Этимология начал

                (короткий взгляд на короткую первую фразу)


1.

                «Ни у какой истинной книги нет первой страницы».

                Б. Пастернак,
                «Несколько положений»


С точкой зрения, что сегодня термин «молодой писатель» вовсе не комплемент, и такого определения надо остерегаться, никак не соглашусь, но только потому, что, взявши любую из ее сторон – приверженца или  противника, - обязательно окажешься на баррикадах заступников того или иного ярлыка, а на баррикады мне вовсе не охота. Неохота мне, воинствующему пацифисту от литературы, и между этими баррикадами торчать. Я сворачиваю в сторону: брести малопосещаемыми литературными проулками и закутками, не слишком притягательными критическому взгляду современности, мне удобней. Мне чужды всяческие столпотворения, густонаселенные городские панели, болезненное неудобство любых потоков всяких направлений: там мне не дышится, там гам и толкание в спину.

Задумав работу о началах, я задумался об ее собственном начале, в самом зачине рукописи застопорив ход письма. Мысль, пришедшая чуть позже, стала спасительной: эпиграф подсказал мне отталкиваться непосредственно от него самого. Кстати, неприятие эпиграфов замечено во многих литераторах; это фобийное, разрушающее негодование я не разделяю, ибо их боязнью не страдаю, тогда как многие, зараженные этим недугом, горячечный бред свой, не стесняясь повышенной температуры тела, выдают за мысль, за некое доказательство. Но доказательств не существует там, где нечего доказывать: в аксиомах. Мне непонятно такое стремление отрицать очевидное: эпиграфу быть, ибо он есть, и был; его природная функция – прибавление, а не отнятие, и я призываю его прибавлять, а не отнимать.

Ну, не дураки же мы  отказываться от целого искусства: искусства эпиграфа, взлелеянного поколениями литераторов.

Итак, если уж я решил плясать от эпиграфа, процитирую мысль, заложенную в нем, полностью: «Ни у какой истинной книги нет первой страницы. Как лесной шум, она зарождается бог весть где, и растет, и катится, будя заповедные дебри, и вдруг, в самый темный, ошеломительный и панический миг, заговаривает всеми вершинами сразу, докатившись». Поначалу может показаться, что мысль эта рушит мою задумку, ведь всецело отрицает в литературных произведениях (а речь идет именно о них) как любые начала, так и окончанья (прошу понять, здесь речь идет не о технической стороне дела, не о первой букве, слове, предложении: в этом случае все предельно просто). Но это только если думать о книге как о «кубическом куске горячей, дымящейся совести», как о веществе творчества, составляющем ее, или о кубатуре писательского вклада, инвестированного в нее». Тогда точно начало ее – не на первой странице, а много, бесконечно раньше. Однако, книга, как произведение печати, как переплетенные бумажные листы, нагруженные текстом и смыслом: все же начинается с первой страницы, в первого абзаца, с первого предложения.

Начала есть: они и есть то самое, благодаря чему книга выбирается нами в книжной лавке. Мы дегустируем ее по первому предложению первого абзаца: пусть это звучит грубовато, но это так с того самого момента, когда мы сами превратили ее из предмета роскоши и поклонения в доступный предмет простой купли-продажи. Мы дегустируем книгу почти так, как дегустируем колбасу: проглотив кусочек. Конечно же, можно возразить: а обложка? Но ведь и бескорые, обезобложенные, брошенные в подъезде нерадивыми соседями, книги остаются привлекательными. А заглавия? Да, конечно, но заглавия, эти напыщенные выскочки, зачастую не значащие ничего, либо значащие слишком много, чтобы на них надолго останавливался наш взгляд, все равно не удерживают нас от того, чтобы мы не заглянули на первую страницу – в начало. Не думаю, что стоит изобретать колесо: книги выбираются не по их прочтении, ибо это невозможно.


2.

                «Леха С. был красивый»

                Игорь Кудрявцев,
                Рассказ «О козлах, особенно – красивых».


Вот я и возвращаюсь к началу: к началам, и начинаю с начала: с выбора книги по первым строкам; начало должно заинтересовывать: мысль, сидящая в нем (а она непременно должна в нем сидеть), должна открывать хотя бы край туники, накинутой на фабулу. Начало книги, начало любого литературного произведения, неважно – рассказа, повести, романа: призвано работать. Я нарочно говорю общеизвестными формулами: это такой отчаянный способ привлечения внимания к заданной теме, поскольку за очевидной внятностью формул лучше видно действительное положение вещей.

Я не знаю, когда впервые обратил внимание на проблему, на которую пытаюсь сейчас пролить свет, наверное, это случилось давно, и, скорее всего, меня поначалу попросту, по-человечески, стали раздражать фразочки вроде: «Был темный мрачный вечер». Это была такая ступень, на которую надобно было вступить, подняться: впоследствии либо утвердившись в открывшихся знаниях, либо предав забвению все понятое, махнув на него рукой, как на простую, лишь только немного мешающую мелочь. Мало того, мне всегда казалось, что и остальных это тоже должно – пусть не раздражать, но хотя бы: тревожить. Я не хочу об этом больше писать, поскольку мне кажется, будто я сейчас сам повторяю это мною презираемое: «был темный мрачный вечер».

Но это была лишь потеря невинности, мною руководил идеализм, по молодости лет и по неопытности возведенный в принцип: это во мне бродил максимализм самого отличнейшего качества, мальчишество самой распространенной масти. Какое-то время проблема воспринималась мною как эдакий пфук: ее попросту не было, проблемы-то!

Теперь я ее явственно вижу, и обозначаю ее, наконец: проблема начала, а конкретнее – самого первого предложения.

Евгений Замятин писал в 1924 году о повальной болезни беллетристов: они «разучились кончать, концы – всегда хуже начал. Может быть, корни    этого – в самой нашей эпохе, похожей на роман, конца которого по своей арифметике сложно вычислить...» Мысль эту я попробую развить, применительно к сегодняшнему дню.

Проблема состоит в том, что сегодня молодые писатели часто не умеют, также, и начинать: существует в молодой литературе эдакая боязнь начал, которая тоже - и это естественно, - корнями: в нашей эпохе, в нашем спешащем жить времени: в креативе, в слоганах, в стремлении стать продаваемым проектом.

Молодая литература не умеет начинать: литературные произведения в большинстве случаев не имеют достойных начал. Я взял бы на себя смелость сказать: многие начала многих литературных произведений достойны конкурса на худшее начало (кажется, такой конкурс существует где-то в Американском штате). Они часто бессильны, необоснованно кратки и обезмысленны, но не та это краткость, которая присуща талантам, а какая-то искусственная вышколенность, трафаретность, данность с оттенком зубрежки.

Назову «началами» – первые предложения взятых мною литературных произведений, их первые фразы: это будет, хоть и слишком, на первый взгляд, кратко, но верно, ведь если продолжать это движение, дальнейшими предложениями и абзацами полня начало: это уже будет просто процесс чтения.

3.

                «Огонь занимался быстро».

                Олег Селедцов,
                «Претерпевший до конца».


Похоже: это тон, взятый когда-то где-то кем-то, и передающийся их уст в уста, из рукописи в рукопись: какое-то капельное единение, один вздох на всех. Начала зачастую диабетические, бездушные, и именно – начала: дистиллированная вода, без минералов поиска, без составляющей мысли, без километража. Кем? когда? где взят этот тон? - мне неизвестно. Кажется, молодой писатель сегодня часто не утруждает себя заботой о первом предложении: начать можно как угодно, оно не важно.

Сегодня в первой же строке «в ворота гостиницы губернского города NN» не въезжает «довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, - словом все те, которых называют господами средней руки». Сегодня начала делаются по-другому.

Стоит взять, скажем, в руки сборник произведений молодых, новых писателей, открыть раздел прозы, и вот вам ясная картина: как мало ярких начал, все простые – скорее простецкие – предложения, в которых маловато мысли, азбучные ходы, годные разве что для начинающих писателей.

Проблема первой фразы обозначается ясно, по мере вникания в нее, крепчает: изначально все сводится к простому повествованию, фотографированию действительности; кажется, от автора требуется лишь показать насущное, лишь лицо мелких, обывательских проблем, начать с бытописания, свести все к описи, к чисто техническому акту; подать простецкому чтецу, которому почему-то, отчего-то (это мне дико странно!) хочется, утром пережив проблему, вечером - на ночь, перед сном, - еще раз вспомнить ее, прочтя о ней в журнальчике.

Торжество короткого, простого повествовательного, невосклицательного начала: одинаковость, легко бросающаяся в глаза, самый простой набор членов предложения.

В самом простом предложении. Я не утверждаю, что не может быть начальная фраза короткой, рассказ – начинаться простым предложением, я спрашиваю: зачем столько простых? Для чего? Что за система? Как часто рассказы и повести в сборниках чрезвычайно похожи началами: налицо признак выбора, своего рода сортировки.

Одинаковость всегда опасна: нет ничего проще простой имитации, мимикрии подо что-либо устоявшееся, применяемое всеми. Но кто сортировщик?

Я не собираюсь обсуждать достоинства и недостатки прозы молодых писателей: они не есть тема настоящей работы. Я говорю лишь о явственной системе в деле построения первых фраз, о некоей традиции, которая мне настолько же видна, сколь и непонятна. У этих простых, повествовательных, невосклицательных - и тем слабых - начал общий корень: но в чем он, я попробую предположить.


4.

                «Мама мыла раму».


Полагаю, теперь мне следует взяться за гипотезы, благо, их превеликое множество, однако, боюсь, что смогу отдать должное лишь самым основным из них. Думаю, одной из самых верных и серьезных из них будет версия о самом простом и оттого недостаточно серьезном отношении к проблеме первой фразы, о рассуждении типа: неважно как, лишь бы начать. Эта позиция по своему сильна: убеждение трудно поколебать, потому что никто и никогда не должен автору указывать, как вообще писать. Это верно, и это действительно - сильно. Но в этом и слабость такой позиции: проблемы не желают видеть, но она есть. Пусть небольшая и, быть может, не такая уж и важная на фоне общего кризиса российской литературы, но она есть.

Начинать надо, в конце концов, уметь. Начало должно запоминаться, оно должно производить, наконец, впечатление, оно должно, как это ни странно, действительно – быть. Вместо него же: что-то, ни к чему не обязывающее, старт с ленцой, вызывающий опасенье, что и финиш, вполне возможно, будет не менее слабым.

Наверное, в ряде случаев авторы убеждены, что так и должно начинаться любое литературное произведение, что это устоявшаяся истина, так крепко сидящая в их головах, что и не допускает даже мысли, что может быть как-то по-другому. Это убеждение берет свое начало с детской и подростковой литературы, с емких первых «мама мыла раму», с переводной литературы для школьников, с библиотеки для младшего и среднего школьного возраста. Может, все дело в привычке, в затянувшейся незрелости, в хорошей работе моторной памяти, не желающей отпускать.

Имеет место и приверженность современной традиционной литературе. Без сомнения, всякое искусство, хотим мы этого или нет, начинается с подражания: тут уж все зависит от того, кому или чему мы подражаем. Быть адептом современной традиционной литературе молодому, начинающему (или уже начавшему) писателю проще всего: это облегчит вхождение, приверженность к крупному клану – лучшая гарантия иметь под ногами вымощенный внушительным, старинным булыжником путь. И это целая масса ошибок: подражательство само по себе бесплодно, хотя и берется-то пример обычно с лучших образцов мировой, традиционной литературы. Однако же, если задуматься: во времена Пушкина еще возможно было рифмовать глаголы, сегодня же нельзя считать такую рифму полноценной, оригинальной и талантливой. Мастерить уже однажды смастеренное, повторяться: это ли не бесцельная трата времени?

Беда еще и в том, что нельзя говорить о желании молодого писателя быть причастным к миру традиционной литературы как к собственному его волеизъявлению, как к волевому акту в чистом виде, как к выражению собственной позиции, серьезному принципу, выбору, не отягощенному каким-либо меркантилизмом.

Традиционная литература кажется сегодня единственной, открывающей какие-то проторенные пути, а для многих - исключительной возможностью, ведь за нее - хотя бы - взялись, берутся, возьмутся в скором будущем. Воля молодого писателя - несвободна.

Непрофессионализм - самая простая, но зато самая уязвимая версия. Обвинять всех молодых авторов подряд в неумении обращаться с русским языком: глупо, однако же, иные произведения читаешь, будто школьные сочинения на заданную тему, и даже хочется поставить «четыре с плюсом», и похвалить за отсутствие орфографических ошибок, может быть. Но это все лишь – за  школьное сочинение, выполненное в рамках старшего класса. Хочется же – какого-то ощущения куража, удивления, убеждения, что автор – мастак, большущий дока, мастер своего литературного дела, чувства, что это он верховодит текстом и обстоятельствами, а не текст и обстоятельства над ним.

К чему скрывать, сегодня молодой автор вынужденно ориентируется на определенного читателя. Я неоднократно слышал из уст руководящих лиц разных литературных, в том числе – ведущих, толстых - журналов: мы должны считаться с интересами и уровнем наших читателей и подписчиков. Я многажды читал: основная читательская масса – пенсионеры, люди старой закваски, традиционных взглядов на литературу, обыкновенные, рядовые граждане, не искушенные в литературе элитарной, революционной, непростой. Это произносится и пишется уверенным, часто безапелляционным тоном, со знанием дела, опытными, уважаемыми людьми, и не верить всему этому молодой писатель не может. Вот и работают молодые авторы вынужденно на читателя усредненного, в литературе не искушенного и искушенным быть нежелающего, специально ставя перед собой слабые задачи: писать вещи, понятные всем, удобные, стараться, чтобы легко читалось как можно большим количеством читателей, чтобы такой читатель как можно беспрепятственней взял старт, не дай бог не остановился ни на секунду, не задумался бы, не дай бог!
Редакторская правка. В принципе, если исходить из моего собственного опыта публикаций, то правили меня исключительно одним, скажем грубо – топорным методом: рубя фразы, абзацы на части. Отчего-то редакторам и корректорам вообще не нравятся длинные, сложные предложения, крупные абзацы, хотя и к тем и к другим именно традиционная, классическая литература питает самые нежные чувства.

Хотя редакторов понять можно: они зачастую, как я уже говорил, находятся в плену интересов и желаний подписчиков, и отпугивать с таким трудом завоеванного, приманенного читателя в их планы не входит. Но здесь: очередной тупик, ибо в таком случае редактор выступает в роли эдакого Прокруста, или скорее - его помощника, исполнителя. Это, своего рода, странная пытка, во время которой заплечных дел мастер не получает удовлетворения от выполненной работы, ведь в пыточной нет главного действующего лица: пытаемого - автора. Некому орать: пытка происходит в тишине кабинетов.

Видя лаконичную, словно подстриженную, первую фразу, зачастую я не могу отделаться от ощущения, что от нее ножницами отрезали кусочек-другой исключительно для порядку, настолько она видится мне искусственной. Но вот ведь какая штука: кабинет редактора не всегда – в офисах печатных изданий, в редакциях; редактор – сидит в нас, и рубит фразы, ловко, напополам, натрое еще на стадии замысла и по нашему внутреннему велению – так порой кончается зарождающийся организм первой фразы: быть может, искусственно измельчав.

Вполне возможно низкая цена первой фразы обусловлена модой на литературу сиюминутную, на так называемую литературу момента, а также на литературу бульварную: они тоже коротки сами по себе, коротки и их собственные жизни. Но это страшная и беспощадная сила, способная задавать свой собственный тон: разве же он не губителен? Под ее давлением какой-нибудь талантливый и даровитый вдруг выдает историю, полную приторной патоки и выпуклой искусственности. Предпринятые в ущерб своему дару усилия попасть в струю убивают всякое мышечное напряжение таланта. Желание быть «на слуху» подсказывает: нужно писать что-то исключительно популистское. В надежде быть принятым всеми теми, кто свято стережет привычность и подает ее под соусом традиции, народности и простоты: протоколируется действительность, начинают превалировать популярные и животрепещущие темы, нарочито нищает слог, стиль и авторский язык становятся непригодными.


5.

                «Бубны бубнили»

                Денис Гуцко,
                роман «Без пути-следа».


Журналистика сегодня прокралась в учредители действительности и, как это водится среди учредителей, силой захвативших власть, диктует свои законы новейшей литературе, кажется, поставив перед собой задачу совершенно ее собою заменить.

Оттуда они – простые повествовательные, бесстрастные первые фразы, - из газетных статей, докладывающих электорату о состоянии городских канализаций, об утечке заводских кадров, о тайных страстях пенсионеров, обитающих в предбанниках собесов. Разнятся они – литература и журналистика – в первую очередь не формой, не способом осмысления информации, а задачами и целями. Журналистика расставила везде свои вешки. Если им следовать, нужно ставить перед собой задачу самую по-журналистски азбучную: тираж. Главная цель: попасть в точку, в нужное время с нужной темой. Методы: фотография, отлично поставленный свет, хорошая, качественная фотопленка, современный типаж героя. Жонглирование злободневной тематикой может сделаться чуть ли не единственным принципом своего существования в литературе.

История пламенной любви на фоне глобального, тотального катаклизма,  оканчивающаяся трафаретным хэппи-эндом: давно выведенная формула успеха бестселлера, но к чему тут литература?

Протоколируем очередное обеспеченное житие очередной блудливой сучки: готова сенсация, - зачем вообще нужна эта литература?
Переводим в текстовый формат утомленную пьянством соседскую жизнь, подслушанную послушным ухом диктофона: а что это такое литература?

Содержание доминирует над формой: и вот он декаданс, не заставил себя ждать. Ведь литератору по-настоящему разгуляться можно, лишь оттачивая слог, лишь находясь во власти футуризма, лишь в думах о размерах вечности, о бесконечности понятий, о методах измерения насущного, о миллионах километрах человеческой жизни, о физике и метафизике, наконец. Он же: занят суетливой беготней, успешными поисками острых сюжетов, - и только. Он делает это со скоростью печатного станка, и некогда ему овладевать формой, задумываться о каких-то никому не нужных первых фразах, о всяких там окончаниях, которых никто и никогда не оценит: он весь в погоне за злободневностью, за динамикой, с учетом современных веяний - мобильный и креативный. Ему нет времени на такие пустяки: знаки препинания за него вообще расставляет персональный компьютер.