Падать всё выше

 EM: 108. Psychic TV «Higher And Higher».

«Самопожертвование – страсть на столько всепоглощающая, что по сравнению с ней даже голод и вожделение – безделка. Она мчит своего раба к погибели в час наивысшего утверждения его личности. Предмет страсти не имеет значения: может быть за него стоит погибнуть, а может быть нет. Эта страсть пьянит сильнее любого вина, потрясает сильнее любой любви, затягивает сильнее любого порока. Жертвуя собой, человек становится выше Бога, ибо как может Бог, бесконечный всемогущий, пожертвовать собой? В лучшем случае Он может принести в жертву своего единственного сына». Автор Известен

  – Ну чё, Евтюнин? Огонь! Командуй давай, только, когда раздастся выстрел, я продырявлю вашему другу глотку насквозь! – что было сил прокричал я на продол.   
 Дмитрич перекрикивал меня зычным рыком бывалого вояки; наверное, так орут командиры на солдат, бросая их из окопов навстречу смерти.
  – Евтюнин, немедленно отзови своих людей!!! Немедленно, ты ничего не понимаешь, потому что ещё молодой... Тебе на мою жизнь насрать, только ты подумай о своей, ты же будешь отвечать, тебе не простят моей смерти, никто не простит!!!
 Я почувствовал, что мой страх куда-то улетучился. Во-первых, я вдруг реально ощутил какое-то защитное поле вокруг себя и даже вокруг пленника. Я понял, что обо мне заботятся и сегодня никто не умрёт. Да и вообще, я понимал, что на данный момент, может, хотя бы на сегодняшний день, самое страшное уже позади. Кроме того, видимо, и страх имеет свои пределы, как всё составляющее основу этого мира – жизнь, любовь, боль (эти три слова оканчиваются мягким знаком); он не бесконечен. Но и это ещё не всё; я настроился на катастрофу всем своим существом, чтобы теперь хотеть чего-либо иного. Словно к вручению Нобелевской премии за самую эффектную смерть, я был готов к той самой секунде, когда, разрывая плоть и проламывая кость в серое суфле мозга, ворвется маленькая свинцовая пиранья, чтобы сожрать нежные косточки моих будущих шедевров, их маленькие тела тревожным сном, спящие в моём сознании.
  – Свет-то хоть включите, ёб вашу мать! – продолжал, задыхаясь, буянить Дмитрич.
  – Света дайте сюда! Всех уведите на уй отсюда! Когда вы поймете, моя жизнь сейчас не ваших руках, а в его, в его руках! Приятно было слышать такие слова, и пусть обо мне говорили в третьем лице, это было вовсе не важно, разве не чего-то подобного я ожидал как дополнительного бонуса во всей этой пенитенциарной драме. Мне снова показалось, что я слышу какие-то перешептывания и, возможно, Дмитрич специально надрывается, чтобы до меня не дошли какие-то нюансы. Тем не менее, он вряд ли сейчас заодно с Евтюниным. Скорее, просто боится, что я что-то услышу, неправильно пойму и таки потеряю контроль над собой. Но нюансы, тем не менее, дошли до меня в виде дула автомата Калашникова, холодной сталью упершегося мне в висок, как только я занял позицию, обняв туловище Дмитрича с заточкой в руке. – Кровнин, через мгновение ты, если не освободишь заложника и не сдашься, станешь кучей падали, – услышал я голос Евтюнина, как только замолчал Дмитрич.
  – Тебе прострелят башку, и вечером ты уже будешь гнить на запретке с номерком на ноге. Пройдёт совсем немного времени, и все забудут о том, что на земле жил поэт и композитор Макс Аврелиевич Кровнин по прозвищу Кровник. А если ты всё же…
  – Я понял. А если сейчас я потеряю контроль над собой, то времени, чтобы взять с собой на тот свет вашего товарища, мне нужно будет не больше, чем снайперу, чтобы нажать на курок… – перебил я заигравшегося опера.
  А пока я говорил, мое напряжение росло, и я не почувствовал, как натянул кожу на шее Дмитрича лезвием ножа. Однако Дмитрич это почувствовал.
  – Суки!.. – выдавил из себя пленник, и вместе с этими словами из груди его вырвались рыдания. Из глаз хлынули слёзы. Какое-то время он просто задыхался, давясь собственными рыданиями, но вдруг вскинул голову и по санчасти разнёсся нечеловеческий вопль:
  – Суки, уйдите все отсюда. Все-е-е-е!!!!!! И тогда Евтюнин, наконец, сдался. – Всем назад. Отбой! – выдавил он сквозь зубы.
 Не расслышав его слов, люди стояли на месте. Тогда он набрал воздуха в легкие, эфир разукрасила оперская феня:
  – Карамультук, отбой! Тяжёлые на дно! Фаза отбой! Кто не понял? Я, говорю, покинуть помещение! Всем, живо! Я услышал какие-то звуки на продоле, шаги, ругательства, откашливание. ОМОН удалился.
  – Давай телевидение, Евтюнин! – снова закричал я.
  – В ваших интересах сделать всё побыстрей, если я начну отъезжать до их прихода, я всё равно Дмитрича с собой заберу. Кинем их на уй, да, Дмитрич? Но тот уже не реагировал на мои шутки. Он тяжело дышал, закатывал глаза и облизывал губы, всем своим видом давая понять, что он одной ногой в могиле, что, видимо, где-то так и было. «Молодец, – подумал я, – волокёт на подхвате, не зная, что это от него уже не требуется». Отозвав группу захвата, Евтюнин сразу принялся разговаривать по рации. Он вышагивал по продолу, материл невидимого собеседника и, наконец, нагнулся к кормушке.
  – Макс, теперь тебе главное – контролировать себя. Телевидение доставят прямо сюда, они уже в пути, скоро должны быть здесь.
  – Скоро? – вдруг снова ожил умирающий Дмитрич. – А вы знаете, что я уже не чувствую своих рук, а для меня это может кончиться тромбофлебитом.
 Последнее слово у него прозвучало так же, как если бы он сказал, например, «гильотина» или «аутодафе».
  – Вам, Алексей Дмитриевич, надо молить Бога, чтобы наш теперешний… э-э…хозяин положения смог держать себя в руках, а то ведь, кроме тромбофлебита, есть вещи и посерьезнее… – вдруг назидательным тоном заговорил Евтюнин, и тон его был ледяным.
  – Это вы что имеете… – начал было Дмитрич. Но тут, видимо, Евтюнин сорвался. – Капитан Коновалов! – рявкнул он.
  – Прекратить панику. Возьмите себя в руки и помните о том, что мы с вами в одной упряжке и делаем все, что в наших силах. Но и вы должны помнить, что та ситуация, в какой вы оказались, вызвана, прежде всего, вашим отношением к выполнению своих обязанностей…
  – Конечно, у меня были свои ошибки, но вам надо было работать с такими… заключёнными. – А вам, Алексей Дмитриевич, если уж на то пошло, их надо было лечить, а не препарировать…
  – А-а-а… – протянул Дмитрич.
  – Вот вы как заговорили…
  – Да! – снова рявкнул Евтюнин. – а теперь как старший по званию я приказываю вам замолчать! Несколько секунд спорщики, выпучив глаза, смотрели друг на друга, и во взгляде каждого были непримиримость и испуг, пока, наконец, коленопреклонённый, потупив глаза, не уперся лбом в нижний край кормушки.
  – Простите, Сергей Николаевич… голова не соображает, устал я, – подбородок его снова задрожал.
  – Да ладно вам, всё и так понятно. Держитесь, сейчас приедет телевидение, и тогда я думаю, все закончится, так ведь? – Евтюнин посмотрел на меня.
  – Так ведь, Кровнин?
  – Только не для меня, так ведь? – спросил, в свою очередь, я. Евтюнин направил взгляд в какую-то не видимую мной точку, словно спрашивали оттуда… Хотя, может, он просто хотел подумать, прежде чем ответить, но потом, видимо, решил не ломать голову, а просто ответить.
  – Если бы ты сейчас остановился, возможно, я смог бы и тебе чтото обещать… – Если бы вы могли что-нибудь обещать, то я бы уже остановился и, может быть, ничего бы этого не было, так что не вините особо Алексея Дмитрича, он у нас теперь мученик. Я освободил одну руку, вставил в зубы сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил, другой рукой продолжая удерживать Дмитрича. Евтюнин тоже достал сигареты. Прикурил и выкуривал по полсигареты за одну затяжку. Мои чувства притупились. Мысли иссякли. Либо просто от перенапряжения мозг отказывался рефлектировать. Какой-то неэмоциональный страх снова подкрадывался ко мне. Страх как предчувствие новых страданий, как представление о новых мучениях, которые предстояли мне… Смерть была так близко, но не прикоснулась ко мне. Значит, ещё не время. Хотя, откуда мне знать, возможно, она сейчас стоит у меня за спиной и приглядывается к нам с Дмитричем, с кого бы начать?.. Но зачем мне теперь думать о ней? Мне предстоит сейчас столько сделать. И я сделаю всё это, ибо если мне и было что терять, то к этому моменту было потеряно всё, и мне остается лишь двигаться дальше. Это я понимал со всей ясностью, словно речь шла о спасении человечества, а я и есть тот, кому теперь надлежало во имя этого спасения приготовиться к смерти. Много ниточек тонких от шеи моей, мимо храмов тянутся к небу, эта клетка тянется к лету, скоро больше не будет моей. Не уж то ещё работает семплер… Ну да, надо же успеть сочинить себе реквием…











© Copyright: Макс Аврелий, 2015
_________________________________________

ВНИМАНИЕ ДРУЗЬЯ!
Мой многострадальный роман "Моленсоух. История Одной Индивидуации" снова изъят комиссией Роскомнадзора из всех магазинов города Москвы по "Формуляру №ФИ 66-379120" вердикт которого гласит "Содержание романа некорректно по отношению к современной действительности".

Сейчас, я продаю свою книгу в Москве с рук.
Чаще всего меня можно увидеть на ступенях музея Владимира Маяковского на Лубянке.
Это соседний подъезд одного здания в котором находится пресловутый торговый дом. Видео, моих "чтений на ступенях" можно посмотреть по ссылке, о которой речь ниже.
Активным пользователям и-нета предлагается посетить страничку где есть и текст, и картинка и для прослушивания треков ЕМ расположенных под текстом достаточно нажать кнопку...Вот ссылка на официальную группу в Контакте.

https://vk.com/molensouhmaksavrely.

по этой же ссылке можно просмотреть фрагмент видеоспектакля Сергея Степанова снятого по книге, и прочесть книгу

книгу можно заказать здесь:
http://idbg.ru/catalog/molensouh-istoriya-odnoj-indiv..
если ссылка не высвечивается, скопируйте в браузер и вы сможете посетить
и-нет магазин "Библио-Глобус", где можно заказать книгу.

Спасибо, за Ваше внимание и поддержку в борьбе, за право на жизнь моей книги друзья!