Когда требуется повернуть вспять реку

Жизнь есть искривление материи в пространстве и времени согласно заданным свыше величинам, но это движение по векторам, сориентированным на стороны света: это ли не трюизм? Кажется, мы зашли так далеко, что и само наше желание растоптать унылую рутину модным сапожком новаторства кажется нам обыкновенным трафаретом.

Как избегнуть засасывающего, гладкого - хотя и с легкой рябью на поверхности - течения быта? Где найти географических карт, содержащих белые пятна, исследование которых приведет к немедленному прославлению? Какие изотопы заставить распасться, дабы обеспечить себе мировое значение и сытую вольность? Какую реку повернуть вспять, чтобы с торжественными ее волнами войти в океаническую ширь истории, и добраться до какого-нибудь жаркого островка, и поселиться на нем средь просторов и времен?

Впрочем, философствование – лишь дурной, болезненный сон, нападающий ночью исподтишка. От него нет проку, лишь испарина на нашем, во всех отношениях покатом лбу, еще не проявившемся в ноуменальном свете, еще гладком во всяких смыслах. Всегда тяжело найти водораздел бодрствования и сна, ведь где-то глубоко между ними есть связующие связи, как будто молоко впустили в воду, разбавленную чернилами, и грезы бродят среди яви, и громко топочут, не признавая мира, не признавая тебя, осуществленного в мире.

Но странно – как это, за счет каких метаморфоз просыпается в философствовании быдлейшее, и медленная, неосмысленная грусть, обогнув гору сна, ринется, взревев, по покатой поверхности утра. Так просыпается обывательница, уже начинающая думать, что она дура, раз  может - пусть и во сне - задумываться о бытии. Мы, главнейшее составляющее вселенной, просыпаемся, и мир вокруг нас возникает, и налаживается кровяное давление, берет свое бодрый пульс, и дает о себе знать мочевой пузырь, о котором как-то забылось с вечера.

Вот, кажется, мы и подобрались к действительному началу рассказа, и нужно дать ему необходимую амуницию: а то нам жаль его, ведь он разложен перед нами, такой голенький, такой смирный. Заполним его пространство утром, в котором пол усеян снятыми вчера (позавчера, позапозавчера) носками и бельем, снятыми так, чтобы сегодня легко было разгадать по ним, валяющимся кучечками, историю вчерашнего (позавчерашнего, позапозавчерашнего) дня. Дадим ему героя, чьи носки, ведь без героя ему нельзя, даже без такого негероического, просыпающегося, полупроснувшегося, проснувшегося окончательно. Дадим герою быстренько припомнить его бородатенькое фамилие Обанюк, дадим зеркал, заляпанных пальцами, чтобы припомнить ему его внешность, все плеши и ноги, уши и неожиданное отсутствие хвоста в установленном природой месте.

Гражданин Обанюк, бывшее товарищ и сегодня многих брат, завсегда спит голый, и оттого он беззащитен против врагов, нагло ночью лезущих ему в душу. Проснувшись, он словно чувствует себя незащищенным от всей этой, пришедшей на ночной ум мыслительной чепухе, защищает тело футболкой и пальтом, а башку – кепариком: долой вещь в себе! да здравствует вещи на себе! При дневном свете он переходит на суки и похрены, не откликается на свист, а лишь на Олег Борисович. Утро ему подано свежим (к тому, что он любит все свежее, давно приучены все ресторации, принимающие его бренное тело для приема пищи), хотя, в принципе, ему плевать, он крепок и жирен телом, ибо гордится, сален волосом и словом, и от этого счастлив, и хрена ли ему сделается, если он понимает феню и фенечку лучше, нежели муру философии и лабуду литературы. Он едет на драндуле-бенце завтракать, и кушает в гордом одиночестве, взглядами обрабатывая официанткин попензис, ведь пока больше ему нет на сегодня дела, он свободен, ибо художник, ибо - в вечном свободном полете, вечно не в курсе, что даст новое утро, что брякнут по ящику, что принесет на хвосте сорока, что пробухтит радиво.

-Эй, вруби-ка радиво громче, - сказал Обанюк неопределенному лицу, ведь в неврубленном громче ящике появился Президент, которого Обанюк слишком уважал, чтобы допустить нелепейшее, рыбье хлопанье президентского рта. «Кажется, позавчера, - подумалось, - не нашлось ответа вопросу о том, что у меня есть святого? Вот оно, святое, окостюмленное, огалстученное, отрибуненное». Часто нас посещают государственные думы: за Президентом трибуну таскают или каждый раз она разная? всяких баб ему можно или есть дуры отказывающиеся? кроет ли по матушке в свободное от работы время? в какой баньке полощется, и пускают ли туда граждан посмотреть сквозь дырочку? не замешан ли в мужеложстве, не дай боже? Размыслился и, размыслясь, очнулся уже тогда, когда Президента увели: черт возьми, подумалось отчаянно, я всегда знал, что думать вредно, мысли отвлекают от жизни, каждая из них укорачивает ее ровно на свою длину.

-Эй, - обратился Обанюк к бармэну, вразвалку сидящему на стойке, - чего такое сказали-то?

Бармэн посмотрел уничтожающе, как на дуру, и сказал протяжно и как-то даже обиженно:

-Это кошмар какой-то.

Кошмар так кошмар. Видали и хуже. Докушаем солянку, вон: пирожок с говяжьей печеночкой нетерпеливо мнется на краю блюдца, цопнем его пальцами, раззявим пасть, но снова – возня на экране, комментарии к официальному заявлению Президента, вслушаемся в белиберду, ведь нельзя же, чтобы человек жил средь всего этого, и оставался холодным! Человеку, решительно отвергающему жизнь в референдумах, в избраньях: надо разжечь себя, распалить душу, растопить лед на том самом месте, что отвечает за гражданскую самосознательность, за разносторонность взглядов, за политическую ситуацию внутри организма в целом (пивасик переносим на вечер).

-Ситуация, - сказали с экрана (белый ворот, голубая грудь, полосатый галстук с толстенным узлом), - новорожденная экономическая политика… аргентинский путь развития… В одном я согласен: чтобы исправить… я повторю слова Президента, ибо на нас возложена… мы должны, где надо, осушить моря, решить судьбу океанов, пусть нам реки придется повернуть вспять, но мы докажем истории нашу состоятельность… чтобы человек, это зазвучало… так сказать, превентивная мера недостаткам, оставленным нам природой на доработку… Пришла пора стать народом, могущим поставить на колени природу, взявшим в руки руль мироздания…

Отвлечемся: ибо представилось, сколько мобильников теперь взметнулось к ушным раковинам: решать судьбы рек, текущих не туда, решать уделы морей, миллионы лет необоснованно занимающие не отведенные для этого участки земли, без учета, так сказать, нужд близлежащих населенных пунктов. Теперь станем жить, с затруднительностью постигая несовершенство топографических пейзажей. Плыть, разрезывая лодочным носом волну и задумываясь о коварном неудобстве речного рукава. Осуждать исступленную, муругую поверхность океанической перспективы.

Принимать неуют бухты, заложенной без должных согласований. Затушевывать ретушью полезных поползновений белые пятна истории. Свернуть горы, оттого, что обращены не теми ликами и не к тем. Стиснув зубы, обязательно какое-нибудь, очень уж ответственное лицо сядет в кресло посередь казенки, нависая над тремя губерниями. Сядет думать думу о губернском переустройстве, о несовершенстве географических карт; и все ему будет не так: и жилы рек, и опухоли возвышенностей, и гиперсперматозоид пруда с хвостом в виде городского ручья, и абсолютные пустыри, отмеченные, как плантации бергамота и щавеля, хотя и то и другое - вранье.

Еще вчера ему, проживающему свой век в перспективе естества, многое было невдомек, до многого не доходили руки. Сегодня же: все не так, все природное несовершенство потребовало доработки, укрепления швеллером, штукатурки и малярных работ. Он думам отвалит ночь и начало рассвета.

Утром, едучи на службу, он свободным ртом откушает на завтрак горячую собаку, другой рукой временно игнорируя настойчивый треньк мобильного телефона. Ему некогда, он готовит черновик речи, понесенной от президентского спича, начатой ночью, обдуманной в раннем сортире. Вот она: дайте, дескать, нам высушить море – если это надо стране! – и мы выпьем его залпом, шатаясь, отойдем на безопасное для народа расстояние, ибо мы - ставленники народа, его доверенные лица!

Достаточно одного категорического императива, чтобы мы объявили войну географии, чтобы совершили переворот в геодезии, чтобы пустили реки в новые русла, а на доньях высушенных морей вырастили бы турнепс!

Очень уж ответственное лицо шло коридорами власти: ковровые дорожки, по его приказу, были немедленно перестелены рисунком вспять. Революционный этот настрой был встречен восторженно взбудораженным муравейником. Личный его секретарь, привыкшая к услужению, приготовила блокнот: шариковая ручка, как натасканный, науськанный охотничий пес, замерла в напряженной стойке.

-Запроси отдел информации, - было сказано коротко и ясно.

-Что запросить? - не менее коротко и ясно было уточнено секретарем.

-Сколько рек мы имеем в нашей губернии, - сказал он, - скольких из них мы готовы повернуть вспять. Во сколько это нам встанет. Мне нужны конкретные экономические обоснования. Это, во-первых. Во-вторых, сколько в наличии у нас имеется гор, и пусть дадут информацию лишь о тех, которых имеется техническая возможность перевернуть. В-третьих, мне нужен список всех морей, омывающих берега нашей губернии. Будем осушать.

Нет места гримасе изумления на секретарском лице: служба. Привычно засуетились, копаясь в извивах географических карт, привлеченные для нужд губернии краеведы: их было штук двадцать, но и дело, пахнущее государственными дотациями, стоило того, чтобы они оторвали зады от пыльных стульев своих библиотек и заработали, наконец, на благо отечества головами. Всем имеющимся в стране водоемам было приказано выстроиться в ряд: водоемам губернии – сделать шаг вперед – для учета.

Аналитики, отяжеленные папками и знаниями, суетились вдоль строя, костеря на чем свет стоит неподатливых и неторопливых – взывая к порядку, угрожая, требуя, наконец. Результаты превзошли самые худшие опасения: требуемый свыше перечень имел убогий размер печатной строки, и даже укрупненный до безобразия шрифт и нестандартный, щедро обрубленный по краям, бумажный лист, дерзнувшие придти на помощь, не внесли успокоения в смятенные души ведущих специалистов. Все это делалось в дичайшей спешке: бывают минуты, когда ответственный чиновник так жаждет ответа на поставленный ребром вопрос, будто этот самый вопрос, стоящий ребром, режет ему ребра, невыносимо стесняет ему мать-перемати. Тогда все – не менее    ответственное – чиновничье собирает ответ, как на поднос, пригоршнями, с миру по нитке, взывая к ответственности и к общественности, и несет его на торжественно вытянутых руках пред ясные начальственные очи.

В этом месте очень уж ответственное лицо сказало «Что?» тем самым могильным тоном, который вынимается из особых, потайных ящичков чиновничьих душ лишь по особым случаям. Затем оно это самое «Что?» повторило, угрожающе приподымаясь в креслах: есть позы, принимать которые ежедневно невыгодно, но иногда, в критические для всей губернии дни, ими не следует пренебрегать, хотя они неудобны и вредны для государственных спин.

Оно орало, требуя отдать отчет, о чем ему докладывают, орало так, как с рюриковых времен никто, быть может, и не орал: наверное, рот его, учитывая настойчивое стремление страны к тотальной европеизации, был полон и васисдасов и уатов, но наш герой был патриотом своей губернии, где о васисдасах и слыхом не слыхивали, а уаты давно набили оскомину, поэтому им произносились исключительно матюки.

Статистика, попытались ему объяснить, дескать, упрямая наглая наука. Но оно и слушать ничего не хотело, и орало, что просто все в своем стремлении оправдать тот бардак, который творится вокруг, зашли слишком уж далеко! Где губернские моря? Где горы, он спрашивает вас? Мы в центре равнинной Евразии, безуспешно пытались возразить ему, у нас испокон веков не было ни морей, ни возвышенностей, даже искусственно созданных человеческим гением… Это особенности географии нашего края…

«Кошмар!» был произнесен очень уж ответственным лицом могильным тоном, тем самым, каким венчается срыв референдума по вине бездумного и ленивого электората. Чрез губернию, подведомственную ему, текла всего одна река, в которой переполоскали свои мощи и нижнее белье чуть ли не все жители губернии, ибо она бурной протяженностью своей могла соперничать с Ориноко!

-Всего одна река! – воскликнуло очень уж ответственное лицо и опало на стол опарой.

-Одна, - согласилась секретарь.

-Речушка, - всхлипнуло.

-Мы озерный край, - попыталась секретарь, но попытка не удалась: на очень уж ответственном лице не было лица. Сладкие мечты о государственных дотациях, уже так удачно распределенных авансом, заполонившие было кабинет, теперь смущенно толпились: кто-то, из самых трусливых, пользуясь неразберихой, успел смыться через раскрытую кабинетную дверь, другие уже решали последовать его примеру, порядку, в общем, не было никакого.

-Дверь закрыть, - вдруг сказало очень уж ответственное лицо, на котором хотя все еще и не было лица, но все обратили внимание, что оно уже - медленно, но верно! -  возвращалось на свое законное место. Для таких происшествий в ящичках государственных столов, лишь выдвинешь их в нужный момент, всегда хранятся: торжественная, до звону, минута, пара соответствующих случаю выражений лиц, инструкция по наполеоновскому дрожанью ноги.

-Карту! – раздался громоподобный приказ, и вот уже распялена она на столе, и уже склонен над ней весь свет губернского чиновничья, чающего выкарабкаться из постигшего всех тупика. Это был момент настоящего единения: чиновники стояли плечом к плечу, на миг забыв о думских батрахомиомахиях, о выгоде местного раздора: река, поросшая тиной былого невнимания, сейчас напряглась под пристальными взглядами, вспучились ее извороты, изгорбились воды, недовольные прежним руслом, будто красуясь, словно просясь в новые берега.

-Ну, что ж, - произнесло очень уж ответственное лицо, - будем поворачивать, раз так… Одна река – это не густо. Соседние губернии могут похвастать большим. Нам  же остается обратить на себя внимание размахом работ, количеством вовлеченных сил и смелостью проекта. Прошу доложить на местах, что, мол, так, мол, и так…

Все бросились с докладами на места, и, достигши мест, доложили: так, мол, и так, будем, дескать, поворачивать… Соседние, дескать, могут, нам что же остается…

Размах и количество вовлеченных… Смелость, опять же, проекта…

Чуть позже: запах его одеколона заполонил квадратуры телевизионной студии, его изрядный лоб был размножен по экранам телевизоров: где-то там, в темных низах телеэфира, электорат, топыря подбородки, внимал его обычному косноязычию.

-Сограждане, - сказал он в одноглазые морды камер, - заявление Президента, прозвучавшее сегодня утром, было им озвучено. Взят курс на осушение морей.
Президент определил новые русла рек как ближайшую политическую задачу. Однако ситуация, сложившаяся после его озвучивания, в нашей губернии осложнилась.
Земле, не ведавшей укора за все многолетнее существование губернии, расположившейся на ней, было поставлено на вид: разбазаривание в столетьях водоемов, недогляд, попустительство природным силам, не ведающим никакого порядка. От нее решительно был потребован ответ: кто виновен в устроенном географическом бардаке, кто замешан в недостаче водоемов, кому, наконец, выгоден этот водный дефицит. Земля отмалчивалась, не желая свидетельствовать: за этим молчаньем, как всем казалось, неизменно стояли черные, мрачные силы. С той самой минуты к земле было приковано самое пристальное внимание общественности, она была размножена и в копиях продана: как популярнейшая заставка для мониторов, как живейшая тематика кухонных пересудов, как фабула многих совещаний, посвященных восстановлению утраченного, было, порядка.

Однако же, вернемся туда, на ту ступень нашего рассказа, с которой мы так ловко соскочили: пока наш герой, бывшее товарищ и многих сегодня брат Обанюк, не заскучал, не дай боже, по плавном выходе из ресторации. Он представляется нам усаживающимся в автомобиль и сыто крутящим его иностранного производства баранку до самого обеда. О, это вечное состояние околоделовитости, бизнесозабоченности, отстраненности от рядового:  оцинкованными стенками бенца, кирпичом индивидуального жилья.

Мир существует, как вспомогательное приспособленье, как пузырь, забитый доверху предметами первой, второй и последующих необходимостей, сквозь стенки которого легко проходят ладони: вытянул призовой бургер, как из игрального аппарата, съел. Спасибо за бутер! Кола – бонусом!

Видеть мир из-за тонированного автомобильного окна есть достижение из достижений, и жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за время, проведенное вне личного автомототранспортного средства; нельзя допускать простоя мобильного телефона, ведь именно переговорами зарабатывается право на жизнь.

Обанюк колесит по округе, не зная устали: его быт нехитер, как автоматическая коробка передач, и активная педаль, заменяющая и газ, и сцепление, и тормоз у него одна. Он очень прост в обращении: начти с ним переговоры, и он заработает денег с твоей помощью. С банковской карточкой в кармане он ловко бродит по тропкам мегаполиса, ища денег, как грибов: и всякий раз к вечеру возвращается с полным лукошком.

Гражданин Обанюк - явление исключительно энергичное, и оттого не было рассвета, который он проспал бы, и оттого не было утра, который он не встретил бы выпрыгиванием из постели, зарядкой бурля и бунтуя против застоев и пролежней, образовавшихся посредством бестолкового лежанья в средоточии ночи. В его энергичности запросто можно было бы отыскать болезненные признаки, нотки какого-нибудь затяжного пароксизма, если бы это не приносило хорошего дохода, окупающего любые сумасшествия. На все происходящее в губернии был живо нацелен его пристальный взгляд: по принципу «не знаешь, где обрящешь».

Утро, начинающееся с просмотра прессы, рассуждает он, покупая свежие газеты, приносит удачу. На полчаса – он временно в петитах, рыщет в поисках смысла сегодняшнего бессмысленного дня, он там до поры, пока не станет к месту, тем более что он никогда еще не пропускал случая подвернуться вовремя. Пропустит исповедь политического обозревателя, отринет крестословицу: дело вовсе не в том, что он во всем этом не смыслит не уха, ни рыла. Просто ему для личного счастья требуются не смыслы и не загадки, а заголовки. В частности, в тот час губерния уже напоминала роящийся улей, откладывающий проекты поворота реки вспять, как яйца. Это был поистине перформанс технологических идей, торжественные статейные заглавия шли колоннами, неся как на древках гранты и проекты, удостоенные рассмотрения.

Дальше все пошло как по маслу: предметы и явления, граждане и общественные деятели впряглись в одну лямку, требуя момента истины немедленно: и тут уж Обанюк не упустил случая. Лицо очень уж ответственного лица, в ущерб семье и личной жизни, не сходило со страниц периодической печати и не вылезало из телевизоров, и лоб его, прежде лоснящийся просто так, теперь уже блистал торжественно, учитывая историческое значение происходящего в губернии, и отблеск этого лба, как софит, освещал для телезрителей фотографию Обанюка. Все периодические издания обошел удачнейший во всех ракурсах фотоснимок: очень уж ответственное лицо показывает землекопам: лопату надо держать черенком, дескать, вверх, а штыком, как раз, вниз, товарищи землекопы, а не так как вы ее держите, дорогие мои земляки. На втором плане Обанюк: выражение его назидательно поднятого пальца очень уж суровое.

В то время как лицо очень уж ответственного лица не сходило с полос и с экранов, тело его, также, не знало покою, мотаясь без устали: его видели на заводских окраинах, с непосредственной помощью Обанюка проверяющим на зубок качество железобетонных плит, приготовленных для строительства запруды; оно лично держало руку на пульсе сроков поставки партии лопат, слушая доклад Обанюка о неустойках и пенях, примененных к недобросовестным поставщикам; оно публично потребовало у неба ясной погоды, прежде мужественно отстояв в церкви молебен, а после доложило в подставленные микрофоны, что, дескать, договоренность достигнута, погода будет что надо, а рядом Обанюк улыбался во все свои зубы. Все новостные программы обошла серия ярких сюжетов: Обанюк под личным контролем очень уж ответственного лица лично контролируют восход солнца и допустимую норму облачности.

Как вдруг идиллию попытался нарушить бюджет: явившись в законодательное собрание с кислой миной, с трибуны объявил о собственном дефиците. Отзвук, вызванный этим заявлением, поднял волну справедливого возмущения: председатель комитета по бюджетной политике, по прямому указанию очень уж ответственного лица, был подвергнут унизительному, но справедливому самобичеванию. Выяснилось, что подрядчик, призванный произвести основные работы по установке запруды, остановился на подготовительных работах, необоснованно требуя пересмотра сметы, оплаты выполненных работ, договорного авансирования.

Бюджетом такие дополнительные траты предусмотрены не были: и работы были приостановлены. Очень уж ответственным лицом было поначалу предложено расторгнуть с подрядчиком договор и денег не платить, однако, так как, по существу, подрядчиком являлось само очень уж ответственное лицо, а не платить самому себе было бы верхом глупости, то очень уж ответственное лицо (слывшее человеком неглупым) приняло единственно верное решение высечь рабочих.
Обанюк, как законный представитель общественности, воззвал к своей доверительнице: общественность, вся, как один, под его началом всколыхнулась, требуя принятия немедленных мер. Немедленно очень уж ответственным лицом был в торжественной обстановке представлен на суд Фонд поддержки общественных инициатив. Не сходило с уст: да ведь очень уж ответственному лицу уж и так хватает ответственности, а оно еще мужественно взяло на себя учреждение Фонда!

Кто же станет у руководства вновь созданной организации, - также не сходило с тех же уст, - ведь, воистину, у очень уж ответственного лица ответственности уже слишком? Под пристальным вниманием телекамер и фотообъективов, Обанюк принял на себя всю ответственность, которую очень уж ответственное лицо уже не имело возможности взять на себя.

История, сколько еще в тебе ланселотов, могущих в нужный момент срубить драконьи головы безысходности? Сколько рулей может взять в свои две руки человек и не выпустить ни одного, как бы ни был тяжек удел рулевого общественной приемной?

Какою мерою мерить общественный резонанс, возникающий всякий раз, когда ему следует возникнуть? Иссякаем ли взрыв народного единения и согласия? Будет ли когда-нибудь конец шеренгам баб, с ведрами и шайками идущих черпать воду, переливающуюся через край некачественно сооруженной запруды? Откуда столько сил у личного секретаря, уже месяц не посещающего ночных клубов, но на крыльях несущегося по коридору с докладом: счет Фонда пополнен за счет средств населения, не имеющего средств к существованию?

-Люди, - торжественно сказало с экранов очень уж ответственное лицо, не скрывая слез, - вот наша главная ценность! Вот для кого мы, простые государственные служащие, готовы не спать ночей! Вот те три кита, на которых зиждутся вальсы наших побед! Наших отцов и наших дедов! Не посрамим! Выйдем же все, как один, на бой с разбушевавшейся природной стихией!

И тогда все, как один, олопаченные и оведренные, зашагали к реке, с той самой торжественностью, будто не запруду предстояло устраивать, а копать русло новейшей истории! Со всех сторон – насколько хватало глаза – везли на спинах самосвалов щебень, перли на горбах бревна, гигантскими лапами кранов подавали железобетонные столбы и, вооруженные современными орудьями труда, на суднах, вброд и вплавь кидались на реку, как на противника.

Кипела водная пучина, извиваясь в страшном давлении человеческого гения, сопротивляясь ломам. Ведрами, ушатами и корытами отсекали ей плоть, и она шипела от боли, пенясь. Нескольких дней хватило для устройства запруды: высотою до небес, бетонной, сварной крепостью могущей спорить с самыми великими природными постройками. Мощно ударилась ослабленной грудью река, жалко воя и шипя, поднатужилась, собрав текущие ей на помощь воды, повторила попытку и отступила, обратившись своим теченьем в обратную сторону.

Это был момент торжества великого человеческого гения! Дух безумной радости летал над ликующей толпой! Сколько было объятий! Сколько интервью было взято в те минуты – авансом на оставшееся десятилетие! Увязая в мягкой тине по колено, шли по осушенному руслу самые смелые добровольцы, таща на мускулистых плечах трибуну, установили ее в самом эпицентре прежнего, отжившего свое, русла.

Принимая помощь подставленных плеч и протянутых отовсюду ладоней, по предусмотрительно постеленным поверх грязи доскам, как цирковой канатоходец, под дружное ликование, очень уж ответственное лицо добралось до нее с докладом. Кто-то передал графин с водой и стакан. В свалившейся на всех – относительной, конечно, - тишине, предварительно хрустнув бумажным листом, очень уж ответственное лицо раскрыло рот, словно желая выпустить наружу томящуюся в неволе речь.

Вода ударила исподтишка, как пощечина, поначалу хлестким и сильным ручьем, прокравшись с боку запруды, потом, журча, ринулась на безоружную, бессильную толпу со всех сторон, с небес, из-под земли, веселыми, радужными фонтанами, восторженно рычала, и со всех концов света неслась ей на помощь неизвестно откуда взявшаяся подмога. Лишь на миг допустив обнаженье своего дна, перелилась она через края устроенной запруды, не допустив торжественного ура, что уже готовились выкрикнуть столпившиеся.

Задавив в себе невыкрикнутое, все бросились черпать бадьями, ведрами, ладонями, лопатами, шляпами. Однако то ли работали с испугу плохо, да с присущей нашему брату ленцой, то ли по недосмотру выплескивали вычерпнутую воду слишком близко, и она стекала обратно, но река, в конце концов, играючи, разметала инструмент и людей. Воды ее, чудовищно разбухнув от бурления, с новой силой ударили в преграду, и хрустнул железобетонный бок запруды, и сквозь сломанные его ребра с ревом вырвалась водная масса. Тут уж закружилось все в ее тяготении обрести прежние берега, смешивая щепки трибуны и черенки лопат, головы и спины. Где-то на горизонте, неслышно крича, среди пены и волн под непрекращающимися взорами телекамер красиво тонуло, уносясь прочь, очень уж ответственное лицо.

Как только поверхность реки выровнялась, прекратилось дикое бурление, и остатки позора были унесены водами вниз по реке, Обанюк собрал оставшееся в живых чиновничье: держать совет. Ситуация была не из простых. Напряжение, нависшее над столом переговоров, звенело: его даже многие слышали, как признали позже. В такие минуты даже самое нелепое, самое невзначай брошенное слово может иметь решающее значение. И слово это было брошено. Попав в плодородную почву переполоха и отчаянья, оно проросло побегом великолепнейшей идеи, должной восторжествовать над насмешливой и убийственной непокорностью природы.

Кто-то невзначай припомнил, что среди представленных на конкурс проектов были как талантливые, так и, на тот, поверхностный взгляд, и слишком смелые. Обсуждался, например, и такой проект, каковым предлагалось не предпринимать никаких усилий для строительства запруды, а просто поменять местами стороны света: и тогда река потечет не с севера на юг, как прежде, а с юга на север!

Волна возмущения (это были лица, лоббирующие интересы неуемных топографов и географов) прошла по рядам чиновников, но ее быстро урезонили, отметив, что этот проект, к тому же, еще и самый дешевый! Была немедленно взбурлена мерная безмятежность типографий. Был пущен механизм новой истории, текущей теперь в другом направлении. Губерния, так настрадавшаяся в эти последние суматошные дни, на личных автотранспортных средствах тем же вечером разъезжалась по домам. И всякий губернский житель, как частица ее и как истинный патриот, помнил свой новый курс, свой личный вектор, измененное волеизъявлением народа новое направление своей новейшей жизни, ниточкой вьющееся теперь в общем, дружном потоке нового времени.