотрела на Палыча огромными серыми глазищами, то и дело шмыгала носом и растирала по грязному избитому личику крупные слёзы. На вид ей было не больше двенадцати лет. Тощее тельце прикрывала ветхая, порванная одежонка. Она была так похожа на ту девочку, которая лежала теперь в морге… Палыч содрогнулся от этой похожести и не найдя в себе слов, взял её за руку и молча повёл за собой. Ребёнок не проронил ни слова. Так они и дошли до машины. Только там Палыч немного пришел в себя и сказал:
- Не бойся меня. Я  работаю в милиции. Сейчас я возьму тебя с собой на работу. Там мы тебя покормим.
Девочка удивлённо уставилась на Палыча, а он не знал, что ещё сказать. До участка они ехали также молча.
Коллеги были удивлены этой находке Палыча, но почти сразу же все прониклись сочувствием к маленькому заморышу. Сердобольные женщины умыли и причесали девочку – теперь она казалась миловидной. Кто-то притащил старый пиджак и девочку нарядили в него, пока кто-то из сотрудников бегал домой за старой детской одеждой. Палыч усадил девочку за стол в своём маленьком кабинете и тут же стол начал ломиться от еды, которую натаскали ей всё те же сердобольные люди. Девочка с жадностью накинулась на еду и словно перестала замечать всё вокруг. Ребёнок уже наелся, но продолжал набивать желудок словно про запас, помня о голодных временах на улице. И только после обильной трапезы Палычу удалось узнать, что девочку зовут Настя и что она уже год бродяжничает и побирается.
- Мамка и папка у меня давно пьют. Дома уже ничего не осталось – всё пропили. Бабушка одна меня любила, но умерла она, никому я не стала нужна. Из дому сбежала, когда пьяный папка избил меня сильно. Страшно было возвращаться обратно. А теперь и родителей не стало. Вот теперь так и живу – сначала по подвалам и чердакам пряталась, оттуда бомжи выгоняли, потом на вокзале приютилась.
Очень Настя с Палычем подружилась. Когда пришли из отдела по делам несовершеннолетних, чтобы её в детский дом оформлять, Настя такой вой подняла, что пришедшим пришлось ретироваться. Девочка насилу успокоилась и просила не отдавать её в приют:
- Они Леську убили и меня тоже убьют! Не надо, не отдавайте меня, дядь Паш!
Вот тут-то и сложилась в Палычевой голове мозаика. В этот день он должен был остаться на ночное дежурство и Настя, естественно, дежурила с ним. Удобно примостившись в жёстком кресле, девочка рассказала всю ужасную историю Леськи.
- Мы с ней подружились, когда я только из дому сбежала. Родители у Леськи тоже пили. Только ей хуже ещё было – родной папка умер, а мамка нового мужа привела. Леське тогда было тринадцать лет. Однажды, когда её мамка ушла, отчим изнасиловал её. Сказал, что если он кому проболтается – не жить ей. Он ещё долго Леську мучил, а потом, когда они уже совсем спиваться начали, её отдали в детский дом, а у родителей права отобрали. Трудно было Леське в детдоме. Над ней издевались все, ребята приставали – все как-то узнали, что она изнасилованная. Год она там промучилась. И как-то ночью несколько мальчишек затащили её в туалет. Начали раздевать её, лезть под трусики. Леська сопротивлялась что было сил – царапалась, кусалась, кричала. На шум воспитательница прибежала – отругала мальчишек и на Леську наорала, чтоб та спать шла. А мальчишки ей потом пригрозили, чтобы помалкивала и что всё равно они своего добьются – раз отчиму дала, то и им теперь должна давать постоянно. Тут Леська поняла, что защиты ей не от кого в приюте ждать и на следующий день собрала свои вещи и сбежала. Долго она пряталась от детдомовских – всё ей казалось, что они ищут её, следят. Боялась она очень сильно всё время. Потом она меня встретила – мы в один подвал забрели. Так мы год с ней продружили – тут девочка замолчала и опустила глаза в пол. – А потом… - Настя опять замолкла и Палыч увидел, что по её щекам двумя тонкими ручейками змеятся слёзы. Переведя дух, девочка продолжила:
- Потом они нашли её. Мы долго-долго бежали, хотели спрятаться. Прибежали за насыпь. За нами пятеро мальчишек гналось. Леся всё время говорила, что раз ей пятнадцать лет, то она старшая и заботится обо мне. В этот раз она бежала за мной, закрывала меня, а когда мы на вокзал прибежали, она толкнула меня. Я упала и покатилась вниз. Меня не видно было за кучей мусора. А детдомовцы накинулись на Лесю. Они сильно били её, а потом порвали на ней платье… Все пятеро издевались над ней, мучили, трахали… - выговорив это грубое слово, Настя завыла навзрыд. Палыч не знал, что сказать ей в ответ как утешить её. Он был в шоке, а девочка, успокоившись, продолжила свой жестокий рассказ:
- Они делали с ней всё, что хотели, а я не могла помочь Лесе. Я хотела ей помочь, но их было много. Она когда толкнула меня, только успела крикнуть: «Они убьют меня, а ты даже не смей высовываться!». Я плакала в куче мусора, я ничего, ничего не могла сделать  ними! Среди этих скотов был один особо крупный. Когда все закончили издеваться над Лесей, он словно в шутку поднял её на руки, а потом заорал и сильно бросил об землю. Я увидела, что шея у Леси была как-то странно вывернута. Другие детдомовцы начали орать на него, они как будто чего-то испугались и убежали. Я долго не могла решиться выйти к Лесе. Не знаю, сколько времени прошло. Я ползком добралась до Леси, звала её, плакала, а она не отвечала. Я всю ночь просидела с ней, а утром убежала – я хотела принести Лесе хлеба, чтобы покормить её. Когда я вернулась, то её уже не было. Я искала её по всему вокзалу, но так и не нашла. А потом меня увидела грязная нищенка. Она хотела забрать мой хлеб, но ведь я украла его для Леси! Тогда нищенка стала кричать, на крик прибежали те мальчишки и начали бить меня. А потом ты пришёл, дядь Паш – на этом Настя замолчала. Теперь она казалась Палычу в тусклом свете лампы совсем другой. Странная взрослая маленькая девочка – разве такое может быть? Палычу вдруг стало страшно. Он с большим трудом встал – ноги у него были словно каменные.
- Ты погоди немножко. Я сейчас вернусь. – Настя согласно кивнула ему головой.
Палычу совестно было оставлять девочку наедине со своими страшными воспоминаниями, но он не мог не выйти из кабинета. Идя к чёрному ходу, он чувствовал себя древним стариком, вдруг вспомнившим все ужасы войны, в которой он участвовал. Выйдя на улицу, Палыч чувствовал сырой ветер, обдавший его осенней волной. С трудом нашарив в кармане сигареты и спички, Палыч закурил. Выкурив подряд пять штук, он смял пустую пачку и отшвырнул её прочь от себя. Нужно было возвращаться, но Палыч не мог. Нужно что-то делать. Нужно наказать виноватых, но что можно сделать по закону нескольким несовершеннолетним лоботрясам, да ещё и детдомовцам? Палыч не знал. В морге коченеет тело Леси – его мучили до смерти, мучили и после неё. В кабинете Палыча ждала Настя – маленький ребёнок, на глазах которого изверги зверски расправились с лучшей подругой. Времена самосудов и благородных мстителей прошли. Прошли времена, когда Палыч сам был юным, наивным и верил людям. Прошли все времена…
Вдруг Палыч почувствовал, что по его щеке течёт одна-единственная и от этого невыносимо жгучая и солёная слеза.