Бас-дальнобойщик

          Новому российскому поколению трудно представить то наше время, когда был запрещен Есенин. Они и не знают этого, им и не понять такое. А ведь это было! Я захватил время, когда Есенин запрещенным вроде и не был, но в школьной литературе о нем писали мелким курсивом… Пьяница, хулиган, бабник – в общем, не советский человек. А мы, пацаны, знали наизусть его «упаднические» стихи, детям недозволенные, а потому особенно привлекательные. Мы их читали с девчонками, вечером, когда стемнеет, чтобы стыдно не было, и чтобы эта стыдоба была впотьмах незаметной. Зачитав до дыр недозволенное, конечно же, начинаешь читать все остальное. И вот тут-то начинается раздолье мысли, раздолье поэзии, раздолье рязанщины – вот тут и начинается нескончаемый Сергей Есенин.
          А лет через двадцать пять я попал на рязанщину. Наше монтажное управление там работало много и долго. При первой же возможности на летучке мчимся в Константиново – колыбель великого поэта. Мои спутники там уже бывали, а я-то первый раз. У околицы вышли из машины и сразу – ширь, и просторы, и тут же длинная деревня, чистая, без следов домашнего скота. Внизу, вдалеке – Ока с зелеными лугами. На скамейках около изб важно сидят старики, старухи, позируют, как будто они ручкались со своим знаменитым земляком. Кстати, среди них были два-три старожила – сверстники самого Есенина. Они знают о нем меньше меня, но говорят, что были знакомы с ним лично. Впрочем, это могло быть, ведь были еще живы его сестры, которые приезжали на лето в деревню, а младшую, Шуру, я сам там видел, посещая дом-музей Есенина. И поверьте мне: в голове промелькнула Тавда и наш школьный юношеский романтический поэт, наши стихийные есенинские посиделки. А теперь я нахожусь в его избе, а та, воспетая им Шура – здесь же, рядом. Вот так дела!
          Я с трудом оторвался от калейдоскопа мыслей и, уже ничего не соображая, в компании своих коллег брел обратно через всю большую деревню, опять к ее околице, где чуть в стороне стоял ресторан. Ну а как же Есенин без ресторана?!
          Мы сидели за столиком, пили горькую, ели русскую еду. Ели много, пили много, разговоры, тары-бары, дым коромыслом… и вдруг слышу: «Володя, спой!» И Володя, не ожидая второй просьбы, запел, да как! Я не спеша выпутался из пьянящих мыслей о Есенине, погружаясь в пьянящий баритональный бас Володи Павлова. Так вот почему у него такое прозвище – бас-дальнобойщик! Он пел много, вдохновенно для нас, сидящих за столиками и для самого себя. Было видно, как ему хорошо, как он наслаждается пением и ощущает восторг слушателей. Но как же такое может быть?! Он не певец, он – прораб по монтажу технологического оборудования… такая проза и такой талант – рядом. Но удивляться нечему: у нас вся жизнь – контрасты. Ларчик просто открывался. Он вокалу учился. Затем влюбился, женился, родились три очаровательные дочки. Надо содержать семью. Закончил технический вуз, но не бросил пение. Совершенствовался под влиянием своей жены Натальи, профессионального концертмейстера.
          Он работает и поет для родных, для себя и друзей, наполняя слушателей прекрасными песнями, романсами и своим неподражаемым голосом. Вот ведь контрасты жизни! Где Тавда, где Константиново, где Москва, где Есенин, где Володя Павлов?! Друг от друга далеко-далеко… А если поразмыслить, то и не далеко, даже рядом, да так близко, что все это совсем общее, единое, целое – просто жизнь.