Моими глазами. 5

     Друзья звонили мне, предлагали увидеться, предлагали познакомить с кем-нибудь, но я постоянно отвечал отказом. Интересно бывает в жизни: когда-то я сам хотел найти девушку, стремился к отношениям, к общению, и получал эпизодически отказы. Но прошло время – и уже мне не хотелось даже банального общения ни с кем. Я прекрасно понимал, что какой-нибудь новой девушке я рано или поздно стану нужен, как воздух. И тогда воздух станет жизненно необходим мне. Не хотелось доводить ситуацию до такого вот щепетильного момента. Тем самым я обижал и друзей, и потенциальных новых знакомых, но мне было совершенно не до этих мыслей. Как говорится: не до жиру – быть бы живу. Да и не хотелось быть для кого-то возможной обузой, чтобы рано или поздно застать даму в обществе усатой подруги или услышать от новой девочки крылатую фразу всех представительниц прекрасной половины человечества: "Отойди, ты загораживаешь мне вон того мудака!"
     Разрешив себе прогуливаться уже по вечерам, а не только по ночам, я продолжал наблюдать за влюбленными парочками, счастливыми на первый взгляд, всецело поглощенными друг другом. Кого-то это умиляло, а меня одновременно и раздражало, и цепляло безразличием. Где-то слишком глубоко внутри мне и очень хотелось идти рядом с какой-нибудь девушкой, улыбаться ей, но при этом от одной только мысли о возможных новых отношениях меня бросало в дрожь, а старые следы на шее как будто обдавали меня огнем и воспламенялись, как легендарный шрам обжигал Гарри Поттера при встрече с "Тем, кого нельзя называть". Так было и у меня – меня обжигала даже лишь мысль о том, что я могу быть с кем-либо в отношениях. Видимо, отношения – это мой страх, мое "То, что нельзя называть". Ведь настоящая любовь всегда жертвенная, а я потихоньку влюбился в свою жизнь, и любить кого-то другого на данном этапе у меня вряд ли получилось бы.
     В каждой девушке, которая хотя бы отдаленно напоминала мне Анжелику, я видел ее саму, и этот момент до сих пор преследовал меня, как и в первые дни после нашего расставания; ничего не изменилось. Издалека, еще не поравнявшись с мимо идущей прохожей, сумев заметить в той хоть одну черту похожести на Лику, я внутренне сжимался и разжимался, как пружина, внутри все сковывалось, и хотелось спрятаться куда угодно, лишь бы не пересекаться с той девушкой, что шла мне навстречу и на поверку оказывалась вовсе мне не знакомой. В чертах всех прохожих представительниц прекрасного пола мною непременно угадывались черты Анжелики, и временами моя внутренняя пружина сулила либо еще один опрометчивый поступок, либо паранойю, которая могла аукнуться и даже откликнуться аккурат в мой приближающийся юбилей.
     Но прошло еще немного времени, и паранойя про меня постепенно забыла, переключив свое внимание на более достойных кандидатов. Я привел себя в порядок, наконец-то побрился и все-таки переступил через себя проявлением  внимания и симпатии к девушкам, общаясь с ними по телефону и приглашая на прогулку по городу. Их было несколько – девушек, которые потенциально были у меня на примете. Я никому не врал, двойных игр вести себе не позволял. Сначала общался до упора с одной, и лишь после ее отказа начинал общение с другой девушкой. И все мне отказали. В отношениях. Называли классным другом, интересным собеседником. Виделись и один раз, и второй, и даже третий, вроде бы как следуя правилу трех свиданий, с радостью звонили первыми. Но стоило мне произнести слово "отношения", оно действительно как будто обжигало девушку ударом хлыста по самому больному и сокровенному месту.
     Улыбка, имеющая место быть на лицах девушек, сменялась какой-то дикой ненавистью, как будто я предлагал как минимум лишить девушек одной почки и продать ее втридорога на черном рынке. То же касалось и обычной прогулки за руку. Рядышком, гордо цокая каблучками, девушки со мной гуляли. Но стоило мне переступить через себя и все-таки коснуться руки девушки своей рукой, как любая из них тут же отпрыгивала от меня так, словно я касался ее не рукой, а как минимум электрошокером. Что это за новая напасть? Только стоило немного прийти в себя, порисовать новыми красками по грубому холсту старой картины... Как будто на мне стояла незримая печать самоубийцы, хотя сам себя я таковым считать категорически отказывался. Как будто на мне было клеймо одиночки! Как будто я неплодородная почва, на которой не приживаются бабушкины помидоры, которые бабуля упорно высаживает каждый февраль, забивая ими все окна в своей однокомнатной хрущевке.
     И я плюнул на все эти хилые попытки насильно добиться взаимности. Когда ухаживаешь, когда добиваешься, то обязательно выпендриваешься. По-другому не бывает. И я перестал это делать, желая в кои-то веки просто побыть собой. Все те люди, которые нужны нам по жизни, они уже с нами. Тем более, когда тебе почти тридцать. Не нужно наивно полагать, что они прольются на нас с неба вдруг внезапно, как теплый летний дождик, и всю нашу жизнь перевернут с ног на грешную и лысеющую местами голову. Те друзья и знакомые, кого мы нажили до определенного возраста, с нами дальше и пойдут по жизни. А новые люди, к сожалению, это только связи, расчет и какого угодно рода услуги, сопровождающие наш текущий быт, и практически никогда – что-то более серьезное, нежели чем запись в записной книжке "Полина. КАСКО."
     Иногда мне казалось, что я просто взял и выцвел, как старое платье в горошек, которым забивают дыры в оконной раме на даче. Я перестал быть интересным собеседником, к моему мнению перестали прислушиваться друзья и знакомые, а на девушек я постепенно начал смотреть не как на потенциальную свою партнершу, а просто как на прохожих. Не любят в наше время больше, не любят. Разучились. Просто терпят. Каждый во имя своей цели, понятной только ему одному. Все искреннее и настоящее строится в свое время, и если в двадцать лет думаешь только о любви и о безоблачном счастье, то ближе к тридцати выстраиваешь отношения исключительно на четком расчете, к чему я совершенно не готов и готовым никогда не буду.
     Я часто приезжал на то место за городом – место вечной отныне, но так и несостоявшейся скорби. Просто стоял около того дерева, смотрел на то место, где еще не так давно была достаточно прочная и крепкая, на мой самоубийственный взгляд, ветвь. Почему-то меня тянуло к этому дереву, как любого преступника всегда тянет на место совершенного им преступления. Я приезжал туда преимущественно по ночам и все пытался найти ответ, пытался оправдать свой поступок, но в конечном счете у меня так и не получилось этого сделать, сколько бы я ни пытался.